ЛЕФОРТОВО

ЛЕФОРТОВО

Когда везли в «Лефортово» от Дома Советов, я уснул. Сидящий сзади меня Хасбулатов все время толкал в спину и шептал: «Альберт, не спи, тебя на камеру снимают!» Проснувшись, пробормотал: «Меня давно уже сняли», - и снова уснул.

Проспал в одиночке все первые сутки с перерывом на допрос. Оказывается, есть такая должность - прокурор по надзору - когда человеку до пенсии надо дожить или когда надо избавиться от неумехи, то создают такую штатную единицу. Так вот этот прокурор по надзору, заполняя анкету (фамилия, имя, отчество, родные и т. д.), по привычке спросил меня о партийности. Так же машинально и я ответил: «Член ЦК КПРФ». У прокурора очки упали.

- А вам не страшно?

- А чего тут бояться, я уже в тюрьме.

//__ * * * __//

Первый допрос. Руки за спиной. По длинным переходам и лестницам каземата.

Иду с удовольствием:

1) это прогулка, а не сидение;

2) это общение с другими людьми;

3) это небо в окошке следователя.

Следователь Генпрокуратуры по особо важным делам («важняк») Прошкин Леонид Георгиевич. Заполнение анкеты. Тоже удивился, что не скрываю свою принадлежность к КПРФ. Оказалось, что из участвовавших в восстании членов ЦК партии я в тюрьме - единственный. Так мне и надо!

Сообщает мне следователь, что он прикомандирован сюда из Генпрокуратуры, что видел меня в работе на Кавказе, когда я разнимал там два народа, что относится ко мне с уважением. Спрашивает, контактировал ли я ранее с юристами. Нет. Готов ли я отвечать на вопросы? Да, но в присутствии адвоката. Разозлился: «А говорите, что не знакомы с Кодексом». Адвоката жена нашла в Коллегии адвокатов Московской области. Городские адвокаты отказались. Один из знаменитых юристов предлагал свои услуги бесплатно. Предупредили: доведет до процесса и продаст.

Мне повезло. Помогать мне взялся молодой в то время адвокат из Клинской коллегии Сай Валерий Васильевич. Напористый, честный, не жадный, русский. Он был для меня лучше, чем все знаменитости. Он переживал за меня, как родной, делал все - яне успевал переписывать и подписывать его бумаги. Он добивался у прокурора и следователя посещения. Как-то пришел в Лефортово и тихо спрашивает: «Альберт Михайлович, «Комсомольская правда» желает получить оценку ее работы». Отвечаю: «Подлецы, но талантливые.» За это редакция бесплатно снабжала моего адвоката газетами для передачи в Лефортово. Позже стал приносить мне охапку газет, которые потом просила читать и охрана. Яблоко, вынутое из кармана адвоката, было вкуснее любых заморских фруктов. Оно было от души.

Второго адвоката я даже не запомнил. Я ему не доверял. У моих коллег по санаторию «Лефортово» были другие защитники (список привожу по данным Интернета):

Руцкой А.В. - Иванов Юрий Павлович

Баранников В.П. - Штейнберг Дмитрий Давидович

Дунаев А.Ф. - Боровков Андрей, Маров Михаил

Хасбулатов Р.И. - Фомичев Владимир Андреевич

Константинов И.В. - Беляев

Анпилов В.И. - Львова Елена Юлиановна

Ачалов - Шуранкин, Маров Михаил

Адвокат Сай на свидании удивлялся: «Что у вас за товарищи такие?» Дело в том, что, когда он обратился к их адвокатам с предложениями о совместных действиях, те отвечали вежливо: «Нет, спасибо. Ваш подопечный - уголовник, а наши - политические. Так Сай в конце концов не вытерпел: «Мой - политический уголовник!»

Ну да хрен с ними. А Саю - спасибо!

