Александр Ферсман: «ПРЕКРАСНЫЙ МИР КАМНЯ»

Александр Ферсман:

«ПРЕКРАСНЫЙ МИР КАМНЯ»

Рассматривая фотографии Александра Евгеньевича Ферсмана, очень трудно представить себе, что этот тучный, массивный человек обладал поразительной юношеской лёгкостью в движениях, что такой с виду «кабинетный» учёный в жилетке и с цепочкой на животе прошагал тысячи километров по местам, которые с полным правом можно назвать труднодоступными районами планеты. О себе он говорил, смеясь, что создан природой «в форме шарообразного тела» и поэтому куда-то «катиться» – для него состояние самое естественное.

Очевидно, Ферсман был последним крупным учёным-геологом, путешествующим с геологическим молотком в руках по нехоженым землям. Земель таких уже не осталось на нашей планете, да и сами методы и техника геологической разведки изменились неузнаваемо. Даже космические орбиты стали доступными для геологов. Но когда узнаешь пронизанную романтикой далёких странствий жизнь Ферсмана, не знаешь, радоваться надо или, напротив, печалиться всем этим техническим новинкам, которые, конечно, жизнь человеку облегчают, но уводят из неё вместе с трудностями и многие радости.

Почти всегда у большого учёного есть какое-то главное, центральное дело в жизни. Для Ферсмана таким главным делом оказались Хибины. Но это, если рассуждать материально, если искать конкретную ценность. Не менее важным делом всей жизни Евгения Александровича была любовь к камню вообще, к Камню с большой буквы, любовь, которая горела в нём постоянно и которой он так щедро делился с людьми. «Почти полстолетия жизни исканий и увлечений, почти полстолетия любви, упорной и упрямой, любви безраздельной к камню, к безжизненному камню природы, к куску простого кварца, к обломку чёрной руды!» – писал Ферсман. Может быть, опоэтизированный Камень Ферсмана ценнее богатств Хибин, потому что именно он привлёк в геологию многих и многих молодых людей, и итог жизни Ферсмана не может не учитывать их находки и победы. Талант Ферсмана как бы удваивался, потому что он был не просто большим учёным, но и блестящим популяризатором своей науки. Это дар особый, и Ферсман обладал им в полной мере. Мне трудно назвать какого-нибудь другого советского учёного, который бы превосходил тут Ферсмана.

Любовь к камню… Все исследователи жизни учёного единодушны в мнении, что любовь эта проявилась едва ли не в младенческую пору. Каждое лето семья Ферсмана гостила в Крыму в доме его дяди – брата матери, по образованию химика. Здесь, неподалёку от Симферополя, на берегу речки Салгир в местечке Тотайкое, и составлял маленький Саша первые коллекции пёстрых камешков. Дядя в беседах с племянником подробно рассказывал ему о каждом камешке, объясняя его цвет и форму. Так уж получилось: одни дети в детстве любят машинки всякие, другие собирают бабочек и жучков, а Сашина самая любимая игрушка, самое глубокое детское увлечение – камешки.

Увлечение это лишь усилилось, когда отец Александра Евгеньевича был назначен военным атташе в Грецию и семья Ферсмана жила в Афинах. В этой стране камень всегда был в почёте. Он неотделим от великой архитектуры и искусства античной Греции. Побывал Саша и на севере Италии, в Венеции, на озере Гарда. В общем, ему повезло, конечно: для своих лет он повидал много интересного, а главное – привык к переездам, к путешествиям и разным неудобствам, которые непременно встречаются в дороге. Позднее, во время путешествий по Кольскому полуострову, в пустынях Средней Азии, на Урале, Ферсман удивлял своих спутников нетребовательностью и лёгкой уживчивостью в любых походных условиях. Ученик Ферсмана, впоследствии тоже академик, Дмитрий Иванович Щербаков писал о своём учителе: «Он мог передвигаться на чём угодно, спать в любой обстановке и питаться крайне ограниченным количеством самой простой пищи. По дороге он нам рассказывал о своём детстве, о своей работе, излагал свои научные воззрения, делая при этом массу мелких замечаний бытового характера.

Александр Евгеньевич любил ездить в поезде. Вагонная обстановка не только не мешала его личной работе, но, видимо, даже способствовала ей, когда ему нужно было сосредоточиться, освободиться от постоянно окружавших его людей».

Думаю, что навыки к путешествию выработались у Ферсмана ещё в детстве и привык он к «вагонной жизни» в переездах родителей по Европе. Домой, в Россию, Ферсманы возвращались через Вену, и вот там, в столице Австрии, Саша впервые попал в залы естественно-исторического музея, где была выставлена богатая минералогическая коллекция. «Что могло быть прекраснее этого музея! – писал многие годы спустя Александр Евгеньевич. – Для меня в Вене ничего больше не существовало. Со скучающим видом ходил я за отцом по залам живописи и несколько оживлялся, только когда он объяснял мне архитектуру тянущихся к небу готических храмов, и испытывал подавляющее чувство скорби перед мраморной гробницей Августинской капеллы… Нет, только музей, только музей!»

Детское увлечение переросло во взрослый, глубокий интерес. В 1901 году Александр Ферсман окончил с золотой медалью гимназию и поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета в Одессе. Он твёрдо решил, что будет заниматься минералогией. И вот теперь, когда наука о камне, к которой он так стремился всё время, стала главным делом его жизни, эта наука разочаровывает его. Курс минералогии, который читался в университете, детально описывал все свойства минералов, но этого ему было мало. А откуда возникли эти свойства? Как вообще образуются те или иные минералы? Взгляд студента вынужденно скользил по поверхности в то время, когда он стремился заглянуть в глубину.

