Л. Троцкий. РУМЫНО-БОЛГАРСКИЕ ОТНОШЕНИЯ

Л. Троцкий. РУМЫНО-БОЛГАРСКИЕ ОТНОШЕНИЯ

Итак, Румыния увеличила свою территорию на 7.500 кв. километров. Какие выгоды несет ей это приращение?

На этот вопрос в румынской политической литературе дан был исчерпывающий ответ, еще до начала открытой мобилизации, в памфлете виднейшего румынского писателя К. Доброджану-Гереа: «Conflictul Romino-Bulgari». Я не вижу лучшего способа ввести русского читателя в самое существо вопроса, как изложить содержание этой небольшой брошюры, болгарский перевод которой успел выйти в Силистрии незадолго до оккупации этого города румынскими войсками.

В тоне спокойного «сократического» исследования, лишь временами прерываемого вспышками гневной иронии, автор разбирает один за другим все аргументы «патриотических» партий и их прессы в пользу насильственного захвата части болгарской территории. Сперва выдвинули идею компенсации за нейтралитет Румынии во время болгаро-турецкой войны, т.-е. идею ориентального «бакшиша», выраженную в европейских дипломатических терминах. Так как, однако, «нейтральной» оставалась вся Европа и так как Румыния издавна гордилась ролью бескорыстного европейского стража у ворот Балканского полуострова, то требование «на водку» по случаю румынской нейтральности принимало слишком соблазнительный характер. Бухарестское правительство само уразумело это и дало прессе понять через свои официозы, что нужно искать других аргументов. Тогда пустили в оборот новый лозунг, который точнее всего можно назвать сентиментально-хищническим. Болгарии предписывалась несколько запоздалая обязанность выразить свою территориальную признательность за те материальные и моральные услуги, какие ей оказала Румыния в эпоху сложения Болгарии в самостоятельное государство. Признательность, что и говорить, – качество прекрасное, но беда в том, что сувениры, в виде населенных территорий, означали бы восстановление крепостного права в международных отношениях. Во что превратилась бы в самом деле карта Европы, если бы правящие стали выражать друг другу свою признательность живыми частями национального и государственного целого? Снова вступились в дело официозы и разъяснили, что необходимо придумать что-либо более умное.

Аргументы от национальных интересов, игравшие такую большую и в известных пределах законную роль в первой балканской войне, оставались для Румынии совершенно недоступными: более того, они целиком поворачивались против нее; в том четыреугольнике, который она захватила, на триста с лишним тысяч населения приходится полтораста тысяч болгар и всего-навсего тысяч восемь румын. Таким образом, румынские политики пришли постепенно, применяя метод исключения, к аргументам чисто-стратегического характера. Ход их суждений оказался приблизительно таков: перед войной Болгария говорила лишь об освобождении собратьев от турецкого ига, а кончила тем, что увеличила свою территорию и свое население на 50 %. Само по себе это увеличение Болгарии нас нисколько бы не задевало, если бы между нами не стоял ребром вопрос о Добрудже. Болгарские политики смотрели и смотрят на Добруджу как на незаконно отнятое у них достояние, которое они должны вернуть себе, как только окажутся для этого достаточно сильными. Между тем, для нас (для Румынии) Добруджа не просто провинция, а наш единственный свободный выход на море, наши торгово-промышленные легкие, без которых всему хозяйственному организму страны грозит неминуемая гибель. Чтоб обеспечить за собою Добруджу против возросшей и усилившейся Болгарии, нам необходимо во что бы то ни стало урегулировать нашу южную границу.

Совершенно неоспоримо, – говорит Гереа по поводу этой аргументации, – что Добруджа имеет для Румынии жизненное значение. Но столь же неоспоримо, что Болгария не захочет и не сможет покуситься на Добруджу. Правда, Болгария увеличила свою территорию на 50 % (брошюра писалась до разгрома Болгарии). Но это увеличение куплено ценою беспримерного обескровления и истощения страны. Должно пройти не менее двадцати лет, прежде чем Болгария оправится настолько, чтобы снова встать на путь активной внешней политики. Совершенно бессмысленно в таком случае портить отношения с Болгарией, вызывать в ней жажду реванша и порождать реальные опасности во имя устранения эвентуальной опасности, которая могла бы возникнуть только через десятилетия.