//-- * * * --//

Первая неделя в одиночке. Молчаливые прапорщики-надзиратели, постоянное чувство, что в «волчке» двери глаз. Физически ощущаешь его. Железная кровать без сетки, закрепленная табуретка, окно из непрозрачных стеклоблоков. Какой-то ящик над дверью. Наверное, для контроля. Отсыпался. Через три дня прапорщик спросил, почему не слушаю радио, и включил ящик над дверью. Лучше бы не включал. Все СМИ орали о предотвращенной гражданской войне, о мудрости Ельцина, о банде Макашова. Картавый Филатов требовал расстрела защитников парламента. Послушал и плюнул. Полнейшее опустошение.

Первую неделю отсыпался днем и ночью. Все время хотелось спать. Когда только привели в камеру, разделся, залез под одеяло. Сразу распахнулась дверь: «Подъем, спать днем нельзя!» Оказывается, лежать можно, но не раздеваясь. Что я и сделал. И уснул.

//__ * * * __//

Леонид Георгиевич все понимал, все знал. На допросах часто говорил: «Ну а теперь не для протокола» и откладывал ручку. Конечно, рядом где-то писал диктофон.

Рассказывал смешные или страшные истории из своей практики.

Поскольку показаний я практически не давал, в сердцах однажды бросил:

- Если бы вас, генерал, судить по американским законам, по совокупности, - то вы бы получили лет сто тюрьмы.

Иногда меня от долгого молчания в камере прорывало, пытался настаивать на том, чтобы следствие вели и по стороне Ельцина. Говорил, что показания по делу об «организации общественных беспорядков» я не буду давать до тех пор, пока не будет возбуждено дело по факту «насильственного свержения конституционного строя» в отношении лиц, успешно его осуществивших. Размахивал Уголовным кодексом РСФСР - статьи № 13,14 (пока был в Лефортове, выучил и УК, и УПК. Жаль, поменяли сейчас «демократы» все статьи, приходится заново читать).

Статья 13. Необходимая оборона.

«Не является преступлением действие, хотя и подпадающее под признаки деяния, предусмотренного Особенной частью настоящего Кодекса, но совершенное в состоянии необходимой обороны, то есть при защите интересов Советского государства, общественных интересов, личности или прав обороняющегося или другого лица от общественно опасного посягательства путем причинения посягающему вреда, если при этом не было допущено превышения пределов необходимой обороны.

Превышением пределов необходимой обороны признается явное несоответствие защиты характеру и опасности посягательства».

Статья 14. Крайняя необходимость.

«Не является преступлением действие, хотя и подпадающее под признаки деяния, предусмотренного Особенной частью настоящего Кодекса, но совершенное в состоянии крайней необходимости, то есть для устранения опасности, угрожающей интересам Советского государства, общественным интересам, личности или правам данного лица или других граждан, если эта опасность при данных обстоятельствах не могла быть устранена другими средствами и если причиненный вред является менее значительным, чем предотвращенный вред».

«Важняк» слушал и затем спрашивал:

- Ну, а зачем вы пытались захватывать пункт управления, ближнюю дачу Сталина?

- Какой это пункт управления? Это погреб для засолки огурцов. А на даче Сталина в Кунцеве я давно мечтал побывать. Перед этой личностью преклоняюсь - был на его дачах в Тбилиси, был в Сухуми. Великий человек - и во всем, в том числе и в скромности жилья.

А однажды такой вопрос:

- Альберт Михайлович, вы не знаете, где 500 автоматов?

Оказывается, по приказу Гайдара у здания Моссовета вечером, кажется 2 октября, со склада МЧС было роздано москвичам-демократам 2500 автоматов. Оружие раздавали с машин без учета. В результате 500 из них назад не вернулось. Вот о них-то и спрашивал оперативник. Почему меня? Спрашивать-то надо с Гайдара и его К°? Где эти 500 стволов сейчас гуляют? В кого стреляют?

- Ну а зачем вы подписывали документы за Ачалова? И что ни подпись, то статья. Что, у Ачалова нога болела?

- Так я же был первый замминистра обороны.

- А вот и не первый, а простой заместитель.

Надо же, и здесь меня обошли. Интересно, для кого должность первого зама берегли? Для того, кто дома сидел?

