Красное и белое / Политика и экономика / В России

Красное и белое / Политика и экономика / В России

Красное и белое

/  Политика и экономика /  В России

Почему наше прошлое раскалывает общество гораздо сильнее, чем настоящее

Подводя итоги работы по подготовке новой линейки школьных учебников истории, Владимир Путин обозначил четыре проклятых вопроса российского прошлого: причины начала и итоги двух мировых войн, а также двух русских революций — Февральской и Октябрьской 1917 года. Что ж, тот факт, что прошлое цепко держит нас всех, не отпуская ни на шаг, подтвердил даже злополучный опрос «Дождя», касающийся блокады Ленинграда.

Позволяет ли старушка Клио переписывать саму себя? И вообще, может ли история иметь сослагательное наклонение? Об этом в интервью «Итогам» рассуждает директор ИНИОН РАН академик Юрий Пивоваров.

— Юрий Сергеевич, выходит, разобрались ученые мужи с историей Отечества? Концепция новых учебников вроде бы одобрена.

— Ну раз ученые во главе с академиком Александром Чубарьяном приходили к Владимиру Путину, который и заказал им новую концепцию, то, наверное, все определено и решено. Концепция — обширный документ. На мой взгляд, главная его идея — континуитет, непрерывность российской истории. Вот она началась, идя через разные эпохи, и пришла к началу ХХI века. Это попытка не впадать в самобичевание, но и не превращать нашу историю в священную, где были только одни чудесные моменты и превращения. Такой подход я понимаю. Однако есть и негативные следствия компромисса. Мы получили пищу без соли. Получается, что и Фрунзе хороший, и Колчак прекрасный. И у Ленина, и у Сталина есть темные стороны, но есть и светлые. И цари у нас были весьма достойные. В концепции предпринят ряд попыток уйти от главных вопросов. Например, не говорится о том, что в феврале и октябре 1917 года у нас произошли революции: есть «февральский переворот» и «октябрьский захват власти большевиками». Но все вместе это называется «Великой российской революцией». Сюда же приплюсовывается и Гражданская война. В результате получается, что революция у нас началась в феврале 1917 года, а закончилась в 1921-м.

— И чем же вам такая концепция не нравится концептуально?

— В ней сказано, что началом новейшей истории стал не 1917 год, как в советской историографии, а 1914-й — начало Первой мировой войны. Революция признается лишь следствием войны. Отчасти это справедливо. Но в итоге получилось, что революция в России — это не результат глубинных проблем. Возьмем Февраль. Вполне достойные и уважаемые историки объясняют эти события заговором безответственной буржуазии, великих князей, генералов, политиков... Плюс работа каких-то темных сил и разведок. Но главное-то в том, что это был результат столетней борьбы русского общества за эмансипацию, за ограничение самодержавия, за доступ к процессу принятия решений. Февральская революция есть следствие огромного, могучего освободительного движения, а не то, что сейчас предлагается.

Или Октябрь. Все чаще говорится, что Ленин в опломбированном вагоне приехал в Петроград и на немецкие деньги устроил революцию. Величие, ужас и трагедия Октября сводятся к тому, что продажный Ленин взял деньги у коварных немцев, а не менее продажный Троцкий их добыл у не менее коварных американцев, и с помощью этих средств они перевернули судьбу огромной страны, да и всего мира! А ведь уже очень скоро мы будем отмечать 100-летие революции 1917 года. И вот тогда государство должно будет сказать, чем же для него был тот год. Нужно будет высказаться.

— Как бы высказались вы?

— Я думаю, что любая война, особенно мировая, и любая революция не могут позитивно сказаться на судьбе страны. Возьмем, к примеру, Украину и то, что сейчас там происходит. Вопрос в оценке последствий таких событий. В советских школах нас учили, что империалистическую войну царское правительство бездарно проиграло и большевикам ничего не оставалось, как заключить позорный мир. При этом Владимир Ильич «гениально предвидел», что кайзеровская Германия скоро рухнет. Теперь бытует другая точка зрения (я с ней согласен): Первая мировая была Великой войной, в ходе которой русская армия блестяще сражалась. Если бы не большевики, мы подписывали бы Версальский договор как победители. Нам нужно было продержаться всего несколько месяцев. Большевики были узурпаторами. Почему мы вправе так говорить? Вовсе не только потому, что они в ночь на 25 октября захватили Зимний дворец. Главное, потому, что они разогнали Учредительное собрание. Настоящая революция в России произошла не 25 октября 1917 года. Она произошла позже, когда матрос Железняк произнес свои известные слова: «Караул устал». С моей точки зрения, большевики получили легитимность только после 1945 года. Советский Союз выиграл войну, и это был — как бы к большевикам ни относиться — величайший подвиг всех народов СССР.

