Наша война

Наша война

В доме моего деда была большая военная библиотека с мемуарами командующих армий, тактическими учебниками и другими почти научными книгами о войне. Среди этих книг выделялись несколько одинаковых красных томов каждый толщиной как два, а то и три кирпича. Назывался весь этот тяжкий бумажный груз «История Второй мировой войны». Когда я однажды подростком пролистал только одну из книг, то был поражен, найдя в ней отдельные карты сражений за маленький остров в Тихом океане и за вовсе ничтожный оазис где-то в африканской пустыне. Все время, сколько смотрел военные фильмы и слушал уроки истории в школе, война казалась только нашей, ведь и названная Великой Отечественной, – но разодран был войной на куски, выходило, весь мир, даже неизвестные острова.

Вторая мировая война – своя у каждого народа. Историческая память о ней народов и сама ее история похожи на лодочки и реку. Про реку нельзя сказать «плывет». Она течет, ею движет неумолимая единая сила. Ну а лодочки, чужие друг другу, плывут по ней, по реке, хотя и кажется, что волокут за собой реку.

Что народы помнят и понимают о войне – только наплывает поверх исторических событий. Но историю все равно подменяет память, и мы все равно в каждое время будем знать и понимать только то, что воспримем как свое и в чем увидим свой национальный подвиг. Сторону противников воспринять нам почти невозможно, и она нам естественно чужда. Но чуждое и родное в отношении Великой Отечественной войны именно теперь, в новом времени, смешалось. Наше национальное достоинство оказалось унижено под конец века ощущением исторического поражения. Все советское испустило дух, а между тем оно и было для нас как свое, родное. Историческая память советских людей о войне во многом была воспитанной тем, что называлось «пропагандой». Но не все, внушенное в советское время о Великой Отечественной войне, было фальшивкой. Фальшивки никогда бы не родили веры в образ войны святой и освободительной, не будь в самих людях толики этой святости и готовности к бескорыстной жертве.

Что же было внушено? Или иначе: что мы знали и помнили о войне всего десятилетие назад? Знали о вероломном нападении фашистской Германии. Фашистской – значило уже совершенное воплощение зла. Образ войны с фашистским злом будто бы отменял политические расчеты и мотивы, свойственные вообще войнам. Наша война началась в одночасье, но как бы в продолжение вечной борьбы добра со злом, где зло посягает на добро только по той причине, что, как и положено ему, хищно стремится овладеть всем миром. Наша страна, воплощающая идею всеобщего равенства и братства – такое же совершенное добро, – встала препятствием на пути фашистского зла к власти над миром. Битва добра со злом всегда неравноправна, так как одна из сторон действует коварством, силой безжалостного расчета. Сторона же добра жертвенно принимает на себя ее первый кромешный натиск – и мы знали об огромном количестве людских жертв в начале нашей войны, когда бомбили наши мирные спящие города и стирали с лица земли танковым валом одинокие, обреченные только на гибель пограничные заставы. Знали о переломных битвах войны – за Москву и за Сталинград, о блокаде Ленинграда и Курской дуге. Сражения же на европейских полях представлялись уже как одно освободительное победное шествие. Победа как торжество добра. Суд над злом – Нюрнбергский процесс.

Каждый советский человек, рожденный после войны, знал и понимал о ней ровно эти заповеди. О войне узнавали из фильмов и книг, память о ней увековечена была еще в памятниках. Кто воевал, сами фронтовики, знали и понимали куда больше, но этой, горькой окопной правде, не было дано никаких прав, да и разве мыслимо было разочароваться в главном, в нашей Победе? Востребована оказалась советским обществом не правда, а миф о войне, и даже реальную политическую историю подменила мифология решающей схватки добра со злом, сакральной по своей сути, будто это был Армагеддон. Хотя зло все же не исчезло и демоны с их угрозой миру не перевелись, но именно после Великой Отечественной добро, то есть наша страна, наделяется уже силой и мощью, далекими от прежнего жертвенного страдающего образа.

