II

Пришлось заглянуть в трактат, ибо чувствовалось, что публика шокирована. Открыв оный, я погрузился в душную эрудицию, вязким болотом деталей напоминающую ленинскую диалектику-трясину, где разумным доводам делать нечего. Закрыть бы... но замелькали фамилии, которые я хорошо помнил по любимой статье Александра Исаевича. Это зацепило. Ага! критикуются почти все те же. Я считал перепалку Солженицына с ними в "Образованщине" семейным делом, Потому и удивился: чем же досадили они этому автору? Вообще, о чем спор?.. Ну, конечно же, опять зубная боль России (казалось бы, клещи большевицких дантистов давно уже должны б были вырвать все такие зубы!): народ и интеллигенция. Верней, - в погромном уже варианте - "мысль народная" и "мысль еврейская", т.е. интеллигентская. Даже беглый взгляд по диагонали легко позволяет заметить, что основное чувство автора - "обида" за народ. Все обидели... Один Г.Померанц чего стоит с его напугавшими патриотов словами, что "народа больше нет" и что при любви к народу нет "никакого порога, мешающего стать на четвереньки". Ужас какие страшные слова! Даже Солженицын на них отреагировал, впрочем на минутку диалектически согласившись, что народа действительно нет. А ведь очень верные слова! Всё - истина. И если 18 лет назад (время написания "Образованщины") и 10 лет назад (написание трактата математиком) можно было по безгласности отчасти и не разглядеть этой истины (хотя, если не терять здравого рассудка, то можно всегда, при любом деспотизме, разглядеть истину, наблюдая ее непосредственно на своей лестничной площадке - и вполне достаточно), то уж ныне, под шквалом общественного саморазоблачения, мудрено задурить голову даже самым слепеньким, указывая им на "страшные", "оскорбительно" звучащие слом интеллигенции о народе. Сегодня любой мужик ни улице загнет о народе почище Померанца и всех диссидентов, вместе взятых, - однако, по мнению народников, которого они прямо не высказывают, но которое сквозит в их сочинениях. что позволено Юпитеру простолюдья, то запрещено быку интеллигенции. Ей опять, как всегда, выделяется несамостоятельное место по той же большевицкой схеме - как прослойке в надстройке. Вообще это удивительно, что именно наиболее верные и изящные замечания из работ представителей "Малого народа" называют злобу наукообразного пророка. Вот несколько таких замечаний, поражающих стопроцентной правдой. Шрагин: "Интеллигент в России - это зрячий среди слепых, ответственный среди безответственных, вменяемый среди невменяемых". По пятам следует вывод трактатчика: "Итак, "европейски образованная и демократически настроенная интеллигенция" созрела для того, чтобы большинство народа oбъявить НЕВМЕНЯЕМЫМ. А где же место невменяемому, как не в психушке?" Самое замечательное в этом саркастическом шипении - это риторический вопрос в конце, революционно переворачивающий вверх ногами все наши представления о драме последних хотя бы тридцати лет. Наблюдая расправу брежневского режима с инакомыслием правозащитного диссидентского движения, мы видели, и весь мир видел, что целая страна стала невменяемой, уничтожая, удушая в психбольницах и лагерях скорее лучших, чем худших, всех тех, кто вышел, выломился, отщепился от безликого и безгласного народного монолита. Невменяемые, имя которым легион, судили немногих вменяемых: мы помним это по процессу над Иосифом Бродским, помним народных понятых и заседателей, помним, кем были набиты залы закрытых процессов над вменяемой интеллигенцией... И рабочий парень Анатолий Марченко, вступив в борьбу с режимом, стал интеллигентом и поднялся над пьяным советским плебсом, ибо принял на себя вменяемость. Шрагин безусловно прав: большинство народа нашего было в эти годы не только невменяемо, но и безответственно и слепо по одной и той же причине: и вменяемость, и ответственность, и зрение забрала себе власть. Народу оставалась рабская покорность... Господи, все это так известно и так понятно. Не перестаю изумляться: казалось бы, поклониться надо низко диссиденству за его подвиг неповиновения в кромешной тьме, но нет! Все эти годы опять, как триста лет назад, в древней Руси, "диссидент" было ругательным слоном, как будто сам народный дух восставал против неповиновения властям и гнал, третировал всех, кто отделяется от патриархального единства. Кажется, если б не перестройка, то скоро толпа, не дожидаясь особого указа власти, сама б начала расправу с диссидентами, сжигая их во славу народно государственного единства на кострах маевок. Так зловеще уже звучало это слово - "диссиденты" - на улице... И вот кончилась, кажется, жуткая пора уничтожения государством независимой мысли, страна сдвинулась с мертвой точки, пошла навстречу благотворным переменам, мы облегченно вздыхаем: слабеет цензура, человек обретает голос, мы начинаем свободную жизнь... И что ж? - Слабеющий монстр тиранического государства, косность и невежество отживающих сил находят неожиданную поддержку - кто б думал? - в бывшем вольнодумце, авторе подпольного трактата о социализме. Теперь он берет на себя роль цензуры и тайной полиции, отделяя чистых от нечистых (в основном немногих нечистых от чистой массы), овец от козлищ, лишая права на мысль одну часть народа (меньшую) под предлогом защиты другой части (большей). Защита заходит столь далеко, что вот мы уже снова, как в 17-м, разделены на два - Большой и Малый - народа. То же по сути классовое деление: в Малом народе при желании нетрудно узнать верхушку современного, нарождающего, третьего сословия (буржуазии), ну а Большой народ - это, конечно же, четвертое (пролетариат) и пятое (крестьянство) сословия. Итак, расклад для классовой битвы готов. В Шафаревиче в едином лице мы узнаем большевика и черносотенца.