//-- Сокамерники --//

Открывается дверь. Входят два-три прапорщика: «С вещами на выход!» Смены камер и сокамерников проходили по какой-то системе.

Первым «соседом» оказался полковник из управления МВД. Еще при советской власти украл 900 тысяч рублей (деньги 1990 года). Родом из Житомира. Жена его приносила передачи редко. Видно, мстила за измену и деньги. Сидеть с ним было тяжело. Паек в Лефортове солдатский, то есть сытный. Сосед съедал все за несколько минут. Хлеб бросал в туалет. На мое замечание спросил: «А вы, генерал, видно, из крестьян?» Я оставшиеся куски возвращал при раздаче пищи.

В нижней трети двери камеры есть форточка, через которую подается миска. Толи по соображениям безопасности, то ли чтобы унизить заключенного, но, если хочешь получить еду, надо низко наклоняться. При желании можно увидеть и лицо за дверью. Первую неделю по лицам выдававших еду прапорщиков было видно, что они считают меня опасным преступником. С ненавистью смотрели, зло. Видно, сильно радио с «тельавиденьем» поработали. Но ведь и правдивая информация о происшедшем тоже со временем расходилась - слухами земля полнится. Так что позже я смог наблюдать отрезвление. По взгляду, по жесту, по нескольким случайным словам я видел в тюремщиках сомнение, а после - и уважение. Достаточно скоро стал «авторитетом», хотя никаких усилий к этому и не прикладывал.

Веселая полная женщина-прапорщик, раздававшая пищу, как-то говорит мне: «Альберт Михайлович, подайте мне ваши мисочку с кружечкой» - и выдает мне взамен эмалированную посуду и кружку с цветочками. Сосед полковник с обидой:

- А с чего это вам такие почести?

- Потому что я - генерал - пострадал за народ, а вы, полковник, - за деньги.

Обиделся. Дали ему в конце концов восемь лет, а новым моим соседом по камере стал майор из охраны Шереметьева-2. Хороший парень, доброе лицо, воспитанный. Но как сейчас все в добытчиков превратились, так и он не удержался - не смог отказаться от шальных денег и попался.

По ночам в тюрьме много разговоров.

//-- * * * --//

Да, в тюрьме чувства обостряются как нигде. Одна-две фразы, услышанные по дороге из камеры на допрос, одна реплика конвоира, когда ведут на прогулку, - и вот уже удивляешь адвоката, пришедшего на свидание, своим анализом обстановки на воле.

Каким-то образом мы узнали, что будет комиссия Красного Креста. И правда - входят как-то в сопровождении представителей СИЗО двое мужчин и переводчица.

- Мы из Красного Креста, какие у вас будут жалобы?

Один, я слышу, на французском говорит с переводчицей, другой на немецком (в Швейцарии и тот и другой - государственные языки). Отвечаю немцу:

- Да, у меня есть жалоба на президента России: Er ist Verruckt (Он сумасшедший).

Немец встрепенулся. Между собой они переговорили и мне:

- Нет, мы по другому поводу спрашиваем. Как с вами обращаются?.. Что вы сегодня ели на завтрак?

Ответил, что картофель и селедку, а переводчица, вижу, второе слово перевести не может, так я, неожиданно вспоминая и то, что не знал будто бы, отвечаю на все том же немецком:

- Мы ели селедку, но у меня жалоба не на это, а на президента. Er is Verruckt!

Они свое гнут: бьют ли нас, применяют ли пытки? К большой радости руководства СИЗО отвечал, что ничего этого нет.

Немец, я видел, уходил из нашей камеры под большим впечатлением от встречи.

//__ * * * __//

Ни одна партия, ни одно общественное движение на выборы в декабре 93го года в Государственную Думу не догадались, не захотели или испугались включить узников Матросской Тишины и Лефортова в списки своих кандидатов. Слабо?.. Как бы чего не вышло!

Только один Жирик со своим военным еврейским оркестриком побывал у стен Матросской Тишины и набрал в результате наибольшее количество голосов.

