ГЛАВА 16 Салун на Диком Западе

Пьют при встрече, пьют при расставании, пьют при знакомстве; пьют, обмывая сделку; ссорятся, когда выпьют, и пьют, когда помирятся.

Фредерик Марриет.Американский дневник (1839)

В 1797 году крупнейшая винокурня Америки производила 11 000 галлонов виски в год. Владельцем ее был великий староамериканский винокур по имени Джордж Вашингтон.

Жизненный путь Вашингтона вышел незаурядным. Прежде чем стать винокуренным магнатом, он успел сделать неплохую карьеру в политике и даже по военной части. Тут говорить особенно не о чем. Очень коротко о его политической деятельности: Вашингтон избирался в законодательное собрание Виргинии — и не прошел, потом выставил свою кандидатуру по второму разу и раздал избирателям бесплатную выпивку — и тогда прошел. Его расходы на избирательную кампанию в 1758 году выглядели так:

ужин с друзьями — 3 фунта 0 шиллингов 0 пенсов

13 галлонов вина по 10 пенсов — 6 фунтов 15 шиллингов 0 пенсов

3 пинты бренди по 1/3 пенса — 4 шиллинга 4 пенса

13 галлонов пива по 1/3 пенса — 16 шиллингов 3 пенса

8 кварт крепленого сидра по 1/6 пенса — 12 шиллингов 0 пенсов

30 галлонов крепкого пива по 8 пенсов — 1 фунт 0 шиллингов 0 пенсов

1 хогсхед[54] и один баррель пунша, 26 галлонов, лучший барбадосский ром по 5–6 фунтов 10 шиллингов 0 пенсов

12 фунтов рафинированного сахара по 1/6 — 18 шиллингов 9 пенсов

10 чаш пунша по 2/6 каждая — 1 фунт 5 шиллингов 0 пенсов

9 полупинт рома по 7 пенсов каждая — 5 шиллингов 7 пенсов

1 пинта вина — 1 шиллинг 6 пенсов

Избирателей, имеющих право голоса, насчитывалось всего-то 600 человек[55].

Что касается военной карьеры, там и вовсе ничего интересного. Если вкратце, Вашингтону пришла в голову светлая мысль удвоить выдачу рома в своих войсках, в результате чего мир обрел такое странное явление, как Соединенные Штаты. После этого он провел еще одну короткую войну, чтобы установить налог на виски. А потом наконец занялся серьезным делом — винокурением. Его винокурня выпускала достаточно широкий ассортимент — виски четырехкратной дистилляции, ржаной виски, виски со вкусом корицы, а кроме того, бренди — яблочный, персиковый и из хурмы. Дело было действительно серьезное и стоящее, поскольку в этом странном новом образовании под названием Америка вокруг спиртного кипели нешуточные страсти.

С 1790 по 1830 год потребление крепкого спиртного в США выросло почти вдвое — с 5 до 9,5 галлона на душу населения в год. И причиной такого роста было по большому счету великое продвижение на запад.

Поначалу в североамериканских колониях, населенных отпрысками европейской питейной культуры, предпочитали банальное пиво. Отцы-пилигримы не собирались высаживаться в Плимуте, но на «Мейфлауэре» закончилось пенное. Пришлось причаливать.

Несмотря на чистоту ручьев и рек девственного континента, пилигримы строили пивоварни, по европейской привычке брезгуя питьевой водой и по-прежнему руководствуясь (легко адаптируемым) правилом Эльфрика, упомянутом в главе девятой: «Когда есть пиво, то пью пиво, а воду пью, когда пива нет». Или, как выразился пуританин Уильям Вуд, американская вода «была плотнее, черная и блестящая — считается, что лучшей воды на всем белом свете не сыщешь <…> И все равно я не променяю на нее хорошее пиво».

Однако с пивом есть одна проблема — его нужно как-то транспортировать. Бочонок пива весит довольно прилично, но по сравнению с бочонком крепкого спиртного содержит не так много спирта. Если вы покоряете неосвоенный Дикий Запад и обоз у вас не резиновый, то бочонок виски продержит вас под хмельком вернее и дольше, чем пиво. Стоит вам удалиться от цивилизации и пивоварен (понятия тождественные), как сразу возникнет нужда в бочонке спиртного, а где же еще его покупать, как не в Маунт-Верноне. Недаром поместье носит имя британского адмирала Эдварда Вернона, того самого, которого прозвали Старый Грог за камзол из грогрема и который разбавлял ромовые пайки своих матросов, в результате подарив миру напиток, тоже названный грогом.

