Январь

Январь

Вчера ехал в одной машине с генеральным директором соседнего нефтехимического завода.

— С утра пошёл в цеха, — рассказывал он. — Практически все остановлены. Компрессоры, огромные колонные агрегаты отключены. И это зимой, когда нам и летом-то внепланово останавливаться опасно. Зашёл в два цеха и больше не смог. Заплакал и вернулся в кабинет, — он махнул рукой.

Этот короткий разговор разбудил во мне желание разобраться: чем же был для меня и для завода прошедший год и каким будет будущий?..

Сегодня мой приятель Сергей рассказал забавную и грустную историю о своём отце. Ему сейчас около восьмидесяти. Врачи категорически запретили ему курить, поэтому все близкие пытаются оградить его от курева, следят за ним. А старик из заядлых курильщиков, бывший слесарь, орденоносец. Упрямый. Жена Сергея, уходя на работу, припрятала деньги, чтобы он не купил сигарет. Когда возвратилась домой, на столе — пачка курева. Оказалось, что дед вышел на улицу и поменял орден Ленина, который получил за прежние труды, на сигареты. Жена Сергея стала его стыдить. Он совершенно безразлично сказал:

— А на кой он мне? Мне нужны сигареты, а он только место пролёживает.

С этого начиналась перестройка… А недавно ко мне приехал бывший директор нашего завода, работавший здесь пятнадцать лет назад. Энергичный такой. Глядя в глаза мне, спросил:

— Послушай, а что ты заработал на заводе лично для себя?

Я задумался.

— Сразу и не скажешь. А ты сам готов ответить на такой вопрос?

— Я получил орден Ленина. Его просто так не давали, каким бы ты ни был хорошим. Если завод плохой, никаких наград директор не получал. Мне дали его за заслуги. А ты что получил?

— Я за время работы на заводе защитил кандидатскую диссертацию, затем — докторскую.

— Это ты сам себе сделал. А где государственная оценка?

— Какая может быть государственная оценка, когда мы уже полгода как акционерное общество? Коллективная собственность, не государственная.

— Вот-вот, я и мечу в этот корень, — мой собеседник победно воззрился на меня. — Завод, являвшийся государственным предприятием, был нужен государству, правительству, а сейчас вы — не государственное предприятие. Не государственные люди. Никому не нужны. Как у вас сложится, так и будет.

Трудно было возражать…

Итак, с чем мы пришли к концу минувшего года? Нефтехимкомбинат, который моложе нас на десять лет, почти полностью остановлен. Готовят к увольнению полтысячи работников. Много задолжали энергетикам. Продукция не имеет сбыта, и нет возможности такое громадное предприятие быстро переориентировать на выпуск другой. Фабрика трикотажного полотна перешла на одну смену. Тольяттинский «Синтезкаучук» — громадное объединение — практически бездействует. Задолжал около десяти миллиардов рублей1 энергетикам. Гигант, гордость отечественной промышленности — АвтоВАЗ — остановил главный конвейер на целый месяц из-за отсутствия комплектующих, в сущности, из-за неплатежей.

Нам удалось удержаться. Больших срывов не было. Правда, пришлось прекратить выпуск полиэтилена, бывшего некогда гордостью нашего предприятия. Полиэтилен — дефицитнейший продукт, без которого отечественная промышленность просто не могла жить. Теперь — нет сбыта. Потребители наполовину стоят.

Несколько недель работали на треть от обычной нагрузки, принося каждый день около двух-трёх миллионов рублей убытка. В конце концов, пришлось остановиться.

Никто из потребителей не забеспокоился, не зашумел. Не до того.

Беда, очевидно, в том, что, поднимая цены на сырьё и энергетику до мирового уровня, забыли, что в производстве продукции, которую можем реализовывать в России либо за границей, есть технологии старые или новые, но не соответствующие мировому уровню. Эти технологии необходимо совершенствовать. Но в один день этого не сделать. Нужно время. А времени как раз нам и не дали. Чтобы модернизировать установки и начать выпускать продукцию с низкой себестоимостью, надо полтора-два года. А на что жить сейчас? Той курочке, которая может снести через год или два золотые яички, реформаторы от экономики просто-напросто рубят голову…

В конце концов, нам нужны не денежные кредиты от государства, а кредит времени.

