Л. Троцкий. ВНУТРЕННИЕ И ВНЕШНИЕ ЗАДАЧИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

Л. Троцкий. ВНУТРЕННИЕ И ВНЕШНИЕ ЗАДАЧИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

(Лекция, прочитанная в Москве 21 апреля 1918 г.)

Товарищи! Коммунистическое учение имеет одной из своих самых важных задач достигнуть такого положения на нашей старой грешной земле, при котором люди перестали бы стрелять друг в друга. Одна из основных задач коммунизма сводится к установлению такого порядка, при котором человек впервые стал бы достоин своего названия. Правда, мы привыкли говорить, что слово «человек» звучит гордо. И у Горького в одном произведении сказано: «человек – это звучит гордо!» Но, на самом деле, стоит оглянуться на прожитые годы кровавой бойни, чтобы захотелось сказать: «человек – это звучит постыдно!».

И вот, создать такой строй и порядок, при котором не было бы нынешнего взаимоистребления народов, есть простая и ясная задача, которую ставит перед нами учение коммунизма. Но в то же время, товарищи, вы видите, что коммунистическая партия, борющаяся за осуществление этой задачи, создает Красную Армию, призывает массы организоваться по-военному и вооружаться. И кажется, на первый взгляд, что тут есть глубокое противоречие: с одной стороны, мы стоим за создание условий, при которых один человек не отнимал бы у другого самого драгоценного достояния его, т.-е. жизни, и это составляет одну из главнейших задач нашей партии, мировой партии рабочего класса; с другой стороны, мы призываем рабочих в Красную Армию и говорим: «вооружайтесь, объединяйтесь, учитесь стрелять, и усердно, хорошо учитесь, так, чтобы маху не давать!..».

Повторяю, может казаться, что тут что-то неладно. И, действительно, в прошлом были социалисты, которые к своим целям шли другими путями, пускали в ход другие способы; эти социалисты, вместе того чтобы обратиться к угнетенным с призывными словами: «объединяйтесь, вооружайтесь», обращались к угнетателям, эксплуататорам и насильникам со словами смиренной проповеди и увещания: «разоружайтесь, перестаньте истреблять себе подобных, перестаньте угнетать». Наивные! Они обращались к волкам с советом положить на полку волчьи зубы. Эта проповедь ранних социалистов и коммунистов была крайне наивна, как ошибочны были их взгляды, почему и неспроста современный научный социализм прозвал их утопистами. Конечно, все это не мешало тому, что стремления утопистов были в высшей степени благородны. Идеи утопистов приводят на память великого писателя и человека нашей страны – Льва Николаевича Толстого, который тоже стремился к установлению лучшего строя на земле, но думал, что этого можно достигнуть путем внутреннего перерождения угнетателей. Возможно ли это? Тут мы подходим к корню вопроса.

Опыт человечества, вся история его отвергает политику утопического и толстовского пацифизма. Угнетателям передаются по наследству, из поколения в поколение, их угнетательские взгляды, чувства и стремления; они с молоком матери впитывают стремление к власти, к угнетению, к господству и считают, что все остальные люди, трудящиеся массы, созданы только для того, чтобы служить опорой и фундаментом для господства небольшой группы привилегированного сословия, которое рождается, так сказать, со шпорами на ногах, чтобы сидеть верхом на спине трудового народа.

Да, мы стремимся к созданию коммунистического строя, при котором не будет вражды класса с классом, потому что вовсе не будет классов, при котором не будет вражды народа с народом, ибо народы будут жить не порознь, отделенные друг от друга государственными перегородками, а на одной общей земле, занимаясь общим делом. И в целях наших мы сближаемся с нашими предшественниками – с утопистами. Но стремясь к подобному строю, мы поступаем иначе, чем они; мы расходимся с ними не в целях, а в средствах. Мы обращаемся не к эксплуататорам, а к трудящимся и говорим им: «до тех пор, пока коммунистический строй не достигнут, помните, что вы являетесь единственной силой, которая способна его осуществить. И помните (а мы в России слишком хорошо знаем это по опыту), что господствующие классы всего мира на пути к нему вам без боя ни одного вершка не уступят; что они будут цепляться за свои привилегии и барыши, за свое господство зубами, когтями до последнего вздоха; что они будут стараться вносить в ряды самого рабочего класса смуту, хаос, раздор; что они будут делать все, для того чтобы удержать свою власть».

И твердо руководствуясь тем, что без кровавой борьбы изменить социальных отношений нельзя, мы в России сделали первый шаг к коммунизму именно тем, что низвергли политическое господство буржуазных классов и установили политическое господство трудящихся классов. Это уже, само по себе, есть большая победа, которой мы достигли. Буржуазия у нас власти не имеет: ее имеет рабочий класс. Обладая таким политическим преимуществом, он может бороться за осуществление своих основных задач.

Таким образом, вопрос о власти имеет первостепенное значение. Говорить, что Советская власть, как таковая, плоха, значит вызывать у рабочего класса недоверие к себе самому. Пролетариат при советской системе может установить, какая ему нужна власть, и ответственность за нее лежит на нем. Та власть, которая есть в Петрограде, в Москве и в других городах, поскольку она создана рабочими, ими же может быть сменена. Рабочие могут, когда им угодно, созвать Всероссийский Съезд Советов, переизбрать на нем Центральный Исполнительный Комитет, Совет Народных Комиссаров, могут переизбрать местные советы.

