Владимир Винников СОЛНЦЕ НАШИХ ДНЕЙ И ЛЕТ

Владимир Винников СОЛНЦЕ НАШИХ ДНЕЙ И ЛЕТ

Солнце какой идеи освещает и освящает нашу нынешнюю жизнь? Неужто парафраз давнего бухаринского “обогащайтесь!” завис над Россией и психология мелких лабазников полностью завладела великим некогда народом? Если верить официальным и “демократическим” телевидению, радио, газетам, то да, а несогласные с этим радостным фактом должны как можно быстрее вымереть от собственной бедности и непонимания задач, связанных с собственным существованием.

Куда конь с копытом — туда и рак с клешней. Процвела тиражами и авторами отвечающая “запросу времени” литература, которую ни русской ни литературой даже язык не поворачивается назвать. Впрочем, “война-любовь пронзает бытие”, и солнце правды, в том числе правды художественной, еще незакатно над нашей землей.

МЫЛЬНЫЙ БРОНЕПУЗЫРЬ

Андрей КАРАУЛОВ. "Русское солнце", роман.— М.: Коллекция "Совершенно секретно", 2001, 384 с., 22 000 экз.

Показательный артефакт нынешнего "смутного времени". В полной мере отражает рефлексию автора, как сказали бы в позапрошлом веке, "применительно к подлости": "При чем тут я, извините? Там, где власть, там история, там жизнь, — что теперь делать, если историю в России пишет кто попало?" (из мыслей авторского alter ego, молодого журналиста Алексея Арзамасцева). Среди персонажей книги встречаются и "положительные": например, Акоп Юзбашев, Борис Александрович Покровский, Иван Михайлович Чуприянов, Николай Яковлевич Петраков. Но гораздо больше тех, к кому автор относится без особой симпатии, но с явной опаской — ничем другим нельзя объяснить такое вот предисловие к книге: "Прошу читателей не относиться к моему роману как к историческому источнику. Все события, в нем описанные, полностью придуманы, а совпадения имен, отчеств и фамилий его героев с реальными персонажами русской истории конца ХХ века — случайная вещь".

Ну что же, случайная так случайная. Правда, случайных этих совпадений чересчур много, даже более того — одни только случайные совпадения (разумеется, если не считать "простонародную" линию фабулы — там персонажи никак не идентифицируются).

"Все инстинкты Бурбулиса были отрепетированы, как у насекомого". ГКЧП — "заговор идиотов с целью оказаться в тюрьме". "Раиса Максимовна проникала всюду, как раковая опухоль". "Ельцин не обладал умом, какой необходим Президенту России, но у Горбачева не было совести — что хуже?" "Ельцин был мелочен". "Страх перед Горбачевым был у Ельцина в крови". "Такому дураку, как Ельцин, может проиграть только дурак". "Но разве им, Ленину и Троцкому, холодным и очень жестоким людям, могло прийти в голову то, что придумал — в тиши своего кабинета — демократ-материалист Геннадий Бурбулис: разоружить страну, окончательно, уже навсегда, раздарить собственные земли, причем вместе с людьми, сотнями тысяч русских людей (Крым, например), нанести смертельный удар по рублю, по экономике, по своим заводам, то есть добровольно стать как бы ниже ростом…" "Если бы министр обороны России не был бы головорезом, не было б и Чечни". "Жириновский — агент Крючкова". И так далее, и тому подобное.

Что в этом случае сказать о "романе", который написал Андрей Викторович Караулов (заметьте, что совпадение фамилии, имени и отчества с реальным А.В.Карауловым — абсолютно случайная вещь)? Беда его в том, что все слова как бы скользят по поверхности явлений, а эти явления отражаются в словах автора, словно в мыльном пузыре. Вроде бы и красочно, и ярко, но пузырь — он и есть пузырь, какими бы "бронированными" ни выглядели его стенки. Внутри-то — пустота. Главная же мысль произведения весьма близка некоторым кругам, считающим себя "тоже патриотическими": "народа нет", и страдают в "Русском солнце" наши мужики только от того, что за годы правления Горбачева недополучили тридцать два ведра водки в эквиваленте. Что и восполнили втрое при Ельцине — ко всеобщему удовольствию. Голосуй сердцем, или проиграешь!.. Интересно, что напишет автор о расстреле Дома Советов или о Путине? Лет эдак через десять, Бог даст, прочитаем не без интереса.

ОБМАНЫВАТЬСЯ РАД

Татьяна НАБАТНИКОВА. "День рождения кошки", рассказы. — М.: Вагриус, серия "Женский почерк", 2001, 320 с., тираж 3000 экз.