Та же окопная правда – хоть тень страдания – была загнана в потемки солдатских душ. По всей стране – тысячи памятников победителям, но только Бабий Яр, могила Неизвестного солдата и Пискаревский мемориал – в память о жертвах. Незахороненные останки погибших, потому и оставленные тишком болотам да лесам, что источали не торжество победы, а страдания и слезы, которых чурались как напоминания о разгроме армий и огромных людских потерях.

Победа породила культ силы и бессмертного подвига. Того подвига, что не оставлял, однако, в живых, и был сознательным приношением человеком своей жизни в жертву. О легендах войны надо сказать особо, ведь легендарным становился не всякий воинский подвиг и после войны воздвигались монументы не на каждой пяди русской земли, обагренной кровью героев. У нас легендой стали подвиги смертников. Сама человеческая жизнь на весах нашей войны ничего не стоила, а меж тем на войне человек не только нацелен на уничтожение врага, но силится выжить, остаться в живых. Одно, по сути, – кромешно и бесчеловечно, да ведь и временно, так как убийство себе подобных, тем более массовое уничтожение людей людьми, и может оправдать только война. Другое – человечно и полно живого содроганья, и в том нежелании умирать сквозит уже отвращение души человеческой к смертоубийству, которое никак не должно стать порядком вещей, иначе жизнь превратится в кромешный бессмысленный ад. Твардовский в своей поэме «Василий Теркин» показал русского солдата, храбрость и героизм которого заключались в умении выжить на войне. Обнажил всю глубину его именно что доброты и человечности. Но выжившие – это и раны, и сомнения, и боль, и страх. А бессмертные – это живые пули, пославшие сами себя как свинец в ненавистную, бездушную для них цель. Сознательность смерти – вот бессмертие и подвиг. Там же, где тыщи и тыщи с проклятьями и матом цеплялись как могли за свои жизни и не хотели умирать, но погибали в штурмовых бросках или котлах окружений, смерть не делалась подвигом. Смертоубийство войны вытравлялось из народной памяти, так как рушило миф о схватке добра со злом. Миф этот оказался бесчеловечен. Он, как молох, требовал только священной жертвы и святой лжи.

Но ложь, какой бы ни была святой, слабее самой грешной правды. Она несвободна, и даже не само по себе желание знать правду, а стремление человеческое к свободе обратит ее рано или поздно в прах. Правда в этом смысле разрушительна и если очищает, то как огонь – сжигая дотла. Стремление стихийное к свободе было скоплено десятилетиями безмолвной нашей веры в святую ложь и будто бы неимоверной усталостью от двойной жизни, на какую обречен был всегда несовершенный да грешный человек в стране, воплощающей совершенное добро. Советский человек возжаждал быть грешным, чтоб самому совершать естественный выбор между добром и злом, отвечать за все только своей совестью, быть неравным среди неравных, то есть свободным. Расплатой за утоленную эту жажду свободы было неожиданное унижение правдой, когда великое в одночасье сделалось малым, а то и ничтожным, героическое – абсурдным, добро – злом.

Правда о тайных политических пактах, катынском расстреле, власовской армии, штрафбатах и заградотрядах разрушила образ священной войны. С тех пор мы знали и понимали о ней зеркально иное, и писались уже новые страшные правдивые книги о «проклятых и убитых», выходили новые покаянные фильмы смертниках, которых гнали под пули свои же карательные войска. Разоблаченное и побежденное зло фашизма воскресло беспощадно в образе и подобии собственных концентрационных лагерей. Тем, кому десятилетиями внушали в книгах и кинофильмах ужас Дахау и Освенцима, с их иссохшими поленницами трупов, газовыми камерами, печами крематориев, поощряя не столько сострадание, сколько ощущение непричастности к извращенному чуждому злу, надо было лицезреть такое же извращенное зло и униженно, потрясенно осознавать свою к нему причастность, да и обманутость.

