Лидия Маслова Порнография духа

Лидия Маслова

Порнография духа

Интеллигент как любовник

При попытке описать особенности любовной/сексуальной жизни интеллигента прежде всего обращает на себя внимание ее комическая, анекдотическая сторона: какой из интеллигента любовник, что это за нелепый оксюморон? Ну максимум жених, который обращается к невесте на «вы» до самого ЗАГСа, платонический ухажер с букетами и билетами на балет, которому можно «крутить динамо» до бесконечности. Или рогатый муж, довольствующийся одним половым актом в полгода ввиду того, что работа над докторской отнимает у него все время и силы. Это срабатывают стереотипы массового сознания, согласно которым секс-символ, герой-любовник всегда имеет блистательный, победительно-нагловатый вид, производящий неотразимое впечатление на женщин. В то время как интеллигент если и блистает чем-то, то разве что лысиной и очками, за которыми скрывается робкий взгляд человека, изнуренного мучительным самоанализом, рефлексией, сомнениями в своей правоте и комплексом вины перед народом.

От этого визуального штампа, порожденного советским кинематографом, нетрудно отмахнуться и абстрагироваться, вспомнив, что в реальности интеллигенты встречаются самых разных мастей и фасонов. Будучи существами гибкими, хорошо приспосабливающимися, они иногда довольно ловко прикрывают свою сложноорганизованную, ранимую, трепетную душу непрошибаемой самоуверенностью не знающего отказов альфа-самца. Однако если этот защитный слой немного поскрести, обнаруживается чистой воды мимикрия. Умение интеллигента выглядеть, а то и на самом деле быть завидным любовником, не отменяет того, что сексуальность и интеллигентность совмещаются неохотно, находятся в состоянии перманентной холодной войны. Отчего порой вся интеллигентская жизнь проходит в отчаянных поисках лубриканта, который бы смягчил трение между животными инстинктами и духовными исканиями, в поисках недостижимого компромисса между человеком и зверем. От этого интеллигент весьма вдохновенно способен теоретизировать на сексуальные темы, облагораживая эту скабрезную тематику высокопарным научным слогом и конвертируя излишки тестостерона в слова или печатные знаки. Но это лишь паллиатив, сублимация, не решающая проблемы - как примирить устремленный к идеалам «верх» и не слушающийся доводов морали и рассудка «низ».

Мужская сексуальность, если рассматривать ее инстинктивную подоплеку - это по сути своей агрессия, биологическая экспансия, борьба за продолжение рода, заключающаяся в стремлении оплодотворить максимальное количество самок, оттеснив более слабых самцов. А интеллигентность предполагает добровольный, осознанный, принципиальный отказ от агрессии, готовность скорее уступить свою территорию, чем вторгнуться на чужую, и извиниться перед тем, кто наступил тебе на ногу или переспал с твоей женой. Физиология тут вступает в конфликт с психологией, этикой, воспитанием. И от этого раздираемый неразрешимыми внутренними противоречиями интеллигент нередко ведет себя с женщинами, напрасно ожидающими от него мужских поступков, таким изощренно свинским образом, до какого никогда не додумается незамысловатый, но цельный по натуре слесарь, довольствующийся лаконичным моральным кодексом из пары не противоречащих друг другу пунктов.

Как только русские изобрели понятие «интеллигент» и начали активно стараться ему соответствовать (тем самым часто усложняя себе жизнь), лучшие умы стали пробовать разобраться в таком странном явлении, как мужчина, который в ответ на откровенные женские авансы впадает не в возбуждение, а в тягостные раздумья. Кровь приливает к мозгу, отливая от другого полезного в данной ситуации органа, и вместо него встают вопросы, без ответа на которые порядочный человек не чувствует за собой морального права расстегнуть штаны. Публицистическая классика жанра, описывающая этот парадокс на литературных примерах (и не потерявшая актуальности и по сей день), - это, конечно, эссе Чернышевского «Русский человек на rendez-vous». Его автор самим термином «интеллигент» еще не пользуется, но описывает характерные интеллигентские повадки тургеневских и некрасовских героев, трусливо обламывающих девушек, которые чересчур решительно предлагают им себя. Вывод у писателя напрашивается приблизительно такой: как-то неудобно мыслящему человеку быть счастливым в любви и получать сексуальное удовольствие, когда народ страдает. «Бог с ними, с эротическими вопросами, - не до них читателю нашего времени, занятому вопросами об административных и судебных улучшениях, о финансовых преобразованиях, об освобождении крестьян».

