Глава пятая ПАТОЛОГИЧЕСКИЕ ИГРОКИ
Глава пятая
ПАТОЛОГИЧЕСКИЕ ИГРОКИ
Азартные игры — сначала на судьбу, потом на деньги и, стало быть, всё равно на судьбу, на её изменение — разом, махом — сопутствовали человеку с бог весть каких времен. Человек играющий — Homo ludens — практически сверстник sapiens’а. Термин введен в обиход голландским историком и культурологом Йоханом Хёйзингом. Восемьдесят лет назад он опубликовал грандиозный трактат о всеобъемлющей сущности феномена игры и её универсальном значении в человеческой цивилизации. Игра — по Хёйзингу (да и без него, хотя большое голландцу спасибо) — древнее культуры. Вообще игра — культуры вообще. На чем и закроем вопрос курица или яйцо: привычку играть наши герои генетически унаследовали от доисторических предков, не апеллировавших еще понятиями искусство, наука и др.
Изначально магическое священнодействие — игра (будь то дитячьи дочки-матери, рыцарские ристалища с олимпийскими состязаниями, актерские опыты по обретению власти над аудиторией, музыкантское самоотречение, научно-исследовательский азарт по разгадыванию шарад природы, художническое состязание с всевышним и даже религиозное общение с ним в любых формах и традициях) — во все эпохи была, есть и до скончания дней пребудет наиболее привлекательной из форм бытия. Все остальные — включая даже любовь — плотскую, платоническую, к ближнему или тому же всевышнему — лишь необходимо-достаточные отправления, позволяющие заполучить возможность сосредоточиться на главном и единственно влекущем: игре. И даже убрав отсюда весь пафос слобовлудия, возразить будет, думается, нечего.
Собственно, гениями мы и называем тех, кто достиг на какой-либо из означенных нив не поддающихся осмыслению успехов. Гении — прежде всего, естественно явленные игроки. Даже больше того — жертвы безвозвратного в’игрывания в избранные раз и навсегда роли. Разница лишь в том, что одни баловались с нотами, другие с красками, третьи с буквами, четвертые с цифрами, пятые с молекулами и разнообразием их сочленений, шестые… седьмые… восьмые и далее — сами фантазируйте… И, разумеется, многие не избежали искуса потестировать свои эксклюзивные силы и возможности на инструментарии, доступном всякому смертному — сразиться с пятьюдесятью четырьмя картами, шестнадцатью шарами и, сколько уж их там, числами на колесе рулетки… Не может же доступное обычному быку быть неподвластно Юпитеру! Короче: дух игорных домов, клубов и казино крепко-накрепко вплелся в судьбы многих наших героев. Начнем, как водится, с самого издалека…
Еще в четвертом веке до нашей эры путешественник по имени Анахарсис наблюдал в Древней Греции игру, подобную бильярду…
ШЕКСПИР в «Антонии и Клеопатре» засветил царицу катающей с евнухом палками шары по столу…
У императора КЛАВДИЯ имелись специальные носилки, оборудованные столиком для игры в кости, которую он очень любил и о которой написал «полушуточное наставление»…
Едва не первое, что сделали люди КОЛУМБА, попрыгав на тропический берег открытой земли — смастерили себе из пальмовых листьев колоду карт…
Бильярдом, строго-настрого запрещавшимся подданным, развлекался в Варфоломеевскую ночь КАРЛ IX. А заслышав колокольный звон, призывающий к началу резни, он доиграл партию «положил шары и кий и схватился за аркебуз, из которого стал стрелять по бежавшим гугенотам»…
В письме Марии СТЮАРТ архиепископу Глазго — оно было отправлено за день до казни — королева просит предоставить место для ее любимого бильярда в чуть более приспособленном для игры помещении… А всю последнюю ночь, если, конечно, верить легенде, бедняжка раскладывала пасьянс, который и по сей день носит ее имя…
Рассказывают, что Баварский герцог МАКСИМИЛИАН II был свергнут и даже изгнан из страны исключительно за то, что имел несчастие проиграть — всё на том же треклятом бильярде — своему же казначею Бартелсу — ни много, ни мало, государственную казну…
Скромный писарь ЛЮДОВИКА XIV, некий Шамильяр, сделал самую головокружительную за всю эпоху Бурбонов карьеру: пробился в советники при Парижском парламенте, а следом стал контролером государственных финансов и даже военным министром. Это удалось ему лишь благодаря попаданию в спарринг-партнеры к королю. Людовик обожал бильярд, и не мог отказать пройдохе ни в чем — отменный игрок, Шамильяр проигрывал венценосному сопернику партию за партией. …
Кардинал МАЗАРИНИ был не просто страстным картежником, но даже самолично изобрел новую игру под названием «Нос»…
В 1838-м году королева ВИКТОРИЯ повелела установить бильярдный стол в Виндзорском Замке…
Восемью годами спустя едва успевший надеть тиару папа ПИЙ IX распорядился внести бильярдный стол в ватиканские покои…
В день коронации наш АЛЕКСАНДР III получил бильярдный стол в качестве подарка от своего французского коллеги НАПОЛЕОНА III…
В одном из казино Монте-Карло имеется мемориальная доска с надписью: «У нас играли НАПОЛЕОН (без уточнения, который, из чего надо полагать, тот самый Буонапарт — С.С.), ГИТЛЕР и АЛЕКСАНДР I»…
Британским парламентом была учреждена специальная должность — партнер сэра Уинстона ЧЕРЧИЛЛЯ по его любимому бриджу…
В конце концов, появлением всем известного сэндвича мы обязаны носившему это имя графу, придумавшему сию не отвлекавшую от игры закуску… Но это так — для разгону и создания атмосферы. Теперь чуть подробнее…
Александр ДЮМА (будущий Отец) считался искусным бильярдистом. Во всяком случае, именно кием, а не шпагой или пером он заработал подъёмные на проезд до Парижа: раскрутив на партейку-другую хозяина постоялого двора, юноша выиграл 600 рюмок абсента. Одну выпил, остальные взял деньгами. Вышло 90 франков. На первое время ему хватило… И скажите теперь — все, кто зачитывался приключениями мушкетеров и амурными историями королев — что бильярд это плохо!..