Лицо автора, привычно разрезанное пополам мастеровитым дизайнером издательства "Вагриус", на сей раз обманывает: Татьяна Набатникова, если судить по ее прозе,— натура на удивление цельная (да и не может не быть таковой любая натура, получившая образование "в общежитии Литинститута", но не сломавшаяся там, где "каждый второй — Бетховен"). Обманывает, впрочем, и аннотация книги: "безусловные преимущества свободы в любой момент грозят перейти в свою противоположность… Где проходит эта "граница" и в чем состоит тайна гармонии жизни — вот проблемы, которые Татьяна Набатникова поднимает в своих рассказах с деликатностью психолога и дотошностью инженера, исследующего тонкий механизм". Не сразу ведь и разглядишь, как оно развернулось и созрело в нынешних рыночных условиях, давнее горьковское: "писатели — инженеры человеческих душ"…

В общем, сплошное "не обманешь — не продашь". Зато под обложкой — добротная русская проза. В лучших своих образцах, можно даже сказать, чеховской школы — когда в процессе чтения просто не замечаешь, как она, эта самая проза, сделана. Женская, но не "дамская". Не о гармонии или хаосе, а о реальной жизни. Отчасти даже документальная, мемуарная — во всяком случае, с вкраплениями имен реально существующих людей. Конечно, обманываться в предвзятых своих ожиданиях не просто приятно, а даже радостно. Есть, мол, женщины в русских селеньях…

Есть, есть — как им не быть. Да и не только — в русских. В немецких, например, тоже. Зарисовка "Ангела в поисках фермента" — о немецкой подруге автора, влюбившейся в Россию, хотя "русская женщина — ничто" и увезшей к себе в фатерлянд на муттерэрде (чернозем) мужем "тамбовского ковбоя" — председателя совхоза, очень хорошо отражает какой-то сверхтонкий процесс, который пришлось наблюдать именно в Германии, как Восточной, так и Западной. Тянутся лучшие представительницы тамошнего слабого пола, в смысле не сумасшедшие феминистки и не перекормленные фройляйн, к русским мужикам. Видно, ничего тут не попишешь, закон природы: победа есть победа, поражение есть поражение…

Конечно, нельзя сказать, что проза Татьяны Набатниковой — явление на века, да и ей самой это ни к чему: натура, повторюсь, очень цельная. Даже в своих слабостях.

"Известен такой эпизод из жизни Ахматовой: она стояла в очереди среди сотен других женщин к окошечку тюрьмы НКВД… обернулась к ней одна измученная женщина и спросила с надеждой, может ли она, Ахматова, написать про всё это. И ответила Ахматова: — Могу.

И некое подобие довольства, утоления и отмщения пробежало по бывшему лицу этой женщины — по тому серому месту, где у людей должно быть лицо". Это — цитата из рассказа "Литература", ясно демонстрирующего как достоинства, так и недостатки "заочно-общежитского" образования четвертьвековой давности. Да, были у великой Анны Андреевны, видит Бог, и другие "эпизоды из жизни", но не в этом вовсе дело — а в том самом "сером месте, где у людей должно быть лицо". Это уже, простите, литературные красивости, пережим.

Из того же ряда — упоминание о лисенке, якобы грызшем внутренности древнеримского мальчика (легенда говорит о юном спартанце). Но в наше время "мозаичной культуры" подобное — в полном порядке вещей. И, по большому счету, не портит живого впечатления от знакомства с прозой Татьяны Набатниковой.

ВОЙНЫ НОВОГО ТИПА

Олег ПАВЛОВ. "Повести последних дней", трилогия.— М.: Центрполиграф, 2001, 494 с., тираж 6000 экз.

Если говорить об Олеге Павлове образца 1994 года, когда он почти триумфально входил в новую русскую литературу на волне "черного бытописательства" нравов отечественной армии, и сравнивать его с Олегом Павловым нынешним, то нельзя не заметить одной весьма существенной перемены, случившейся с бесспорно талантливым автором: понял Олег Олегович, а может, почувствовал, что прежняя ложь не только умножилась на ложь нынешнюю, но и каким-то неведомым образом уничтожилась ею. Так уничтожилась, что осталась от нашего совместного прошлого одна только правда. Но в тех самых карагандинских степях, где отслужил он в свое время охранником, веют все те же ветры, и болеют туберкулезом с трахомой никому уже не нужные "суверенные" казахи, рушится и медленно зарастает степными травами Байконур, откуда взлетал Юрий Гагарин и на который всего-то с десяток лет назад перед всем миром скользил с околоземной орбиты великолепный "Буран".

Ненависть и бессмыслица по-прежнему пронизывают всю жизнь павловских персонажей, и по-прежнему жизнь каким-то удивительным для автора образом сохраняется, продолжается и длится сквозь всеобщую ненависть и бессмыслицу. Гибнет, и нелепо гибнет герой "Казенной сказки" капитан Иван Яковлевич Хабаров, но смертью своей сохраняет жизнь солдат "степной роты". Ценой смерти двух человек: собственного отца и безвестного зэка (даже трех, если считать старшего брата Якова, погибшего "при выполнении интернационального долга"… нет, какие формулировки закладывались: выполнение интернационального долга, выплата внешнего долга?!) — заново возвращается к жизни, пусть и "живет он только для того, чтобы лечь в эту могилку" герой "Дела Матюшина". Да и в "Карагандинских девятинах" "груз 200" пусть со скрипом, но играет свою экзистенциальную роль. Олег Павлов медленно и тяжко меняет курс своей прозы.