С тех пор мало что принципиально изменилось: интеллигентный читатель и нашего времени тоже с радостью при каждом удобном случае отвлекается от эротических вопросов на административные - вероятно, потому, что последние вполне поддаются решению на бумаге, в теории, а первые требуют практических мер, конкретных поступков: надо что-то делать, а чем это может обернуться, не всегда можно прогнозировать. Сексуальное влечение для интеллигента не всегда служит прямым указанием к действию, оно недостаточно убедительно само по себе как побудительный мотив - это повод начать очередной сеанс самокопания, углубления в нюансы своих ощущений, которые надо осмыслить и переработать в чувство. Чаще всего - в самое любимое интеллигентское чувство вины, собственной слабости, несовершенства и ничтожества.

Все эти переживания доставляют интеллигенту мучительное упоение, которое служит для него дополнительным доказательством его интеллигентности - то есть способности обуздывать свои эгоистические желания и страдать ради блага и спокойствия окружающих. Однако непременно рано или поздно наступает момент, когда, разозлившись на собственную мягкотелость, интеллигент решает отпустить себя, быть проще, органичнее и не городить вокруг половой жизни излишних морально-этических построений. Стать проще ему удается лишь на короткое время, зато потом долго приходится пожинать плоды своего потакания инстинктивным порывам в виде запутанных отношений с людьми, с которыми он успел связаться в период своей полигамии. Периоды, когда интеллигент пускается во все тяжкие, циклически чередуются со спазмами угрызений совести и попытками как-то так извернуться, чтобы не обижать никого из заинтересованных лиц. В результате чего обиженными оказываются все по очереди. А мечущийся между любовницами, их мужьями, нечаянно соблазненными женами друзей, случайно уложенными в постель подругами жены и прочими знакомыми, втянутыми в орбиту его любовных похождений, интеллигент находит успокоение только в волшебных снах, где видит себя законным обладателем гарема или героем фантастического романа, действие которого происходит в продвинутом обществе будущего, поощряющем промискуитет из демографических соображений.

Неинтеллигент тоже, конечно, нередко оказывается в щекотливой и дискомфортной ситуации адюльтера или двоеженства, но он не переживает ее так драматично, и у него, неинтеллигента, есть более доступный алгоритм выхода из нее: он не испытывает потребности быть хорошим для всех, которая гложет интеллигента изнутри, заставляя постоянно врать. Очень жизненный пример, в котором уже скоро как тридцать лет узнает себя каждый второй отечественный интеллигент - Бузыкин из фильма «Осенний марафон». Его попытка проявить цельность и перестать курсировать между женой и любовницей терпит неизбежный крах ввиду крайней положительности и совестливости героя, не умеющего сказать «нет» никому. Вся драматургическая конструкция тут строится на тонком внутреннем устройстве героя, и если бы на его месте оказался более толстокожий человек, фильма бы просто не было.

Для литературы и искусства неуклюжие интеллигентские любовные эксцессы и недоразумения - бесценный психологический материал, но именно поэтому особо полагаться на интеллигенцию как на совесть нации и опору общественной морали опасно. Совесть-то интеллигента постоянно гложет - это его нормальное состояние - но не потому, что он знает, что такое хорошо, а что такое плохо, что можно, а что нельзя, а как раз наоборот: нравственные устои интеллигента подточены, изъедены все той же рефлексией, которая плещется внутри него, как серная кислота. Думается, если провести в России референдум о том, а не стоит ли узаконить многоженство, то «за» проголосуют преимущественно интеллигенты, а не «простой народ», который понятия о добре и зле, пусть и не соблюдая их, принял на веру и выучил наизусть. У интеллигенции этих понятий вообще нет, для нее все относительно, амбивалентно, нормы устанавливаются людьми, а не спускаются свыше, и людьми же могут быть по договоренности пересмотрены.

Не все заходят так далеко, как гениально устроившийся академик Ландау, которому жена разрешала водить девиц домой, сама в это время терзаясь муками ревности в соседней комнате и утешаясь заверениями мужа, что она все равно лучше всех, и любит он только ее одну. Это - экстремальная семейная жизнь великого человека, которая вызывает у обывателя шок и вряд ли может быть предложена в качестве примера для всеобщего подражания. Но собираться в постели меньше трех в некоторых интеллигентных домах давно считается дурным тоном. Все тот же Николай Гаврилович, типичный образец интеллигента со всем его подавленным, но неугасимым сладострастием, в романе «Что делать?» (который хорошо бы переименовать в «Что же делать-то, а?», чтобы передать хроническую растерянность интеллигента в личной жизни и неспособность разобраться со своими бабами) ничуть не пропагандирует целомудрие и супружескую верность, а наоборот, без всякого смущения мечтательно изображает идиллический menage a ` trois как самую естественную и прогрессивную форму брака.

