VIII
VIII
В то время когда американские хищники сговаривались относительно захвата шхуны «Роза», последняя продолжала идти приблизительно старым курсом Андрей Павлович все рассчитывал увидеть огни «Крейсерка» и соединиться. Ветер между тем продолжал свежеть. К полуночи уже засвежело настолько, что пришлось зарифить паруса наглухо[64].
Шхуну бросало с волны на волну точно щепку, но тем не менее она держалась спокойно и хорошо, принимая на палубу лишь незначительное количество воды.
Первое время никто нс обратил внимания, что картушка у компаса не меняет своего положения при качке. Плохая жировая лампочка бросала на нее тусклый, мелькавший постоянно, свет, при котором рулевой с трудом различал румб (направление) назначенного командиром курса. Около полуночи, когда окончательно засвежело, Андрей Павлович лично подошел к компасу, чтобы следить за курсом, и очень удивился неестественному спокойствию картушки.
— Компас, кажется, плохо действует, — обратился он к рулевому, покачивая котелок инструмента, чтобы вывести магнитную стрелку из неподвижного состояния.
— Плохо, ваше благородие, — робко проговорил рулевой, точно виноватый. — Что-то неладное с ним приключилось.
Осмотрев внимательно компас, Андрей Павлович, к ужасу своему, убедился в полной порче и негодности путеводного инструмента. Это открытие поразило его как громом, так как более двух уже часов шхуна шла каким-то неопределенным курсом и впереди предстояло болтаться до рассвета в полном неведении относительно местонахождения судна и того курса, которым следовало идти, чтобы избегнуть опасного приближения к негостеприимным берегам Сахалина. Положение шхуны становилось крайне рискованным. Приходилось идти совершенно наугад, не зная ни направления ветра, ни настоящего курса. Андрей Павлович не отходил от руля. Никто не спал: все смотрели вперед, стараясь разглядеть в непроницаемой тьме осенней ночи что-либо подозрительное. Все старались расслышать, среди рева непогоды, шум прибрежных бурунов, чтобы вовремя избегнуть смертельной опасности. Нервы у всех были в страшном напряжении. Слух стал необыкновенно чутким. Глаза, казалось, пронизывали тьму, среди которой лишь мелькали, облитые фосфорическим светом, пенистые вершины водяных наступавших громад, наступавших на шхуну со всех сторон, словно стая хищных зверей на лакомую добычу. Шхуна неслась по взволнованному морю с большою скоростью. Вдруг, около трех часов ночи, раздался страшный треск. Шхуна с полного хода неожиданно выскочила на какой-то каменный риф. Удар был ужасный! Все были сброшены с ног. Мачты сломились и с грохотом упали за борт. Водяные громады со зловещим ревом стали набегать на шхуну со всех сторон, торопясь докончить разрушение судна. Волны, одна больше другой, перекатывались через накренившуюся шхуну и смывали все, что только попадалось в их озверелые, студеные объятья. Наступил хаос, непостижимый умом и недоступный самому живому воображению... Смерть, грозная, страшная смерть царила над шхуной и на время заставила забыть людскую ненависть, злобу и страсти. Все думали только о своем спасении, жаждали вырвать свою жизнь из цепких когтей смерти. Судорожно цепляясь за ничтожнейший выступ, люди старались удержаться на палубе разрушающегося судна, в надежде на возможное спасение, раз удастся сохранить жизнь до рассвета.
К рассвету погода значительно стихла, но крупные волны продолжали еще ходить через шхуну, грозя смыть за борт людей, продолжавших держаться за обломки мачт, люки и обрывки снастей. Вокруг стоял неумолчный шум бурунов, разбивавшихся об острые камни, торчавшие со всех сторон. Берега пока не было видно. С восходом солнца стало еще тише и представилась возможность спустить шлюпки, чудом сохранившиеся на расшатанной палубе шхуны. Андрей Павлович, несмотря на полное физическое изнеможение, продрогший, измокший, сохранил бодрость духа и решил приступить к спасению команды. Внимательно осмотревшись, он увидел под носом шхуны, не более как в версте расстояния, отлогий берег, от которого тянулось в море несколько опасных каменных рифов: на одном из них засела шхуна. На восток, милях в четырех, виднелся грозный мыс Терпения. Таким образом оказалось, что «Роза», болтаясь ночь без компаса и идя наугад, вернулась, обошла Тюлений остров и очутилась в заливе Терпения, из которого накануне утром вышел «Крейсерок» для следования во Владивосток. Шхуна выскочила на каменья у совершенно безлюдного берега, в глубокую осень, когда Охотское море окончательно вымирает. Надеяться на чью-либо помощь было нельзя. Правда, «Крейсерок» наверное станет искать отставшую «Розу», но догадается ли он зайти в залив Терпения, лежащий совершенно в стороне? Этот жгучий вопрос тревожил Андрея Павловича всю ночь, пока он судорожно цеплялся с остальными людьми за шхуну, страшно бившуюся о невидимые каменья. Как только рассвело, Андрей Павлович решил попытаться спустить шлюпки, выбраться на них через буруны к Тюленьему острову и ожидать там помощи.