Советы – есть власть рабочего класса и беднейшего крестьянства, составляющих фундамент, на котором эта власть стоит.

И при всем этом нам говорят: «почему вы этой власти не установите на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, в виде Учредительного Собрания? Ведь вы сами стояли за Учредительное Собрание?» Правильно, стояли. Мы всегда считали, что Учредительное Собрание куда лучше, чем царский строй, чем самодержавие, чем господство Плеве, столыпинских хищников, дворянства. Из двух зол мы выбирали для рабочего класса меньшее.

Однако, разберемся в том, что такое Учредительное Собрание, что такое всеобщее избирательное право, посредством которого оно избирается? Это – опрос всего населения, всеобщая перекличка – кто чего захочет? Все население в стране призывается – и трудящиеся-угнетенные, и эксплуататоры-угнетатели, и слуги эксплуататоров из среды интеллигенции, которая в подавляющем своем большинстве связана душой своей с буржуазией и служит ее целям, – все призываются сказать через посредство всеобщего избирательного права, чего они хотят в области политики. И если бы Керенский созвал Учредительное Собрание, скажем, в марте или апреле прошлого года, – это было бы известным шагом вперед, – когда царь был только что свергнут, бюрократия опрокинута, власть еще находилась не в руках рабочих, а принадлежала Гучковым, Милюковым и проч.; но и тогда, если бы путем Учредительного Собрания спросили рабочих и крестьян: «чего вы хотите, русские трудящиеся люди?», то все равно ответ со стороны их представителей в Учредительном Собрании получился бы прямо противоположный тому, какого хотели буржуазия и ее слуги, стоявшие в то время у власти. Ведь революция в том и состоит, что угнетенные низы поднимаются против угнетательских верхов. Разумеется, для Крестовниковых, для Рябушинских, революция как раз и хороша, если царя сбросили, заменили старых министров новыми – и дело с концом. Для нас же сущность революции в том, что революция пробуждает и поднимает загнанные, затравленные, обиженные народные массы, которые изо дня в день страдали без просвета, без передышки, как волы подъяремные. Революция пробуждает их и указывает им, что они являются, по своему положению в обществе, не чем иным, как скотом, как рабами других классов. Вот это и есть революция! И потому она не останавливается на том, что свергла царя и прогнала пару его министров. Если же она остановилась на этом, то это не революция, а, с позволения сказать, выкидыш. Это – ложные исторические роды. Настоящие же, здоровые исторические роды революции бывают тогда, когда рабочий класс, поднявшись, берет в стране в свои руки всю власть, а затем пускает ее в ход, чтобы установить новый порядок, при котором нет эксплуатации одного класса другим, при котором все средства производства, все богатства страны находятся в руках или на учете рабочего класса. Тогда рабочий класс действует, как хороший хозяин в хорошем отдельном хозяйстве, в сельскохозяйственной экономии: он знает, сколько у него земли, семян, сколько племенного скота, хозяйственного инвентаря, какую полосу ему нужно засеять в данное время, – все это он знает, все это у него записано и подсчитано. Но это – частное отдельное хозяйство. Рядом с ним ведутся другие хозяйства и друг с другом конкурируют. Это капитализм.

Мы хотим, чтобы рабочий класс, как одно целое, стал хозяином по отношению ко всей стране, чтобы он мог знать, сколько у него земли, природных богатств, руды, угля, сколько машин, сырых материалов, рабочих рук, зерна, – чтобы все это можно было точно учесть и планомерно распределить для работы. Именно как хороший хозяин, должен работать пролетариат: он сам работник, он сам и хозяин. И вот такая товарищеская трудовая артель, охватывающая целую страну, – есть коммунистическое хозяйство.

Такие планы называют утопией! Наши враги говорят, что этого хозяйственного переворота никогда не будет. Но так говорят или те, кому он невыгоден, или те, кто свою душу продал господствующему классу. Для них, конечно, коммунистическое хозяйство «неосуществимо». Мы же утверждаем, что если бы люди не были пригодны для коренного переустройства своего общества, не сумели бы осуществить коммунизм, то все человечество не стоило бы выеденного яйца: оно существовало бы всегда, как подъяремный скот, оно было бы хуже скота, потому что скот не знает разделения на классы, среди скота нет господства одного вола над другим волом, одной лошади над другой лошадью. Нет, человечество способно, оно должно улучшить свое существование. Мы прошли через школу борьбы классов именно для того, чтобы уничтожить самые классы и подняться на высшую ступень существования. Но с классовым разделением нужно бороться – и долго, ибо сразу его уничтожить нельзя.

И если бы оказалось, что мы не справимся с теми испытаниями, которые обрушились на нас теперь, когда мы взяли власть, что своей задачи мы не разрешим, то, стало быть, все наши надежды, ожидания, планы, науки и искусства, все, чем интересуются люди, идеалы, во имя которых они борются, – все это ложь, и человечество есть не что иное, как навозная куча; особенно после четырехлетней бойни, в которой люди истребляли друг друга десятками тысяч, миллионами, для того только, чтобы оставить все на старом месте!

Мы и сами говорим нашим врагам, критикующим нас: мы прекрасно знаем, что мы еще не дошли до коммунизма, что еще большая дорога впереди, и много нужно труда и напряжения. Все же пока мы сделали одно – политическую подготовку. Когда нужно строить новое здание на месте пожарища, то предварительно сметают, убирают долой старый мусор и пепел. Мы отняли у буржуазии власть, чтобы строить здание нового общества. Эту власть мы к рукам прибрали и заявляем всем нашим врагам, что власть эту рабочий класс из рук не выпустит, ибо речь идет не о самой власти, а о будущем человечестве, о создании нового мира на новых коммунистических началах.