Отправляясь на Дикий Запад, американцы увозили с собой бочонок виски (или персикового бренди, если были в особенно приподнятом настроении), поэтому чем дальше от Нью-Йорка, Филадельфии, Бостона и пивоваренных угодий Восточного побережья, тем явственнее пиво вытеснялось крепким спиртным. Ньюйоркцы, как и собратья-британцы, по-прежнему пили пиво на завтрак. Тем временем завтрак в Кентукки (в 1822 году) включал «три коктейля и щепотку табака».

Коктейль здесь фигурирует в первозданном смысле: «Коктейль («петушиный хвост») — это возбуждающий спиртной напиток, смешанный из любых видов спиртного, с добавлением сахара, воды и горьких настоек» (1806). Хлестать чистый виски на завтрак даже в те времена было чересчур, зато, подмешав к нему фруктового сока или что там еще подвернется под руку, вы могли получить от спиртного всю пользу (в нее по-прежнему верили) и избежать рвотного эффекта.

И вот в первой половине XIX века какой-нибудь любопытный странствующий голубь видит, как тысячи людей медленно продвигаются на запад. Куда они тянутся и зачем? Осторожные оседали сразу за границей освоенных земель — столбили там себе участок и строили домик. Более честолюбивые держали путь на фронтир, туда, где американские штаты превращались в неразмеченную, неразведанную территорию, которую мы называем Диким Западом. Почему? Потому что там ждали дикие богатства.

Голливуд любит изображать Дикий Запад полунищим, этаким пристанищем бедных, но бесчестных людей, среди которых время от времени затесывается толстосум с Восточного побережья. Но дело обстояло с точностью до наоборот. На запад отправлялись не за нищетой, это было бы глупо. На запад ехали, потому что заработки там почти вдвое превышали восточные. Лихорадки шли волнами, одна за другой — старательская, пушная, скотоводческая, а рабочих рук постоянно не хватало. Поэтому оплата труда на западе стремительно росла, тогда как перенаселенное Восточное побережье начинало голодать.

Слабым местом западных территорий оставалась инфраструктура, не поспевавшая за стремительными темпами освоения новых земель. Не было ни железных дорог, ни обычных, ни судебных учреждений, ни шерифов. И питейных заведений тоже не было. (Кроме того, сильно не хватало женщин, но к этому мы еще вернемся.) В итоге получалось скопище новоиспеченных богатеев, которым деньги жгли карман, а тратить их было некуда (и на защиту от грабежа рассчитывать не приходилось). Так что куда бы ни перебирались рабочие, за ними следом прибывал расторопный салунщик.

Первым салуном (и именно об этих заведениях пойдет речь дальше) стал «Браунс Хоул» в городке Браун, штат Юта. Необычное слово должно было придать заведению некий французский лоск — от которого салуны фронтира, разумеется, оставались далеки. Начиналось все с палаток. Любой желающий срубить деньжат мог, прослышав про новый старательский поселок, осознать, что старательство все же не для него, зато ему ничто не мешает нагрянуть туда с бочонком виски и палаткой. И более ничем. Иногда на две бочки клали доску, которая служила барной стойкой, но на этом весь французский лоск и заканчивался. Вот как выглядел палаточный салун в Канзасе:

Подпертая рогатинами жердь, через которую перекинута старая парусина <…> образуя хижину примерно футов шесть на восемь и около пяти с половиной футов высотой[56]. В ней помещаются два бочонка виски, два графина, несколько стаканов, три-четыре банки маринованных устриц и две-три банки сардин, но при этом ни крошки хлеба. Хозяин, видимо, знал свое дело лучше нас и не пожелал тратить свои скромные капиталы на предметы не первой необходимости.