Тройственный союз - вообще излюбленная форма интеллигентского сожительства: это «нормальные отношения для духовных людей», как говорила еще в одном культовом фильме, «Покровских воротах», жена патентованного интеллигента Льва Евгеньевича Хоботова, подселившая в их семью слесаря со штихелями и припечатавшая мужа за скрытую порочность: «Ты не способен любить, как все тайные эротоманы». А уж большего эротомана, чем интеллигент, еще поискать. Стриптизер с восемью классами образования знает, что один половой член у него в трусах, а максимум еще несколько в трусах его коллег. Интеллигента же не проведешь, его эротическая картина мира куда богаче и увлекательней: в ней повсюду присутствуют зашифрованные под безобидные предметы фаллосы, надо только уметь их разглядеть. Под чутким руководством доктора Фрейда, который нутром чуял фаллические и вагинальные символы, изготовившиеся слиться в коитус за каждым углом, наши интеллигенты выделили и из своей среды верных последователей фрейдизма, продолживших фаллоискательство в различных сферах. Например, удивительный литературоведческий труд «Русский Эрос» Георгия Гачева доходчиво объясняет, почему большинство героев русской литературы могут считаться ходячими фаллическими символами - тут и гоголевский нос, и пушкинский дядька Черномор, не говоря уже об Онегине.

Можно только строить догадки, какова корреляция между столь виртуозной изощренностью теоретического сексуального мышления, щедро умножающего фаллосы без насущной необходимости, и практическим мастерством обращения с единственным половым органом, имеющимся у автора. Хорошо, если это побочный выплеск избыточного, гипертрофированного либидо культуролога, но похоже, чаще это все та же старая добрая фрейдовская сублимация. Творческому интеллигенту вообще важнее не его партнерша, а вызванное ею чувство, как материал, из которого можно сделать стихи и прозу, картины и скульптуры, перформансы и инсталляции. Даже если это не чувство, а чисто сексуальное влечение, то и его можно пустить в ход, изготовив из него психофизиологический очерк, философское эссе, да хоть колонку в глянцевый журнал о том, как надежней скрыть от жены существование любовницы, и наоборот. Собственно половой акт для настоящего интеллигента не так интересен, как penetration в мозг, без которого сексуальный контакт нельзя считать состоявшимся, даже если это снятая на час проститутка. К падшим женщинам интеллигент относится с нежностью, особенно если они не очень дороги и не слишком шикарны. Брезгливость по отношению к проституткам свойственна скорее буржуазии и пролетариату, а интеллигент помнит еще из школьного курса литературы, что торгуют собой самые душевные женщины, и к тому же для него поход в публичный дом или стриптиз с консумацией - своеобразное «хождение в народ» и богатый источник знаний о жизни за пределами его книжных представлений. Интеллигент с неподдельным любопытством и сочувствием выслушивает рассказы сексуальных гастарбайтерш об оставшейся на родине семье. Когда он расплачивается, ему, наверное, приятно думать о простых людях из украинской глубинки, которым он оказал посильную материальную поддержку.

Не стоит, однако, преуменьшать сексуальность интеллигента и преувеличивать его целомудрие, обманываясь его сдержанными манерами, тихим голосом и богатым словарным запасом. Бывает, интеллигента тянет к самому грязному разврату куда больше, чем человека «простого» - в спальне, а еще лучше в гостиничном номере или на сиденье автомобиля, укрывшись от посторонних взоров, интеллигент сполна отыгрывается за необходимость на людях соответствовать своему статусу человека с богатым внутренним миром, живущего духовными интересами. Порой вполне приличный мужчина, сняв очки и шляпу, может приятно удивить сексуальной раскованностью и изощренностью, поскольку внутренних запретов и непреодолимых предрассудков у интеллигента немного и границы дозволенного весьма эластичны. Главное - преодолеть последствия неправильного воспитания, которые могут сказываться на любовной жизни интеллигента всю жизнь. Дворовые дети, узнающие о размножении в подворотне, быстрее проходят подростковую стадию отношения к сексу, как к чему-то неприличному и похабному, а интеллигентный мальчик тормозится в развитии родителями, из лучших побуждений старающимися оттянуть наступление половой зрелости и отвлечь ребенка музыкальными школами и спортивными секциями, а потом поступлением в институт и аспирантуру. В отличие от пэтэушников, приобретающих первый сексуальный опыт лет в 14, а после армии возвращающихся уже с богатым теоретическим багажом, полученным от старших товарищей, стеснительные очкарики из интеллигентных семей, случается, хранят невинность до 25-ти, потому что им просто некогда. Зато, наконец вырвавшись из-под родительской опеки, пускаются наверстывать упущенное так торопливо и судорожно, что в погоне за недостающим количеством долго не понимают, что в сексе бывает еще и качество. И если им никто не объяснит, могут так никогда и не понять. Парадокс в том, что взрослый, сформировавшийся, дипломированный интеллигент учиться уже не очень любит, а на женщину, которая попробует его учить, может и вовсе обидеться за посягательство на один из его главных комплексов - глубоко затаенную уверенность, что о чем о чем, а о сексе-то, о котором он столько перечитал и передумал, он знает все.