В нашем кино насаждается инфантилизм

В нашем кино насаждается инфантилизм

Первая полоса

В нашем кино насаждается инфантилизм

ДВЕНАДЦАТЬ РАССЕРЖЕННЫХ РЕЖИССЁРОВ

Послужной список

Вадим Абдрашитов родился в 1945 году в Харькове в семье военного. Учился в Алма-Атинском техникуме железнодорожного транспорта, в МФТИ, в 1967–1970?годах работал на заводе. В 1970 году поступил на режиссёрский факультет ВГИКа в мастерскую М.И. Ромма, после смерти которого продолжил обучение у Л.А.?Кулиджанова. В 1974 году успешно защитил дипломную работу – сатирическую комедию по рассказу Григория Горина «Остановите Потапова!».

Впоследствии Вадима пригласил на работу на киностудию «Мосфильм» Юлий Райзман, который являлся руководителем творческого объединения «Товарищ». Здесь же Абдрашитов встретился с драматургом Александром Миндадзе, с которым впоследствии они создали 11 фильмов, в том числе «Слово для защиты», «Остановился поезд», «Парад планет», «Слуга», «Армавир», «Плюмбум», «Время танцора», «Магнитные бури»…

Фильмы Абдрашитова – лауреаты многочисленных кинофестивалей, они получали призы на киносмотрах в Берлине, Венеции, Локарно, Москве, отмечены призами академий «Ника», «Золотой орёл», «Золотой овен». Вадим Абдрашитов награждён орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени. Он – лауреат Государственной премии СССР, Государственной премии РСФСР, премии Ленинского комсомола, премии президента РФ. Абдрашитов – вице-президент Российской академии кинематографических искусств «Ника», член жюри премии «Триумф», профессор ВГИКа.

«ЛГ» продолжает цикл «Двенадцать рассерженных режиссёров», начатый беседой с генеральным директором киноконцерна «Мосфильм» Кареном Шахназаровым. Это уже четвёртая публикация цикла. Сегодня о болевых точках российского кино и острых проблемах нашей жизни размышляет народный артист России Вадим Абдрашитов.

– Вадим Юсупович, вы как-то обмолвились, что в перерывах между картинами у вас портится характер. Учитывая, что вы не снимаете уже восьмой год, ваш характер, боюсь, должен испортиться окончательно и бесповоротно…

– Простой между картинами – сложное состояние, чего тут комментировать. Конечно, у меня есть другие занятия. Вот мы сейчас сидим на «Мосфильме», в кабинете киностудии «Аркфильм», где я в качестве худрука пытаюсь делать что-то полезное. Веду режиссёрскую мастерскую во ВГИКе, есть всевозможные заботы по жизни. Хотя это всё, как говорится, работа не по специальности. А по специальности – это вопрос не только и не столько ко мне. А к тем, от кого зависит финансирование нашего кино.

– А у вас есть готовые замыслы, с которыми вы хоть завтра готовы в бой?

– У меня много лет ушло, что совершенно непростительно, на пробивание одного относительно дорогого проекта. Я уже близко подходил к его реализации, плотно общался с богатыми людьми, получал обещания, но до реальных денег, увы, дело так и не дошло. Сейчас речь идёт о другом проекте – финансово более скромном, но творчески для меня не менее интересном, так скажем. В основе обоих замыслов – проза известных современных писателей, имена которых пока называть не буду. Как только что-то окончательно прояснится, тогда и поговорим подробнее.

– Интригуете, Вадим Юсупович. Ответьте хоть на вопрос: дорогой проект – это сколько?

– Когда фильм задумывался, он стоил около двенадцати миллионов долларов. Сейчас, думаю, потянет на все двадцать. Это во всех смыслах сложный замысел, там много исторических пластов, времён. Вдобавок фильм предполагает некое сложное декорационно-инженерное решение. Это всё вместе складывается в серьёзную сумму.

– Вы уже мысленно распрощались с этим замыслом?

– Нет, держу его в подсознании. Временами к нему проявляется интерес. Материал – уникальной, на мой вкус, кинематографической материи, ничего похожего я не встречал, не видел. И это меня по-прежнему творчески волнует, заводит. И вселяет какие-то надежды.