Накануне, тридцатого числа, руководство соседнего нефтеперерабатывающего завода телеграммой предупредило, что если не заплатим семьсот миллионов рублей тридцать первого, то после семнадцати часов будет перекрыто сырьё (примерно тридцать процентов от общего объёма). Сошлись на том, что если налоговая инспекция, которая взяла с нас лишних восемьсот миллионов рублей, перечислит деньги на счёт НПЗ, нам сырьё не закроют. Перечислять надо именно сегодня. Много сил ушло на переговоры с банком и налоговой инспекцией.

В этот же день нужно было решить: дадут ли пар и электроэнергию с 1 января, поскольку мы пока пытаемся не подписывать договор на будущий год.

Условия кабальные: в случае неуплаты в срок за потребляемую энергетику (а платить вовремя почти невозможно) пеня будет начисляться в размере двух процентов от задолженности. Посчитали. Это тридцать два миллиарда рублей за год! А мы всего получили в прошлом году прибыли двенадцать миллиардов рублей. Каково?

Часть проблем всё же удалось решить. Но ведь так работать нельзя! В таких условиях как-то ещё может существовать швейная контора, торговая точка. Но не громадный завод с опасной технологией, где ведутся процессы с давлением в сто атмосфер при температуре до пятисот градусов!

Что-то нас ожидает в новом году?!

С первых дней перестроечного галопа собираю вырезки из газет. Вот «Российские вести» за 4 декабря 1993 года. Статья Егора Гайдара. «Банкротство предприятий — это банкротство их администрации, но отнюдь не коллективов», — громогласно заявляет сей «опытный» экономист. А подумал бы он, что если предприятие обанкротилось, куда коллектив пойдёт?.. Рассуждения его нелогичны. Мы, администрация, заинтересовали инвесторов. Два производства решили реконструировать. Открыта кредитная линия в сто двадцать миллионов долларов — Баварский банк стал нашим партнёром. Нашли передовую американскую технологию. Мировой уровень. Мы создали совместное предприятие с немецкой фирмой «Линде» и американской компанией «Юнион карбайд». Идёт полным ходом проектирование и подбор оборудования. Цель — начать выпуск качественного полиэтилена, конкурентоспособного на мировом рынке, с малыми затратами электроэнергии.

Но — галопируют цены на сырьё и энергетику! Будущее производство по нынешним ценам, «отпущенным» Гайдаром, уже нерентабельно. Вот и выходит, Егор Тимурович, что нужны не советы, а протекционистская политика государства в отношении российского производителя, без которой у нас движения вперёд не будет.

Ко мне приезжал из деревни отец. (Было это ещё в конце 70-х годов.) Погостил два дня. На третий пошёл его проводить до автобуса. Спустились на лифте, вышли из подъезда девятиэтажного дома… Он остановился. У подъезда лежат целые груды битой мебели. Подошёл, потрогал один из стульев:

— Варвары, — и стал осматривать остальные. — Вот ты посмотри! У одного ножка рассохлась, у другого спинка отлетела. Чуть подклеить — и всё, стул нормальный.

— Тебе жалко чужого стула?

— Мне жалко Россию.

— Ну-у, очень уж глобально мыслишь.

— Что хочешь говори. Но, чтобы сделать стул, надо спилить дерево, высушить его, заготовить брус, потом на станках обработать. Затем всё пойдёт по конвейеру. Столько требуется народа и труда, чтобы этот стул сделать! А тут — выкинули только потому, что хозяин не умеет всего-то навсего укрепить одну ножку? Цену всему забыли! Вот причина.

Он говорил это в конце семидесятых. Меня его слова тогда как-то всерьёз не задели. А теперь думаю: если бы каждый государственный и негосударственный человек вот так, по-мужицки, смотрел на вещи и болел за своё и за государственное! Может, тогда и не нужна бы нам была никакая перестройка?..