До жути обожал катание шаров МОЦАРТ. В его венской квартире стоял дорогущий стол, возле которого композитор запечатлен на одном из полотен с любимым кием в руке. Считается, что бильярд служил ему способом расслабиться. Однако будьте уверены: играли за тем столом не на шелобаны. При этом Амадеус крайне редко оставался в выигрыше. Отзыв современника: «Моцарт страстно любил играть на бильярде, но играл плохо… Он делал высокие ставки, играя ночи напролет…»…
То же и с картами: играл скверно, но упрямо. Один из исследователей утверждает, что именно страсть к карточной игре привела великого венца в «высшие слои общества», а потом и к масонам. И именно по этой деликатной причине в последние годы жизни Моцарт практически даром сбывал издателям свои сочинения. Деньги требовались СРОЧНО: проигрыши в 100 гульденов за ночь оказывались ему даже при куда как неплохих заработках (о них чуть позже) все-таки несколько не по карману…
Раз молодым еще репортёром «Морнинг кроникл» (дело было перед самым Рождеством 1835-го) ДИККЕНС был направлен в захолустный Кеттеринг наблюдатель за выборами. «Идиотизм и смертная скука» — злоключил он помотавшись по отелю (гостиница называлась «Белый олень», если кому интересно). И, поняв, что праздник летит ко всем чертям, они с приятелем раздобыли и приволокли в номер бильярдный стол. «Дверь мы заперли и снаружи вывесили кочергу, временно исполняющую обязанности дверного молотка». И продолжаем цитату: «…оградив себя от вторжений извне, друзья отдавали игре на бильярде всё время, не занятое отчетами о малопривлекательных событиях, происходивших за дверью». Из диккенсова отчета о тех выборах: «Никогда в жизни не встречал ничего более мерзкого, тошнотворного и возмутительного!»…
Выпустить кии из рук обитателей «спально-бильярдного апартамента» вынудил лишь рождественский обед: устрицы в рыбном соусе, ростбиф, утка, традиционный пудинг с изюмом и сладкие пирожки…
ТВЕН обожал карамболь. Причем с годами страсть только возрастала. Один из друзей вспоминал как после банкета, приуроченного к 73-летию писателя — заполночь уже — тот затащил его к себе и предложил сыграть «коротенькую». Отказаться было невозможно: не играющим на бильярде или в карты (Твен предпочитал бриджам с преферансами «мокрую курицу» — любимую игру дошколят) дорога в дом заказывалась. И они катали шары, пока не «опомнились от грохота бидонов молочника, когда увидели, что было уже около пяти утра». А будучи помоложе, он не отходил от стола и по 10–12 часов…
Однажды УАЙЛЬД проигрался в казино в пух и прах. Наличных у него не осталось вовсе, ну просто ни монетки. И на выходе писатель спросил у распахнувшего перед ним дверь швейцара: «Вы не могли бы одолжить мне двадцать франков?» Швейцар протянул деньги: «С удовольствием, сэр». Уайльд величаво отстранил его руку: «Оставьте себе! Это ваши чаевые»…
Не упускал шанса заглянуть в игорный дом ПАГАНИНИ. Эту страстишку он унаследовал от помешанного на игре отца, которому, кстати, необычайно везло и в карты и в какие-то «темные лотереи». Что, впрочем, не мешало старому Антонио и проигрывать деньги, вырученные на концертах сына — Паганини-папа беспощадно эксплуатировал талант Николо до тех пор, пока тому едва исполнилось одиннадцать лет… Первые же СВОИ деньги юный «дьяволенок» заработал не игрой на скрипке, а поставив припрятанную от папаши пятифранковую монету на карту в одной из грязных генуэзких портовых таверн. Тем вечером он удачно превратил ее в восемьдесят луидоров, на которые оделся утром в одном из самых модных магазинов (изящные туалеты были еще одной отличительной чертой, если не сказать пожизненным пунктиком маэстро).
О неравнодушии Паганини к карточной игре можно судить уже хотя бы по тому, что сплетня о том, как он проиграл свою скрипку Гварнери, была едва ли не излюбленной темой желтых газет всей Европы… Разумеется, свою «Дель Джезу» Никколо никогда и никому не проигрывал, но за карточным столом ему действительно везло не часто. Человеку — будь он даже Паганини — не может везти во всем сразу. Предание гласит, что однажды, усевшись играть с несколькими лирами в кармане, великий скрипач превратил их к утру в целое состояние. «Это он!» — ужасным шепотом пожаловался везунчик приятелю. «Кто он?» — «Дьявол!.. Это его происки». И якобы впредь музыкант уже не притрагивался к картам…
Иоганн Себастьян БАХ был страстным игроком на… органе. Известно, что он отменно играл на скрипке и виоле да гамба, чуть хуже на деревянных и медных духовых инструментах, но в «импровизации на клавесине и органе, неизменно одерживая верх в традиционных тогда состязаниях самых крупных музыкантов». Так, один из конкурсов заключался в том, что каждый из участников сочинит фугу, а другой должен будет исполнить ее — без подготовки, с листа. Очевидцы рассказывали: «Бах взял нотную тетрадь соперника, перевернул ее вверх ногами и, к изумлению присутствующих, сыграл произведение в нужном темпе и без единой ошибки, после чего продолжать состязание стало совершенно излишним»…
ГЕТЕ отродясь не брал карт в руки, но считал это своим крупным недостатком: он был убежден, что игра для молодых людей чрезвычайно полезна, поскольку просто невозможно представить себе общества без карт…
Преазартным игроком был «самый революционный из умов современной ему Германии» ЛЕССИНГ. Будучи и изначально натурой гипоманиакальной, после череды смертей самых близких (сначала трагически погиб его друг-писатель Эвальд фон Клейст, а вскоре жена Лессинга, с которой он мечтал соединиться чуть не полжизни, умерла в родах, произведя на свет нежизнеспособное дитя) драматург не знал уже ничего кроме работы и — карт. Это необузданное влечение он рассматривал как род искусственной ажитации для своих напрочь расшатанных нервов: «Я нарочно играю так страстно. Сильное возбуждение приводит в действие мою остановившуюся машину; оно избавляет меня от физического страдания, которое я часто испытываю».