Типичным владельцем палаточного салуна можно назвать Роя Бина, которого мы в этой главе еще не раз вспомним. Бин был мошенником и вдобавок поколачивал жену — когда жил в Техасе, в городке Бинвилль (нет, тут нет никакой связи). В 1881 году до него дошли слухи, что в связи со строительством железной дороги на реке Пекос выросло несколько рабочих поселков. Продав все, что имел, он купил на вырученные деньги 55 галлонов виски и палатку. Вскоре он уже разбивал ее в поселке, где от жажды пересыхало 8000 глоток. Начало новой карьере было положено.

Правда, оставалась одна проблема. Дикий Запад назывался так недаром, и с правоохранительной инфраструктурой там тоже было плохо. Ближайший суд находился за двести миль, в Форт-Стоктоне. Восьми тысячам железнодорожных рабочих грозила не только жажда, но и беззаконие. Кто обезопасит население от всякого жулья вроде Бина? К счастью, проблемой вовремя обеспокоился проезжавший через поселок техасский рейнджер. Он явился в палаточный салун и без лишних сантиментов спросил, не возьмет ли Рой Бин на себя обязанности мирового судьи.

Бин согласился.

Закоренелому преступнику Бину должность мирового судьи сулила самые благоприятные перспективы. Поселку тоже повезло — теперь он находился под прикрытием закона. Все радовались. Бин от радости пошел и расстрелял салун своего главного конкурента, который был евреем, а значит, получил по справедливости, тем более что справедливость теперь находилась всецело в ведении новоиспеченного судьи.

Оставим пока судью Бина — до следующего убийства на национальной почве, которое последует не далее чем через несколько страниц. Однако на его частном примере несложно выстроить общую картину. Разворачивается некое масштабное предприятие (в данном случае строительство железной дороги), это означает приток рабочей силы, рабочая сила означает деньги, свободные деньги означают открытие салуна, а это в конечном счете влечет за собой появление законодательного учреждения (а в данном случае салун практически им и стал). Но пока мы все еще в палатке.

Зачастую салунщик (если к нему применимо это высокое звание) просто распродавал запасы и возвращался домой. У планирующих задержаться подольше было два варианта. Первый — заказать еще спиртного. Для этого требовалось как-то переправить деньги и заключить договор, соблюдение которого салунщику никто не гарантировал. Второй вариант — подделывать выпивку.

В 1853 году было выпущено пособие под названием «Производство крепких спиртных напитков, вин и настоек без дистилляции». На самом деле без дистилляции все же не обходилось. Но основная идея книги состояла в том, что тратиться на виски или бренди ни к чему: благоразумному и экономному владельцу салуна лучше купить чистый спирт и, добавив к нему что-нибудь для вкуса, выдать за виски, бренди и что угодно еще. Оправдывает автор подобную политику тем, что европейские производители спиртного все равно поступают именно так, а американцы пока отстают. Кроме того,

нижеследующие инструкции гарантируют экономию от сорока до двухсот пятидесяти процентов с галлона; а имитацию от оригинала вряд ли возможно отличить даже при самом пристальном изучении — разницу способен выявить только химический анализ.

Я бы такой гарантии не дал. Не обязательно, мне кажется, быть экспертом по виски, чтобы почуять неладное при таком, скажем, рецепте ржаного:

Нейтральный спирт, четыре галлона; спиртовой раствор крахмала, один галлон; чайная заварка, одна пинта; настой миндаля, одна пинта; подкрасить одной унцией тинктуры кошенили и жженым сахаром, четыре унции; для вкуса добавить три капли масла грушанки, растворенные в одной унции спирта.

В «шотландский виски», согласно этому пособию, добавлялся «креозот, пять капель». В ямайский ром — серная кислота. Всего пол-унции, но химический анализ все равно покажет. Этим изысканным напиткам давались изысканные названия — «морилка», «сок тарантула», «спотыкач», «овечья мойка».

В общем и целом производство подобной палёнки постепенно сокращалось — по мере распространения настоящих салунов («настоящий» в данном случае означает «постоянный»). Как только неподалеку друг от друга возникает несколько постоянных салунов, появляется конкуренция, которая ведет к улучшению качества.