Вспомнилась встреча директоров заводов с правительством Гайдара в 1992 году в Тольятти на АвтоВАЗе. Были: Чубайс, Нечаев, Авен, Гайдар — вся камарилья. Вроде грамотные, образованные люди. Но после ответов на практические вопросы директоров ясности не прибавилось.

— Эх, ребята, ребята, поставить бы вас на годик начальниками цехов на заводе! Видно было бы, кто как осуществляет сказанное на деле. И тогда было бы всё с вами ясно, — пробубнил у меня за спиной коллега с соседнего завода.

Я сидел и думал: бубнить себе под нос мы можем, а вот встать и сказать: правительству нужны промышленники, люди с опытом практической работы! — как-то стесняемся…

Но вот пришли Шумейко, Лобов, Сосковец, Черномырдин, которые были связаны с конкретным производством. Мы ожили. Показалось, что теперь будет хоть какое-то движение вперёд. Но помощи снова не увидели. И возникло у меня сомнение: а в том ли причина, что в правительстве находятся люди, не прошедшие практической школы? Или в чём-то другом? Или всё-таки вопрос в самом подходе, в желании проскочить этот период путём «шоковой терапии»? Наскоком!..

И снова — из газет: «А директора предприятий, не научившись хозяйствовать в новых условиях, финансовые наркоманы, смысл жизни которых состоит в жалобах на жизнь и выбивании кредитов…».

В прессе установилась порочная традиция: обязательно искать врага. Нашим директорам уже приклеили ярлыки, и не самые лестные. Я давно и твёрдо убеждён, что сила, сдерживающая сейчас конфронтацию и обеспечивающая стабильность в обществе — директорский корпус, директора-промышленники, занимающиеся конкретным делом, дающие возможность жить и трудиться подавляющему большинству населения России. Вообще травля директорского корпуса, руководящего звена началась с первых дней перестройки, с кампании выборов первых лиц на госпредприятиях. Это как раз кампания против порядка на производстве. Кому-то нужно было ввергнуть всё в смуту. И это было организовано.

Когда учился в академии в Западной Германии, сделав невинный вид, задал профессору Хёну вопрос:

— Как вы относитесь к выборности руководителей государственных предприятий?

Он, не задумываясь, совершенно академическим тоном заявил:

— Господин директор, если хотите развалить предприятие, промышленность, начинайте выбирать руководителя. Более надёжного пути для этого нет.

И на Руси всегда как было. Человек, умеющий работать и любящий работу, как правило, не оратор. Он умеет одно — делать дело.

Я работаю директором около десяти лет. Меня «назначал» ещё областной комитет партии. По контракту нанимало министерство, потом департамент, комитет. Начинал в нефтехимии рабочим, вернее, учеником оператора. Для меня завод — это всё. Заводчане это видят и ценят. Мы вместе преодолевали трудности.

Но вот корпус директоров оказался между молотом и наковальней. В ту, первую волну вольной или невольной интервенции против промышленников руководитель оказался в коллективе подпираемым таранной некомпетентностью низов, а сверху приглушённым диктатом министерства. Затем директора крупных предприятий стали уже негосударственными служащими. Они возглавили акционерные общества. Где владелец — коллективный собственник, не государственный. И государство от них отделилось, отошло.

А потом директоров стали просто-напросто уничтожать. Покатилась волна заказных убийств… И заводчане, рабочие, увидели расклад сил. Поняли, кто несёт тяжесть обеспечения нормальных условий работы. Увидели в своих руководителях защитников жизненных интересов.

— Нет, вот ты мне скажи конкретно, как другу… Что мне всё-таки делать с ваучером? Кто он такой? И зачем? А?

Голос звучал за моей спиной в зале ожидания Казанского вокзала в Москве. Я невольно слышал разговор двух собеседников. Очевидно, диалог начат давно ещё, в пути. Теперь уже затихает.

— Ну, что ты прицепился, — отмахивается собеседник. — Вот у тебя сколько детей?

— Трое, а что?

— Горластые? По ночам кричали?

— Ха, не горластые, а жуть. И не по ночам, а круглые сутки. Особенно младший, Колька.