Вот такая исполинская работа, какая коренная ломка связана в нашем представлении с революцией. И когда ее ставят в зависимость от Учредительного Собрания – это смешно. В этом, подумав, нетрудно убедиться.

Я возвращаюсь к этому важному соображению. Что такое вообще всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право? Это только опрос, перекличка. Что, если бы мы попробовали сделать эту перекличку через Учредительное Собрание? Часть решила бы в одну сторону, часть – в другую. А нам нужно что-нибудь делать – общественные нужды не ждут. А раз так, то, очевидно, что две эти враждебные части разошлись бы на разные стороны, – каждая для борьбы за интересующее ее дело. Для переклички Учредительное Собрание и годится. А для революционной, творческой работы – не годится. Ведь мы, все-таки, такую перекличку произвели и без Учредительного Собрания. Вначале Милюков, а затем Керенский из месяца в месяц оттягивали созыв Учредительного Собрания. И когда оно, наконец, было созвано нами после Октябрьского переворота, созвано в резко изменившихся политических условиях – оно оказалось вредным тормозом. А чем было бы Учредительное Собрание теперь, если бы его труп оживить, хотя нет в мире такого медикамента и такого чародея, которые могли бы это сделать? Допустим, что Учредительное Собрание мы снова созвали. Что это значило бы? В одном углу, левом, сидел бы рабочий класс, т.-е. его представители, которые сказали бы: «мы хотим, чтобы власть, наконец, стала орудием господства рабочего класса и уничтожения всякого гнета и всякой эксплуатации». В другом углу сидели бы представители буржуазии, которые потребовали бы, чтобы власть по-прежнему оставалась в руках буржуазного класса. Без сомнения, они при этом выражались бы осторожно и вежливо, говоря окольно – «образованного класса», не говоря прямо – «буржуазного класса», но, по существу, дело сводится к тому же. А по серединке стояли бы те политики, которые обращаются и налево, и направо: это представители меньшевиков и правых эсеров; они сказали бы: «надо власть поделить пополам». Вот что вышло бы из этого ненужного опыта. Так, в действительности, и было в день 5 января 1918 г. – в единственный день жизни Учредительного Собрания.

Но, товарищи, ведь власть вообще не каравай хлеба, который можно поделить пополам или разделить на четыре части. Власть есть инструмент, при помощи которого известный класс утверждает свое господство. Либо этот инструмент служит рабочему классу, либо он служит против рабочего класса. Тут нет выбора. Раз есть два врага – буржуазия и пролетариат и с ним беднейшее крестьянство – и раз эти два врага друг с другом борются, то у них, разумеется, не может быть одного общего орудия. Ведь не может быть, чтобы одна и та же винтовка или пушка служили одновременно и одной, и другой из борющихся армий. Так и государственная власть может служить либо рабочему классу против буржуазии, либо, наоборот, буржуазии против рабочего класса. Те же, которые стоят посредине и говорят, что нельзя ли как-нибудь власть пополам поделить, это не более как маклеры, посредники, и хотя они клянутся, что имеют в кармане секрет, посредством которого можно устроить так, что пушка государственной власти будет служить одновременно и рабочему классу и буржуазии, – история таких чудес не знает. Наоборот, когда такие секреты раскрывались в политике Церетели и Чернова, то мы убеждались, что их пушка стреляла в одну лишь сторону – против рабочего класса. Разумеется, возвращаться к этому у нас нет никакого желания, никакого стремления.

Да, мы были при царизме за Учредительное Собрание, как за большой шаг вперед. Когда же народ опрокинул царя и разбился на два лагеря, методы борьбы изменились, и мы сказали массам: «теперь делайте дело вы; теперь нужно, чтобы власть взял тот класс, который призван перестроить Россию на новых, социалистических началах – рабочий класс». И этим мы нисколько не обманывали ни его, ни себя. Мы говорили, что на пути будут огромнейшие затруднения, колоссальные препятствия, страшное сопротивление вражеских классов, – не только русской буржуазии, которая сама по себе слаба, но и буржуазии международной, потому что русская буржуазия есть не что иное, как отпрыск буржуазных классов всех стран. И пусть между ними сейчас происходят войны и столкновения, они все же между собой совершенно солидарны в основном и главном – в отстаивании собственности и всех связанных с нею привилегий.

В России среди господствовавших классов, в среде помещиков, в среде крупной и мелкой буржуазии, мы наблюдали еще не так давно, до революции и в начале ее, целый ряд партий. Там были правые – открытые черносотенцы, националисты, октябристы, октябристы-земцы, левые октябристы, прогрессисты, кадеты и т. д., целая куча партий.[191] Откуда они? А это разные группы собственников. Одни отстаивают интересы крупного землевладения, другие – интересы среднего и мелкого землевладения, те – интересы банковского капитала, эти – интересы фабрично-заводского капитала, другие – интересы дипломированной интеллигенции – профессоров, врачей, адвокатов, инженеров и проч., и проч. И среди самой буржуазии, внутри имущих классов вообще, есть свои группировки, свои разделения, свои партии. Но когда революция наша подняла на ноги рабочий класс, тогда буржуазия вся объединилась, все партийные перегородки исчезли, осталась одна кадетская партия, которая обняла все имущие классы, весь священный лагерь собственников, объединив его в борьбе за собственность против трудящихся классов.