Но и эта эвентуальная опасность есть чистейший призрак. Ни через двадцать, ни через тридцать лет Болгария не протянет своих рук к Добрудже. В этой провинции 400 тысяч душ населения, из них всего 50 тысяч болгар. Через двадцать лет болгары будут представлять совершенно незначительную часть населения Добруджи. А в то же время Болгария из гомогенного в национальном отношении государства превратится в гетерогенное: она включит в свои новые пределы турок, албанцев, греков, румын и евреев. В качестве земледельческой страны со слабо развитой городской культурой, Болгария располагает ничтожной ассимиляционной силой. Компактное инородческое население, насильственно включенное в пределы новой Болгарии, будет, естественно, тяготеть к соответственным соседним державам: греки – к Греции, турки – к Турции и т. д. Балканская война оставит, в качестве своего наследства, чрезвычайное обострение национальной вражды как в межгосударственных балканских отношениях, так и внутри самой Болгарии. Территориальное увеличение Болгарии станет, таким образом, причиной ее государственного ослабления. При этих условиях война с Румынией из-за провинции, с потерей которой Румыния не может примириться, поставила бы на карту самое существование Болгарии как самостоятельного государства. Мало этого. Присоединив к своему государственному организму Добруджу, в качестве горба, Болгария оказалась бы в непосредственном соседстве с Россией. Но уж чего-чего, а этого соседства все болгарские партии, даже самые русофильские, боятся, как огня, ибо славянобратские чувства, как показывает хотя бы историческая судьба Польши и Украины, лучше всего поддерживаются на расстоянии. Успехи, которые сделала Болгария за десятилетия своего государственного существования, в значительной мере обязаны тому обстоятельству, что от России ее отделяла Румыния, от Австрии – Сербия. Разрушать это свое международное положение значило бы для Болгарии делать шаг по пути государственного самоубийства. Опасность была бы тем более грозной, что к России Болгария примыкала бы насильственно-покоренной провинцией, население которой, – на 4/5 румынское, – сильнее тяготело бы даже к соседней Бессарабии, чем к чуждой ему Болгарии. Газеты сообщали в свое время, будто Данев сказал румынским министрам: «Не хотим Добруджи, хоть бы вы ее нам даром предложили!». Если Данев действительно произнес эти слова, то он – в виде исключения – в этом случае совершенно правильно формулировал действительные интересы своей страны.

Болгарская опасность в вопросе о Добрудже есть нелепый миф. Но примем на минуту мысль, что такая опасность существует. Очевидно в таком случае, что судьба Добруджи зависит от соотношения сил Румынии и Болгарии. В чем преимущества Болгарии? В ее более демократическом строе и, главное, в ее свободном крестьянстве. Противопоставить ей сильную Румынию можно не захватом незначительного, в конце концов, куска болгарской территории, а поднятием производственных сил страны ее политической демократизацией, раскрепощением крестьянства и, в частности, разумной колонизационной политикой в пограничной с Болгарией Добрудже. Принудительный выкуп добруджанских латифундий и передача их мелкими участками голодающим румынским крестьянам сделали бы Румынию по этой границе совершенно неприступной. Нелепо думать, будто эти меры могут быть в какой бы то ни было степени заменены злосчастной «ректификацией» границы. Ибо какие такие великие стратегические преимущества дает Румынии захваченный ею в благоприятную минуту четыреугольник? Ответа на этот вопрос не дали до сих пор самые крайние энтузиасты политики захвата. Наоборот, выдающийся румынский военный авторитет, генерал Илиеску, прямо заявил, что если нельзя совершенно отрицать стратегического значения «ректификации», то прямо-таки смешно преувеличивать ее значение. И мы слышим со стороны руководящих кругов, что обладание Силистрией имеет для Румынии в ее отношениях к Болгарии не столько стратегическое, сколько… символическое значение. Гереа обрушивается своим сарказмом на правящих дилетантов, которые, руководствуясь в важнейших вопросах государственного существования дешевыми позаимствованиями из области литературных течений, делают политику классическую, романтическую, символическую или декадентскую, но не умеют сделать разумную политику.