– А сколько стоит более дешёвый проект?

– Два с половиной миллиона долларов. Министерство культуры может по закону дать только миллион. Нужно найти ещё полтора миллиона. Но банкиры, меценаты давно уже поняли, что с денег, вложенных в кино, ни цента, ни копейки назад не вернётся. Ну в лучшем случае обломится приз на фестивале. И растрясти их на полтора миллиона сегодня трудно. Но работаю, так сказать, в этом направлении.

О том, почему Плюмбум не сделал карьеру

– Скажите, когда вам труднее работалось – в советские времена или уже в наши дни?

– Однозначно: сегодня труднее.

– И это при том, что вам в прежние времена приходилось очень нелегко…

– Более чем. Могу назвать ещё человек пять-шесть, у которых судьбы их фильмов складывались столь же драматично. У нас все до единой картины рождались и проходили тяжело. С санкциями вплоть до увольнений. Каждый новый сценарий утверждался в муках, с боем. Готовые фильмы сдавались кровопролитно. Да что об этом сегодня вспоминать… Но зато когда принималось решение о запуске картины, режиссёр переставал думать о деньгах вообще. Картина дальше катилась сама, даже если ты и не очень хотел её снимать. День простоя из-за того, что до группы не дошло финансирование, – такого не могло быть в природе.

На съёмочной площадке царила совсем другая атмосфера. Ты думал только о творческой стороне дела. А сейчас, запускаясь с фильмом, дрожишь, что окажешься в далёкой экспедиции – и у тебя закончатся деньги. Как закончились они у нас, к примеру, на съёмках фильма «Время танцора». Нам нечем было даже заплатить за гостиницу в Одессе, и администрация изъяла у всей группы паспорта. Мол, расплатитесь, тогда получите документы обратно. И мы актёров отправляли в Москву – им же надо было играть в спектаклях, сниматься в других фильмах, – без паспортов, каждый раз договариваясь с бригадиром поезда. А поезд шёл, между прочим, через границу… Это был отдельный детективный сюжет…

– Но зато в «старые добрые советские времена» пышным цветом цвела цензура…

– Да, была цензура, о чём я уже сказал и прелести которой испытал на себе. А разве сейчас она не восстанавливается? Мы же знаем картины, которым пресекают выход на экран. Да и само отсутствие внятного, осмысленного проката для отечественных картин – разве это не форма цензуры? А навязывание ложно-патриотических тем… А рука государства, лежащая на кранике, с помощью которого можно в любой момент перекрыть финансирование картины… Многие фильмы не добираются не только до большого экрана, но и до телевизионного – разве это не цензура? Уже упоминавшийся фильм «Время танцора», завоевавший, к слову, главный приз сочинского «Кинотавра» и другие награды, в том числе и за рубежом, фактически так и не дошёл до публики. Его показали на телеэкране один раз в ночное время – и на этом всё закончилось. «Армавир», «Магнитные бури» тоже практически не были показаны. Цензура в её старом, нередко персонифицированном обличье злобных партийных церберов вроде бы исчезла, но она, как радиация, растворилась в воздухе и весьма ощутима.

– В вашем знаменитом перестроечном фильме «Плюмбум» главный герой, возомнивший себя «санитаром общества», был 14-летним подростком. Как вы думаете, кем бы он стал сегодня?

– Плюмбум – персонаж, как вы помните, условный, его трудно напрямую пересадить в нашу реальность. Но не думаю, что он преуспел бы в наши дни. В нём есть одно качество, совершенно лишнее в сегодняшней жизни. Наш герой (или антигерой) по ходу фильма делает ужасные вещи, но он при всём при этом озарён некой идеей. И он, конечно, абсолютный бессребреник. Плюмбум ведь не требует процента, маржи за свои деяния. С такой психологией он бы сегодня «в люди» точно не выбился.

– Вы произнесли слово «идея». Как вам кажется, есть ли некая идея или даже внятная идеология у нашего государства?