Похоже, ту же функцию будоражения нервной системы возлагал на карты современник и соотечественник Лессинга БЛЮХЕР. Фельдмаршал был из людей, чувствующих себя сносно только в борьбе. «И вечный бой, покой нам только снится» — в точности о нём. Любого простоя Блюхер не переносил органически, а гарнизонную службу именовал «мучительной бездеятельностью». И в отсутствие военных кампаний не находил ничего лучше как стимулировать жизнедеятельность высокими ставками за карточным столом. О суммах, которые он оставлял там, ходили легенды.
Впрочем, даже карты не всегда помогали этому пруссаку взбодриться должным образом. Специалисты настаивают на очевидной циклотомии полководца. Проще говоря, периоды психического подъема то и дело чередовались у него с депрессивными фазами. На одну из которых и выпало сражение при Лаоне в марте 1814-го, в котором Бонапарт одержал пусть пиррову, но все-таки победу. Не пребывай Блюхер в те недели в состоянии своего знаменитого уныния — Европа освободилась бы от «врага рода человеческого» целым годом раньше.
Фельдмаршал отправился в мир иной через четыре года после Ватерлоо: в состоянии жутчайшей депрессии отказался принимать пищу и уморил себя голодом. То ли карт под рукой не оказалось, то ли и они были уже бессильны…
Родившийся годом позже и умерший тремя годами ранее него наш «старик ДЕРЖАВИН» пристрастился к картам еще в ранней молодости — восемнадцати лет.
Об ту пору служил он рядовым третьей роты лейб-гвардии Преображенского полка. Он служил рядовым десять долгих лет, и это там, в казарме его научили пить свекольный самогон и играть. Поначалу — в ерошку. То есть, не на деньги, а на таскание за волосы (что и называлось — ерошить). Потом, в трактире да под выпивку Гаврила незаметно для себя, как это чаще всего и случается, проникся настоящей страстью к игре. Раз, сержантом уже, просадил деньги, присланные матерью на покупку имения. Стал «день и ночь» (по собственному признанию) ездить по трактирам в поисках серьезной игры, познакомился с «прикрытыми благопристойными поступками и одеждою разбойниками» и вскоре сделался ОТЪЯВЛЕННЫМ шулером — обучился «заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам». А за шулерство в ту пору светила не тюрьма так ссылка. Бог, правда, миловал, и под судом Гаврила Романович ходил в свое время по делу, к картам никакого касательства не имевшему…
Вообще, в те времена карты были неотъемлемой частью жизни всех слоев российского населения, за исключением, разве, крестьян, и даже при дворе составляли ежедневное занятие. Приближенные Елизаветы дулись в фараон, проигрывая друг дружке «стада живых людей». Там же, будучи еще великой княжной, пристрастилась к этой забаве и Великая в недалеком будущем Екатерина. Так что подданный ея императорского величества Г. Р. Державин вряд ли сильно отличался в этой плане от подавляющей части славного русского воинства… И тут мы позволим себе коротенькое отступление об истории карт на Руси.
Завезли их нам, как считается, поляки — непосредственно в Смутное Время. Но смута прошла, а карты остались. И, взойдя на престол, Михаил Федорович тут же распорядился насчет преследования картежников на подведомственной территории. Суровыми были гонения на игроков и при сыне его Алексее Михайловиче: картежники приравнивались к ворам и убийцам и нередко расплачивались за свою страстишку жизнями.
Другой разговор, что после смерти царя в одном из Коломенских дворцов обнаружилась куча игральных колод. Кто-то проболтался, что государь баловался ими с младых ногтей: сам, дескать, папенька ему разрешили — «для забав и обучения»…
А вот при ПЕТРЕ, поставившем всё в России с ног на голову, нравы поменялись, и карты попали в число протокольных придворных забав. С одной стороны. С другой царь пытался бороться с картежничеством и даже специальным указом запретил в армии и во флоте проигрывать более, чем по одному рублю… Петр же Алексеевич привез из первого загрантурне и первый бильярдный стол. И поставил его в приемной — «дабы посланники разные и дипломаты не били баклуши». Сам же реформатор предпочитал и картам, и бильярду шашки…
Взращенная при его дворе АННА ИОАННОВНА уже очень любила картишки, и «дня не проживала», чтоб не поиграть на бильярде…
При ЕЛИЗАВЕТЕ ПЕТРОВНЕ, как отмечалось, без карт был немыслим не только царский дворец, но и всякий дворянский дом…
ЕКАТЕРИНА особой любовью к картам не пылала, но и препятствий игрокам не чинила. Во всяком случае, именно при ней денежные ставки превратились из безобидных в фантастические… Свидетельство историка: «Карточная игра усилилась до необычайных размеров; дворяне почти только и делали, что сидели за картами; и мужчины, и женщины, и старые, и молодые садились играть с утра, зимою еще при свечах и играли до ночи, вставая лишь пить и есть; заседания присутственных мест иногда прерывали, потому что из самого заседания вдруг вызывали членов к кому-нибудь на карты; играли преимущественно в коммерческие, но много и в азартные игры… В эти годы дошло до того, что зимой, в Москве, в публичных собраниях и клубах, и в маскарадах вовсе почти не танцевали, а все садились за карточные столы».
