Виктор Тростников ЗДЕСЬ ЖИЛИ АНГЛИЧАНЕ...

Виктор Тростников ЗДЕСЬ ЖИЛИ АНГЛИЧАНЕ...

АНГЛИЧАНЕ, Я ЛЮБИЛ ВАС! Я любил вас с самого детства, с тех пор, как себя помню. Не знаю, как и почему в моем воображении сформировался образ невозмутимого британца с удлиненным лицом и носом с горбинкой, который в огне не горит и в воде не тонет, бороздит океаны и пересекает джунгли, везде чувствуя себя, как дома. Со временем этот образ не только не терял своей привлекательности, но и обогащался новыми замечательными чертами, о которых я узнавал в школе. Это были: упорство в достижении цели (Ливингстон), изобретательский талант (Стефенсон), весомый вклад в мировую науку (Ньютон, Фарадей, Максвелл) и, наконец, качество, которое в том возрасте более всего приводило меня в восторг: неукротимая географическая любознательность, заставляющая пускаться в дальние путешествия и открывать новые земли (капитан Кук, адмирал Дрейк). В подмосковном домике, где я вырос, на стене висела карта полушарий и половина ее была выкрашена в зеленый цвет. Это будоражило воображение: Британия — владычица морей, Британия — хозяйка Голконды с ее алмазами, Бенгалии с ее жемчугом, черной Африки с ее слоновой костью, Австралии, где солнце движется в другую сторону, а по ночам над головой вспыхивает неведомый нам Южный Крест.

Потом была война, и Англия стала нашей союзницей. По радио зазвучали британские песни: "Мы летим, ковыляя во мгле" и "Путь далекий до Типперэри", которые быстро стали родными. От очевидца я узнал, что во время бомбежек Лондона население вело себя великолепно: не было ни малейшей паники, пожары тушились организованно и быстро — и это еще прибавило моего уважения к англичанам. А в студенческое время я пережил страстное увлечение Киплингом (которого до сих пор считаю крупнейшим зарубежным поэтом ХХ века) и понял, что когда индиец почтительно кланялся "сагибу", в нем говорило не раболепие, а искреннее признание того, что британец — человек более сильный духом.

Внутреннюю силу, целеустремленность, железную волю и бесстрашие своего соотечественника Киплинг воплотил в герое поэмы "Мэри Глостер", от имени которого ведется повествование. Поэма буквально околдовала меня, но именно при ее чтении у меня возникла первая тень сомнения в том, что все люди должны равняться на англичан как на идеал: я на этот раз не почувствовал желания отождествиться с героем. Сила была в нем та же, что и в прежних моих кумирах-британцах, но на что она была направлена? Всего-навсего на то, чтобы разбогатеть! Особенно контрастно это выглядело в сравнении с Давидом Ливингстоном, тоже не умевшим отступать от намеченной цели: там была высокая цель — подарить человечеству знания об африканском континенте, а что и кому подарил Глостер? Ценой неимоверных усилий, ценой собственного здоровья и жизни любимой жены он создал прибыльное дело и передал его изнеженному сыну, который не знал, что с ним делать. Глостер и сам признает, что трудился впустую, но в чем он видит свою ошибку? В том, что не вырастил сына таким, каким был сам. "Гарвард и Тринити-колледж", а надо бы отправить в моря; я дал тебе воспитание, и дал его, вижу, зря". Но что было бы толку, если бы наследственный богач искусственно был бы помещен в те же условия, в которых был вынужден расти его отец, и в нем выработались бы качества, присущие лучшим английским морякам? Ведь все равно старший Глостер передал бы ему не штурвал, а компанию. И как могли бы помочь ему в бизнесе эти качества? Смелее он пускался бы в рискованные финансовые аферы, а то и пиратствовал бы на бирже? Приумножил бы благодаря этим качествам и без того огромное состояние родителя? Как все это мелко и скучно и недостойно того образца человека, которого я видел в англичанине. Тогда я не мог еще понять, почему в герое поэмы возникла эта червоточина — я посчитал это индивидуальным промахом Глостера, частным случаем, и на этом успокоился.

После этого прошло много лет, и мне самому пришлось побывать в Англии, познакомиться с ее жителями как в столице, так и в глубинке. Скажу сразу: англичане мне понравились и в общем укрепили мое к ним уважение. Я столкнулся там с людьми мужественными, неприхотливыми, организованными, умными, обладающими прекрасным чувством юмора, любящими свою землю и умеющими о ней заботиться и говорящими на настоящем английском языке, который воспринимается как музыка в сравнении с лающим американским. У меня появились там друзья, которые потом приезжали ко мне в Москву и были от нее в восторге. Но моему взору открылись там и новые червоточины, от которых нельзя было уже отмахнуться как от наносного и случайного — это была реальность жизни Великобритании конца ХХ столетия.