– Без идеологии ни одного государства не бывает. Мы много чего с вами в этой жизни видели, но согласитесь, маловероятно было предположить, что когда-нибудь власть всерьёз обратится к мозгам нации с просьбой выработать некую государственную идеологию. Тем не менее Ельцин собрал, если помните, интеллигенцию в Бетховенском зале Большого театра и призвал сформулировать национальную идею. С чем это было связано? Отнюдь не с тем, что власть вдруг всерьёз озаботилась духовным вакуумом в обществе. Просто к тому времени в стране уже существовала идеология накопительства и крайнего индивидуализма, которую надо было слегка облагородить, подрумянить.

Разумеется, в таком контексте никакие светлые идеи не родились и не могли родиться. Прошло время, власть пошла дальше. Заговорила о патриотизме, патриархальности и прочих материях, на самом деле опять-таки имея целью замазать, затушевать неприглядный фасад нынешней российской государственности. Однако реальная жизнь всегда проступает сквозь любую краску, подчас даже многослойную.

– Но идеология накопительства для нормального общества бесперспективна и даже вредоносна…

– Но никакой созидательной идеологии у нас сегодня нет и быть не может. Потому что мы живём в духовном и материальном пространстве, не обеспеченном нашим трудом. Сейчас поясню, что имею в виду. Существует такая категория, как деньги, и соответственно то или иное отношение к ним. Вот эти деньги я заработал. Эти мне подарили. Эти я нашёл на улице. А эти украл. Согласитесь, отношение к этим деньгам разное. Особое, так сказать, базовое – к честно заработанным. Но когда вся страна живёт не на заработанные деньги, а за счёт продажи собственного тела, недр, то о какой позитивной идеологии может идти речь?

Этот повсеместный российский загул, эти дикие кутежи в Куршевеле объясняются вовсе не тем, что там собираются плохие люди. Там собираются шальные, незаработанные деньги. На Западе издано огромное количество автобиографий, где люди рассказывают, как они заработали первый миллион или миллиард долларов. У нас невозможно представить подобной книги, потому что все большие состояния не заработаны, а получены за счёт продажи того, что нельзя продавать, что по-хорошему надо было бы оставить потомкам. И это во многом объясняет духовную, нравственную атмосферу в нашей стране.

– Справедливости ради надо сказать, что этой традиции отнюдь не 20?лет. В эпоху Брежнева нефть и газ гнали за рубеж с тем же размахом…

– Конечно. Но при этом многое делалось ещё руками и мозгами. А сейчас не делается ничего. Мозги утекают на Запад с катастрофической быстротой. Многие мои знакомые физики уезжают вовсе не потому, что гонятся за «длинным долларом», а из-за невозможности приложить здесь свои знания и таланты. Стране это не нужно, страна сидит на сырьевой игле. Да и земля, даже плодородная и пахотная, нам тоже, как выяснилось, не нужна. Зачем выращивать картошку и пшеницу, разводить скот, когда всё это можно покупать в других странах за те же нефтедоллары? Половина продуктов на наших прилавках импортного производства. И это в аграрной стране. Но разве может быть гражданское общество в сельскохозяйственной стране, в которой нет своего сельского хозяйства как индустрии? Связано ли это каким-то образом с духовной жизнью, с национальной идеей, которой как бы нет? Думаю да, пусть и не напрямую.

– Лет десять назад названием своего фильма «Время танцора» вы дали исчерпывающую характеристику переживаемому страной историческому моменту. Скажите, а как бы вы охарактеризовали наши дни?

– Мне кажется, что в известном смысле продолжается всё то же время танцора. Мы все потихоньку пританцовываем, приплясываем. Дожили уже вот до чего. Который год в стране – будем называть вещи своими именами – идёт война, а мы привыкли к ней, как к непогоде. Примерно так: будет дождь – не будет дождя, взорвали – не взорвали. Сегодня дождь. Значит, надо взять зонтики. Опять взорвали. Значит, будет траур, поменяют сетку телепередач.

Что думает об этом власть – непонятно. Она продолжает пританцовывать, делать изящные па, а некое глубинное сейсмическое напряжение тем временем нарастает. Но даже это её не пугает. Повсеместно царит психология временщиков: нас это не коснётся, пронесёт, после нас хоть потоп.

