Фламенко
Фламенко
Портфель «ЛГ»
Фламенко
ПРОЗА
Марина КРАСУЛЯ, ВЛАДИВОСТОК
Татьяна Петровна истосковалась… Так иссыхает вольная птица в ржавой клетке…
Так осыпается, тускнеет разноцветная пыльца на крыльях бабочки, угодившей на булавку…
Так звереет цирковой лев, перекормленный витаминами…
Ещё бы! Десять лет на одном месте. Владивосток хоть и порт, но такой далёкий…
К сорока годам уработалась вусмерть: организовала два гастронома в центре города, устроила четыре павильона с бытовыми мелочами. Не потому, что нравилось торговать, совсем нет, но пришлось, чтобы выжить. Вынужденное…
В «прошлой жизни», после мединститута, пыталась лечить детей, да в поликлинике не прижилась, а в больницу не захотела, надо было семью содержать.
Маялась, маялась, да и распрощалась с мужем. Кому нужен использованный посадочный талон? Ещё держишь в руке картонку, но уже никогда не взлетишь…
А летать страсть как хотелось!
Татьяна к этому времени сильно созрела, перезрела даже… Уж не чаяла найти добротного мужика. Куда ни повернись — одна мелочь. Вот вроде умный, начитанный, приглядишься — криворукий ломастер. То такой чинильщик попадётся, такой Фока на все руки дока — покою нет! А начнёт говорить-ворковать — бррр! — три слова в ряд не поставит… То щедрый — до голого пуза… То жадный — до дырки на носке… Таня хоть и непривередливая, ну не на помойке же себя подобрала?!..
Разлюбила в зеркало заглядывать. Ещё бы! Прежде радовалась точёной Дюймовочке, а теперь огорчалась, видя отражение французского бульдога шоколадной масти, широкогрудого, с круглыми карими глазами. Правда, улыбка осталась девчоночья…
Пыталась похудеть, честно пыталась! Морила себя голодом, фитнесом изводила, потела в саунах, даже какие-то новомодные таблетки пила, чуть не загнулась. Вбила в голову: все беды от булочек-мякушек. Даже на горные лыжи встала — не помогло.
Друзья смотрели на эти ухищрения и посмеивались:
— Зачем красоту портишь? Ты же персик! А похудеешь, будешь косточка от персика.
Прицепили ей кличку Пушинка — за лёгкий характер и вопреки… Татьяна не сопротивлялась: Пушинка так Пушинка.
Однажды проснулась раньше обычного, увидела прыгающего по потолку солнечного зайчика и ни с того ни с сего вдруг решила: «Да пошло всё к едрёне-фене! Хватит! Вот сейчас встану и найду себя…»
А вечером, как на грех, приятели нагрянули, вернулись из Европы, путешествовали. И давай взахлёб Танюше «соли на хвост сыпать»: наши женщины имеют страшенный успех у европейских молодцов. Головокружительный! И главное, в цене — не молоденькие, а основательно пожившие, с опытом и мудростью в глазах. Такие, которых на родине за секонд-хенд держат…
Послушала россказни подружек, подумала-повздыхала и решила: хватит киснуть, вот возьму и поеду, сама! Обложилась справочниками, атласами, буклетами. Выбирать так выбирать!
По очереди отвалились: Франция, Англия, Греция, Израиль и Италия. Причины разные, а суть одна — не «складывался пасьянс»…
И тут прямо просветление нашло: «Мне в Испанию надо, точно!» Понеслись картинки, как в синематографе! Теплынь, з?мки, музеи, театры. И главное — народ темпераментный, все знают! Зажмурилась, представила Мадрид, и всё сошлось. Сердце заколотилось — Татьянин это пейзаж, как влитая в нём!
Накупила обнов и дорожный чемодан на колёсиках. Ладно на ней смотрелись и лёгкие брюки капри, и яркие майки, и блузки-распашонки. Хотела было шляпку взять, померила и не отважилась: гриб-боровик на прогулке. Хохотнула и набрала кучу разноцветных шёлковых платков. А чего? На шею повязал — один фасон, вокруг головы обернул — другой, на поясе пристроил — третий. Можно и как бант, и как парео…
Ура!
Этот щекочущий ноздри запах авиационного керосина. Будто его заливают не в самолётные баки, а прямо в рот.