То же самое в известном смысле происходит, товарищи, и с международной буржуазией. Она ведет страшные кровопролитные войны, но как только поднимается революционный класс, пролетариат, который угрожает самым основам капитализма, сейчас же буржуазные классы разных стран идут на взаимные уступки, чтобы создать совместно единый лагерь против надвигающегося страшного призрака революции. И до тех пор, пока международная революция не победит, мы должны быть готовы пройти через величайшие затруднения, через напряженную борьбу и внутри нашей страны, и на рубежах ее, потому что, чем дальше и больше будет развиваться революционное движение и у нас, и за рубежом, тем теснее будет сплачиваться буржуазия всех стран. Сама Европа пройдет через величайшие испытания, через огонь и пламя гражданской войны, и русская буржуазия сделает еще не одно кровавое усилие, опираясь на буржуазию европейскую и мировую. Все это заставляет нас говорить: «Да, мы идем к миру, но путем вооруженной борьбы трудящихся масс против угнетателей, против эксплуататоров, против империалистов всех стран. По этому единственно возможному пути мы или пройдем до конца, или погибнем. Выбирать нам не дано, и в этом надо отдать себе ясный отчет!»

Конечно, тот, кто думает, что только одним голым завоеванием власти мы достигли всего, не имеет ясного представления, каковы наши задачи и каковы пути их осуществления. История не снисходительная и мягкая мать, которая покровительствует рабочему классу; она – злая мачеха, которая на кровавом опыте учит рабочих, как добиваться своих целей. Рабочий люд легко отходчив, забывчив; стоит чуть-чуть условиям борьбы стать полегче, стоит чего-нибудь достигнуть, как ему кажется, что главная работа сделана, и он склонен к великодушию, к пассивности, к прекращению борьбы. В этом и есть несчастье трудящихся. Между тем, имущие классы борьбы не прекращают никогда. Они воспитаны в постоянном сопротивлении натиску рабочих масс, – и пассивность, нерешительность, колебание с нашей стороны приводят к тому, что мы открываем свое больное место для ударов имущих классов, так что завтра или послезавтра на нас будет неизбежно произведен их новый натиск. Рабочему классу нужно не всепрощение, которое проповедовал Толстой, а твердый закал, непримиримость, глубокое убеждение, что без борьбы за каждый шажок, за каждый вершок на пути к улучшению своей судьбы, что без этой постоянной, непримиримой жестокой борьбы и без организации этой борьбы не может быть спасения и освобождения.

Именно потому в ряды коммунистической партии мы зовем, прежде всего, рабочих, которые прониклись ясным пониманием задач, поставленных историей рабочему классу, а затем – всех преданных и надежных друзей его. Тот, у кого в душе есть сомнение или колебание, пусть остается вне наших рядов. Для нас гораздо более ценно иметь одного закаленного борца, чем десять нерешительных, потому что, при возникновении борьбы, десять нерешительных окружат одного решительного и будут его удерживать; если же более решительные, сплотившись в одну дружину, ринутся в бой на неприятеля, они увлекут за собою и колеблющихся. Поэтому мы зовем в ряды нашей партии только тех, которые ясно поняли, что мы вступили на путь длительной, непримиримой борьбы против угнетателей всех стран, идущих против нас. Среди нас не место соглашателю, который стоял бы посрединке между теми и другими и звал бы к примирению. Соглашательство есть ложь. Никогда буржуазия не отдаст добровольно своего господства и власти, а пролетариат никогда уж по доброй воле не будет более у нее в рабстве.

Главная задача коммунистической партии, руководящей Советами, органами власти, заключается в достижении того, чтобы каждый трудящийся, каждый рабочий человек получил крепкий духовный закал, чтобы он сказал себе: «да, разумеется, в борьбе, которая идет в настоящее время, мне, может быть, придется и погибнуть. Но что такое рабская жизнь без просвета, под пятой угнетателей, по сравнению с славной смертью борца, который свое знамя передает новым поколениям и который умирает с сознанием, что он погиб не за интересы угнетателей – царей и богачей, – а за интересы собственного класса?»

Мы должны научить товарищей жить и умирать за интересы рабочего класса и быть ему верными до последней минуты. Вот к чему мы зовем вас!

Наша революция непосредственно выросла из войны. Война же выросла из капитализма. Мы предсказывали задолго до войны, что борьба буржуазии одной страны с буржуазией другой страны за барыши и за рынки, сопровождаемая колоссальным ростом вооружений, должна кончиться страшной катастрофой. В настоящее время буржуазия Германии говорит, что в возникновении войны виновата английская буржуазия, а последняя обвиняет в том же германскую. Как клоуны лбами перебрасывают друг другу мячи, так и буржуазия воюющих стран сваливает одна на другую ответственность за эту кровавую бойню. Но, предсказывая неизбежность войны, мы в то же время понимали, что неизбежность ее вытекала не из воли одного или двух королей или министров, а из самого существа капиталистического строя. Эта война есть экзамен всему капиталистическому строю, всей хозяйственной, политической и нравственной системе его. Вот почему, когда началась война, мы говорили, что она повлечет за собою грозное революционное движение среди трудящихся масс не одной только России.