Ах да: царица считалась одним из лучших русских бильярдистов эпохи и фрейлин своих пристрастила не просто кий ей подавать, а мастерски им орудовать…
Правда, женщины в этой игре, как и в большинстве других, все же уступали мужчинам. Кудесниками бильярда считались в тогдашней России Михайло ЛОМОНОСОВ и его извечный соперник Григорий ОРЛОВ…
Бильярд вообще был очень популярен в среде русского генералитета. Необычайным пристрастием к нему славились БИБИКОВ, СКОБЕЛЕВ (Иван Никитич — дед Михаила Дмитриевича) и ОСТЕРМАН-ТОЛСТОЙ. Любопытно, что все трое — настоящие же вояки! — били одноруки…
И возвращаемся от столов бильярдных к ломберным… Помешанному на игре в солдатиков ПАВЛУ было не до карт, но стране своего к ним отношения он не навязывал. Больше того: паре купцов (Чеблокову и Злобину), заметней других отличившихся на ниве печатания карт, император пожаловал дворянство. А вскоре и жена его Мария Федоровна наладила собственный бизнес по производству и продаже игральных карт. И давайте считать ее первой в России первой леди, сообразившей, как превращать мужнин административный ресурс в реальные бабки…
Считается, что сменивший на троне убиенного папу АЛЕКСАНДР «не любил ни карт, ни картежников», был возмущен царившим кругом карточным беспеределом и даже высказался однажды в том смысле, что негоже, «исторгать из рук неопытных юношей достояния предков, веками службы и трудов уготованные» — имея в виду чудовищные проигрыши подданными состояний.
Но как быть с помянутой выше монтекарловской доской: вряд ли имя русского императора вписали туда с кондачка?
А вот брат его НИКОЛАЙ вернул карты во дворец и сам проводил за ними «каждый вечер», и в следующие сто лет ничего особенно не менялось. О чем поведал граф Вяземский: «Нигде карты не вошли в такое употребление, как у нас: в русской жизни карты — одна из непреложных и неизбежных стихий». А уж Петру-то Андреевичу было с чем сравнивать!
Неубедительно? Тогда заполучите еще одно авторитетное свидетельство. Популярнейший фельетонист и редактор «Стрекозы» Ипполит Федорович Василевский, печатавшийся под псевдонимом Буква, объехал в 1900 году четырнадцать губернии России и с невероятным удивлением констатировал, что «во всех без исключения более всего интересовались новым рисунком игральных карт, о котором прошел слух в газетах». Заметим, это происходило менее года спустя после грандиозного общенационального празднования 100-летия Пушкина. Так что «наше всё» — это для учебников. Ихним всем — в четырнадцати, как минимум, губерниях — были исключительно картишки…
Идём дальше: ЛЕНИН…
При жизни вождя ходили байки о его неравнодушии к карточным играм. Но байки байками, а документальных тому подтверждений нет. Известно, что в юны годы Володя Ульянов обожал городки с шахматами, на остальном — покров тайны. Еще доподлинней известно, что уже 24 ноября 1917 года Петроградский военно-революционный комитет постановил «закрыть все клубы и притоны, где производится игра в карты». А государством тогда был он — Ильич. Правда, вскоре большевики столкнулись с необходимостью поступиться идеологией в ущерб экономике, и следующей весной тогдашний комиссар Питерского городского хозяйства М. И. Калинин предложил легализовать игру, что называется назад — надо же было пополнять чем-то казну. Какое-то время коллеги противились «по революционным соображениям», но три года спустя, в ноябре 1921-го Совет труда и обороны РСФСР разрешил продажу старых добрых игральных карт. Через три года советская власть монополизировала их производство; а еще через четыре — запретила игорный бизнес в стране как пережиток прошлого — Сталин не любил карт…
СТАЛИН любил бильярд. Бильярд и бега. Это при нём тотализатор на ипподромах — казалось бы, несовместимый с моральным кодексом строителей коммунизма аттракцион — стал нормой советского игорного бытия. Это при нём в каждом городском парке появились бильярдные павильоны, и затянутый зеленым сукном стол стал атрибутом не только всякого санатория, но и любого практически деревенского клуба… Полагать, что они стояли там для развития глазомера и твердости руки будущих ворошиловских стрелков, по меньшей мере, наивно. Вспомним хорошо известный эпизод из «Места встречи», где Жеглов-Высоцкий лихо обыгрывает Копчёного-Куравлева, который пытается расплатиться. Сталинские бильярдные были полулегальными воровскими малинами. И не рассказывайте, пожалуйста, будто у хозяина страны, умевшего учесть каждый колосок, сил не было на то, чтобы положить конец подпольному якобы бизнесу «социально близких». Большой стол стоял на Ближней даче и у самого отца народов. Говорят, он и сейчас там (стол, разумеется). И, несмотря на сухость левой руки, которая была у Иосифа Виссарионовича заметно короче правой и почти не сгибалась в локте, он отменно и с удовольствием орудовал кием. Всесоюзного дедушку Калинина, во всяком случае, обставлял только ну. Историки подтрунивают: мол, Михаил Иваныч был тот еще карамболист, и ему с его трясущимися руками продувать боссу было легче других. Глупости. Известен случай (К. Симонов рассказывал), когда Сталин на пару с маршалом Коневым — проиграл прекрасным игрокам Берии и Маленкову. И очень по этому поводу горячился… Маршал Жуков был великолепным и очень азартным бильярдистом… Буденный играл сам и Дома Офицеров велел строить с расчетом на большую залу для бильярда…
ХРУЩЕВ не жаловал ни карт, ни бильярда — на время его правления «большой бильярд» в СССР даже ушел в подполье (хотя и известно, что на любительском уровне Первый секретарь не раз и не два проигрывал Юрию Гагарину). Никита Сергеевич жаловал кукурузоводство — в смысле, большую политику, которая, если глядеть шире, была излюбленной игрой всех этих персонажей. И рыбалку…