Не работает даже инстинкт сохранения и продолжения рода. Высоким чиновникам давно уже ясно: в России жить опасно и страшно, поэтому их дочери рожают за рубежом, сыновья учатся за рубежом, внуки уже поголовно учатся и живут за рубежом. Кого интересуют какие-то гулы истории, тектонические сдвиги, когда в любой момент можно сесть в самолёт и улететь поближе к детям и внукам. Налегке, без вещей. Ведь все вещи и все счета давно уже там…

О том, почему власти не нужен кинематограф

– По отношению к кино власть, на ваш взгляд, ведёт себя так же, как по отношению к земле с её богатыми, но постепенно оскудевающими недрами?

– Мне кажется, кинематограф власти не нужен. У неё для своих целей есть телевидение. Отсюда отношение к кино как к чему-то второстепенному, лишнему. Мне кажется, это серьёзная, системная ошибка власти. Потому что кинематограф – это важнейшая часть культуры. Особенно в такой стране, как наша. И гибель этой части культуры – явление гораздо более серьёзное, чем мы можем предположить. Для меня сегодня вопрос стоит так: там, наверху, понимают, чем эта опасность чревата для страны? Или всё-таки до конца не понимают?

– Если власть выделяет Фонду развития кино 3,6?миллиарда рублей на этот год, значит, она думает о том, чтобы кинематограф в нашей стране жил и развивался…

– То, что деньги выделены, это прекрасно, спору нет. И люди, которые стоят во главе фонда, стараются, как мне кажется, прилично себя вести, прилично работать. Надеюсь, это не поверхностное впечатление, а так и есть на самом деле. Но начнём с того, что само решение о создании фонда было келейное, не продуманное, не обсуждённое самими кинематографистами. Типовое волюнтаристское решение. Во-вторых, нет ровным счётом никакой уверенности, что выделенные деньги – не подачка, не одноразовая акция, что они будут поступать и впредь. И наконец, главное: как можно думать о развитии кино, как можно вбухивать в производство фильмов немалые государственные деньги, не думая при этом о прокате этих фильмов, о зрителях, до которых отечественное кино трагически не доходит уже не первый год и не первое десятилетие?

– Сейчас, я знаю, разрабатывается программа, чтобы удвоить количество кинотеатров в стране. Мол, в эти новые залы, в открывшиеся лакуны наконец-то хлынет многострадальное российское кино…

– Новые залы стране необходимы, особенно в регионах, в средних и малых городах. Но не надо обольщаться: в них будут идти те же зарубежные фильмы. И дело вовсе не в том, что плохие дяди из Голливуда захотят оккупировать новое экранное пространство – это нормально, это закон рынка. А дело в наших собственных дядях. Не мы первые, но, кажется, мы последние в ряду больших стран, где проблема проката, проблема доведения отечественного кино до своего же зрителя никак не решена и не решается. И здесь пример Китая, где безусловный и безоговорочный приоритет отдан национальному кино, о чём говорил в предыдущем материале цикла мой коллега Сергей Соловьёв, по-своему показателен.

Не нравится китайский опыт, ограничивающий проникновение на экраны американского кино, возьмите успешный и вполне рыночный французский, канадский, не знаю, новозеландский опыт, изобретите свой, но сделайте хоть что-нибудь. Во многих странах мира, куда меньших, чем Россия, национальный кинематограф не только не является убыточным, а приносит прибыль. И – огромную пользу, объединяя, сплачивая нацию. Американская идеология, напомню, вся была выстроена американским кинематографом. Советская идеология была сформирована кинематографом советским. Говорить сегодня о патриотическом воспитании и не думать о таком мощном рычаге влияния на умы подрастающего поколения, как кино, – это абсолютный нонсенс. Как минимум.

– Но в фонде есть и уже выполняется специальная программа по созданию патриотических, социально значимых картин…

– Наивное заблуждение думать, будто, влив энное количество денег в только что созданный фонд, мы тут же получим отдачу в виде серьёзных, по-настоящему патриотичных картин. А «сделайте это по-быстрому» – получится очередная конъюнктурная халтура. Скоро, кстати, увидим готовые первые фильмы этой обоймы. В фонде, я знаю, готовы привлекать к работе интересные замыслы и яркие имена, но, с другой стороны, много ли можно назвать в нашем кино по-настоящему сильных драматургов и режиссёров? Ну от силы пять–семь фамилий – это чтобы не обижать свой цех, да и самого себя.