Мне пришлось быть во время войны в целом ряде стран. Вначале я был вынужден покинуть Австрию, чтобы не быть там захваченным в плен. Затем я жил в Швейцарии, которая, как известно, находится в углу между Германией, Австрией, Италией и Францией. Вслед за этим мне пришлось провести около двух лет во Франции и отсюда перебраться в Америку, как раз тогда, когда Северо-Американские Соединенные Штаты готовились вмешаться в войну.[192] И везде я наблюдал одно и то же: война в первое время оглушает трудящиеся массы, обманывает их, вводит в заблуждение, а затем революционизирует их, толкает на протест и возмущение – сначала против самой войны, затем против того строя, который приводит к войне. Почему война сначала поднимает патриотическое настроение трудящихся масс? А потому, что, несмотря на то, что в стране есть парламент, социалистические партии и даже коммунисты, вокруг них есть еще миллионы тружеников, которые не живут духовной и общественной жизнью. Наше главное несчастие в том, что есть еще миллионы тружеников, живущих автоматически. Они работают, едят и спят, причем в обрез спят и в обрез едят, а работают свыше сил своих, и при этом думают только о том, как бы свести концы с концами. Их кругозор ограничивается только этим; их ум, мысли, совесть дремлют в обыкновенный период, и время от времени они от тоски и сознания безвыходности положения тянут по праздникам сивуху. Таково часто существование рабочего – трагическое и страшное. Такова трагически-страшная судьба многих и многих миллионов тружеников; на нее обрекает их система капитализма. Да будь она проклята, эта система, именно за то, что она обрекает тружеников на такую страшную жизнь!

Но вот возникает война, народ мобилизуют, он выходит на улицу, одевается в солдатские шинели. Ему говорят: «пойдем на врагов, победим, и после этого все переменится». И у масс зарождаются надежды. Люди отходят от сохи, от станка. В мирное время, может быть, человек под бременем своей житейской ноши ни о чем и не думал бы, как вол подъяремный, а тут он поневоле начинает соображать: вокруг сотни тысяч солдат, все возбуждены, военная музыка играет, газеты возвещают великие победы, и ему начинает казаться, что жизнь, действительно, пойдет иначе, а иначе – значит: лучше… Потому что хуже уже не может быть. И он начинает себя убеждать, что война – это освободительное явление, которое даст ему что-то новое.

Поэтому в первый период войны мы и наблюдали во всех странах без исключения патриотический подъем. В этот момент буржуазия становится сильнее. Она говорит: «весь народ со мной». Под знаменами буржуазии идут труженики полей и городов. Все как будто сливается в одном национальном порыве. Но затем война все более и более истощает страну, обескровливает народ, обогащает кучки мародеров, спекулянтов, военных поставщиков, дает чины дипломатам и генералам. А трудящиеся массы становятся все беднее и беднее. Для кормилицы – жены, матери, работницы – с каждым днем все труднее и труднее становится разрешить острый вопрос – чем накормить детей? И это производит стихийную революцию в умах трудящихся масс. Сперва их война поднимает, заронив в них ложные надежды, а потом, поднявши, бросает оземь, так что у рабочего класса трещит позвоночник, и он начинает задумываться, откуда все это происходит, что все это значит?

Однако, буржуазия не глупа, – в этом ей отказать нельзя: она предвидела с самого начала войны опасность революции и с помощью своих ретивых генералов сдерживала ее до тех пор, пока было возможно.

Уже в первые годы нынешней войны, когда казалось, что дурман патриотизма отравил всех людей, мне в Париже приходилось беседовать с буржуазными политиками, и они говорили шепотком, что в результате этой войны вспыхнет великая революция, но они надеялись с нею справиться. Буржуазные газеты и журналы (например, английский журнал «Экономист» за август – сентябрь или октябрь 1914 г.) предвидели, что, в результате войны, в странах, втянутых в нее, будет социально-революционное движение. Они понимали всю неизбежность этого и были совершенно правы, как правы были и мы, когда говорили, что в России война неизбежно приведет к революции, и что если революции в России суждено дойти до конца, то она приведет к власти рабочий класс.

При этом мы учитывали особенности развития России. В России капитализм создавался с помощью финансового капитала Западной Европы, и это обстоятельство создало особые условия в ходе развития русской революции. Если возьмем Францию, то там крупный промышленный капитал развивался постепенно, в течение долгих веков. В средние века господствовало ремесло, были мелкие предприятия, цехи, гильдии; потом понемногу развились крупные и средние предприятия, затем французская биржа потянула за собой целый хвост средних и мелких предприятий. Во Франции даже мелкая буржуазия имеет политическое влияние.

А как обстоит дело у нас с политическим влиянием буржуазии?

Финансовый капитал других стран – Франции, Германии, Англии и т. д. – вторгнулся к нам и создал колоссальные заводы, и как-то сразу, на пустом месте, где-нибудь в Екатеринославской губ., на юге и юго-западе.[193] Там, среди степей и хуторов, имеются колоссальные предприятия, точно так же, как в Петрограде, Москве и других крупных городах. Западный капитал переносил сюда целые фабрики и заводы, насаждая сразу крупные предприятия. У нас вообще никакая буржуазия, ни крупная, ни мелкая, если не считать крестьянства, – а в нашем крестьянстве много полупролетарского элемента, беднейших голодающих масс, – влиянием не пользовалась.