ПЕРВОЕ ОГОРЧЕНИЕ я испытал прямо при въезде в Англию. Мы приплыли на пароме из Остенде в Дувр, где должны были сесть на электричку, но как раз в тот день была забастовка железнодорожников, и нас повезли на автобусах. С волнением я следил за дорожными знаками — когда же мы въедем в легендарный Лондон? Вот мы пересекли его границу, едем по улицам, справа и слева дома, на тротуарах люди. Но что такое: эти люди почти все... черные! Может, мы по ошибке попали в Найроби? Нет, все правильно, это Лондон, но это та его восточная часть, которую не видит тот, кто приезжает на поезде, а она заселена в основном неграми. Нет, я ничего не имею против африканцев, но почему они не у себя среди баобабов, а здесь? Пусть цветут все цветы, но каждый сорт на своей грядке — так ведь гораздо красивее, чем перемешивать флоксы с календулой и настурциями. Для чего, спрашивается, я приехал в Англию — чтобы изучать физиономические особенности племени масаи?

Настроение мое было сильно подпорчено, однако, слава Богу, я в тот же день уехал в Южный Уэльс, и там меня несколько недель окружали лишь кельты и англосаксы. Более или менее белая публика проживала и в лондонском районе Чизик, куда я потом перебрался и я все-таки чувствовал себя в Англии, но когда я попадал в центр Лондона, то снова сталкивался с засильем цветных.

Второе огорчение ждало меня при отбытии на континент. Я сидел на вокзале, посматривая на часы, чтобы не пропустить начало посадки, когда мое внимание привлек сидевший недалеко молодой человек. Остановив на нем взгляд, я почувствовал, как моя душа наполняется тихим восхищением. Он был не просто изумительно красив, синеглаз, темнорус, высок, элегантен, строен и обаятелен, — он был еще и изумительно благороден, аристократичен. В нем просвечивало то, что называют породой,которую нельзя ни подделать, ни сыграть в театре, ибо она вырабатывается десятками поколений титулованных предков — мужчин, выраставших в рыцарских турнирах и военных походах, и женщин, выраставших в холе и роскоши. Только многовековая селекция могла произвести этот прекрасный человеческий экземпляр: роза сама собой не появится в шиповнике. И эта роза настойчиво пыталась поделиться чем-то задушевным с сорняком, который грубо пресекал эти попытки. Сорняком был плюгавый восточный человечек, скорее всего пакистанец, который не желал вступать в беседу с англичанином и злобно рявкал что-то вроде "отстань" или "замолчи". Да, юноша был нетрезвым, может быть, даже это было погибшее существо, но это должно было вызвать лишь острую жалость, ибо то, что в нем погибало, было украшением человеческого рода. Пакистанец, однако, был абсолютно нечувствителен к его красоте и аристократизму, не испытывал к нему жалости и отмахивался от него как от назойливой мухи. А тот, нисколько не обижаясь, с удивительной мягкостью продолжал свои старания высказать этой обезьяне что-то заветное и даже, к моему удивлению, сказал "I have respect to You", показав мне, что пьяная формула "Вася, я тебя уважаю" является не специфически русской, а может быть международной.

Созерцать происходящее было для меня мучением, мысли одна горше другой теснились в моем уме. Предок этого юноши, думал я, возможно, сражался при Пуатье рядом с "черным принцем" Эдуардом, изменяя европейскую и мировую историю, а он унижается перед туземцем, у которого еще дед ползал на брюхе перед сагибами. Что же это творится? В Евангелии сказано: "Блаженны кроции, яко тии наследят землю", а здесь не кроткие, а наглые хотят унаследовать не ими построенный прекраснейший город мира и уже начинают чувствовать себя в нем хозяевами...

Сцена на вокзале крепко мне запомнилась, время от времени оживая в моем сознании, но я не думал, что она так символична. Дошло это до меня лишь тогда, когда во время косовского конфликта Англия из кожи вон лезла, чтобы понравиться мусульманам-албанцам — громче всех кричала о необходимости бомбить и бомбить сербов натовской авиацией. Сюжет, который я наблюдал в зале ожидания вокзала Виктория, разыгрался теперь в масштабе целой нации бывшие сагибы лебезили перед теми, кого раньше держали в страхе, и всячески старались показать им, как они их уважают. Но, как и в сцене на вокзале, никакого ответного уважения не последовало — вернувшись в Косово, албанцы тут же развязали геноцид против оставшихся там христиан, откровенно игнорируя призывы английских "миротворцев" не делать этого. Этого и следовало ожидать: когда к рабу начинаешь относиться, как к равному, он моментально смекает, что теперь тебя можно сделать рабом, а самому стать господином. Других форм взаимодействия между людьми он не представляет.