Великая национальная победа и величайшее национальное поражение теперь еще долго будут неотделимы друг от друга. Но любовь к родине и народная жертва во имя родины все равно остаются святыми, потому что во все времена были правдой. И война отечественная остается нашей войной, хотя история ее подлинная даже не уложилась в общественном сознании, а не то чтоб стала исторической памятью. Мой дед, Колодин Иван Яковлевич, участвовал в боях на Кавказе и в уничтожении на Украине бендеровских банд, что считались фашистским отребьем. Награждался боевыми орденами за мужество и отвагу. Служил. А уже ветераном был окружен уважением, как и все люди его поколения, обретшие себя на войне в служении родине. Похоронен в Киеве на военном кладбище Лукьяновском со всеми почестями, но и не дожил до того времени, когда Семен Бендера стал на Украине национальным героем, а флаг с трезубцем – национальным флагом этой страны. Два года назад в квартиру в Киеве, где одна живет теперь бабушка, пришли якобы музейные работники и попросили его награды для музея. Так как о деде давно никто не вспоминал, то она растрогалась, поверила – и отдала весь его генеральский иконостас. После засомневалась, что ордена взяли, а орденские книжки даже не спросили. Вот так был обворован мой дед уже после смерти, как и многие другие, чьи награды вдруг сделались таким прибыльным товаром, что рискуют идти даже на воровство. Но это моральное опустошение так повысило в цене награды за честное служение своему отечеству. Когда была в людях честность и уважение к подвигу, то награды только того и стоили – человеческого уважения.

Когда вернется утраченное нами то общественное состояние, когда люди были естественно честны, а зло подобное было невозможно? Когда станет снова ясным, где слава, а где позор? Когда русский солдат осознает в себе снова такую же праведность, какую без сомнения осознавали в себе те, кто воевали и гибли на Великой Отечественной войне? Эти вопросы оставлены как раны ею самой, нашей священной войной со злом, сброшенной в конце века со многих пьедесталов и обкраденной мародерами, но и породившей-то зло: ненависть в освобожденных от фашизма народах, мертвящее безразличие тысяч и тысяч собственных нравственных уродов.

И все войны наши этого века – Первая мировая, Гражданская, финская, Вторая мировая, афганская, чеченская, – понимаемые всякий раз как священные, то есть как войны с неким воплощенным злом, мучительны именно этими вопросами, и о них в нашей исторической памяти оставлены порой самые мутные следы, а о каких-то уже и вовсе забыто. Ради чего все это с нами было? что было достигнуто этой чередой войн?

Все исторические достижения этих войн отменяла сама история, повернувши ход свершенных событий вспять, – и это, наверное, правда. Однако история не отменяет подвига, и судьба России – остается только ее судьбой.

Наша война – это наша судьба. Мы не просто люди – мы народ. Наша война всегда есть и будет нашей войной, и воевать мы будем в исполнение своей судьбы, в силу причин вневременных и неизбежных, скрытых в нас пружиной. Наша многовековая затяжная война за собственную свободу, когда остановлены были нашествие за нашествием, порождала всякий раз череду мелких, порой самых бессмысленных войн уже за чужое национальное достоинство и свободу. Вал нашей священной освободительной войны заряжен такой силой, что спустя годы и годы она еще бродит и в крови, и в памяти народа, мобилизованного духовно и физически войной, как и жаждой справедливости, верой в свою правоту.

Наша война к тому же оказывается неимоверной долготы жизнью, потому что длится по много лет, ведь пространства наши известны, а в пересчете на боевые действия – это долгое-долгое время, когда фронты безбрежны, а отступать по России можно не год и не два. Война на русской земле вязнет как в болоте, но вязнет в ней душой и человек. По той же причине, что Россия – страна огромных пространств, для защиты которых не было никогда средств содержать еще и наемную армию – под ружье шел и идет чуть не каждый. А было даже целое сословие, что жило войной, – казаки. И кто выбрал себе по доброй воле судьбу военного и кто не выбирал такой судьбы – все равно поколение за поколением идут на службу и вбухиваются жизнями в нашу нескончаемую войну.

Наша война похожа на круговую оборону. Но мы и ходим по ней, как по кругу. Ходим по войне как по замкнутому кругу – а ищем мира, так что в советскую эпоху она, война, уже стала чуть не осознанной разновидностью борьбы мир. Где хотели мира – там воевали… У войны есть причины и ход событий, но каждая война учила людей только убивать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.