– Мне кажется, вы чересчур строги. Всё-таки у нас есть мастера уровня Сокурова и Германа, есть так называемая новая волна нашего кино в лице Попогребского, Хлебникова, Германа-младшего…

– Ну хорошо, пусть будет десять фамилий. Хотя вы более лояльно оцениваете ситуацию, чем я. Для меня настоящая режиссура – это когда вижу на экране то, чего раньше нигде и ни у кого не встречал. А когда за новации выдаётся ловко сделанное контратипирование того, что уже знаю, то лично я остаюсь к такого рода режиссуре абсолютно равнодушным. Мне за последнее время не встретилось ни одного фильма, чтобы я мог сказать: обязательно посмотрите этот фильм, это так свежо, необычно, ново. Большей частью попадается иногда умелое, иногда не очень умелое повторение пройденного. Только раньше я видел это в плоском изображении, а теперь в формате 3D.

Но, к счастью, совсем по-другому обстоит дело с кинематографом документальным. В конце каждого года я смотрю большую программу лучших отечественных документальных фильмов и могу сказать, что около десяти из них – это настоящие творческие достижения авторов-документалистов. У них на экране присутствует реальная жизнь реальных людей реальной страны. И сделано это подчас на высоком художественном уровне. Это тоже внушает некую надежду. Но и лучшие из этих картин не доходят до зрителя: прокат их не берёт, на телевидении они явили бы сильный контраст официальной картинке нашей жизни. Это к вопросу о цензуре.

О том, почему российское кино проигрывает американскому

– Но если наше кино столь неизобретательно, столь вторично, то, может, и справедливо, что оно вытеснено с экранов зарубежной продукцией и занимает сегодня только 13–15?процентов рынка?

– Было бы просто уныло константировать, что по своему качеству российское кино уступает американскому, хотя справедливости ради надо сказать, что и Голливуд нынче не блещет большими творческими прорывами. И если говорить о художественном кризисе в российском кино, то надо, конечно, сказать, что, помимо всего прочего, он является частью общемирового кризиса художественных идей.

Однако постоянная невостребованность наших фильмов не может повышать их творческий, зрелищный уровень. И наоборот. Это же так очевидно. Но как можно повышать качество фильмов, если во ВГИК, который уже более 90?лет готовит кадры для кино, сверху, из недр бюрократического аппарата, приходит такая, к примеру, знаменательная бумага. Оказывается, мы слишком долго – целых пять лет – готовим специалистов, надо бы побыстрее. Более того, одного ВГИКа для таких целей мало, хорошо бы создать по всей стране побольше киношкол, чтобы скоростным методом, в течение, надо думать, двух лет, штамповать необходимые кадры. И вообще во ВГИКе надо усилить и улучшить преподавание английского языка. И начать приглашать сценаристов из Голливуда для подготовки отечественных кинописателей. При этом, конечно, ни слова о том, что хорошо бы увеличить количество часов на изучение истории отечественного кинематографа, который абитуриенты поголовно не знают.

В этом фантастическом циркуляре собрано ещё немало опасных благоглупостей, но если их резюмировать, то получается следующая картина. Оказывается, для того, чтобы в близкой перспективе улучшить качество нашего кино, надо, ни больше ни меньше, выхолостить всю систему вгиковского образования, заложенную ещё Эйзенштейном и Кулешовым, унаследованную и усовершенствованную Довженко, Роммом, Герасимовым, Бондарчуком и другими корифеями экрана. Вот так: весь мир до сих пор с огромным уважением относится к системе образования во ВГИКе, а не в меру ретивые чиновники зачем-то пытаются уничтожить её одним росчерком торопливого пера. И опять интересно: а на самом верху знают об этом? Читали?

– Это не единственная проблема ВГИКа. Я?знаю от ректора Владимира Малышева, что существует положение, согласно которому любой человек, желающий получить во ВГИКе второе образование, должен заплатить немалую сумму…

– Этот дикий закон за последние годы изменил лицо ВГИКа, его контингент. Идеальный абитуриент сейчас – это выпускник школы. А?масса одарённых людей – с уже имеющимся образованием и жизненным опытом – проходит мимо нас. Но что 17-летний юноша или девушка, даже весьма способные, могут знать про жизнь, что они могут рассказать с экрана? О своей первой любви, о первом опыте социализации, о своих переживаниях по этому поводу?