Румыния до сего времени{43} – по каким причинам, все равно – не вела политики захвата. Наоборот, она сама была жертвой такой политики.

В мартирологе насильственно расщепленных наций Румыния стоит на третьем месте, после Польши и Сербии. В Бессарабии, с одной стороны, Трансильвании и Буковине, с другой, живет почти половина румынской нации.

Стиснутая между двух колоссов: Россией и Австро-Венгрией, Румыния, разумеется, и думать не может об экспансивной, наступательной национальной политике. Повинуясь категорическому императиву своего международного положения, она, несмотря на аппетиты своих правящих клик, вела до настоящего времени единственно здоровую для нее государственно-оборонительную политику. Балканская война, которая не столько нарушила государственное равновесие на полуострове, сколько равновесие в некоторых «руководящих» черепах, выбила румынское правительство из старой колеи. Но свою завоевательную энергию оно направило не по национальной линии – против России или Австро-Венгрии, что было бы безумным донкихотством, а по… «символической» линии – против обескровленной Болгарии, в чем нет, конечно, донкихотства, а есть одна лишь преступная глупость. На этом новом для нее пути она начинает с того, что включает в свой состав чужеродное тело: провинцию с преобладающим болгарским населением. Болгары Добруджи перешли к Румынии непосредственно из-под турецкого ига. Этот переход был для них освобождением. Совсем другое дело – болгары захваченного четыреугольника: они 35 лет прожили в своем национальном государстве и активно участвовали в его судьбах чрез посредство всеобщего голосования. Они принесли огромные жертвы для дела освобождения Македонии, как они его понимали. А в результате их самих, точно баранов, гонят из одного загона в другой, к новому хозяину, которому они нужны для какой-то «ректификации». В навязанное им отечество они принесут только чувства злобы и ненависти, и в то же время к ним перейдет, без сомнения, политическое руководство болгарским населением Добруджи. Злополучная «ректификация» не только обострит до крайности румыно-болгарские отношения, но создаст в самой Румынии мятежную пограничную провинцию, всегда готовую поддержать Болгарию в случае новой войны.

В обострении румыно-болгарской вражды Гереа, наряду с собственным правительством, обвиняет русскую дипломатию. «Нам Россия говорила, что мы имеем неоспоримое право со всей твердостью настаивать на компенсации и что может рассчитывать на ее бескорыстную помощь. Болгарии она в то же время шептала, что та может рассчитывать на ее родственную помощь и ни в каком случае не должна уступить Силистрию, ибо с ней связаны русские исторические воспоминания»… Только в тесном союзе Румыния и Болгария способны были бы отстаивать независимость своего экономического и культурного развития от империалистических притязаний великих держав. Враждебные же отношения между этими двумя государствами, связанными общими опасностями, толкнут их неизбежно в противоположные великодержавные лагери – и одну поставит под опеку России, а другую превратит в вассала Австрии. Ко всему этому нужно еще прибавить неизбежность усиленного укрепления всей румыно-болгарской границы, дальнейший рост милитаризма, а значит и налогов. Правящая Румыния не вняла предостережениям Гереа (которые изложены выше, – по необходимости, в конспективном виде). Оккупация четыреугольника не только совершена, но и закреплена уже в документе, открывающем новую эпоху румыно-болгарских отношений. Пока что Румыния пожинает плоды своей «символической» политики в виде полного экономического застоя и холеры в армии. В свое время скажутся и остальные результаты. Кто верит в целесообразность всего совершающегося на земле, тому предоставляется думать, что история третирует балканских правящих политиков, как пьяных илотов, которых вывели на площадь в назидание несовершеннолетним народам.

«Киевская Мысль» NN 209, 211, 31 июля и 2 августа 1913 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.