И конкуренция, и постоянные заведения не заставили себя долго ждать. Когда на строительстве железной дороги в Северной Дакоте был разбит рабочий лагерь Майнот, уже через пять недель новорожденный поселок (если его можно так назвать) насчитывал двенадцать салунов. Следующая ступень после палатки — землянка, то есть наполовину врытый в склон холма барак, где все время капало с потолка. Сооружение обходилось салунщику в целый доллар 65 центов — во времена, когда батрак на ферме зарабатывал около 60 центов в день. Когда наступало время расширяться, на постройку салуна с фальшивым фасадом выкладывали 500 долларов. Дороже всего стоил финальный аккорд — лет через пять на мулах доставляли барную стойку, вырезанную из твердых пород дерева. Общая сумма, включая доставку, — 1500 долларов.

Как же выглядел конечный результат и каково было там пить? В голливудских фильмах мы привыкли видеть единственный огромный салун в центре поселка. Это обусловлено канонами драмы, вынуждающими героя и злодея столкнуться в одной точке. Но, как мы уже знаем, в действительности салунов в любом городке было пруд пруди, так что герой со злодеем могли захаживать куда понравится, никогда друг с другом не встречаясь. Салун, как правило, строился довольно узким и вытянутым, и ставить его предпочитали на углу, поскольку это повышало экономическую эффективность вывески и надписей.

Первое, что бросалось в глаза при взгляде на салун, — фальшивый фасад. Он представлял собой панель высотой в два этажа, прибитую спереди к одноэтажному зданию. Зачем так делали — неизвестно. Обмануть фальшивка все равно никого не могла, разве что посетитель подходил бы к двери строго спереди, а не сбоку, но, поскольку улица застраивалась с обеих сторон, это было исключено. Фасад отделывали по всем правилам. На верхнем этаже имелись окна, а иногда и водосток для несуществующей крыши. Фальшивый фасад являл собой очевидную и повсеместно распространенную ложь, с которой вся Америка почему-то мирилась[57].

Снаружи находилась коновязь, а рядом с ней — огромная и неизбежная гора конского навоза. Канализации на фронтире не было никакой, к несчастью дам, носивших длинные юбки. Мужчинам (как всегда) жилось полегче, но шпорами им доводилось сверкать нечасто.

Итак, вы поднимаетесь на дощатый настил — и нет, никакие фирменные качающиеся двери-половинки вам навстречу не распахиваются. Двери-половинки — это миф. Ну почти. Возможно, где-то на крайнем юго-западе Соединенных Штатов такие и встречались, но не как типичный атрибут салуна. Вполне логично, если задуматься. Толку от таких дверей никакого, они ничего не закрывают и не спасают от холода, разве что колоритно смотрятся на экране. В действительности двери были обычного размера, до пола или почти до пола. Однако они и вправду распахивались в обе стороны и с помощью противовеса возвращались на место, так что для эффектного появления вполне годились — главное не получить с размаху створкой по носу.

В фильмах герой, попав внутрь салуна, сразу оказывается перед барной стойкой. В жизни все опять не так. Перед вами длинное узкое помещение, и барная стойка тянется по одной стороне, обычно слева. Это истинное произведение искусства. Она резная, часто из красного дерева или ореха, и отполирована до блеска. Как мы помним, стоит она, скорее всего, дороже, чем само здание салуна. Над баром висит зеркало. С него тоже сдувают пылинки, поскольку и оно обошлось владельцу в круглую сумму. Зеркало проходит над всей барной стойкой и имеет такое же статусное значение. Все остальное может быть дешевым, но это потому, что львиную долю вложений съели два самых дорогостоящих предмета.

Зеркало, в общем-то, висит не просто для красоты, у него есть функция, даже две. Во-первых, оно позволяет сидящим за барной стойкой посматривать, не подбирается ли к ним кто со спины. А во-вторых, через него удобно глазеть на голую дамочку. На противоположной стене висит псевдоклассический портрет пышнотелой красотки. Не то чтобы порнография, но благопристойного в нем мало. Интимные места скрыты позой и кружевами, однако и оставшегося хватит, чтобы раззадорить одинокого ковбоя, который уже не помнит, сколько недель назад последний раз видел женщину.