Советский кинематограф, напомню, был поднят практически на недосягаемую высоту, когда во ВГИК пришли люди не со школьной скамьи, а из окопов Великой Отечественной. Какой уникальный духовный, человеческий опыт они принесли на экран! Я сам десятилетия спустя учился во ВГИКе, имея за плечами технический институт, опыт работы на заводе в качестве начальника цеха. Мне было 25?лет, я казался себе взрослым человеком, но в мастерской Михаила Ильича Ромма оказался средним по возрасту. А сегодня почему-то насильственно насаждается инфантилизм. В итоге из рук инфантильных режиссёров выходят инфантильные фильмы, которые попадают затем к ещё более инфантильным зрителям. Получается безнадёжный замкнутый круг. Опасный для выживания нации.

– Нежели эту очевидную ситуацию нельзя исправить?

– Как выясняется, нельзя. Уже более десяти лет мастера ВГИКа, руководители театральных, музыкальных вузов пишут по этому поводу письма президенту, премьер-министру, в Министерство культуры, в Министерство образования и ещё в десятки других адресов. Я сам много занимался этим вопросом, ходил в Думу как на работу. Мы предлагали, чтобы на, так сказать, смыслообразующие, концептоопределяющие специальности – на сценарный и режиссёрский факультеты ВГИКа – люди с уже имеющимся высшим образованием, то есть с каким-то жизненным опытом, поступали на общих основаниях. Это не требует никаких дополнительных затрат. Нужна только добрая воля законодателей. Со мной соглашались, кивали головами, но дело так и не сдвинулось с мёртвой точки.

Возникает вопрос: если в течение многих лет не решается эта простая проблема, то, может, власти не нужны настоящие художники – зрелые, подпитанные знанием реальной жизни драматурги, сценаристы, режиссёры, дирижёры? Есть же такое понятие – офисный планктон. Может, и в кино, в театре тоже нужен этот самый планктон, который будет штамповать одну лишь убогую развлекательно-коммерческую продукцию.

О том, почему у нас нет общественного мнения

– А куда же, наивно спрошу я, смотрит Союз кинематографистов, почему он молчит?

– Союз кинематографистов целенаправленно перестаёт быть организацией общественной. Он каким-то жанровым образом пародирует некую вертикальную структуру. Даже во времена «проклятого тоталитаризма» внутренней жизни в СК было больше. Всё-таки тогда существовало некое сообщество. Значит, существовало и общественное мнение. Кому-то не пожимали руку. К кому-то не садились в ресторане за один стол. Кого-то не приглашали за свой стол. Всё-таки существовали понятия, что прилично, а что неприлично. Но сегодня нет общества. И нет соответственно общественного мнения. Пожимаем руку любому…

– Почему же вы, будучи последовательным критиком Михалкова и сложившейся в СК системы, не вступили в новый КиноСоюз, куда ушли ваши единомышленники и друзья?

– Я не критик Михалкова. Он таков, каков он есть. Дело не в нём, дело в нас. В состоянии того сообщества, которое именуется Союзом кинематографистов. Поэтому, будучи избранным делегатом последнего съезда СК, я решил необходимым ещё раз обратиться к своим коллегам и сказать то, что считал нужным сказать. А именно: общественная организация не должна превращаться в окологосударственную, квазипартийную, выстроенную с жёсткой вертикалью власти структуру. Иначе вместо союза творческих индивидуальностей получается что-то некрасивое и нежизнеспособное, с непонятными задачами и целями.

Я не рассчитывал на особое понимание, но, во всяком случае, сделал то, что мог. В отличие, кстати, от моих коллег, членов нового КиноСоюза, которые, выйдя из СК, вольно или невольно облегчили жизнь «вертикальным ребятам» и поспособствовали уже полному извращению общественной жизни. Если это не ошибка со стороны моих товарищей, то что?

– Каким не должен быть Союз кинематографистов, мы уже знаем. А каким, на ваш взгляд, он может и обязан быть?