— А пустышку, ну, соску, ты ему давал, чтоб замолчал?

— Да только этой соской и спасался. Суну, он и замолчит. Ненадолго, но затихнет. Только начнёт снова, я ему опять в рот резинку, так и забавлялись.

— Вот ты и ответил, что такое ваучер. Для таких, как мы с тобой. Чтоб не орали.

С утра ездил по заводу. Побывал в нескольких основных цехах. Когда-то очень хотел выкрасить оборудование, находящееся на наружных этажерках, трубопроводы и эстакады в нарядные светлые тона. И вот в последние два года почистили и покрасили всё «серебрянкой». Колонны стоят красивые. Как ракетные установки! Завод преобразился, и люди подтянулись, стали бодрее, веселее. Исчезло грязное замазученное железо. Поездил по цехам, посмотрел, и у меня появилось ощущение, что действующий, как часовой механизм, завод нельзя останавливать. Это преступно. Но энергетики за долги грозят прекратить подачу пара.

Возникло такое чувство, что готов с кем-то подраться. Только вот с кем…

Вечером стало известно, что один из основных потребителей нашего фенола — производственное объединение «Оргсинтез» — останавливается на целый месяц! Не может оплачивать сырьё. Должен на сегодня два миллиарда рублей. Он не единственный потребитель фенола. Другой — соседний комбинат, который сейчас не работает. Мы оказались перед угрозой остановки ещё одного производства. Позвонил генеральному директору «Оргсинтеза». Он — мой хороший приятель. Поздравил с Новым годом, с Рождеством. Директор не сдержался:

— Лучше бы этот год не наступал! И его вовсе бы не было! Живём в инфарктном состоянии, вынуждены вырубить ползавода. Что дальше, неизвестно!

Вот так теперь встречают в России праздники. Хоть никого не поздравляй.

Словно подтверждая неготовность моего приятеля принимать новогодние поздравления, год начался с национальной трагедии. Третьего января под Иркутском в авиакатастрофе погибли сто одиннадцать пассажиров и девять членов экипажа. Оболочка самолёта оказалась разбросана в радиусе четырёхсот метров. Один из горящих обломков упал на расположенную невдалеке ферму, в результате чего пострадала работавшая там женщина. Погиб скотник. В числе жертв оказались одиннадцать иностранных туристов.

Взорвался Ту-154, один из самых надёжных авиалайнеров, причём через двенадцать минут после взлёта. Рейс был на Москву.

…Правительство, призванное обслуживать общество, нас с вами, в ответе за то, как мы себя чувствуем в нашем затянувшемся перестроечном полёте. Оно в ответе за взлёт и посадку!

Четвёртого января епископ Истринский Арсений и члены Московского патриархального Совета освятили здание правительства России на Краснопресненской набережной столицы, то самое здание бывшего Российского парламента, только что восстановленное после танкового расстрела 4 октября прошлого года. Был освящён и новый кабинет Черномырдина. Обращаясь к премьеру, епископ сказал:

— Мы молимся, чтобы благодать Божия сопутствовала тому, кто будет здесь трудиться на благо Отечества с целью улучшения жизни россиян.

Да, пожалуй, после всего того, что натворили, только на благодать да милость Божию к нам, грешным, и можно сейчас надеяться!

…Сегодня ходил на городской рынок. Один старый знакомый, попридержав меня, спросил:

— Скажи, может быть страна богатой, если мы по десять дней подряд отдыхаем? Ну, Рождество, ладно, это христианский праздник. Только что отдыхали на Новый год, сейчас — опять…

Некоторые руководители предприятий к календарным выходным добавляли ещё и три дня, которые между ними, вот и получилось десять дней нерабочих. Это сделано не из желания отдыхать. Многие предприятия закрываются на месяцы. Людей распускают. Нечем платить зарплату.

…Почему-то очень много на рынке солёных арбузов. И я, вот уже лет десять, солю в своём погребе арбузы. Всю зиму, до марта, у меня — деликатес. Подхожу к одному торговцу: арбузы, как мои. Спрашиваю: сколько стоят? Смотрю не на продавца, а на арбузы. Когда же взглянул на хозяина… Им оказался водитель моего главного инженера. Он не мог вымолвить ни слова, увидев меня. Спрашиваю цену, он мямлит:

— Это не мои. Тёщины. Не знаю, сколько стоят.