Я любил вас, англичане, и "любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем". Но она угасает и, более того, начинает сменяться презрением. А как же иначе, если торжественно провозгласив в своем гимне "британцы никогда не будут рабами", вы стали если еще не рабами, то прислужниками не только американцев, но и магометан? Если вашу столицу оккупировали выходцы из ваших бывших колоний? Если демонстрации протеста против этой оккупации подавляются вашей же собственной полицией? Если в своих лондонских штаб-квартирах исламские фундаменталисты открыто собирают деньги на поддержку террористов? Если они избивают ими же приглашенных русских журналистов на глазах некогда грозных ваших "бобби", на которых им теперь наплевать? Вы же, наверное, до сих пор поете свой гимн, так как же вы не краснеете при этом? Последней вспышкой вашей британской гордости было сражение за Фолкленды, а с тех пор вы как нация уже себя не защищаете. Да, the love is blinde, но не настолько, чтобы могла все выдержать, а вы подвергли мою любовь слишком суровым испытаниям. Того, кто потерял свое достоинство, любить невозможно, а вы сами втоптали его в грязь, не просто позволив графине с психологией базарной торговки обливать помоями последний оплот национальной чести — королевскую семью, — но визжали от восторга, поддерживая эту травлю.

Такова печальная история моей любви. На этом можно было бы и закончить, но у темы есть продолжение. Я думал над тем, п о ч е м у англичане дошли до жизни такой и, кажется, нашел ответ, которым и хочу поделиться с читателем.

ГОВОРЯ СОВСЕМ КОРОТКО, они сделали свое дело, исчерпав на этом все свои внутренние силы и теперь хотят пристроиться к какой-то внешней силе. Они суетятся, нервничают и взволнованно убеждают тех, в ком видят силу, — американцев и мусульман — что они еще хоть куда.

История — вещь беспощадная. Она — не предоставление человеку пространства и времени для прохождения круга земных радостей, а исполнение Божьего Промысла. В нашей жизни присутствуют страдания, болезни, тяжкий труд, насилие, обиды, разочарования, смертная тоска и сама смерть, и все это, как справедливо утверждает Кант, может быть оправдано только выходящим за рамки самой этой жизни высшим смыслом, который включает в себя эмпирическую действительность как небольшой фрагмент. И конечно, эта объемлющая данность должна быть такой, чтобы человек был способен соприкоснуться с ней либо еще в этой жизни, либо в будущей, либо в той и другой, иначе нам не было бы до нее никакого дела, и логическим оправданием несения тягот земного существования она быть не могла бы. В этом случае единственно разумным поведением было бы совершение самоубийства при первых же признаках наступления старости с ее болями и немощами. Но мы его не совершаем, и это свидетельствует о том, что инстинктом мы знаем о существовании высшего смысла нашего бытия. На уровне сознания это знание дает нам религия, для которой высший смысл бытия является главным предметом изучения. Само слово "религия" означает — "восстановление связи" — связи между "этой" жизнью и "той". Особенно полную картину такой связи раскрывает христианское учение. Оно провозглашает абсолютность потустороннего бытия — вечного Царства Божьего, где "несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечна", а следовательно, и его абсолютную приоритетность над земным бытием. Отсюда следует, что подлинное, онтологическое значение имеет только то, что содействует утверждению Царствия Божия, а то, что ему не содействует или противодействует, не онтологично, а значит, не удерживается в бытии и выводится "во тьму внешнюю". Этим раз и навсегда решается проблема "теодицеи" ("оправдания Бога"): удаление из бытия того, что небытийно, не только естественно, но и неизбежно, поэтому не может быть названо жестокостью. Бог не жесток, а бесконечно милосерден, и Его бесконечное милосердие состоит в предоставлении каждому человеку и каждой нации возможности принять участие в утверждении Его Царствия и тем самым обрести подлинную бытийность. Жестоким Он может показаться лишь в глазах того, кого удаляют из бытия, но его восприятие заведомо ложно, так как, теряя бытийность, он теряет и разум.

По каким признакам субъект может определить, что он работает на Промысел? Если это индивидуум, то главными признаками служат мир в душе, спокойная уверенность в себе, чувство собственной правоты, отсутствие внутреннего напряжения и страха. Человек, чья деятельность угодна Богу, постоянно получает от Него поддержку, которой не может не замечать. Если же речь идет о нации, то подтверждением ее соработничества Богу служит прежде всего наличие у каждого ее члена радостного чувства принадлежности к великому коллективному "Я", выполняющему свою провиденциальную миссию, то есть любовь к Отечеству и гордость быть его сыном. Второй признак — успехи в исполнении этой миссии, появление перед нацией как бы "зеленого света" на ее пути.

