Александр Лысков ДЕКЛАМАТОРЫ

Александр Лысков ДЕКЛАМАТОРЫ

КАКИМ-ТО ПЕТЕРБУРГОМ — заброшенной, забытой второй нашей столицей — повеяло от Москвы в Пушкинские выходные. Вдоль по Тверской стояли лавочки. Бывшая улица Горького вдруг превратилась в грандиозный пешеходный Арбат — сделалась музейной, нежилой и ненужной. От Маяковки до Манежа звучала классика — квинтетная, концертная, хоровая и оперная, что усиливало впечатление ирреальности происходящего. Будь это гоголевский юбилей, такие видения были бы легко объяснимы. С Пушкиным сложнее. Скорее всего, такое неприятное впечатление создавало отсутствие в нашей жизни имперского начала, на котором стоял весь Пушкин. Сердцевинная пустота сегодняшнего русского бытия вдруг воплотилась в этой сонной, захолустной Тверской с лавочками на разделительной линии. И открылась Москва будущая — всеми покинутая и забытая европейская столица, может быть, обратно в Питер переведенная какими-нибудь новыми большевиками, или в Тобольск?

Тревожные были ощущения. Начиная с утра, когда в пляжном павильоне перед памятником Пушкину на дешевых, хлипких стульчиках стали рассаживаться какие-то люди. А пустынная в обе стороны Тверская была перекрыта милицией, никого не пускали.

Но вот к трубчатым ограждениям стали просачиваться некие странные люди, первая публика. Немолодые, взъерошенные, как оказалось, фанаты Пушкина. Пожилая, пегая пенсионерка рекламировала дешевый ксерокопированный буклетик. В этом "исследовании" эта поклонница поэта печатала историю того, как она в бумагах дальней родственницы нашла неизвестный рисунок Пушкина — бабочку. Стоило "исследование" всего пятерку. Я купил, пролистал — без сомнения, это был плод болезненно преувеличенной любви к поэту. Такие "находки" плодятся по городам и весям Руси каждодневно. Известен этот тип любительских пушкинистов. Их трудов, печатных в том числе, не счесть. Они находят следы пребывания, или по крайней мере духовного влияния первого поэта России, в любом захолустье. Они пробиваются на всевозможные юбилеи А.П., вступают в горячий спор с профессионалами, обличают их, укоряют в косности, саркастически смеются, не получив места на трибуне очередной конференции.

Вот они и в Москву "прорвались".

От другого фаната попахивает с утра принятой водочкой. Седые кудри его желтоваты, сивы. А в руках металлическая трость, он говорит, что копия пушкинской. И как только прозевали эту дубинку на милицейских кордонах? Ведь вон они, властители, — только потянуться через барьер этой палицей и достать килограммовым набалдашником.

Еще полоротый детина лет сорока размахивает белым флажком с фирменным профилем Пушкина. В другой руке у него сумка с пустыми бутылками — вдохновенный собиратель московской стеклотары.

Вдруг в скрипичный пассаж из громкоговорителей самой высокой нотой встраивается долгий и пронзительный бабий визг. Это со стороны бульвара атакует милиционеров какая-то тетка с рюкзаком, набитым, похоже, книгами. Двое молодых людей в синем волокут ее к в сторону "Макдональдса". Там, кажется, располагается какое-то отделение милиции.

Рокер с нечесаными волосами до плеч, сутулый, независимый, угрюмо косится на публику, продвигаясь своим маршрутом к метро.

Разносят на лотках бесплатный квас.

Пара здоровых мужиков в оранжевых комбинезонах подбирает конфетные бумажки с асфальта, и даже окурки.

А Лужкова все нет.

Хотя Зюганов с Рыжковым давно уже сидят во втором ряду. Они подъехали к 9.30, как указано в программе. Может быть, это маленький политический трюк. Небольшой спектакль под названиеим "А чтобы знали, кто в доме хозяин!" Потому что реальные торжественные говорения по поводу Пушкина начинаются ровно в 10.00. И на них не найдется места для слов вышеозначенных оппозиционеров.

Протокол!..

Паузы Степашина, когда он начал читать здесь стихи, чем-то напоминали паузы Ельцина. Да, выходит так, что Степашин с пушкинских стихов начал свою публичную, уличную, митинговую политику. Наверное, он еще будет прибегать к этому материалу. Получается у него мило, интеллигентно. Одновременно и демократично, и либерально. Капризное его, юношеское личико расчетливо поворачивается к публике, к телекамерам и фас, и в профиль. Руки дергаются в жестах на пределе эмоциональности, приличной для премьера. Нога только слегка выставлена вперед. Чувствуются мера и вкус.

Тамаду советских застолий напоминает Лужков в своем номере на пушкинскую тему. Он тоже умеет держать паузу, но исключительно оригинально и в жанре эстрады. Вообще, хорошо смотрится в роли раскованного конферансье или массовика-затейника. Тоже читает стихи.

Искренность самодеятельных декламаций изумляет Юрия Соломина настолько, что он, не без политичности, впрочем, отказывается озвучивать поэзию национального гения. Пользуясь случаем, рекламирует репертуар своего театра. И это у него получается тоже очень мило и непосредственно.

Труднее всего было поэту Кострову. Он читал стихи собственного сочинения, а подошедшие к этому времени московские оболтусы, не в пользу Кострова, сравнивали его с Пушкиным. Впрочем, все поэты почему-то не стесняются читать свои стихи на юбилеях классиков.

Потом кремлевские курсанты станцевали марш с цветами— отпечатали положенное количество шагов от правительственного павильончика до опекушинского памятника.

С удовольствием отпрыгали на открывшемся пространстве катильон какие-то изящные дамы и джентльмены. После чего властители уехали, трубчатые барьеры стащили в кучу расторопные милиционеры центрального административного округа. И на Тверскую из всех щелей и подворотен сдерживаемый там до нужного момента, хлынул народ...

До ночи гуляли от Маяковки до Манежа, как по руслу какой-то неведомой реки, перекрытой плотиной. Особенно мистически настроенных донимал страх возможного прорыва плотины, моментального затопления — автомобильным потоком.

Все-таки неуютно было сидеть на скамеечках, поставленных на разделительной линии. Но посидеть хотелось. Посидеть, подумать и решить, что за день был пережит утихомиренной Москвой в эту субботу? День ее патриархального, усадебного прошлого? Или провинциального, музейно-пешеходного будущего?

Москва