— А тёща где?

— Не знаю.

Ему неудобно, что он торгует.

Я так и не узнал цену его солёных арбузов. Поспешил уйти, чтобы человек не мучился.

Вспомнились базары моего детства. Не могу и я себя представить торговцем. Моя бабка была в этой части большой изобретательницей. Частенько ездила в Куйбышев: то яички продавала, то сало. У колхозников мало было денег. В степных сёлах ни грибов, ни ягод. Мы жили в лесу. Бабка сушила смородину, черемуху и возила в соседние сёла на продажу. Иногда брала с собой меня. Мне это казалось забавным.

Но я никогда не мог встать с бабкой рядом, чтобы торговать. Некоторые мои одноклассники на рынке бойко помогали родителям. Я же так и не смог переломить застенчивость. Очевидно, и в Викторе, шофёре главного инженера, тоже было заложено нечто такое. И сохранилось до солидного возраста.

…В конце года два раза обращался к врачу по поводу болей в области сердца. И каким-то образом это дошло до заводчан. Меня стали останавливать. Желая здоровья, напрямую говорили, что надо поберечься, но с завода не уходить. Нельзя, чтобы сейчас менялось руководство. Забеспокоились и начальники цехов. Секретарь попросила разъяснить, что делать? Много звонков в приёмную. Все встревожены.

Это, наверное, польстило бы моему самолюбию, будь другое время. Но сейчас не до этого. Слухи вносят дисгармонию в психологический климат. На одном из последних совещаний руководящего состава я вынужден был заявить, что никуда в ближайшее время не уйду. Прошёл одобрительный гул.

Да, сегодня все прижимаются плечом к плечу. Потеря одного из тех, кто встал с тобой в круговую оборону, совершенно нежелательна.

Раньше существовал партком на заводе, его не стало. Все заботы и хлопоты легли на плечи директора. Мне пришла счастливая мысль. Для устремления коллектива в общем направлении провозгласить 1992-й годом подготовки к двадцатипятилетию нашего завода. Составили планы помесячно, подекадно. Культурная программа, программа наведения порядка на территории завода, спортивно-массовые мероприятия, поиск бывших работников, оказание помощи пенсионерам. Серьёзные меры по экологии.

Взглянули на себя как бы со стороны.

Народ откликнулся. Многие поняли, что конкретная цель сближает. Создали самодеятельный музыкально-танцевальный ансамбль. Если раньше нужно было упрашивать, то теперь всколыхнулись сами. Женский вокальный коллектив покорил русскими песнями. Такое оживление, что многие сами искали повод собраться вместе. Апофеоз наступил 30 декабря, когда состоялся торжественный вечер. Зал Дома культуры на восемьсот мест переполнен. Гости с родственных заводов, представители городской общественности и предприятий области… Все были благодарны за возрождение традиций нормального празднования.

В моей записной книжке есть слова Ильи Эренбурга из статьи «Полюсы», опубликованной в Киеве в 1919 году: «Какая странная, роковая страна Россия, будто на палитре господней для неё не осталось ничего, кроме угля и белил».

Вот так оценивалась судьба России. Я не согласен, я думаю, что всё-таки сейчас у России больше красок. Россияне видят и другое. Отразится в их глазах и голубое, и розовое, и всё многоцветье, которое должно быть в жизни!

Посмотрите, какие лица были у наших соотечественников в прошлом веке. Вглядитесь в фотографии, которые показывают по телевидению, печатают в журналах и газетах. Это другие люди, другие лица. Одухотворённые! Таких не может быть, когда смотрят только на чёрное и белое. Они будут и в наше время, такие люди, такие лица. Надо верить!