Эта хмурая, с вымученной улыбкой стюардесса. Будто приволокли её после затяжного запоя.
Этот никого не пристёгивающий пыльный ремень бессмысленной безопасности.
Заверяю тебя, мой друг, это — счастье! Без иронии, без преувеличения… Именно — Счастье! Свобода! Жизнь!
«Москва — как много в этом звуке!..» Мимо неё так запросто не проедешь. Крепкие руки подхватили дорожные сумки с гостинцами. И завертелось! Родственники, бывшие ухажёры, друзья-товарищи… Славословие как сель, прорвавшая дамбу…
— Как вы там? Да как мы здесь! А у вас? А у нас! А у них? Давай туда! Да нет, сюда! К нам! К ним!
Где начало? Где конец? День и ночь, как карточный валет, — ни верха, ни низа… Не вспомнить — спала или нет?
Столица утомила. Всё! Пора! Как сомнамбула приехала в турфирму. Купила путёвку на испанский курорт Салоу и… покатила чемоданчик…
Летать Танюша не боялась, но «на посошок» приняла. В соседнем кресле, вцепившись в бутылку «кокнаса», страх заливал столичный режиссёр, похожий на бесформенную скользкую медузу, и подружка-актриса при нём. Не женщина — плесневелая корка хлеба.
Икая и извиняясь, он твердил, как в бреду:
— Звиняйте, делиц-ца с вами не буду — к-коньях дарраго-ой! А эт-та, — тыча отёкшим пальцем в спутницу, — не п-пыёт! П-пра-авильныя. Делиц-ца не буду — к-коньях даррагой! В дьюти-фри брал. За евры. Даррагой!
И глызь-глызь прямо из горлышка…
— Я… эту… в Испанию везу. Глянь, кака чахла-я… Может, на солнце оттает, сосулька чёртова…
Дамочка ресницами — хлоп-хлоп — и улыбка ниткой.
А Танька страсть не любила, когда слабых обижают, хоть и плесневелых. Не терпела и женщин, которые без гордости… Гордость и гордыня — разное. Мама ей сто раз повторяла: «Не лезь в чужие дела, баба сама виновата, раз мужик не уважает…»
Нет, полезла в бутылку, заступница:
— Какой же вы негодяй! Как вы смеете в таком тоне о женщине говорить?!
И чего разбушевалась на весь салон «боинга»? Сама не поняла… Может, вискарь в кровь ударил? Потом про себя тоскливо думала: «Это ж как профессию любить надо, чтоб с таким… хм… на одну грядку сесть!»
Приземлились в Барселоне. Артистка взвалила мятое тело режиссёра на закорки, как альпинист рюкзак, и поплелась…
— Наотдыхается — не позавидуешь… — буркнула себе под нос Таня.
Здравствуй, благословенная Испания!
И примечталось ей, что прямо на трапе зазвучит «Кармен-сюита»… И мачо, страстный и благородный, протянет загорелую руку.
О, Испания — вечная фиеста! Только Дали, Гауди, Лорка, Гови, Армик, тореадоры, молодое игристое вино «Сангрия», вековые оливы:
Масличная равнина
распахивает веер,
запахивает веер…
Между виноградниками — кусты роз, для приманки пчёл… Звуки медно-струнные, томные и зазывные: «Начинается плач гитары… Раскрывается чаша утра…»
Такая вот, испорченная хорошей литературой барышня. Вот же ж наивная!
Иллюзия рухнула в первый день. Не фиеста там блистает и царствует, а поворачивается с боку на бок сонная сытая сиеста.
В гостинице на ресепшене встретил гостью менеджер — негр, как рояль Petrof, сверкая лаком и широкой улыбкой-клавиатурой цвета слоновой кости. Полиглот, всё ей по-русски разъяснил: чего, куда и как, молодец!
Номер оказался на последнем этаже с балконом и видом на море. Внизу — сосны, похожие на гигантские зонты, вперемешку с пальмами, будто обёрнутыми паклей…
Схватила камеру для истории: приблизила-отдалила, приблизила-отдалила… Прямо под балконом громадный бассейн с голубой водой. В него что, синьку кидают? Такой вода не бывает. Слева бар: коктейли всякие, вина. Вокруг — столики, кресла, лежаки. На них изредка падают длинные, как спицы, иголки с ближайших сосен и шишки, словно маленькие клубки шпагата… Приблизила… Официант лениво смахивает их ладонью, чего не тряпкой? Ну и порядки у них! Отдалила… Берег моря Средиземного, песок и вода… Вода… — ой! — тоже с синькой! Ну, дают буржуи!