А БРЕЖНЕВ — охоту. И всем играм предпочитал домино. Забить «козла» — это по-брежневски. Это при всяком удобном случае. И какой бы «балериной» (прозвище Леонида Ильича с днепропетровских времен, когда им вертел всяк, кому заблагорассудится) не представляли нам теперь генсека, домино в пору развитого социализма было самой востребованной игрой. Даже умница Косыгин никогда не отказывался от партейки. Брежнев приучил к домино не только политбюро: забитие козла сделалось неотъемлемой чертой быта большинства советских граждан (см. «Я шагаю по Москве», «Москва слезам не верит» и мн. др.). А играть на деньги можно во что угодно — даже в буриме…
О пристрастиях последующих руководителей Советского Союза не известно почти ничего. Ну, АНДРОПОВ регулярно проигрывал на бильярде жене Тихона Хренникова…
А вот ЕЛЬЦИН считался страстным бильярдистом. Хотя привычнее полагать, что по молодости Борис Николаевич играл исключительно в волейбол, к старости — в теннис, а карточным, бильярдным и доминошным столам предпочитал столы с закуской…
Дзюдоист, слаломист и бадминтонист ПУТИН, как говорят, балуется и бильярдом (балуется — в том смысле, что Зюганов, например, заядлый бильярдист). Что, впрочем, не мешает Владимиру Владимировичу владеть уникальным кием, сотворенным аж из 140 деталей древесины редчайших пород… Раз ВВП «застукали» за столом с Тони Блэром…
Вот, пожалуй, и всё… К чему экскурс? Да к тому, что византийский уклад нашего отечества весьма предполагает возможность расписать историю азартных игр на Руси одним лишь перечислением персональных наклонностей первых лиц. В странах т. н. демократии с этим немножечко не так…
И возвращаемся к герою, с которого мы так бесцеремонно переключились на общую картину. «Повеса, мот, буян, картежник», — говорил Державин о себе той поры. Что автоматически предполагает: даже на фоне всей играющей служилой России он казался себе существом порочным. «Но благодарение богу, что совесть или, лучше сказать, молитвы матери никогда его до того не допускали (Гаврила Романыч имел обыкновение писать о себе исключительно в третьем лице), чтоб предался он в наглое воровство или в коварное предательство кого-либо из своих приятелей, как другие делывали. Но когда и случалось быть в сообществе с обманщиками и самому обыгрывать на хитрости, как и его подобным образом обыгрывали, но никогда таковой, да и никакой выигрыш не служил ему впрок… Когда же не было окончательно на что играть и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водой и марал стихи при слабом иногда свете полушечной сальной свечи»…
Стихи — когда «НЕ НА ЧТО ИГРАТЬ».
Он вообще относился к творчеству довольно несерьезно. Стихи были для него досугом и писались «для забавы в молодости, в праздное время и, наконец, в угождение домашним». Карты же в иерархии его ценностей стояли куда выше… В 1770-м, спалив ВСЁ, сочиненное к тому моменту, он занял 50 рублей и сорвался из опостылевшей Москвы в Петербург. По дороге «поистратился», одолжился в Твери еще полусотней, но и ее продул в новгородском трактире, сохранив один лишь мамашин рубль, крестовик, который и берег потом до конца жизни. В Петербурге опять залез в долг, опять засел играть и наварил двести рублей, из каковых расплатился с кредиторами и обустроился на новом месте. И, сделавшись офицером, сходился за картами уже токмо «с честными в игре людьми и по необходимости для прожитку, но благопристойно». Чаще всего «по маленькой». Вот, разве, у графа Апраксина выиграл раз 40 тысяч…
Игрывал Гаврила Романович и с нужными людьми. Так через одного из партнеров по столу он добился назначения в сенатские экзекуторы, женился (очень счастливо — на дочке камердинера Петра III) и впредь, не испытывая уже нужды, до карт наш герой стал не охотник и ставки делал на поэзию да госслужбу. И еще как знать, случилась ли бы «Фелица» и смог ли бы автор вручить ее императрице, не обучи его когда-то неграмотные сослуживцы дурацкой «ерошке»?..
Впрочем, рядом со следующим героем г-н Державин выглядит не больше чем полупрофессионалом…
В числе ста «неимущих», то есть, «перебивающихся картами» был выслан из Москвы в 1793 году 24-летний Иван КРЫЛОВ. Будущий наш великий баснописец не просто играл — он жил игрой. Во всяком случае, сообщается, что следующие за высылкой ТРИНАДЦАТЬ полных лет ему пришлось провести в провинции, «предаваясь карточной игре в сомнительных притонах». Правда, в письмах к брату «тятенька» (Иван Андреевич был младшенькому Льву за отца) бессовестно врал, что валетов в руки не берет…
Играл Крылов всегда осторожно, а других игроков неизменно презирал (примерно так же относился он позже и к собратьям по перу: вел себя с ними более-менее приветливо, но никогда никого якобы не читал). За неимением под рукою карт охотно резался в триктрак. Кстати, в это самое время им были сочинены лучшие из комедий и первые басни. Однако страсть к картам была его единственной отрадой. Помимо нее — разве любовь к скрипке: самоучка, Иван Андреевич весьма недурно и не без удовольствия пиликал квартеты.
По водворению в Петербурге он продолжал играть. Из намерения поскорее обогатиться и сделаться независимым. С каковой целью превратил свою квартиру чуть ли не в клуб, и вскоре пребывал «в значительном выигрыше» — до 70 тысяч рублей, а это уже состояние. Но остановиться не смог, пока снова не продулся чуть не до копейки. И лишь тогда поклялся себе бросить и садиться за игру только для удовольствия и времяпрепровождения. И не изменял этой клятве последние 35 лет жизни, оставаясь завсегдатаем Английского клуба, где любил плотненько отобедать (пятно на одной из стен, натертое его отваливающейся после трапезы головой, долгое время оставалось не закрашенным — там планировали поставить бюст «достолюбезного старца»). Заканчивал же Иван Андреевич вечер либо игрой в картишки «по маленькой», либо «держа заклады при бильярдной занимательной игре»…
Впрочем, Крылова можно и не записывать в гении. Эзопа — записывать, а Ивана Андреича — нет. Да?..