ТЕПЕРЬ ПОДРОБНЕЕ О ТОМ, что случилось с англичанами. В течение нескольких веков они делали дело, угодное Богу, пусть даже этого и не сознавая, и поэтому им все удавалось. Вышним Произволением им была отведена в истории определенная роль, и пока они ее играли, они были великой нацией. Теперь, когда роль сыграна и занавес опустился, ясно, в чем она состояла. Она была аналогична той, какой была в свое время роль древних римлян: подготовка единого информационного пространства для проповедования истины. Если бы к началу Новой Эры Рим не создал всеевропейскую латинскую империю, распространение христианства на этих просторах натыкалось бы на политические, правовые и языковые барьеры и оказалось бы невозможным. Создание Pax Romana, как это сейчас очевидно, было необходимым условием христианизации континента, и в этом смысле кесари были провиденциальными фигурами, чем, видимо, и объясняется лояльное отношение к ним апостолов ("Будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа" — ап. Петр; "Ибо начальник есть Божий слуга" — ап. Павел). Когда же романские народы выполнили свое предназначение, они были устранены с исторической сцены монголоидными гуннами, а потом германцами (в числе которых были и англы), которые при содействии Папского престола основали на территории бывшей Римской империи Западную Постхристианскую Цивилизацию.

Любопытно, что эта цивилизация была предречена пророком Даниилом, жившим за шесть столетий до Рождества Христова. "И вот зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами; он отличен был от всех прежних зверей (до этого пророку привиделись в образе животных египетская, восточная и римская цивилизации. — В. Т. ), и десять рогов было у него. Я смотрел на эти рога, и вот вышел между ними еще небольшой рог, и три из прежних рогов с корнем исторгнуты были перед ним, и вот в этом роге были глаза, как глаза человеческие, и уста, говорящие высокомерно" (дан. 7,7). Если кто усомнится, что четвертый зверь Даниила — современный Запад, пусть взглянет на долларовую купюру, где изображен пирамидальный "рог" с человеческим глазом наверху, и прислушается к высокомерным интонациям провозвестников "нового мирового порядка", регулируемого долларом. Но если такова интерпретация нового рога, то становится понятным и значение трех исторгнутых рогов: это три последние империи Запада, подготовившие "новый мировой порядок" и уступившие ему место, — Австрийская, Наполеоновская и Британская. Последняя особенно много сделала в русле этой подготовки, поэтому англичане и сами чувствовали себя молодцами и были таковыми в глазах остальных. Их подвиг действительно был велик: они сделали доступными все уголки земного шара, обустроили в европейском духе свои многочисленные колонии, проложили там дороги, завели газеты, укоренили свои критерии и ценности и в конце концов навязали всему миру в качестве "эсперанто" свой язык. Эту программу гомогенизации планеты, которую сами британцы воспринимали как благородное дело сближения народов, патетически выразил все тот же Киплинг: "И мечта, родившись в Кью, станет плотью в Катмандью, вора Клепмэна накажет Мартабан". И эта программа действительно была осуществлена — сегодня слово, сказанное в одном месте земного шара, может быть тут же услышано во всех других его местах. Интернет поставил здесь последнюю точку, и она в то же время является жирной точкой на исторической миссии англичан. Как римляне, сделавшие Европу однородным полем распространения Истины Христа, стали после этого ненужной нацией, так и британцы, сделавшие таким полем весь мир, лишились всякой значимости и завоевываются теперь своими бывшими рабами. Остановить этот процесс невозможно — скоро они потеряют не только Ольстер, но и Лондон, где через сто лет на вопрос сына "а почему тут так много конных памятников?" смуглый папаша ответит: "потому что раньше здесь жили англичане". Истерический происламизм Тони Блейра есть ни что иное, как попытки убедить всех в том, что это будет не капитуляция, а добровольное решение. Это — агония Британии.Но это уже частная проблема самих британцев. Их судьба сейчас не более интересна, чем судьба отработанного пара. Нам интересно другое — для кого они создали мировое коммуникационное пространство, кто войдет в него со вселенской и последней проповедью? Не ради же "нового мировое порядка" оно создавалось, это было для отвода глаз. Не может же быть, чтобы оно готовилось для той чепухи и пошлости, которую несет этот "порядок".

Думаю, читатель уже знает ответ. Да, это н а с призывает Господь к исполнению заключительной исторической миссии перед приходом антихриста и концом времен. Ради нее Он уберег нас от, казалось бы, неизбежного слияния с Европой, превратившейся ныне в Вавилонскую блудницу. Этой блуднице и будет противостоять наша проповедь добра и веры. Сегодня мы остались единственной нацией на свете, сохранившей в народном сознании нравственные установки, коренящиеся в Христовом Откровении. Мы хранили их, получив от Византии, но своего всемирного слова еще не произнесли, ибо до сих пор не было технических условий для его услышания повсюду. Теперь такие условия созданы. Это значит, что XXI век будет веком России — светоча Вселенной. Время англичан кончилось, наше время только начинается.