Глядь, на шезлонге — он! Ах, какой красавчик! Брутальный брюнет, настоящий Пабло, Хуан или Педро. Загорает… Волосатый, длинноногий… На кожаном шнурке — зуб акулы… Отличное увеличение: родинка на щеке…
Сразу видно, инструктор или спасатель, лоснится на солнце… Надо будет слегка утонуть… или парус освоить… или… или… Пощупала то место, где прежде талия была… Хмыкнула: эх, скинуть бы лет этак двадцать… и килограммов столько же…
Спортсмен поднялся с ложа. Неужели уйдёт?.. Парень воровато зыркнул, пружинно шагнул к соседнему лежаку, изогнулся и… стянул из плетёной сумки сотик. Приблизила ещё, точно — сотовый и… на кисти у большого пальца синий якорь наколот. Ещё раз зыркнул по сторонам и смылся…
Фу-у! Татьяну аж затошнило! Чур меня, чур! А вот бы уши развесила и попалась как кур в ощип.
Решила прогуляться, заодно обследовать местность. Пара минут — и вот она дефилирует вдоль многочисленных кафе-забегаловок. Выбрала маленькое симпатичное, села под полосатый тент в парусиновое кресло. Отпила ледяной воды из высокого стакана.
И тут из-за барной стойки выплывает официант, будто океанская шхуна. Грудь колесом, кожаные сандалии на босу ногу, пламенно-красные шорты, кхм… хорошие такие шорты, белоснежная майка, тёмные кудри в тугой конский хвост собраны. Двухдневная щетина, как она любит, бакенбарды агрессивно-чёткие, прямо два вороньих клюва, бархатные глаза и яркие губы, в меру пухлые…
Ах! Да-да, снова — ах! Мятный холодок пробежал по спине…
Он протянул меню:
— Ола, мадам!
Она ему, чуть дрогнув ресницами:
— Ола!
Ну и что с этим делать? Буковки страшно незнакомые… Цифры — понятно, цена, а за что просят? Хоть плачь!
Танюха себе под нос:
— Так тебе и надо, мало шоколада. Нет бы языки учить, чёрте чем занималась…
И тут испанский мачо роняет через плечо:
— Там на последней странице по-русски написано. — На чистом, с чуть уловимым южным ароматом…
Познакомились. Оказалось — из Харькова. Кличка Борщ.
Много чего Татьяна увидела в Каталонии: и винные погреба Торрес, и замок Гала, и монастырь на горе Монтсеррат, и Таррагону, и… и…
Корриду, правда, проигнорировала. Да ну! Смотреть на убийство — характер другой иметь надо… Вылечить быка — это дело. А любоваться истязанием? Нет уж, без меня, пожалуйста! И не пошла.
Зато купила дорогущую прогулку по ночному заливу на катере. В программу входили ужин и танцы фламенко. Сказать, чтобы Таня фанатела от танцевального искусства — это вряд ли. Но приехать за тридевять земель и упустить шанс, не насладиться? Грех!
На море к вечеру поднялась рябь. Катерок болтало, дёргало и угрожающе трясло. Танюху прилично укачало, еле дотерпела до берега. Бесконечное небо будто окунули в проявитель, звёзды неторопливо появлялись одна за другой, пока не закрепились несметной серебряной кучей. Ужин подали на берегу. Между столиками прохаживались гитаристы и умасливали публику игрой на семиструнках. Между прочим, за хорошие деньги.
Девушки, наряженные по-каталонски, без устали разливали игристое вино. На огромном барбекю жарили цыплят.
Костёр долину вечера венчает
Рогами разъярённого оленя.
Потом на импровизированной сцене появился оркестрик. И покатило веселье! Таня сбросила босоножки, кинула перед собой рюкзачок и завертелась под самбу.
В танце над ней навис какой-то бледный худосочный тип с оскалом похотливого орангутанга. Два метра костей ломало, как в лихорадке.