– Это должна быть общественная организация со своим голосом. Мимо СК не должно проходить ни одно решение власти в сфере кинематографа и – шире – культуры. Должен ли союз реагировать каким-то образом на келейное создание Фонда поддержки кино? Должен ли СК определённо высказаться о недальновидных планах разрушения школьного, вузовского образования? Могут и должны ли кинематографисты обсуждать политику властей в области телевидения? Однозначно: да. Общественные организации, как горизонтальные структуры, и создаются для такого вот взаимодействия с государственной вертикалью. В итоге получается нормальный диалог между властью и обществом. На который лично я всё ещё продолжаю надеяться…

Беседу вёл Леонид ПАВЛЮЧИК

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 8 чел. 12345

Комментарии: 28.04.2011 10:58:11 - Николай Алексеевич Барболин пишет:

И кстати еще немного о кино:

Вот прошел по ТВ недавно замечательный советский фильм "Три тополя на Плющихе", тонкий, умный, лиричный, вызывающий у нас чувство ностальгии. Но царапают некоторые детали сельского быта и обихода. Совершенно ложное и пожалуй даже оскорбительное предсталение о некой постоте нравов и естественных отправлений сельских жителей очень далеко от реальности деревни 60х 70гг.В те годы еще сохранялось многое от вековых устоев крестьянской культуры, так достоверно описанное В.И.Беловым в очерках о народной эстетике "Лад". Без сомнения, в деревне того времени еще сохранялся достаточно сложный. м.б. даже посложнее городского этикет отношений, согласно которму вряд ли бы, например, героиня татьяны Дорониной после первого же приглашения без стеснения уселась за стол в соседском доме. Многоие сцены в тогдашних, а тем более нынешних фильмах и сериалах мягко выражаясь вызывают недоумение людей, знакомых с сельским бытом и с природой. Вот любимый прием кинематографистов: приезжает летом в деревеньку к бабушке, либо на постой к одинокой женщине герой и давай прекалывать во дворе дрова, так сказать "силой своей играючи". И невдомек ни режиссеру и ни актеру исполнителю, что сила тут ни при чем, а нужно просто знание некоторых приемов этой же колки, чего мы в реальности не наблюдаем на экране. А самое главное: кто же в деревне колет дрова летом,это делается зимй либо весной, чтобы они за лето просохли, а не сопрели (загнили) как это обычно бывает с неколотыми, в коре чурками. Недосуг режиссерам и сценаристам вдаваться в такие "тонкости". Но безусловно,-то все еще цветочки: авторы многих сегодняшних художественных фильмов и особенно сериалов, занимают настолько отстраненную от объективной реальности позицию, что заставить себя поверить в происходящие с героями на экране коллизии, доставляет мне, зрителю немалых усилий. Крайне много всевозможных нелепостей бывает со съемками, что называется, не пленере. В самом деле, кому охота тащиться снимать тайгу например в Сибирь,или на Кольский полуостов проще сделать в Подмосковье ну или на Кавказе, И невдомек нашим режиссерам, что кроме м.б. московских домохозяек большинство российских жителей отличит редкостойные сибирские лиственничники или корявые Мурманские ельники и сосняки от густых мачтовых лесов умеренного пояса. Ну а такие небрежности, как к примеру, то тут, то там попадающая в кадр ветка клена, либо дуба, кои в тех широтах сроду не произрастали, либо густой ельник,стоящий за околицей деревни стеной где-нибудь в беслесной Саратовской губении, куда приехала укрыться от городских перипетий героиня очередного сериала - так это мелочи, недостойные высокого режиссерского и операторского внимания... А вот другая героиня сериала "про тайгу", разгуливает по оной в белых тапочках и в почти что"пляжном прикиде", нимало не опасаясь кишащих в реальной тайге насекомых ни острых сучьев, ни валежин. Разумеется, у меня есть понимание того, что искусство допускает определенную степень условности, но такая условность органично воспринимается лишь в той мере, в которой не противоречит базовому жизненному опыту.Все же, складывается впечатление что на "потребительскомрынке кино и телепродукции" нас также потчуют всевозможными эрзацпродуктами, и фальсификатом как и на обыкновенных товарных и продовольственных рынках.Халтура и обман все более вторгается во все стороны жизни.