Страстным любителем покатать шары был Михаил ГЛИНКА. Его кабинет соседствовал с бильярдной комнатой, и еще вопрос, по какую именно сторону двери были созданы лучшие куски «Жизни за царя» и «Руслана и Людмилы»…
Сын тамбовского (а потом астраханского) губернатора, сподвижник Дениса Давыдова Александр АЛЯБЬЕВ снискал место в истории не только как видный композитор, но и как чрезвычайно скандальный картежник. После Отечественной войны он держал игорный дом, где и приключилась однажды скверная история. Раз в 1825-м, незадолго до знаменитого восстания (а многие из путчистов были близкими друзьями нашего героя) некий нечистый в игре помещик по фамилии Времев обвинил в шулерстве самого хозяина заведения. Господин Алябьев, естественно, вспылил, вскочил из-за стола и с помощью приятелей перевернул обвинителя вверх тормашками. Они трясли бедолагу до тех пор, пока из сапог того не посыпались золотые монеты. Вслед чему Алексан Александрыч вызвал пройдоху на дуэль, пройдоха насмерть перепугался, моментально признал вину и отбыл восвояси, где вскорости и отдал душу богу, успев, правда, написать на обидчиков донос. Алябьева судили, лиши дворянского звания и сослали в родной Тобольск.
«Вечерний звон» был сочинен именно там…
А знаменитый «Соловей» на стихи Дельвига — «вещица», которую Чайковский не мог слушать без слез — был написан им еще в Петербурге, непосредственно в камере, где наш картежник три года томился в ожидании результатов следствия. Кто-то назвал этот романс провозвестником тюремного блатняка — русского шансона…
Бессчетные ночи просиживал за картами тенор, дирижер и композитор Александр ВАРЛАМОВ. Не особо удачливый в игре, он то и дело влезал в долги, покрывать которые умел единственным — совершенно моцартовским способом: спешно сочинял что-нибудь за фортепиано (которым, кстати, владел весьма посредственно), и молниеносно отправлял написанное издателю… Он и умер скоропостижно — непосредственно за карточным столом…
Не вполне здоров в этом смысле был и другой композитор Антон АРЕНСКИЙ. То есть, не вполне здоров он был во многих смыслах: по молодости, например, не раз лежал в психиатрических клиниках — в Казани, а позже и в Петербурге. Во всех биографиях значится: «…после ухода с поста директора капеллы композитор всецело отдался творчеству». И ни слова о том, что эти последние пять лет мучимый приступами астмы и приспевшим туберкулезом Антон Степанович жил не столько концертами и сочинительством, сколько прожигая остаток отпущенных дней: на деньги одного из поклонников он коротал ночи за «банчишками» да монтекарловской рулеткой…
За два года до смерти Аренский практически прекратил концертную деятельность и сочинял уже лишь затем, чтобы как-то покрывать карточные долги…
И тут самое время вспомнить кого поименитей. И такой персонаж у нас есть. Его история грозит выйти долгой, но она того стоит…
Смолоду ДОСТОЕВСКИЙ болел бильярдом. Как сообщается: «до крупных проигрышей и знакомств с шулерами». Но поделать с собой ничего не мог — играл. По утверждению родной дочери бильярд на том этапе успешно заменял молоденькому инженер-прапорщику даже женщин.
В Сибири, по выходе с каторги, его рука стала тянуться к кию чаще прежнего. Там же еще, в Семипалатинске попалась в эту руку занимательная статейка под названием «Из записок игрока». Это был очерк некоего Федора Дершау о нравах, царящих в игорных домах Европы. И брошюра перевернула всю дальнейшую жизнь Федора Михайловича.
Теперь трудно однозначно ответить на вопрос, что более увлекло его в тот миг: жажда легкой наживы или новая литературная идея, но на неполное следующее десятилетие Достоевский превращается в самого настоящего маньяка игры. Он начитывает несчетные описания казино — кто-то из биографов заявит: «ТЫСЯЧИ описаний». Он ночи напролет мечтает о встрече с предательским колесом, загодя переживая и риски, и счастье успеха, в который верит всей душой. Даже много лет спустя, в «Подростке» он будет стоять на своем: «Я до сих пор держусь убеждения, что в азартной игре, при полном спокойствии характера, при котором сохранилась бы вся тонкость ума и расчета, невозможно не одолеть грубость слепого случая и не выиграть».
Вообще, о психологии игрока Достоевский расскажет человечеству больше, чем кто бы то ни был до и после него.
Первая очная встреча писателя с приспособлением под названием рулетка состоялась в 1862-м. Впервые выбравшись за границу, он притормозил в одном из немецких игорных городков-курортов (был это Гомбург, Висбаден или Баден-Баден теперь неизвестно) и — новичкам везет! — выиграл. Одиннадцать тысяч франков! О, как пригодились они ему: за два с половиной месяца «руссо туристо» объехал два с лишним десятка приметнейших европейских городов…
На будущий же год Федор Михайлович отправился за рубеж, уже вполне целенаправленно запасшись деньгами, и — все просадил. Об этом чуть подробней…
В Париже его поджидала выехавшая туда чуть раньше возлюбленная (так и хочется добавить — стерва) Аполлинария Суслова. По пути г-н Достоевский задержался в Висбадене — мечтал о выигрыше в СТО тысяч: «Я ехал с тем, чтобы всех нас спасти и себя от беды выгородить» — писал он в те дни брату. Выиграл, правда, чуть меньше: 10400. И хотел уже ретироваться, но омут не отпускал, и Федор Михайлович оставил в казино половину куша. Опомнившись, он отправил большую часть из оставшихся пяти тысяч в Петербург тяжело больной жене (от которой так легко укатил в Париж и которая умрет полгода спустя). А уже через неделю плакался родным, что продулся дотла, и требовал немедля вернуть деньги. Брат возмущался: к чему было слать, коли теперь назад требуешь? а главное — пошто играешь, ведь к любимой едешь?.. Какие, ей богу, странные вопросы!