— Как объективно и непредвзято можно оценить обе мировые войны?

— Я вспоминаю речь Владимира Путина в Гданьске по случаю 70-й годовщины начала Второй мировой войны. То, что он тогда сказал, подлинная правда. А говорил он о величии подвига, совершенного как польским, так и советским народами в борьбе с нацизмом. Но и о позоре Катыни, и о сталинизме как отвратительном явлении... Вот это было потрясающе. Та речь была примером того, когда политик не убегает от ответственности за всякие пакты Молотова — Риббентропа. Не может быть никакой объективности и непредвзятости, когда утверждается, что и красные — хорошие, и белые — не хуже. Не может быть мира между ними. Студенты часто спрашивают меня: «Кто, с вашей точки зрения, является самым великим человеком в России в XX столетии?» Я говорю: «Без сомнения, Ленин». Но при этом добавляю: «Но он — преступник».

— Почему противостояние белых и красных продолжается до сих пор?

— Оно происходило и будет происходить всегда. Был такой Лев Тихомиров. Вначале — революционер-народоволец, а потом — реакционер-монархист. Так вот, он говорил: «Люди делятся на две категории: на людей расстройства и на людей устройства». Я думаю, что большевики были людьми расстройства. А та Россия, которая им противостояла, в основном состояла из людей устройства. В Первую мировую войну Россия была единственной воюющей страной, которая не ввела продовольственных карточек. Экономический рост продолжался. Например, была построена уникальная железная дорога Петроград — Мурманск, по поводу чего многие английские инженеры охали и ахали, не понимая, как такое возможно было сделать. Но Ленин и его теоретики умудрились за три-четыре месяца все это сломать. И в результате получили голод и крестьянские бунты. Первые советские пятилетки создали военно-промышленную базу, но народ нищенствовал. Да, в Отечественной войне мы победили, но какой ценой?! По сей день не можем выбраться из демографической ямы.

— Но сегодня многие полагают, что вопросы о цене победы задавать кощунственно...

— В истории не бывает однозначных ответов. Великая Победа в Великой Отечественной войне не просто подвиг советского народа, который сломал хребет лучшей, возможно, на тот момент армии мира и спас от уничтожения многие народы. Значение той войны гораздо шире. Во время войны, как я считаю, тот жуткий ленинско-сталинский строй, который мы имели в 20—30-е годы, постепенно стал уходить. Народ поднялся и защитил себя. И после войны, особенно после смерти Сталина, мы уже имеем совершенно другой режим. Да, он оставался авторитарным и отчасти диктаторским. Но он был гораздо мягче. ХХ съезд стал своего рода русским Нюрнбергом, когда власти покаялись. Не полностью, где-то скороговоркой, но сказали, что натворили Сталин и компания...

Что же касается цены, то средний уровень потребления, которого царская Россия достигла в 1913 году, был достигнут в СССР лишь к концу 50-х. Никита Хрущев говорил о том, что соизмеримую с царскими временами зарплату он начал получать лишь тогда, когда стал секретарем горкома партии в Москве. Большая часть железных дорог в России построена до революции 1917 года. Многие сельские школы, больницы и по сей день размещаются в земских зданиях.

— Почему именно Великая Отечественная — самая главная для нас война, а Первая мировая практически забыта?

— Есть историки, которые считают, что Первая и Вторая мировые войны — это два акта одной драмы. Действительно, из Первой мировой войны вырастает Вторая. И там и там действовали схожие коалиции. Можно сказать, что это была одна мировая война. Но в сознании советского и постсоветского человека Первая мировая война звучит как-то не очень притягательно. Вот Великая Отечественная — другое дело. В человеческой истории огромную роль играют мифы. Во французской историографии поход Наполеона в Россию называют «второй польской кампанией». Для нас Вторая мировая война — это Великая Отечественная, а для немцев это был Восточный фронт. Первая мировая для наших современников до последнего времени вообще ничего не значила, и только сейчас мы начинаем к ней возвращаться. А для британцев и французов это Великая война. И все эти названия останутся навсегда.