К счастью для Ферсмана, он вскоре перевёлся в Московский университет, где кафедрой минералогии руководил выдающийся русский учёный, академик Владимир Иванович Вернадский.

Это был всесторонне образованный человек, мыслитель, которому были чужды всякие условности границ, разделяющие наши знания о природе на отдельные «науки». Он обладал замечательным даром обобщения разных фактов и открытий, умением выстроить их в единую цепочку и предвидеть её продолжение. Разве не удивительно, например, что ещё в 1922 году Вернадский, не будучи физиком, писал: «Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет… Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, чтобы направить её на добро, а не самоуничтожение? Дорос ли он до умения использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?» Ведь это воистину пророческие слова: через 20 лет заработал атомный реактор, а ещё через три года чёрный гриб атомного взрыва поднялся над Хиросимой. Вот к такому выдающемуся человеку и мыслителю и попал в выучку молодой Ферсман. Здесь он нашёл как раз то, к чему стремился: заглянул в глубины. «Это было время тяжёлой, упорной, многолетней работы, нередко продолжавшейся 13 -14 часов в сутки, – вспоминал Александр Евгеньевич. – И я вынес из этого периода самое важное в жизни – умение работать».

Здесь, на кафедре Вернадского, закладывались основы новой науки, которой Ферсман посвятил всю свою жизнь. «Слово «геохимия» ещё не было произнесено. Но мы становились геохимиками, вдумываясь и углубляясь в вечные законы химического превращения Земли», – писал он позднее. В небольшом этюде о большой жизни молодые годы занимают, быть может, неподобающе обширное место. Но я делаю это умышленно. Во-первых, даже беглое описание работ и странствий Ферсмана непозволительно расширит мой рассказ. Это тот случай, когда простое перечисление простительнее скороговорки. Во-вторых, на примере жизни Александра Евгеньевича особенно хорошо видно, как важен прочный фундамент, который закладывается в юные годы под здание дальнейшей жизни. Этот достойный подражания пример выходит за рамки геохимии. Он полезен для каждого молодого человека, какую бы профессиональную ориентацию он ни избрал. Разумеется, работы всякого выдающегося учёного поучительны в высшей степени, но не менее поучительно и то, как, каким образом этот человек стал выдающимся учёным.

После окончания университета по рекомендации Вернадского Ферсман закрепляет своё образование в научных лабораториях Германии, Франции и Италии. К этому времени относятся его первые публикации по минералогии. После двухлетней заграничной командировки Ферсман возвращается в университет. Он преподаёт, работает в Геологическом музее, принимает участие в первой своей научной экспедиции – на Урал. Ещё до революции он объездил Крым, Монголию, Забайкалье, Восточную Сибирь, Кавказ, Алтай. Далёкий от политики человек, Ферсман должен был сделать свой выбор в октябре 1917 года. Новая власть привлекала его своим активным началом, смелостью, перспективой в будущем. Его восхищает то внимание, с каким относится к науке, к учёным В. И. Ленин. 14 мая 1920 года, когда страна пылала в огнях гражданской войны, Ленин подписал документ о создании первого в мире Ильменского заповедника минеральных богатств на Урале.

«Богатства страны – на службу народу!» – этот девиз не мог не увлечь Александра Ферсмана. В 1920 году начинаются многолетние экспедиции в Хибины. При горячей поддержке Сергея Мироновича Кирова на Кольском полуострове начинается промышленное освоение минеральных богатств этого края – в первую очередь апатитов – сырья для производства минеральных удобрений. «И все это уже не фантазия, не сказка, – писал Ферсман, – это реальный результат той действительности большевистской стройки, которая опережает все мечты и превращает фантазию прошлого в реальную быль сегодняшнего дня».

Многие годы длятся и исследования Ферсмана по геохимии пустынь Средней Азии. Вообще, по архивным документам можно отыскать примерное начало тех или иных научных интересов Александра Евгеньевича, дату первых экспедиций в тот или иной район. Но сказать, когда он поставил точку, посчитав работу законченной, очень трудно. Можно сказать, что с 1920 года Ферсман всегда занимался Хибинами, а с 1924 года – всегда Средней Азией. Как всегда он, академик, член Президиума, а затем вице-президент Академии наук СССР, занимался широким кругом проблем, связанных с организацией научной работы в нашей стране.

У Ферсмана в его работах есть только начала, конца им он не определял, как не определяла сама природа границ любой из наук. Труд Ферсмана был безграничен, ограничена была только жизнь. В последние годы Александр Евгеньевич много и тяжело болеет – сказываются тяготы многолетних экспедиций. В Средней Азии он заразился амёбной лихорадкой, и неизлечимая болезнь печени мучит его многие годы.

В годы Великой Отечественной войны, несмотря на нездоровье, он продолжает поиски новых месторождений нужного фронту и тылу минерального сырья. Он дождался Дня Победы. В ту весну он лечился в Сочи, писал новую книгу и очень стремился в Москву – впереди долгожданное продолжение мирного труда. Он умер 20 мая 1945 года от сердечного приступа. На столе лежала рукопись. Как завещание звучат последние строки, написанные его рукой:

«Я понимал в эти дни, что нет границ между истинной наукой и творческими исканиями художника, что надо попытаться в одних и тех же словах и в тех же образах слить переживания учёного и творческие порывы писателя, что можно и нужно вне узких рамок сухих научных трактатов открывать перед людьми прекраснейший мир природы камня и влить его в их жизнь».