//__ * * * __//

В камере, как правило, три койки. Одна до сих пор пустовала. Вдруг с шумом открывается дверь, вводят третьего. С ним на тележке матрац и два десятка книг. Словари, книги на немецком, французском, вьетнамском. Вьетнамец Вьет Кын, по-русски - Коля (прапорщики звали его «Вьет Кинг», хотя он маленький, скромный, тихий).

С вьетнамцем у меня сложились прекрасные отношения. Он окончил в Ханое институт международных отношений, а потом занялся бизнесом, сновал туда-обратно с разными товарами. За решетку привела случайность: при погрузке в аэропорту его контейнер уронили и оттуда посыпались контрабандные утюги, лекарства. В камере переводил Ремарка с немецкого на вьетнамский, то есть с подлинника, изредка сравнивая с русским переводом. Интересный собеседник. В джунглях за всю жизнь был всего один раз, когда школьником возили на экскурсию. На воле ждала его супруга - красивая вьетнамка, чертами лица похожая скорее на европейку (показывал фото).

Вьетнамца сменил студент-химик. На школьных приборах добывал с дружками синтетический наркотик. Паренек жадный, эгоистичный, ел общее, сам делиться не любил. Поклонник японского шарлатана Асахары. Сидя на койке, медитировал с закрытыми глазами, чем вызывал у майора страстное желание щелкнуть его по носу. Еле отговорил - любые искренние убеждения уважать надо. У всех других сокамерников были образки Спасителя или Богородицы.

Новый год встретили «с музыкой».

В 23.30 к нам в камеру вошел начальник следственного изолятора Растворов - умный, опытный мужик, старый чекист. Поздравил с наступающим 94-м годом, пожелал скорейшего освобождения. Сквозь тяжелые стены каземата глухо слышался шум собравшегося у стен Лефортова народа. Крики складываются в слова. требуют свободы. Кому? Нам? Мне? (это не какой-то там пикет за Ходорковского).

Потом узнал, что там же, на улице, с «Трудовой Россией» встречала Новый год жена.

//__ * * * __//

Более сотни следователей собрали из всех областей страны. Результат - 130 томов уголовного дела. Который раз прихожу на очередной вызов.

Предложат стакан чая. Следователь спросит:

- Альберт Михайлович, будете говорить или как обычно?

- Как обычно.

- Ну тогда посидите. Газеты можете полистать.

И возвращается к беседе с коллегами. Говорят об Архангельске, о Ростове, Оренбурге, откуда их вызвали в командировку и где денег им не платят.

Написал, наконец, «важняк» в конце 130-го тома: «Виноваты обе стороны». Получил генерала и уволился. Ушел из прокуратуры в адвокаты. Там больше платят и вообще чище. До сих пор по праздникам звонит, поздравляет.

Ежегодно по капле бывший следователь выдает в газеты очередную порцию правды о событиях 93-го года. И на том спасибо!

Юридически власть Ельцина с нами, посаженными в Лефортово, ничего не могла сделать. На нашей стороне были: Конституция страны, Воинская присяга, Уголовный кодекс того времени и общественное мнение всего Советского Союза.

Вот почему нас не расстреляли, как требовал того Сергей Филатов, первый помощник ЕБН.

«Амнистировали». Не нас они амнистировали, а в первую очередь себя.

«На определенном этапе встал бы вопрос о привлечении к уголовной ответственности и людей с президентской стороны», - написал потом Прошкин.

Надо отдать должное Руцкому. На допросах в Лефортове он не отрицал, что отдал приказ взять мэрию и Останкино. Правда, автомат у него был в смазке .

Хасбулатов на допросе в Лефортове сказал, что никого никуда не посылал и ничего не знал.

И еще цитата - из интервью бывшего тогда генпрокурором Алексея Казанника: «Следователи мне докладывали, что в Лефортове произошли изменения личности практически у всех. А Руцкой, так мне говорили, даже перестал узнавать людей. И фразы у него состояли почти из одних матов. Полностью сохранил твердость характера лишь Макашов. Когда Макашов расписался под постановлением об амнистии и услышал, что свободен, он заявил, что не торопится и не уйдет без генеральской формы. И вышел из тюрьмы в генеральском мундире».