Однако с утратой, уже окончательной, былой советской социалистической общности отпала и какая-то метафизическая основа для притворства и злобы, так что бывший полковник Советской Армии Аслан Масхадов надевает другую папаху, а бывшего генерала той же армии, военного летчика Джохара Дудаева, ставшего президентом независимой Ичкерии, убивает самонаводящаяся ракета, пущенная другим военным летчиком, уже российским. Может быть, его недавним учеником даже, или однокашником — кто знает…

"Повести последних дней" — это действительно повести последних дней Советского Союза, растянувшихся до "черного октября" 1993 года, до "первой" чеченской войны. Когда окончательно стало понятным, что возврата в прежний, реальный СССР уже не будет, и когда наше прежнее государство стало обретать иные черты — те самые, которые поэт, кажется, Николай Тряпкин, ныне покойный, воплотил в поразительный образ: "Союз Советских Сказочных Республик".

"У нас всё перевернулось и только устраивается…" Рискну предположить, что прежнего жизненного материала Олегу Павлову уже в ближайшем будущем окажется недостаточно, а потому он, честно следуя своим принципам "актуального письма", пойдет за этими новыми смыслами все дальше и дальше, исследуя войны вроде бы нового, а на самом деле старого, словно мир, типа — те самые, которые вечно совершаются в человеческом сердце и вокруг него. Во всяком случае, его предисловие к следующему рецензируемому здесь изданию свидетельствует об этом со всей определенностью.

ВРЕМЯ ОТСТУПЛЕНИЙ

Михаил ТАРКОВСКИЙ. "За пять лет до счастья", рассказы и повести.— М.: Издательский дом "Хроникер", 2001, 336 с., тираж 2500 экз.

Мир литературы, особенно литературы настоящей, тесен до чрезвычайности. Но и странен. В предисловии к книге Михаила Тарковского Олег Павлов определил ее коротко и хорошо: "исповедь о потаенном — о любви".

"С Крисом мы сошлись за два утра. Он отлично говорил по-русски, год учился в Воронеже, у него была телогрейка и противогазная сумка, которой он любил шокировать оксфордцев. Еще он любил Россию и мечтал в ней жить. Она оказывала на него впечатление чего-то настоящего, ветреного и ни на что не похожего... Он много рассказывал о своих скитаниях по Подмосковью, и я отчетливо видел его трясущегося в электричке, оборванного, обросшего седой щетиной, с противогазной сумкой на боку. Слушая его рассказы, я подумал, что для меня Енисей это примерно то же самое, что для Криса Москва..."

"По телевидению рекламировали электронную машину последнего поколения. Ее обладателей ждали новые удобства и независимость, а в итоге еще большая зависимость от фирм по обслуживанию и все устаревающих технологий. "Так и хотят тебя беспомощным сделать!"— раздражался Тимофей... Он отминал соболей и думал о тайге, где если что и случается, то только по собственной дури... где мир сведен до размеров, когда в нем еще можно навести порядок своими руками".

"Ночью лежали накормленные собаки в будках, лодка темнела кверху дном у ограды, оббитый о кедрины "буранишко" с измочаленными в наледях гусеницами стоял, как брат, укрытый брезентом. Котя, угнездившись в ногах, тарахтел смешным кошачьим дизельком, и ровно дышала, положив голову на Гошкину грудь, Валя, и сам Гоша спал спокойно и счастливо, потому что все, без чего нельзя жить, было наконец подтянуто к дому".

Русская интеллигенция в лице самых лучших своих представителей перестала, наконец, бороться за "лучшее будущее" и совершила своего рода "рывок обратно к природе" — потому что лучше многих сознает опасности современного рационально-глобального мира, уже и технологически, и нравственно готового установить тотальный контроль за человеческим поголовьем. Первые, пробные "электронные печати антихриста" 11 мая с.г. уже поставлены американскому семейству Джекобсов. Запомните эту дату.

Разумеется, до России, а тем более — до сибирской тайги — такие новшества доберутся не скоро, если вообще доберутся, а уход от погрязшего в грехах мира — вообще в отечественных традициях: как монашеских, так и старообрядческих. Михаил Тарковский, разрываясь между родной Москвой и родимой енисейской Бахтой, словно зонд, запущенный в неведо- мое пространство еще неподконтрольного никому космоса, не просто продвинулся дальше всех, но и честно продолжает передавать оттуда ценнейшую информацию относительно собственного движения, а также окружающей его реальности. Для русской литературы это величайшее приобретение. И для русских людей, наверное, тоже. Велика Россия и отступать есть куда... Но всем ли и доколе — отступать?