Сегодня тяжёлый день. Подписал приказ о закрытии производства полиэтилена. Дело усугубляется тем, что при нормальных нагрузках его рентабельность практически нулевая. Сейчас же, из-за отсутствия сбыта, оно загружено менее чем наполовину. Держать в работе три цеха ради сохранения персонала невозможно. Это, по сути, скрытая безработица. Скопилось много продукции на складах. При нынешнем росте инфляции — это беда.

Начали останавливать и производство фенола. Нет сырья. Вернее, оно очень дорого. Причём поставщики требуют предоплаты. К тому же остановились самые главные наши потребители. Осталась заграница. Но там такие низкие цены…

Одиннадцатого января в десять часов — первое заседание российского Федерального Собрания, избранного сроком на два года. Оно, очевидно, даст старт новому периоду отечественного парламентаризма.

Странно быстро, как в калейдоскопе, мелькают события. Только избрали председателя Совета Федерации и Государственную Думу, а уже идёт перестановка в правительстве. Сегодня Егор Гайдар объявил о своей отставке. Причину объяснил тем, что Черномырдиным принимаются решения без согласования и уведомления вице-премьера.

Выступая по телевидению, Геннадий Зюганов бросил реплику, что Гайдар всё своё уже сделал: развалил промышленность, Так оно и есть. От большой науки, от промышленности могут остаться одни руины.

Если наше общество катится к катастрофе, то она разразится по трём причинам. Первая: отсутствие концепции построения демократии. Нет чёткой идеи демократии. Всё абстрактно. Прояснением того, что такое демократия, никто у нас не занимается. Ответственными за всё это считаются верхи: парламент, правительство. Их критикуют. Но демократия тем и отличается от недемократии, что она устанавливается снизу. И надо это понять, а потом действовать.

Вторая причина: полное непонимание обществом целей и задач средств массовой информации. Почитайте газеты. Одни вопросы. Кто допустил то-то, почему получилось то-то и то-то? Вопросы, вопросы. Спрашивают тех, кто по другую сторону. А спрашивать надо тех, кто мог, должен был смочь, но не сделал необходимого.

И третья причина, которая тяготит меня каждый день как директора: отсутствие чётко разработанной политики государственной поддержки на местах, в отраслях, на предприятиях, в производственных структурах.

Мы задолжали три миллиарда рублей, нас заставляют брать кредит под… 213 процентов! Откровенный грабёж. У нас два дня гостил представитель одной из германских фирм. Когда я назвал эти бандитские проценты, он несколько раз переспросил, боясь, что ослышался. Мы ему с трудом объяснили столь глупую ситуацию. Он схватился за голову…

Всё отдано коммерческим банкам. Сначала они задерживают оплату за нашу продукцию. Средства крутят по три-пять месяцев, зарабатывая на этом большие барыши. Затем из этих же средств кредитуют, требуя в качестве обеспечения наши же объекты. Мне кажется, беда ещё в том, что в первую очередь правительство допустило коммерциализацию банков, а надо было начинать с предприятий.

Невольно вспомнил пуск завода после капитального ремонта в сентябре прошлого года. Мне в это время потребовалось срочно уехать в Москву. Звоню утром из гостиницы главному инженеру, желая узнать, как идут дела. Тот в смятении докладывает, что на середине пуска остановились. Прекратилась подача на завод электричества. Энергетики требуют оплатить 1,5 миллиарда долга. Если я лет семь назад, когда возникали проблемы с пуском завода, мог приехать в министерство и с замминистра как-то обсудить ситуацию и надеяться на объективное решение, то сейчас этого нет.

Если завод не запустим, вообще ничего не выплатим, ибо не будет продукции. Где брать деньги? Десять миллиардов рублей, которые нам должны потребители, где-то крутятся. Просить помощи в наведении порядка с оплатой продукции не у кого.

В конце концов, завод начал работать, но только тогда, когда я согласился, чтобы главный инженер от моего имени дал письменное указание банку все средства, которые придут в течение месяца, в первую очередь направлять энергетикам.

Умом Россию не понять… Я думаю, что гениальный поэт с болью говорил об этом. И в подтексте этой фразы звучит, наоборот, призыв к потомкам, чтобы они попытались Россию понять именно умом!

Изредка бываю в Самаре, в Новокуйбышевске.