В начале сентября прелюбодеи покинули Париж. Их путь лежал в Баден-Баден: мечта о крупном выигрыше не покидала его. Вместо этого проигрыш в три тысячи и необходимость выписывать из России сто рублей на продолжение путешествия… Далее — Женева. В кармане последние 250 франков. Он проигрывает и их. Добираться в Турин не на что, и Достоевский закладывает часы, а Суслова — кольцо. За Турином — Рим, за Римом — Неаполь, за Неаполем — Берлин. Федора Михайловича одолевает очередной приступ оптимизма, и он катит в Гомбург. Полюбовнице велено отправиться в Париж и дожидаться там. В Париже ее догоняет письмо: он снова в проигрыше, просит выслать новых денег. Она занимает и шлет 300 франков, после чего они практически расстаются…
Теперь в Висбадене президенту России с гордостью демонстрируют стол, за которым полтора века назад вечер за вечером казино доило великого русского…
Приключения той осени лягут в основу «Игрока».
Достоевскому придется писать его, отложив начатое «Преступление и наказание»: издатель пригрозит присвоением авторских прав на всё готовое и буде сотворенное впредь, и Федор Михайловичу ничего не останется, как нанять стенографистку и в двадцать шесть октябрьских дней 1866-го надиктовать ей «Рулетенбург» (так назывался роман изначально). Переписку последней диктовки она принесет патрону в день его 42-летия. Через неделю азартный беллетрист позовет ее замуж. Молодая помощница с радостью примет предложение, и четыре месяца спустя он повезет Анну Григорьевну в свой очередной — последний и самый кошмарный набег на игорные дома…
План прежний: провести за границей пару месяцев. Но они обернутся четырьмя годами вдали от родины… И снова подробности. Из письма Аполлону Майкову: «Начну вам описывать мои подлости и позоры…
(Воистину велик Федор Михайлович: именно подлости и именно позоры… и извините за долгую цитату, но кто лучше самого расскажет?)
…Проезжая недалеко от Бадена, я вздумал туда завернуть. Соблазнительная мысль меня мучила: пожертвовать 10 луидоров и, может быть, выиграю хоть 2000 франков лишних, а ведь это на 4 месяца житья, со всем, со всеми петербургскими. Гаже всего, что мне и прежде случалось иногда выигрывать. А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная. Везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил…
(Делайте что хотите, но исповеданные только что подлость, излишняя страстность и извечное стремление перейти любую черту — едва ли не самые отличительные характеристики любого из гениев… однако, продолжим)
…Бес тотчас же сыграл со мною штуку; я дня в три выиграл 4 000 франков с необыкновенною легкостью. Теперь изображу вам, как всё это мне представлялось: с одной стороны этот легкий выигрыш, — из ста франков я в три дня сделал четыре тысячи. С другой стороны — долги, взыскания, тревога душевная, невозможность воротиться в Россию. Наконец третье и главное — сама игра. Знаете ли, как это втягивает! Нет, клянусь вам, тут не одна корысть, хотя мне прежде всего нужны были деньги для денег. Анна Григорьевна умоляла меня удовольствоваться 4000 франков и тотчас уехать. Но ведь такая легкая и возможная возможность поправить все! А примеры-то? Кроме собственного выигрыша, ежедневно видишь, как другие берут по 20000, 30000 франков (проигравшихся не видишь). Чем они святые? Мне деньги нужнее их. Я рискнул дальше и проиграл. Стал свои последние проигрывать, раздражаясь до лихорадки — проиграл. Стал закладывать платье. Анна Григорьевна всё своё заложила, последние вещицы. Наконец довольно, всё было проиграно…».
Эта Анна Григорьевна, заметим — святой человек. Воистину мечта, что называется, поэта (в данном случае — романиста). Едва не половина ее бесценных воспоминаний о муже — так или иначе, про его страсть к рулетке. Осуждения — ни в строчке! В этом одном уже Федору Михайловичу с супругой немыслимо повезло…
Еще в Дрездене начались его закидоны: вот бы мне бы съездить поиграть, да вдвоем ехать дорого, а тебя оставлять не хочется. И — «Я стала УГОВАРИВАТЬ (выделение как всегда наше — С.С.) мужа поехать в Гомбург на несколько дней, уверяя, что за его отсутствие со мной ничего не случится». Достоевский покривлялся и уехал. Три дня спустя написал, что «насквозь в проигрыше» и попросил денег. Она выслала. Через несколько дней новое покаянное письмо с клянченьем. И одинокая — фактически брошенная и беременная — «я, конечно, послала».
При этом бедняжка волнуется не о проигрыше, а исключительно за здоровье благоверного: ах, не было бы нового припадка! ох, зачем отпустила его одного? кто успокоит, утешит голубчика?..
Голубчик вернулся счастливый… тем, что его не бранят. Хвастался шансами, что были в руках, да сорвались, взахлеб рассказывал о методах, применяемых в игре. Оказывается вся беда в том, что он слишком спешил — беспокоился, вишь, о ней. А вот ежели бы поехать в «рулеточный город» недельки на две-три, удачи никак не миновать.
И, заказав из России новых денег, они отправились в Баден вместе: Анне Григорьевне верилось, что присутствуя при игре, она сможет сдерживать любимого. К тому же: «Мне же было все равно, где бы ни жить, только бы не расставаться с мужем»… Наличных хватило на неделю. Стали закладывать вещи. «Я вынула серьги и брошь и долго, долго рассматривала их. Мне казалось, что я вижу их в последний раз. (Так оно и оказалось.) Мне это было ужасно как больно: я так любила эти вещи, ведь они мне были подарены Федею…». Анна Григорьевна прощалась с ними, целовала их, просила заложить только на месяц, чтоб выкупить позже. Он отнес ростовщику свое обручальное кольцо. Следом — и она свое. Тщетно: вырученное было проиграно в минуту.