Главный вопрос вспыхнувшей революции сводился к тому, за кем пойдет беднота? За буржуазией, ее обманывающей, дающей ложные надежды, или за рабочим классом? В этом был весь вопрос. Не о Чернове шла речь, не о Церетели или Керенском, не об этих маклерах и посредниках. Речь шла о том, пойдет ли за рабочими крестьянская беднота, и кто перетянет к себе малоимущее крестьянство – рабочий класс или класс буржуазии? Теперь мы можем сказать положительно, что вопрос на три четверти уже решен, благодаря Советам рабочих депутатов. Можно сказать, политика буржуазии, ее влияние в деревне рухнули почти целиком; и нельзя сомневаться, что деревенская беднота пойдет за рабочим классом, пойдет тем решительнее, чем сильнее, чем сознательнее становится городской пролетариат, и чем тверже и полнее будет господство рабочего класса. Пролетариат городской представляет у нас меньшинство населения. Подавляющее большинство населения – крестьянство. Стало быть, если деревенские массы, крестьянские низы не поддержат рабочего класса, то последний не сможет удержаться у власти. Но эту поддержку крестьянства рабочий класс получит, ибо он борется не только за себя, но и выступает, как прямой защитник крестьянских масс, и является борцом за интересы широких народных слоев. Он явится, в подлинном смысле слова, героем народным, если сможет и сумеет эту свою историческую роль выполнить до конца.

В революциях, в которых командовала буржуазия, она вела за собою крестьянские массы. Так было во время Великой Французской Революции, во время революции 48 года в старой тогдашней Германии; так обстояло дело сплошь во всех революциях XVII и XVIII столетий. Так было всегда до русской революции. У нас же произошла разительная перемена, колоссальнейший сдвиг вперед: рабочий класс впервые сбросил с себя опеку и духовное превосходство буржуазии, стал твердо на ноги и, кроме того, выбил из-под ног буржуазии крестьянскую твердь и повел крестьянские массы за собою. Это – нетленное завоевание русской революции. Это – оплот русской революции. Мы обязаны этим – Советам, как центрам борьбы с буржуазией и как органам массового объединения крестьян и рабочих.

Поэтому Советы рабочих и крестьянских депутатов вызывают ненависть буржуазии всех стран.

Февральская революция застала меня в Америке. Когда в Нью-Йорке получились из России первые газеты с известиями о событиях, американская буржуазная пресса отнеслась к нашей революции очень сочувственно. В то время ведь сообщалось, что Николай II вел переговоры с Германией о мире. Америка же собиралась вступить в войну и через три недели вступила в нее. Русские газеты сообщали, что царь отрекся, что составлено министерство Милюкова и Гучкова – именно для продолжения войны. Все это вызывало сочувствие всей буржуазной прессы. Когда же, вслед за этим, появились известия о том, что в Петербурге образовался Совет рабочих и солдатских депутатов, у которого начались столкновения с Милюковым и Гучковым, – а ведь это был только соглашательский совет Керенского и Чернова, – газеты сразу тон изменили.

Первые конфликты и столкновения между Советами и правительством стали наблюдаться уже тогда, хотя рабочие и шли за соглашателями; рабочий классовый характер Совета под напором снизу неминуемо проявился и в дни расцвета соглашательства. Соответственно этому, в буржуазной печати во всех странах обозначился резкий поворот против русской революции. Вся капиталистическая пресса взволнованно предупреждала Милюкова и Гучкова, что если Советы окончательно утвердятся и возьмут в свои руки власть, то это создаст серьезную опасность для России и даже для всего мира. А так как мы, товарищи, в то время на рабочих собраниях жестоко критиковали Милюкова и Гучкова и их политику и предсказывали неизбежность того, что Советы рабочих и солдатских депутатов возьмут в свои руки власть, то буржуазная печать писала, что мы направляемся в Россию с целью захватить власть в руки темных банд. Дело дошло до того, что нас, небольшую, в шесть человек, группу эмигрантов, возвращавшихся в Россию, английский военный корабль взял в плен в Канаде.[194] Здесь нас держали вместе с немецкими матросами и обвиняли в том, что мы ехали в Россию свергать власть Гучкова и Милюкова и насаждать власть Советов рабочих и солдатских депутатов.

Все это происходило в марте 1917 года, т.-е. в первый месяц революции. Английская и американская буржуазия уже в тот момент чувствовала, что власть Советов означает для нее колоссальную опасность. На ряду с этим, американским рабочим становилось все яснее, что русская революция не есть повторение старых революций, при которых одна верхушка сменялась другой, но обе верхушки сидели одинаково на спине рабочего класса; они начинали сознавать, что это такая революция, в которой низы поднимаются наверх, чтобы перестроить общественное здание. И чем сознание это становилось яснее, тем горячее сочувствовали они нашей революции, тем более разгорался их энтузиазм. И если наша революция не вызвала с такой скоростью, как мы думали в первые дни, непосредственного отклика во всех странах в виде революционного движения в Германии, во Франции и Англии, то вина за это, в значительной мере, падает на наших рабочих, которые поддерживали политику соглашателей и скомпрометировали этим вначале русскую революцию в глазах рабочего класса всех стран.

Многие вожди трудящихся масс за рубежом надеялись, что русская революция тотчас же приведет к заключению всеобщего мира. И так велика была в то время уверенность в этом, что, если бы правительство Керенского и Милюкова или другое правительство, которое было бы на их месте, обратилось тогда же ко всем народам с предложением немедленного заключения мира, то порыв рабочих масс и армий в сторону мира был бы колоссальный. Но вместо того Временное Правительство шаг за шагом поддерживало политику старых царских дипломатов[195] и даже не опубликовывало тайных договоров; оно подготовляло новое наступление на фронте, которое осуществилось 18 июня и закончилось страшным кровавым разгромом и отступлением.

