Прокурор на скамье подсудимых

Прокурор на скамье подсудимых

«Не надо организовывать судилище над Генеральным прокурором Советского Союза», — воскликнул начальник Политуправления генерал Тарасов. Генерал попал в самую точку. Случай в истории юриспруденции невероятный. Прокурор страны пришел на наш съезд как обвинитель, а ушел как обвиняемый.

Выполняя волю пославшего его, Николай Семенович Трубин, преодолевая депутатскую неприкосновенность, пытался заполучить согласие российского съезда на возбуждение уголовного дела против народного депутата Артема Тарасова за предполагаемое оскорбление чести и достоинства Президента страны. По словам прокурора, в процессе тщательного и объективного расследования дела появится возможность установить истину: представляет ли заявление Тарасова о возможной договоренности Горбачева с японцами продать им четыре Курильских острова ущерб духовному статусу Президента?

Этот простой, незамысловатый до недавнего времени вопрос в условиях разразившейся демократии превратился вдруг в некую двусмысленную и даже, увы, обоюдоострую проблему, ибо в зале находились люди, которые стали другими, — не такими, какими они были четыре, пять лет тому назад. Вопросы, которые они задавали прокурору, выражали бунт возмущения, а на языке юридическом смахивали на обвинительный вердикт, вынесенный не по отношению к Артему Тарасову, а в адрес самого прокурора.

Депутаты отметили, что речь идет о нарушении суверенитета России, поскольку Генеральный прокурор Союза явно оспаривает российское законодательство. Упомянули, что заявление прокурора — всего лишь слова, которые, выражаясь языком следователя, к делу не пришьешь.

Но прокурору нужно «шить дело» на Артема Тарасова. В связи с этим демократы выразили недоумение по поводу паралича прокурорской активности в отношении таких яростных и ярких фигур на правом фланге, как Петрушенко и Алкснис, которые публично не раз оскорбляли Президента.

Вспоминается знаменитый термин — социально-близкие; так называли в сталинских лагерях обыкновенных уголовников, как бы противопоставляя их врагам подлинным, т. е. политическим преступникам. Соответственно распределялось и отношение властей к этим двум категориям граждан, по линии пайка, например, содержания и вообще человеческой судьбы.

Как бы отталкиваясь от этих смутных времен, прокурору напомнили, что совсем недавно критика верховной власти производилась только на кухне, втихую. Отсюда возникает вопрос: не собираются ли снова загнать на кухню свободомыслящих депутатов? Выступающие еще пытались увязать предполагаемое оскорбление Президента с его предполагаемой сделкой в Японии. И на острие эмоционального накала припомнили вдруг оставшиеся безнаказанными огромного масштаба провокации и преступления, которые совершаются на глазах безучастного прокурора. И, конечно, вспомнили чемпиона клеветы среди газет — «Советскую Россию», каждую букву которой можно привлечь к уголовной ответственности, если учитывать такую «чепуху», как человеческое достоинство и честь.

Шум в зале стоял невообразимый. Председательствующий использовал все средства — от собственных голосовых связок до электрического звонка включительно. Но зал все равно реагировал на присутствие прокурора по-своему: волнением, шумом, язвительными вопросами, и, что самое ужасное, — смехом. Смех был ужасен потому, что звучал совершенно естественно, как на сатирическом представлении, уморительно, от души. «Ничего смешного не вижу», — тихо сказал прокурор и побледнел.

Вообще во всем этом странном происшествии главным действующим лицом оказалось лицо прокурора. Он произносил заученные фразы, пытался парировать вопросы, ссылаясь на законы и параграфы. А в глазах его были растерянность и неловкость. Это не был твердокаменный прокурор типа Вышинского. И год был не 37-й, и публика совсем иная, не испытывающая восторга от прокурорских речей. Лицо прокурора, его жесты, осанка не были горделивыми. Он казался ущербным, как если бы нанесли оскорбление его собственной чести и достоинству. И было такое интуитивное ощущение, что говорит он как бы против своей воли. Только по заданию.

Впрочем, это впечатление носило характер не только интуитивный: Депутат Домнина, юрист по образованию, напомнила прокурору, что еще с момента первого Съезда народных депутатов он умышленно уклоняется от разбирательства, связанного со скандальным оскорблением и клеветой в ее адрес. В момент баллотирования Домниной на пост заместителя Председателя Верховного Совета с провокационной целью был состряпан и распространен документ о ее якобы психической неполноценности («узнаем коней ретивых!») Эти «кони» хорошо постарались по месту жительства народного депутата в ходе избирательной борьбы. Ее травили, клеветали, сняли с работы, подвергли унизительному противоправному обследованию на предмет психической полноценности. И несмотря на то, что все перечисленные факты документально подтверждены, включая и официальное заключение о психическом здоровье народного депутата, вопреки всем существующим законам и собственной должности, прокурор Трубин, которому было поручено разобрать это дело, не счел возможным выполнить свой долг и дать правовую оценку неслыханному беззаконию. И неоднократные личные обращения Домниной, и многочисленные депутатские запросы, и персональный разговор с прокурором председателя Комиссии по этике — все это утонуло в бюрократической трясине прокурорских иносказаний и недомолвок.

Одним словом, прокурор проиграл не только психологически, политически, но и юридически тоже. И это не было его личным поражением, проиграла система, время которой истекло. Однако на данном этапе установилось какое-то равновесие, когда и напором нельзя взять, но и с напором нельзя дать. Ни дать, ни взять — такое время пока.