1

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет.

Б. Пастернак.

«Доктор Живаго»

О стыд, ты в тягость мне!

Б. Пастернак, «Разрыв»

…Пушкин написал знаменитые «Стансы» в декабре 1826-го — через полгода после казни декабристов. Пастернак написал свое подражание пушкинским стансам в 1931-м — в пору гибельных событий насильственной коллективизации. Оба с неистощимым оптимизмом — «в надежде славы и добра» — смотрели вперед как бы без боязни. Оба льстили своим деспотам, Пушкин — Николаю, Пастернак — Сталину, сравнением с Петром Великим. И оба утешались мыслью, что лишь

…Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

При первой публикации пастернаковских стансов в майском «Новом мире» 1932 года строфа с этими двумя строками была выброшена: прочитывался разоблачительный и потому опасный подтекст! Но эти строки тогда же сохранились в книжном издании «Второго рождения». Не потому ли, что редактором книги был Эдуард Багрицкий и он отстоял? Возможно. Пастернаковеды еще разберутся. Интересней и драматичней другое.

В синем однотомнике Большой серии «Библиотеки поэта» в 1965 году эти стихи вновь появились у нас после тридцатилетнего изгнания, а в зеленом однотомнике 1976-го для Малой серии вновь подверглись изъятию. Меж тем у синего и зеленого составитель один и тот же — Лев Озеров. Тут сказалась не его воля. Суть в идеологическом климате разных десятилетий нашей истории…

Какая высокая честь для поэта быть барометром ее политической погоды! И какая сверхнеожиданная честь для Пастернака! А может, вовсе и не честь, но укор за непротивление суетным соблазнам? А может, еще вернее третье — и честь, и укор? Честь — потому что задел в свое время самообольщенную эпоху за больное — за омраченность террором. Укор — потому что сам обольстился надеждой славы и добра по миллиономертвому следу «великого перелома»… Словом, и честь, и укор — по критериям внепоэтическим, да зато гражданственным, каковым поэты революционных эпох подсудны бывали во все времена.

…Пишу это, а сам терзаюсь: но откуда у меня-то право суда? Осип Мандельштам в 25-м году почему-то записал:

Изолгавшись на корню,

Никого я не виню.

Хорошо бы даже не худшим из моего поколения ровесников Октября — «поколения очарованных», — изолгавшимся вовсе не на корню, да зато досыта, тоже никого не винить. А если уж винить, то со всей печалью начинать с себя.