Так оно и было. 25 февраля меня в последний раз под конвоем провели по коридорам тюрьмы к выходу. Снаружи две «Волги», жена, друзья. Через 15 часов я был уже в Самаре (где и оставался весь следующий год).

//-- Заметки в Лефортове --//

«Как вернуть государство народу?

Власть добровольно никто не отдаст. Власть надо брать:

1. Через выборы. Негры в ЮАР избрали своего Манделу. Неужели мы хуже?

2. Готовиться к борьбе любыми средствами. Народ имеет право.

Вражеские голоса продолжают обзывать народ в мэрии и Останкино бандами Макашова. Так же фашисты называли партизан в годы Отечественной войны - бандами. Горжусь, что был вместе с восставшим народом. Народ имеет право на восстание, если его правители предпринимают антинародные действия».

Почти что год, как в шутку обещал, когда меня уволили, прозанимался «кролиководством и пчеловодством». Сил набирался, работал руками на земле. Помогал жене с посадками, дачу отделывал: соседи клены неподалеку срубили - так не пропадать же.

Свободное от работы время посвящал прогулкам по лесу. Охоту люблю, но больше - именно бродить, как Тургенев. Для меня главное - общение с природой, а не факт того, что я кого-то подстрелил. Перечитал тогда все самое любимое в своей домашней библиотеке: «деревенщиков» Распутина, Белова, Личутина. Это всегда находило отклик в душе. Но сказать, что эти авторы меня, когда впервые их открыл, чем-то поразили, едва ли могу. Я ведь в деревне рос, все это знакомо, через себя пропущено. На особое место ставлю Шолохова и Леонова.

А Астафьев и Василь Быков для меня как литераторы перестали существовать. Брезгливость вызывает, когда люди вдруг сбрасывают с себя человеческую, гражданскую, национальную «шкуру», в которой проходили полвека. Это патология какая-то.

Совершенно не читаю детективов - пустая трата времени. А его ведь никогда не хватает. Периодика, служебная информация отнимают большую часть дня. Читать ведь надо и врагов, начиная с разноцветных «Известий» до «Московского комсомольца». Оставляю все, что обо мне пишут эти бумажки, - их брань будет мне памятником. Раз лаются, значит, генерал Макашов прав! Всегда читал и читаю поныне «Советскую Россию», «День» («Завтра»), выборочно «Правду», приходит ко мне и «Трудовая Самара».

С годами, особенно в трудный час, осознаешь и истинную ценность печатного слова, выдержавшего проверку веками. Я говорю о Евангелии, Коране. Это вековые учебники для человечества. Мы все пока ходим в нерадивых учениках. Для того чтобы все это в полной мере понимать, нужно знать историю Древнего Рима, Египта, Византии, Иудеи, времен Иисуса Христа.

//-- * * * --//

Когда меня спрашивают, почувствовал ли я восстановление справедливости, когда меня избрали в Думу, отвечаю, что не о себе думал, вело и не давало покоя другое. Я шел в федеральную политику с огромным желанием изменить слепленную в угоду Ельцину Конституцию, убрать от власти одного человека. Один человек у власти - плохо, слишком дорого приходится в таком случае платить, если врагам России удается протолкнуть на это место своего, агента влияния. А он там и без того был, этот агент, умывший всю страну кровью. Вот я и пошел на выборы.

//__ * * * __//

Выборы во II Государственную Думу выиграли за меня враждебно настроенные местные власти и СМИ. Узнав, что генерал Макашов подал заявление, они организовали по всем областным каналам телевидения и радио, во всех газетах такую травлю, что избиратель окончательно уверился: «Если так брешут на генерала все чиновники, банкиры, сионисты, то он наш!» Каждый день по телевизору крутили съемки октябрьских событий. Лучшей рекламы мне и не нужно было.

За свою роль в восстании 93-го от власти я получил тюрьму, а от народа -мандат депутата Госдумы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.