Павел Штернберг: «СВОЁ БУДУЩЕЕ ВЫ ЗАВОЁВЫВАЕТЕ СВОИМИ РУКАМИ»
Павел Штернберг:
«СВОЁ БУДУЩЕЕ ВЫ ЗАВОЁВЫВАЕТЕ СВОИМИ РУКАМИ»
Раньше, когда передавали по радио сигналы точного времени для сверки часов, всегда говорили, что сигналы эти идут из Астрономического института имени Штернберга. (Теперь почему-то не говорят.) Так в детстве я впервые услышал это имя, а потом узнал необыкновенную и прекрасную жизнь этого человека.
Отец – орловский москательщик, торговец, огромная семья, одиннадцать человек детей. Павел освоил слесарное, токарное, столярное дело. Казалось, его будущее – судьба отца или лавры мастера экстракласса, какого-нибудь лекальщика высшего разряда, благо и немецкая фамилия гарантировала заказчикам аккуратность и чистоту работ. Но отец дарит ему подзорную трубу, и он все лето не слезает с крыши, «заболевает» астрономией, едет в Москву, в университет, к знаменитому Бредихину.
Вот передо мной фотография Штернберга тех лет. Широко расставленные глаза и полные губы делают его лицо милым и беззащитным. Он немножко «телёночек». Но опять обман: он упрям и отличается редкой волей. С первого курса он в обсерватории. «Я наблюдаю теперь Солнце, – пишет он домой, – но скоро примусь за звезды. Тогда не буду ни ночью спать, ни днём…» В письмах к сестре мелькает «Бредихин», «рефрактор», «дюймы». О себе совсем мало. Иногда так: «Прости меня, что я не тотчас же тебе ответил. Но видишь ли ты, в чём дело: 1-х. У меня чрезвычайно мало времени, а 2-х, не было денег, чтобы купить марок, – право, это так и было…» В другом письме: «…Я ни разу не был в театре и, вероятно, не пойду. Я купил себе кларнет и учусь играть на нём».
Хорошо, пусть мы ошиблись, глядя на фотографию, но теперь из этих писем ясно: «классический» тип отрешённого от мира, бедного, но счастливого чудака учёного. Почти Паганель, только не с сачком, а с рефрактором. Абсолютно непрактичен. Отклоняет выгодное приглашение в Ташкент. Отказывается от поездки в Чили, но едет в Юрьевец, на Рязанщину, в Саратовскую губернию, Нижний Новгород.
В своём отзыве о работе Штернберга известный астроном В. К. Цераский писал: «…С 1901 года – преподаватель на Московских Высших женских курсах, преподавал физику в частной гимназии Креймана 22 года и в Александровском коммерческом училище – 14 лет. Состоит членом Обсерватории уже 27 лет, за этот длинный период времени он беспрерывно производил серьёзные научные исследования и принимал деятельное участие во всех делах Обсерватории… Таким образом, этот кандидат на замещение вакантной кафедры астрономии есть фактически старый профессор Московского университета».
На 49-м году жизни стал он профессором, наконец, директором Московской обсерватории.
Павел Карлович – строгий отец. В опубликованных не так давно воспоминаниях дочери Штернберга Е. П. Офросимовой-Штернберг есть замечательный эпизод. Отчитывая дочь за глумление над безответной учительницей рукоделия, отец кричит: «…и ты смеешь издеваться над человеком, который всю жизнь трудится, лишь потому, что она дочь рабочего, а ты дочь профессора! Так ведь это мой труд, мой ум, а ты-то здесь при чём?» Я читал и думал: мы, по счастью, усвоили, что дети не отвечают за отцов. Но ведь дети и не «пожинают» за отцов, это тоже надо бы не забывать…
Итак, перед нами как будто бы портрет учёного-астронома либерального толка.
А астроном хранил в обсерватории оружие. А астроном был опытнейшим большевиком-подпольщиком с 1906 года, активным членом Военно-технического бюро МК РСДРП. У астронома есть партийная кличка – Лунный, хотя Штернберг никогда не занимался Луной. «Чудак» с рефрактором замечает все: «…всматриваясь внимательно в ведение сельского хозяйства, прихожу к глубокому убеждению, что оно у нас ещё в первобытном состоянии». Лунный составляет топографический план Москвы для будущих уличных боёв. Приват-доцент в заграничной командировке налаживает связь с политэмигрантами. Директор обсерватории едет в Питер, чтобы встретить на Финляндском вокзале Ленина.
Подпольные записи его аккуратны, как лабораторные журналы. Он находчив и изобретателен в сложнейшие моменты. Когда шпики напали на его след и пришли с обыском в обсерваторию, он набросился на них с блестяще разыгранным возмущением: «Да знаете ли вы, что от одного повышения температуры от вашего тела изменится качание маятника, и время во всей России станет неверным?» Оказалось, такой угрозой можно испугать даже околоточного!
Не знаю, провёл ли он хоть одну ночь у телескопа после Октября. Председатель ревкома Замоскворечья видел небо из окопов. Московский губкомиссар, потом комиссар 2-й армии, он не успевает заниматься астрономией. Некоторое время он в туберкулёзном санатории. И снова Реввоенсовет Восточного фронта, 5-я армия Тухачевского. Крепкий, высокий, очень сильный физически, чернобородый, в чёрной комиссарской кожанке, седой, немолодой уже профессор – вот его новый портрет. Однажды он подарил мальчишке-разведчику Коле Каурову книжку и написал так: «Товарищу Каурову. Пистолет вместо Майн Рида – участь вашего поколения. Своё будущее вы завоёвываете своими руками. Я стар – и я завидую…»
В ноябре 1919 года на пути в Омск машина, в которой ехал Штернберг, провалилась под лёд. Он вылез на берег. Было 26 градусов мороза. Потом он попал в госпиталь с воспалением лёгких. В Москву его привезли уже с гнойным плевритом. Две операции не помогли. Он все мечтал поехать в Крым к солнцу… Павла Карловича хоронили с воинскими почестями, а солдаты плакали. Я не знаю больше ни одного астронома, над гробом которого плакали бы солдаты.