В крайнем случае он рассчитывал даже зимовать на острове, питаясь, чем Бог пошлет, и скрываясь от стужи в находящемся там доме. Удастся ли прожить долгую зиму при такой обстановке — Андрей Павлович старался об этом не думать: слишком страшно было думать о предстоящих страданиях... Да эти думы, кроме того, были и преждевременны. Впереди предстояла еще более сложная, рискованная и мудреная задача — выбраться безопасно из объятий грозных бурунов, неумолчный рев которых, казалось, потрясал небосклон и приводил в содрогание каменные громады темневшегося вдали мыса Терпения. Эту задачу необходимо было решить без замедления, так как шхуна, рассевшаяся по килю, с развороченной кормой и бортами, не могла долго выдержать могучие напоры волн, постоянно набегавших с какой-то беспощадной настойчивостью.
Едва представилась возможность работать, Андрей Павлович энергичным голосом ободрил свою команду, а также хищников-американцев, забывших на время свой разбойничий замысел перерезать русских матросов. После долгих трудов удалось наконец спустить одну шлюпку, но ее моментально залило волнами и разбило о каменья. Андрей Павлович не унывал и тотчас же приступил к спуску крепкого китобойного вельбота, на который он особенно рассчитывал. Пользуясь временным затишьем, вельбот спустили благополучно: но, как только он оказался на воде, американцы, видимо заранее сговорившись, стремительно бросились в шлюпку и овладели ею. Их хищнические инстинкты проявились в настоящем случае в полной мере. С ножами в руках они взяли вельбот с боя и тотчас же оттолкнулись от шхуны, оставя на произвол судьбы остальных. Из матросов успел вскочить в шлюпку только один Кряжев, но озверевшие хищники немедленно выбросили его за борт, предварительно исполосовав его ножами. Кряжев, не вскрикнув, пошел ко дну.
— Ваше благородие, и Трапезникова также зарезали! — крикнул возмущенный Корсунцев, указывая на матроса, бессильно опустившегося на палубу.
Андрей Павлович, донельзя потрясенный хищническим нападением американцев, безнадежно махнул рукой и проговорил упавшим голосом:
— Все равно... всем помирать.
Но эта душевная слабость была минутная. Едва успели американцы выйти на захваченном вельботе из бурунов на морской простор, Андрея Павловича охватила новая жажда к жизни и жгучее, страстное желание спасти от смерти хотя оставшихся четырех человек, вверенных его попечению и чести. Мысль об исполнении своего долга дала нервной системе командира магический толчок. Он мгновенно ободрился; в лице появилась непреклонная решимость; глаза заблистали смелостью и отвагой; в звучном, сильном голосе ощущалась изумительная энергия. Вместе с командиром ободрились и четверо несчастных страдальцев, висевших на волоске от смерти в течение многих ужасных часов, не поддающихся описаний. Руководимые командиром, матросы начали спускать на воду последнюю небольшую шлюпку, забыв страшную усталость и душевную слабость. Работал даже раненый Трапезников, кое-как перевязавший при помощи Корсунцева свою глубокую рану на шее.
После долгих усилий шлюпка уже была почти на воде; но в этот момент налетел на шхуну громадный, рокочущий вал, смыл шлюпку за борт и перевернул ее вверх килем. Последняя надежда на спасение исчезла; но Андрей Павлович, вдохновляемый той же упорной мыслью об исполнении своего долга до последней минуты жизни, не склонился под этим жестоким ударом грозной стихии и вновь стал изыскивать средства для спасения людей. Наскоро собрав кое-какие обломки, командир приказал связать из них небольшой плот и спустить его на воду. Трудная задача эта была выполнена после неимоверных трудов и чудес ловкости. Плот, прочно прихваченный к остову шхуны крепкими, надежными концами (веревками), колыхался у борта, постоянно поддаваемый ввысь налетавшими волнами. Оставалось только сесть на него и отдаться на произвол бурунов... Оставалось выполнить нечто невозможное даже для патентованного акробата: спуститься на крохотный плот, сделавшийся игрушкой водяных громад, то поднимавших его на недосягаемую высоту, то стремительно бросавших в глубокую пропасть... Никто не решался искать призрачного спасения на плоту, хотя в течение истекших двух часов, потраченных на устройство этого плота, все рассчитывали избегнуть на нем злой смерти. Укрепляемые надеждою, с лихорадочною энергиею и поспешностью связывали обломки в одно целое и, когда все было готово, увидели, что работали напрасно, что создали не орудие спасения, а нечто подобное плахе... Андрей Павлович, видя нерешительность команды, пожелал показать пример, взялся за веревку и начал спускаться на плот, сохраняя полное самообладание. Команда стала с трепетом следить за каждым его движением, моля Бога свершить чудо... Несколько секунд казалось, что Андрею Павловичу удастся выполнить свое смелое намерение; но неожиданно налетевшая крупная волна мгновенно разрушила все надежды. Водяная громада разом накрыла всю шхуну, сбросила с ног матросов и одновременно смыла за борт командира. Когда, ошеломленные ударом волны, матросы поднялись на ноги, то увидели вблизи от шхуны своего несчастного командира, беспомощно боровшегося с бурунами. Борьба была краткая, но ужасная. Волны несколько раз приподняли Андрея Павловича и наконец с размаху ударили об острые каменья. Все видели, как голова отделилась от туловища, словно отсеченная топором, и... обезображенный, измолотый о каменья труп пошел ко дну.