Рабочие массы во всех странах, ожидавшие, что русская революция подымется во всем своем величии и научит чему-то новому, вынуждены были сказать себе, что ничего нового она с собой не принесла, что все осталось то же самое, что было и раньше – те же самые союзники, та же самая война, то же самое наступление, во имя тех же самых старых грабительских целей. А буржуазия во всех странах умело и хитро воспользовалась этим, чтобы подмочить, так сказать, репутацию русской революции, запятнать ее. Буржуазная печать писала: «вот, в чем революция! Только свергают одно правительство и заменяют его другим, и новое правительство заявляет, что другой политики и не может быть. Стало быть, незачем и свергать старые правительства, раз новое правительство делает то же самое». Значит, революция есть легкомыслие, пустая затея, пустая иллюзия. И проник в душу рабочих холод к русской революции.

Наступление Керенского 18 июня было самым тяжелым ударом и по рабочему классу во всех странах и по русской революции. И если мы имеем теперь Брест-Литовский мир – тягчайший мир, то это есть последствие, с одной стороны, политики царских дипломатов, а с другой – политики Керенского и наступления 18 июня. В Брест-Литовском мире повинны царские бюрократы и дипломаты, которые ввергли нас в страшную войну, расхищая народное достояние, обирая народ, которые держали в темноте и рабстве трудящиеся массы. С другой стороны, не меньшая вина лежит на соглашателях, на Керенских, Церетели и Черновых, которые тянули лямку старой политики и дотянули до наступления 18 июня. Первые – царские дипломаты – разоряли нашу страну материально, а вторые – соглашатели – разоряли нашу страну, сверх того, еще духовно.

Да, этот мир есть царский вексель, вексель Керенского и K°! Вот самое лютое преступление, которое наложило на рабочий класс огромную ответственность за грехи международных империалистов и их слуг. И, после всего, эти самые люди являются к нам и говорят: «вы подписали Брестский договор!» Да, подписали, стиснувши зубы, сознавая свою слабость. Разве есть что-нибудь постыдное в том, что мы слишком слабы, чтобы разорвать веревку, которая затянулась вокруг нашей шеи? Да, мы согласились на мир с германским империализмом, как голодный рабочий, стиснув зубы, идет к кулаку-хозяину и за полцены продает свой труд и труд своей жены, ибо нет другой возможности жить и существовать. В таком же положении оказались и мы сейчас, будучи вынуждены подписать ужаснейший, позорнейший мир. Повторяю, этим миром мы подводим итоги преступной работы международного империализма и его слуг – соглашателей. Мы платим по векселю, на котором ясны подписи: Николай II, Милюков и Керенский.

Но, товарищи, это отнюдь не значит, что если мы нашли виновника, нашли исторические причины своей слабости, то на этом можем и успокоиться! Нисколько! Да, мы слабы, и это есть наше главное историческое преступление, потому что в истории нельзя быть слабым. Кто слаб, тот становится добычей сильного. Утопической проповедью и высокими красными словами тут не спасешься.

Просмотрим под этим углом зрения всю Европу. Вот маленькая Португалия – она не хотела воевать, но Англия заставила ее. Бедный, маленький народ в два с половиной миллиона душ воевать не хотел, но его заставили. Что такое Португалия? Это – вассал, раб Англии. А Сербия? Германия раздавила ее! Турция – союзница Германии. А что такое Турция сейчас? Турция сейчас тоже раба Германии. Греция! Кто ее заставил пойти на войну? Союзники. Она – небольшая, слабая страна – не хотела этого. Но союзники втянули ее в войну. Румыния также не хотела вступать в войну – народные низы особенно не хотели войны, однако, и эту страну вовлекли в войну союзники. Все перечисленные страны теперь являются рабами Германии или Англии. Почему? Потому что они слабы; потому что малы. А Болгария? Она колебалась, народные массы не желали воевать, но Германия принудила воевать и Болгарию. А что такое ныне Болгария? Она не имеет ни своей воли, ни своего голоса; она так же, как и другие, рабыня Германии. Австро-Венгрия – большая страна, союзница Германии и, так сказать, победительница. Но каково положение Австро-Венгрии на деле? Австро-Венгрия – страна гораздо более бедная, чем Германия, истощенная еще в большей степени, и потому теперь она лишена самостоятельности, она тащится за Германией, а последняя отдает приказания австрийскому правительству. Почему? Потому что Германия сильна. А кто силен, тот и прав, – вот в чем состоит мораль, право и религия капиталистических правительств.

А кто верховодит в лагере так называемых «союзников»? Англия. Кто подчиняется все время? Франция. Россия подчинялась обеим, потому что она беднее Англии и Франции. Стало быть, для нас должно было быть ясно с самого начала, что чем больше будет тянуться война, тем больше Россия будет истощаться, и тем меньше останется на ее долю самостоятельности. В конце концов, мы неизбежно должны были оказаться под чьей-нибудь пятой: либо германской, либо английской, ибо мы слабы, бедны, истощены. Казалось бы, нужно решать, чью пяту выбирать. Временное Правительство так вопрос и ставило и разрешило его в том смысле, что выбрало «союзников». Но мы действуем иначе, чем буржуазия. Мы говорили и говорим сейчас, что не хотим ни английской, ни германской пяты. Мы рассчитываем сохранить независимость, опираясь на сочувствие и революционность рабочего класса всех стран. Но вместе с тем – и именно потому, что надеемся на развитие революции в капиталистических государствах, в лагере империализма, – мы заявляем, что нам необходимо накапливать силы, вводить в нашей стране порядок, преобразовать наше хозяйство и создать вооруженную силу Российской Советской Республики – Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Создание армии есть главная задача, которая нам поручена историей. Мы ее разрешим, хотя к этому приступили только теперь.

