2.

2.

Идея того, что в России может развиваться новая самостоятельная и конкурентоспособная производительная деятельность, отрицается. На страже стабфонда стоит не экономическая логика – ее защищает образ мысли голодранца. И дело не исчерпывается хранителями стабфонда – эту трусливую и хищническую логику можно видеть повсеместно. Кажется, нет такого места, где нельзя было бы встретить голодранца. Случись ли правительственный кризис в соседней стране – голодранцы-журналисты дружно воют "какое имеет право президент покупать сынку дорогие вещи"! Начнись ли выборы – голодранцы-политики и голодранцы-политтехнологи тут как тут, носятся, суля избирателям, которых они мнят такими же, жадными до халявы голодранцами, подачки из бюджета. Откроешь деловые газеты – то голодранцы-прокуроры отнимают очередную компанию у такого же, как они, голодранца-олигарха, то голодранец-олигарх по блату впаривает голодранцам из госкомпании вдесятеро завышенную по цене нефтяную компанию. Даже последний грош, который прячет честный труженик, и тот вырвет жадный голодранец – не наездом, так взяткой, не взяткой, так НДСом, не НДСом, так пошлиной, не пошлиной, так соцналогом, не соцналогом, так налогом на прибыль, не налогом на прибыль, так подоходным, а не подоходным, так налогом на наследство! Да как же мне после этого не сказать, что он подлее вора и злее разбойника!

Впрочем, газетные истории можно прочитать в газетах и без меня, а я расскажу только одну из многих историй, которые наблюдал сам. Жил-был журналист. Работал в газете. Сменился у газеты владелец и погнал журналиста взашей. Погнал за бездарность и бесполезность – наш журналист был непрофессионален, несмотря на немалый стаж, донельзя. Во вверенной его замглавредовскому попечению газете публиковал исключительно написанные суконным языком репортажи, брал интервью у своих друзей на темы, им одним интересные, восторженные рецензии на их же занудные книги да беседы про рокеров, бывших знаменитостями где-то в середине 1980-х годов, а с тех пор вышедших в тираж. Ну, бывает: не нажил человек к середине четвертого десятка профессионализма и принимал свои вкусы за вкусы читателя, отчего и тираж у газеты был для миллионного города ничтожный – двадцати тысяч не набегало. Я бы на месте нового владельца такого горе-труженика пера тоже выгнал.

Журналист возмутился, провозгласил себя жертвой политического произвола: он незадолго до того съездил в Киев и в душе считал себя революционером, хотя в газете это не отражалось никак. Но по-настоящему его обидело совсем не то, что душитель свободы посягнул на его свободу писать о чем вздумается. И даже, кажется, не то, что путинский холуй отказал ему в праве получать за это деньги. А то, что его обидчик при деньгах, а он – нет. Такая несправедливость судьбы возмутила нашего свободолюбца до глубины души, и несчастный мученик политических репрессий – которого, замечу, не сразу выгнали на улицу, а оставили дорабатывать мало что не два месяца – постоянно проговаривался. У нового владельца пиджак дорогой! Новый владелец на шашлыки на вертолете летает!

Да, пиджак дорогой. Да, летает.

Завидуешь, голодранец?