На прошлой неделе присутствовал на презентации книги самарского писателя Ивана Ефимовича Никульшина. В своё время я был влюблен в прозу Василия Макаровича Шукшина. Мне, родившемуся в селе, близко его творчество. И я полагал, пока не появился прозаик Никульшин, что так и надо писать о селе. Но с самых первых книг и рассказов Ивана Ефимовича во мне появилась некая раздвоенность. Василий Макарович писал свои рассказы, находясь в городской жизни и всматриваясь из неё в деревенскую. Никульшин — весь в российской деревне, посреди неё. Взгляд его — изнутри деревни на деревню, на себя, на всех. И на весь мир. И ещё. Многие из рассказов Василия Макаровича как бы основаны на анекдоте. Часто повествуют о сельских чудиках. По своему селу знаю: на каждой улице есть свой блаженный, свой чудик, сев с которым за стол, обязательно поперхнёшься от веселья или от горчинки.

Это всё есть. Но не на чудиках стоит село. Оно держалось и держится на людях степенных, немногословных, точных в своём поведении, в своём повседневном труде. Для них главное: создать семью, иметь детей, обеспечить нормальную жизнь, быть справедливыми и праведными в своём немногословии. Неистребимо желание в сельском укладе к упорядоченности, к ясности отношений. А уж чудинка, скоморошество — потом, в праздник, в потеху.

Или я чего-то пока не понял? Я дал себе обещание обязательно побывать в Сростках. А до этого прочесть всего Шукшина.

Литература бедствует. Я знаю многих писателей, которые, имея рукописи романов, сборников стихов, рассказов, не могут их напечатать. Чтобы выпустить поэтический сборник в тысячу экземпляров, надо иметь полмиллиона рублей!

Если сейчас не начнём спасать наше искусство, какие книги будем читать лет через пятнадцать-двадцать? Каких писателей? И будут ли они? Соблазнённая когда-то государственной поддержкой и брошенная теперь, наша интеллигенция пребывает в растерянности. Социальная катастрофа ускоряет её физическое исчезновение.

Частенько заглядываю в цеховые курилки. Нравится окунуться в атмосферу здорового юмора, попадая под прицел крепкого вопроса, дать хлёсткий ответ.

Меня не стесняются.

Вот и сегодня заглянул, и не зря. В самый кон, а может, чуть опоздал. Виктор Шарапов, его в этом цехе зовут «Шурупов», а чаще — «Шуруп», кажется, подводил черту под серьёзным разговором. Увидев меня, на секунду запнулся, дружелюбно поприветствовал. Закивали головами и остальные.

Упругая пружина разговора ещё подпирала, и Шуруп продолжил:

— Что тут непонятного-то? Отчего народ на выборах прокатил демократов? Опыт у него есть. Народ за последние семьдесят лет до конца понял враньё существующей власти. Преданный своим государством, равнодушно взирал на развал бывшей империи. Повернулся к ней многомиллионной задницей. Вот вам! Нечто похожее случилось и теперь на выборах. Веры не стало. Устали.

— Что верно, то верно. Но подожди, Витёк, маленько, дай мне сказануть о вещах попроще, раз директор у нас.

Я смотрю на бойкого мужичка — вроде не наш, не заводской. Либо из подрядчиков, либо новенький из сварщиков.

А тот бросил от азарта, не докурив, папиросу. Весь в себе, глаза раскосые, движения рысьи. Коготки спрятаны, но о них догадываешься сразу. Кажется, появился новый местный вожачок.

— Товарищ директор, хочу заметить, что руководство не торопится облегчить жисть народу.

— То есть?

— Сегодня дефицит налички, так?

— Так, — отвечаю.

— А вот соседний нефтеперерабатывающий завод второй раз даёт зарплату бензином. Трикотажная фабрика — майками и трусами. Доколе ждать нам? Коль на нас денег не напечатали?

— Чего ждать? — подыгрываю я. — Мы расплачиваемся одеждой, сахаром, маслом.