И вдруг — о чудо! — однажды утром он заявился, принеся что-то около четырех с половиной тысяч талеров…
Их Федор Михайлович проигрывал партиями: придет, возьмет, уйдет, и вот уже снова вернулся — за очередной подпиткой. В несколько часов всё было кончено. И начались заклады по второму кругу. Анна Григорьевна писала матери. Мать помогала. Но и это деньги улетучивались сразу же по присылке. И супруги садились тишком и тупо соображали, чего бы такого придумать, чтобы бабамс — и деньги, и чтобы расплатиться с долгами и, уже не думая ни о каком выигрыше, уехать подальше из этого ада.
Он страдал. Она страдала, глядя на него. Он рыдал, падал на колени, умолял простить. Она тоже падала на колени, уговаривала не терзаться. И — «…как я была довольна и счастлива, когда мне удавалось это сделать, и я уводила его в читальню просматривать газеты или предпринимала продолжительную прогулку, что действовало на мужа всегда благотворно. Много десятков верст исходили мы с мужем по окрестностям Бадена в долгие промежутки между получениями денег».
Но приходили деньги, и кошмар начинался сначала…
Знакомых в Бадене у них не было. Встретили раз ГОНЧАРОВА, «который вздумал пофанфаронить и показать, что он здесь не играет, а так только… Ну разве можно поверить человеку, которого видали по два и более часов на рулетке, что он не знает игры!» (и считайте эту реплику Анны Григорьевны за свидетельство против неравнодушного к игре автора «Обломова»)…
А Достоевские уже больны: у нее приступы тошноты, рвоты, сильные боли в животе, у него — припадки падучей и пароксизмы страха смерти. И на очередную подачку из России — от родных Анны Григорьевны — супруги вырываются из баденского вертепа…
Женева… Федор Михайлович снова хандрит. И жена — ну не ангел ли? — сама подбрасывает ему мысль съездить поиграть в расположенный неподалеку Saxon les Bains.
Он «ОДОБРИЛ идею» и съездил.
И тут мы переходим к главному… Внимание — цитата из мудрой супруги: «Как я и ожидала, от его игры на рулетке денежной выгоды не вышло, но получился другой благоприятный результат: перемена места, путешествие и вновь пережитые бурные впечатления коренным образом изменили его настроение. Вернувшись в Женеву, Федор Михайлович с жаром принялся за прерванную работу и в двадцать три дня написал около шести печатных листов для январской книжки "Русского вестника"».
Не поняли? Или не оценили?
Усугубим: «Федор Михайлович так часто говорил о несомненной "гибели" своего таланта, так мучился… что я иногда приходила в отчаяние, слушая его. Чтобы успокоить его тревожное настроение и отогнать мрачные мысли, мешавшие ему сосредоточиться на своей работе, я прибегла к тому средству, которое всегда рассеивало и развлекало его. Воспользовавшись тем, что у нас имелась некоторая сумма денег (талеров триста), я (сама! — С.С.) завела речь о рулетке, о том, отчего бы ему еще раз не попытать счастья, говорила, что приходилось же ему выигрывать, почему не надеяться, что на этот раз удача будет на его стороне, и т. п. Конечно, я ни минуты не рассчитывала на выигрыш, и мне очень было жаль ста талеров… но я знала из опыта прежних его поездок на рулетку, что, испытав новые бурные впечатления, удовлетворив свою потребность к риску, к игре, Федор Михайлович вернется успокоенным, и, убедившись в тщетности его надежд на выигрыш, он с новыми силами примется за роман и в 2–3 недели вернет все проигранное».
Грех прерывать Анну Григорьевну на самом интересном, а мы и не станем: «Моя идея о рулетке была слишком по душе мужу, и он не стал от нее отказываться. Взяв с собою сто двадцать талеров и условившись, что, в случае проигрыша, я пришлю ему на выезд, он уехал в Висбаден, где и пробыл неделю. Как я и предполагала, игра на рулетке имела плачевный результат, — вместе с поездкою Федор Михайлович издержал сто восемьдесят талеров — сумму для нас тогда очень значительную. Но те жестокие муки, которые испытал Федор Михайлович в эту неделю, … так на него повлияли, что решил, что более никогда в жизни не будет играть на рулетке».
Конечно же, она не поверила. И, как оказалось, зря: тем разом Достоевский совершенно фантастическим образом излечился от наваждения сказочно разбогатеть нахаляву и попрощался с игрой навсегда. Он выезжал в Европу еще четырежды: в 74-м, 75-м, 76-м и 79-м, но к столу его больше не тянуло. И прелесть этого рассказа не в том, что дяденька играл-играл, да вдруг и перестал, но в том, что не играй он тогда — был бы этот господин так интересен нам сегодня?
И мы в который уже раз упираемся в неоспоримое: великие свершения не обходятся без великих же личностных жертв. Шедевры не творятся, посвистывая да почесывая за ухом. Открытия, меняющие ход истории, не падают на головы перезревшей антоновкой.
Есенину и Мусоргскому пришлось спиться…
Врубелю и Ницше — сойти с ума…
Христу с Ньютоном — умереть девственниками…
Цветаевой с Чаттертоном — сознательно и как-то слишком преждевременно расстаться с жизнью…
В мышеловке под названием Гений неизменно оказывается самый дорогой сыр. И чем, как не платой за дар, за его явление и пролитие на бумагу был тот не то нелепый, не то постыдный трехтысячедневный недуг Федора Михайловича? Ведь именно в период одержимости игрой он задумает и напишет всё, благодаря чему слово «Достоевский» звучит теперь на всех языках планеты — «Игрока», «Идиота», «Преступление и наказание», «Бесов»…
И что как не всетерпение Анны Григорьевны выступило тогда в роли ангела-хранителя гения? Извольте согласиться, или скажите, где мы не правы…