Устрашенные поразительной картиной смерти своего обожаемого командира, матросы не решились уже воспользоваться плотом, но рассудили лучше остаться на шхуне и ждать, когда ее разобьет совсем. Они надеялись спастись при этом на каком-нибудь крупном обломке палубы или борта.
Между тем ветер, на время стихнувший, начал опять свежеть. Громадные волны стали налетать на шхуну с большею яростью, словно торопясь поглотить четырех изможденных страдальцев, судорожно прильнувших к обезображенному остову судна. Волны чаще и чаще начинают ходить через шхуну. Буруны ревели с каким-то демонским ожесточением, сердито пенясь вокруг подводных камней и вздымаясь зловещими фонтанами при каждом ударе о надводные кекуры, приходя в бешенство от невозможности сбросить эти скалистые громады в море и превратить их в прах... Прошло еще несколько мучительных часов. Солнце уже успело перейти полуденный меридиан и стало медленно склоняться к западу. Волны разрушали шхуну все больше и больше. Еще несколько могучих усилий со стороны водяных громад — и, наконец, свершилось то, что должно было, рано или поздно, свершиться: судно потерпело полное крушение. Днище снесло на глубину и затопило окончательно. Часть разбитой палубы отделилась от корпуса и образовала случайный плот, на котором искали спасения трое: Корсунцев, матрос Зеленкин и раненый Трапезников. Четвертый страдалец бесследно погиб в момент разрушения шхуны...
Обломок палубы, подхваченный грозными бурунами, стал крутиться среди камней, точно в водовороте. Измученные горемыки держались на обломке с большим трудом, судорожно цепляясь окровавленными ногтями за каждый ничтожнейший выступ. Особенно тяжело было несчастному Трапезникову, медленно истекавшему кровью. Силы его быстро угасали... Наконец он не выдержал и с мольбой простонал:
— Братцы, привяжите... Невмоготу держаться...
Товарищи, несмотря на полное свое изнеможение, тотчас же отозвались на мольбу страдальца. С нечеловеческими усилиями подтащили они его к сохранившемуся обуху, к которому и привязали кое-какими обрывками веревок, случайно попавшими под руку. К сожалению, их самоотверженная работа не имела значения: Трапезников вскоре умер, не испустив ни одного стона, ни одной жалобы на злосчастную судьбу. Он угас, как мученик, покорный воле Божией... Между тем обломок несло все ближе и ближе к берегу. Необыкновенно счастливо миновал он там и здесь торчавшие каменья, вокруг которых буруны бушевали с адским ревом, подобным реву каких-то сказочных чудовищ. Море, беспощадное и грозное, продолжало неистовствовать сильней и сильней, точно досадуя, что последние жертвы начинают ускользать из его мертвенных объятий... Солнце стало уже заходить, бросая на скалистый берег Сахалина кровавый отблеск. Подобным же отблеском было охвачено полнеба; казалось, оно было совершенно залито кровью, словно неведомые духи праздновали в пространстве жестокую тризну... Вот последнее солнечные лучи скользнули по белевшему вдали парусу... Парус ближе и ближе, все растет и растет... Показался уже знакомый корпус «Крейсерка»... Шхуна неслась попутным ветром прямо в залив Терпения, видимо кого-то отыскивая... Так, по крайней мере, казалось двум страдальцам, продолжавшим колыхаться на своем утлом обломке. В их сердцах вдруг зародилась жгучая надежда на близкое спасение. Они стали кричать, стараясь перекричать неумолчный рев бурунов, махать сорванными с тела рубахами, думая привлечь внимание «Крейсерка»... Напрасно!.. Шхуна, не замечая среди крупных волн погибающих, прошла слишком далеко и вскоре исчезла на горизонте. Надеждам страдальцев был нанесен последний тяжкий удар. Изможденные физически, истомленные душевно, они безмолвно склонились к обломку... Крупные слезы отчаяния полились из их воспаленных глаз и смешались с соленой водой бушующего моря... В этот момент плот нанесло на гряду камней с такой всесокрушающей силой, что он разлетелся, вдребезги. Все — вода, дерево и люди — смешались в каком-то адском хаосе... Через минуту на поверхности моря появился человек... Это был Корсунцев, чудом избегший смерти. Его несло прямо на отлогий берег, видневшийся всего в нескольких саженях...