— Не то это, скучновато. Убедите городскую администрацию, пусть скоординирует директоров. Надо, чтобы колбасный цех выдавал получку колбасой, тепличное хозяйство совхоза — огурцами, а наш завод — спиртом. Два раза в месяц — по баклажечке! После борьбы за трезвость — хорошее покаяние перед народом. Вот вам и долгожданный коммунизм настанет. В отдельно взятом городе. Правда? Выпить и закусить! Что ещё надо?..

В конце недели состоялось совещание у заместителя главы городской администрации. Оно началось на ноте тех лет, когда проводили партийно-хозяйственные активы. Докладывал начальник отдела внутренних дел. Жаловался на жизнь. Преступность не снижается. В нашем стотысячном городе каждый месяц — два убийства. Увеличилось количество квартирных краж. Не хватает около тридцати милиционеров. Пятнадцать человек надо увольнять за различные служебные проступки, да никто не идёт на замену. Жаловался, что не успевает оперативно действовать, принимает только сведения и информацию о случившемся. Оснащение, автотехника — хуже нельзя. После сигнала о преступлении надо ждать, когда вернётся ранее выехавшая бригада.

Прокурор пенял на несовершенство законов. Они не направлены на защиту личности, потому часто приходится преступников выпускать. Не хватает доказательств…

И судья жаловался на скудность материального обеспечения. Нет столов, стульев. Не хватает судей, следователей. Заработная плата низкая, а работа сложная.

Началось обсуждение. Я сказал, что пора бы уйти от таких совещаний к конкретной программе. Да, законы несовершенны, техники мало. Надо выходить на руководство области, федерации. Всё смотреть детально. И тут же получил отповедь со стороны председательствующего: программа есть, и безответственно говорить об её отсутствии. Это было сказано категорично, повышенным тоном, неуважительно. Не стал спорить. Уехал с тяжёлым сердцем. Со мной за последние два-три года так никто не разговаривал. Тем более, на глазах многих руководящих работников города. Когда меня грубо оборвали, воцарилась гробовая тишина. Все сидели, понурясь, понимая, что происходит. Переживали…

Начинают сдавать нервы у многих. Тяжёлая атмосфера на работе, в обществе, в быту. Подспудно накапливаются раздражительность, нервозность, связанные с неудачами в нашем реформировании.

Субботу и воскресенье провёл в лежачем положении. Передвигаюсь еле-еле. Случилась неожиданное. Утром пошёл вытряхивать половики и ковёр. Прекрасная погода. Нагнувшись, сметал снег с ковра. Вдруг будто стрельнуло в поясницу. Тут же инстинктивно попытался разогнуться и не смог, застрял в положении, похожем на букву «Г». Нашёл опору, прислонился. Ждал, может, кто-то подойдёт. Чтобы не простудиться, в той же позе метров сорок прошёл до подъезда. Вышла жена. По лестнице еле поднялся. Сын и невестка сделали растирание. Приспособили грелку, напоили чаем. В понедельник вряд ли выйду на работу. Отчего это могло быть? Последняя неделя была напряжённой. Но ведь они все непростые.

На этой неделе мы встречали иностранцев, обсуждали с ними предстоящие договоры. Обсуждали и контракт по реконструкции одного из производств.

Были моменты, когда завод балансировал на грани полного аварийного останова…

В пятницу днём — наскок нового поколения коммерсантов, желающих торговать продукцией нашего предприятия. И всё на нервах.

Неделя должна была начаться с калейдоскопа важнейших событий, а я лежу около чёрного ящика своего магнитофона, на который наговариваю эти слова, и думаю: смогу ли сесть утром в машину, пройти по лестнице на второй этаж в заводоуправление? Стоит ли рисковать? И не комично ли всё это будет смотреться? Очевидно, дня два ещё придётся проваляться.

Четвёртого числа — конференция по итогам года, 20 февраля — мой день рождения — пятьдесят лет. Двадцать шестое февраля — первое собрание акционеров с достаточно серьёзной повесткой дня, один из вопросов — избрание генерального директора. Во второй декаде февраля предстоит поездка в Москву на встречу с представителями бельгийских фирм для окончательного подписания контракта.

Болеть некогда.