— Так, может, не стоит трогать мифы, в том числе и советский, закладывая новые основы преподавания истории?

— Нельзя жить мифами. Понимаете, когда в концепции говорят, что 30-е годы при всех издержках сталинского режима были советской модернизацией, я возражаю, считая, что то был сущий ад, а не модернизация. Ведь модернизация — это прежде всего отношение к человеку. Во главу угла необходимо ставить ответ на вопрос: человеку в 1937 году стало лучше жить, чем в 1907-м или хуже? Я отвечаю, что во сто крат хуже. Так какая же это модернизация? Или такой вопрос: хотя бы один лозунг Октябрьской революции был реализован? Да нет же!

Многие хотят, чтобы история была благостной. Но она таковой не бывает. Разумеется, когда в школу приходит десятилетний ученик и на него на уроке истории выливается ушат грязи, это омерзительно. Но тем не менее если изначально человеку все подавать в нейтрально-благостном виде, то он вырастет не желающим знать собственную историю. Да и примирение, о котором сейчас толкуют, тоже будет невозможно.

— Генералу Франко удалось примирить испанцев...

— Во первых, его режим хотя и был отвратительным, но не таким страшным, как режим Сталина. Да, близ Мадрида Франко воздвиг мемориал, где покоятся останки как его сторонников, так и противников. Но сказать, что он раз и навсегда примирил испанцев, было бы ошибкой. Каталонцы, как и баски, как хотели отделиться, так желают этого и сейчас. У нас же я не знаю, к примеру, как примирить Деникина и Троцкого. Возьмите мою историю. Мой прадед был белым, участником ледяного похода, и весной 1921 года в лагере под Архангельском был расстрелян. А дед был офицером Первой конной армии и погиб в годы сталинского террора. Я за кого должен быть: за белых или за красных? Такую печальную историю имеют многие россияне. Достичь примирения между красными и белыми — это благое пожелание. Возьмите того же лидера коммунистов Геннадия Зюганова. Он что, красный? Да нет же. Он — патриот и достаточно религиозен. А классические красные были космополитами и атеистами. Геннадий Андреевич часто употребляет славянофильский термин «соборность». Так кого он наследник — Ленина, Троцкого, Сталина или славянофила Хомякова?

— Концепцию преподавания истории обвиняют в навязывании единообразия в исторических оценках. Вы согласны?

— Этот документ пока дает основание для различных толкований. Учителю, который резко отрицательно относится к ГУЛАГу и сталинским репрессиям, учебник предоставляет возможность высказывать свое мнение. Как и учителю, который имеет противоположную точку зрения.

— Как обществу избежать единообразия в трактовках истории?

— Тут, как мне кажется, существует один рецепт — общество должно бороться за свои интересы. Например, сегодня можно слышать разговоры о необходимости появления некой спасительной государственной идеологии. Но это мы уже проходили. И в 60—70-е годы почему-то мало кто верил в такую идеологию. Общество у нас разное, противоречивое, и именно оно должно отстаивать эту свою разность, противоречивость и свое разное видение истории. Я вообще считаю, что каждое поколение должно ее переписывать. Потому что только через 20 лет станут полностью понятными события конца 80-х — начала 90-х годов ХХ века. Каждое новое поколение обладает новыми данными, новым пониманием и новыми контекстами. История — это прежде всего открытый процесс. Есть закономерности, традиции, коридоры возможностей, но железных законов не существует. Сознание людей постоянно меняется. Еще совсем недавно мы превозносили сталинские стройки века. Потом появилось понимание, что гораздо важнее повседневная жизнь человека. Еще несколько лет назад мы гневно ругали царизм. А теперь склонны говорить, что царь-батюшка был совсем неплох. И сослагательное наклонение — это тоже нормально. Когда мы говорим о том, что «как бы все сложилось, если», то нащупываем тенденцию, которая не реализовалась, но может выстрелить в будущем. Вот почему история никогда не заканчивается. Не только в плане событийного ряда, но и в качестве постоянного осмысления. Невозможно создать какую-то единую и постоянную концепцию, которая все объяснит. Должно существовать с десяток концепций. И только в таком случае можно будет что-то понять.