Женщина попятилась и села на ближайший стул. И тут пожилая парочка, похоже, англичане, возмутилась. Чего они кричали, она, конечно, не поняла, но что требуют отойти — догадалась. Хотела было извиниться, что, мол, села за их столик случайно и на секунду. Но тут мужчина замахал на неё руками так, будто от неё воняет или она заразная: «Раша! Раша!»… Танька разозлилась. А кто б не психанул?!.. Схватила стул и долбанула об пол со всей дури! Обожгла яростным взглядом его забегавшие глазки… Плюнула в сторону и отошла… Испортил, гад, настроение!
И вот наконец пригасили огни софитов и прожекторами отбили подмостки от зрителей.
На сцену выскочила группа артистов и замерла на мгновение, чтобы зрители успели их рассмотреть. И… вскинулись скрипки, затрямкали гитары в жарком переборе, защекотали маракасы, защёлкали кастаньеты синкопами.
Таня, подхваченная вихрем живой музыки и бешеной энергетики, увидела наконец то, что так жаждала увидеть: страсть. Страсть в первобытном виде!
Будто не люди это, а табун диких лошадей.
На передний план вышли семь девушек-чаровниц. Как багряно-вороные кобылицы, стройные, крепкие, переминаются с каблука на каблук. Пышные волосы собраны и перехвачены на затылке тёмными лентами. Потряхивают в возбуждении высокими конскими хвостами. Юбки — в пол. В нетерпении вибрируют подолы. Пламенные бесстыдные очи — прямо перед собой.
За ними семь мужчин — породистые жеребцы. На них — высокие брюки в облипку. Стоят, как вкопанные, сияют свободными белыми рубашками — глазам больно. Холка — чистый снег. Круп — смоляная масть. Шляпы надвинули по брови, волосы-гривы — по плечи, и только ноздри раздуваются.
Пауза…
Как жахнут музыканты, шляпы в стороны. И понеслось! Замельтешило! Каблуки-копыта, лязг зубов, волосы-гривы, подскоки-взбрыкивания. А то вскинутся на дыбы, застынут! Мгновение — и заржут агрессивно, призывно. То возьмутся кусать друг друга за шеи, то трутся потными боками, то обмякают в бессилии, то взлетают гордо. Возбуждение до мурашек во всех местах. Вот они — открытые инстинкты без ханжеских приличий.
Финал как стальной фонтан: в край рампы со свистом воткнулись семь стилетов, как семь крестов.
Необузданные, непокорные, яростные! Ух, стихия!
Не успела Таня перевести дух, всё померкло, и только сноп света по центру. В нём солист, будто из бронзы вылит, — лучший танцор фламенко.
Как вжарит! Люди добрые, что вытворял-выделывал?!.. Господи, боже мой!
Мокрый, собранный, чёткий-чечёткий. Ка-ак хлестанёт кудрями — брызги-пот ртутными шариками — хьях! — в луче света веером — хьях-хьях! Глазами — вжик-вжик, как опасными бритвами девичьи сердца в лоскуты-лохмотья.
А бёдра её метались,
Как пойманные форели,
То лунным холодом стыли,
То белым огнём горели!
Губы дрожат, ноздри дрожат. Рычит лютым зверем. Туфли лаковые — в дребезги! Хлёстко, цепко. Цок! Цоки-цок! Цоки-цоки-цок! То гарцует, то аллюром, то в галоп.
И лучшей в мире дорогой
До первой утренней птицы
Меня этой ночью мчала
Атласная кобылица…
В конце как хр-ряснется о подмостки… и тишина… будто Смерть поцеловал…
Татьяна взвыла. Сорвала с головы платок и прыгнула на сцену! Схватила танцора за грудки:
— Родненький! Ты… Ты — чудо, чудо! Знаю: не понимаешь, но должен чувствовать! Ты — гений! Слышишь? Вот платок. Возьми! Это всё, что есть… Возьми!.. — повязала яркий шёлк, руки не слушались. Повязала и рухнула на колени. Плевать, думайте, что хотите!
Артист поднял, обнял рыдающую счастливицу и, продолжая кланяться:
— Тс-с, у бара подожди, переоденусь…
Татьяну будто молнией шарахнуло.
— Из Перми я… из Перми… Театр оперы и балета…