Я сказал, что власть взял в свои руки рабочий класс, и что в этих руках она останется и не будет отдана никому. Это верно! Однако, власть для рабочего класса есть только инструмент, только орудие. И если я не умею применять это орудие, то зачем оно мне? Если я возьму, например, плотничий инструмент и не сумею пустить его в дело, зачем он мне? Нужно, чтобы рабочий класс, взяв в руки государственную власть, научился на деле применять ее – и для организации хозяйства на новых началах, и для самозащиты. Некоторые говорят: зачем же вы брали власть, раз раньше не научились владеть ею? Этим умникам мы ответим: а как нам было учиться столярному ремеслу, если столярного инструмента в руках у нас не бывало? Чтобы научиться страной управлять, надо взять в руки правление, надо обладать государственной властью. Еще никто не учился верховой езде, сидя в комнате. Для того, чтобы научиться этому искусству, надо оседлать коня и сесть на него. Он, может быть, взовьется на дыбы и не раз и не два скинет неопытного ездока. Ну, что же, поднимемся, опять оседлаем, опять поедем – и ездить научимся!

Не ясно ли, что те люди, которые говорят: «не надо брать власть», являются, по существу, защитниками интересов буржуазии? Они проповедуют: «рабочему классу не надо брать власть; это есть священное, наследственное право буржуазных, образованных классов; у них есть капиталы, университеты, газеты, у них наука, библиотеки – им и государственную власть в руки, а труженики, рабочие массы должны предварительно поучиться». Да где же поучиться? На заводе, на фабрике, среди каторжного повседневного труда? На заводе, на фабрике, среди каторжного повседневного труда? Нет-с, извините! Каторжный труд на заводах и на фабриках научил нас именно тому, что мы обязаны взять власть в свои руки. Этому мы там твердо научились. Это, и само по себе, тоже очень большая наука. Это – огромнейшая наука! Рабочий класс изучал ее на фабриках и заводах десятилетиями, в течение которых он проходил через каторжный труд, через расстрелы целых заводов, через ленскую бойню[196] и прошел через все это недаром, ибо, наконец, взял в свои руки власть. Теперь-то и будем учиться ее применять для организации хозяйства и порядка, – а их у нас нет пока. Создать их – главная наша задача.

Я сказал, что нам нужно взять всю страну на учет. Мы будем делать это через Советы рабочих депутатов и через их центральный орган – Центральный Исполнительный Комитет, и через Совет Народных Комиссаров. Теперь мы должны быть точны и расчетливы, как хорошие бухгалтеры. Нам должно быть точно известно, какое у нас есть имущество, сколько сырья, зерна, какие орудия производства, сколько рабочих рук и каких именно специальностей, и все это должно расположиться, как клавиши на рояле, чтобы каждый хозяйственный инструмент действовал так же правильно, как действуют клавиши, чтобы, например, в случае необходимости, в любой момент можно было передвинуть определенное количество металлистов из одного места в другое. Наш труд должен быть здоровый, целесообразный, но и напряженный. Каждый рабочий должен напряженно работать определенное число часов в сутки, а остальное время чувствовать себя свободным гражданином и культурным человеком.

Великая это задача и не простая. Надо много учиться для ее выполнения. Мы знаем, что сейчас у нас есть много заводов и фабрик, которые не нужны. В стране безработица и голод, потому что не все на своем месте. Есть заводы, которые вырабатывают то, в чем мы не нуждаемся, и, наоборот, есть заводы, которые изготовляют необходимое, но им не хватает материала, имеющегося как раз в другом месте. У страны есть колоссальные богатства, о которых мы не знаем, потому что война привела в расстройство все государство. В республике массы безработных, голодных и раздетых людей, а в то же время на интендантских складах мы обнаруживаем огромные запасы сукна, холста и солдатской одежды. Нами открываются иногда колоссальные продовольственные запасы, о которых мы и не знали. В деревнях кулаки сосредоточивают в своих руках миллионы пудов хлеба, как, например, в Тульской, в Курской, в Орловской губерниях. Кулаки хлеба не отдают, и мы до сих пор не заставили их понять, что в таких делах шутить с ними не будем, так как здесь речь идет о жизни и смерти трудящихся масс. И если бы у нас теперь уже была налаженная организация, то, разумеется, никакой кулак не посмел бы хоронить от трудящихся голодных масс хлеб, и положение с продовольствием было бы гораздо лучше.

На железных дорогах, как везде, вообще много неурядиц, много злоупотреблений. Товарищи железнодорожники знают, сколько есть среди железнодорожного персонала, – главным образом, на верхах, но также и в низах, – лиц, которые торгуют вагонами, производят контрабандную отправку товаров и всяких продуктов, причем нередко целые вагоны исчезают. Откуда эти непорядки? Это – наследие прошлого. Мы еще не воспитаны, как следует, а, с другой стороны, и война нас всячески расшатала. Все понятия спутались. Наблюдая все это, рабочий и говорит: «если в стране так плохо, то что же мне-то особенно стараться? Работаю я больше ли, меньше ли, лучше ли, хуже ли, – от этого дело не улучшится».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.