По низу стойки, прямо над засыпанным опилками полом, проходит латунная подножка. Назначение ее туманно. Однако, лишь поставив сапог на эту подножку, посетитель наконец ощущал, что он в салуне. Как ни странно, когда в 1920 году в Штатах ввели сухой закон, больше всего люди тосковали именно по этой латунной подножке и именно ее оплакивали в приступах ностальгии. Странно, потому что, скорее всего, подножка была вся заплевана. Вдоль нее через равные промежутки ставили плевательницы, в идеале из расчета по одной на четырех посетителей. Выглядело, наверное, словно массовое посещение стоматолога, но на самом деле все до единого жевали табак.

Итак, вы ставите сапог (перепачканный конским навозом) на (заплеванную) латунную подножку, и подошедший салунщик интересуется: «Чего угодно?»

Вопрос на засыпку. Под зеркалом выстроены в ряд бутылки вина и шампанского и всякие изыски вроде мятного ликера. Но, приглядевшись, вы видите, что все они покрыты пылью. Это просто украшение интерьера. Такое никто не заказывает, а если и закажет — особенно чужак — придется выяснять отношения с остальными посетителями. Без ущерба для репутации можно просить только два вида спиртного — виски и пиво. Хотя пиво ее, пожалуй, тоже подмочит. Так что вы заказываете виски для себя — и угощаете соседа. Это закон. Неважно, что вы этого человека знать не знаете. При первом заказе всегда нужно кого-то угостить. Внакладе не останетесь, очередной новоприбывший нальет и вам. Только имейте в виду: страшнее отказа угостить может быть только отказ принять угощение, за такое вам в лучшем случае наваляют.

Тут мы подходим к самой сложной и непонятной стороне салунного этикета, которую, как ни странно, Голливуд всегда изображает правильно. Войдя в салун, наш угрюмый герой никогда не спрашивает, что сколько стоит. Он просто швыряет монеты на стойку, и ему никогда не дают сдачу. И это абсолютная историческая истина.

Салуны были двух типов — однобитные и двухбитные. Двухбитный — заведение шикарное, с развлекательной программой, люстрой и, может, даже настоящим вторым этажом. В двухбитном салуне любой напиток стоил два бита. В однобитном — один бит (хоть виски, хоть пиво). Сигара тоже стоила один бит. Это было очень удобно, поскольку избавляло от необходимости уточнять цену. Тип салуна часто указывался снаружи на вывеске, но обычно по обстановке и так все было видно.

Бит — это одна восьмая доллара, то есть 12,5 цента, что несколько нелепо, потому что отдельной денежной единицы в полцента никогда не существовало. Довольно долго в южных штатах имел хождение испанский серебряный доллар, который делился на восемь. Собственно, довольно часто его в буквальном смысле разрубали на восемь частей (bits, битов), которые назывались «осьмушки» — pieces of eight, они же песо, они же пиастры, знакомые нам по воплям пиратских попугаев. Тот же счет почему-то применяли и к американским долларам, только тут возникало занятное неудобство в виде невозможности дать сдачу за одну порцию напитка. Если вы брали в однобитном салуне что-то одно, то платили четвертаком (два бита) и получали 10 центов сдачи. То есть за первую порцию вы отдавали 15 центов («длинный бит»). Но тогда за вторую порцию вы могли заплатить десятицентовой монетой («короткий бит»). Нелепостью это превосходит даже фальшивые фасады, однако именно так все было устроено.

Рассчитавшись, вы получаете бутылку средства от хандры и наливаете себе стакан. Слишком мало не лейте, вас сочтут слюнтяем и, возможно, заставят выпить правильную мужскую дозу под прицелом. Но и до краев не наполняйте. Так делают только последние скряги, поэтому не удивляйтесь, если салунщик поинтересуется, не искупнуться ли вы в этом стакане собрались. Как ни странно, там где слаб закон, очень строги понятия.

Вы подносите стакан спотыкача к губам и выпиваете залпом, завоевывая признание и уважение окружающих. Вас, наверное, затошнит, но считайте, что легко отделались. Потому что можно попробовать повторить подвиг того «героя», который заплатил один бит в двухбитном салуне. Когда ему указали на ошибку, он сказал: «Два бита, говорите? Я в прошлый раз поверил, но, когда попробовал ваш виски, понял, что это однобитный». Рисковый мужик. Но и ему далеко до того, который заявил, что выпьет кварту (примерно литр) цинциннатского виски. Кварту он осилил. Серебряные накладки на его гробе стоили 13 долларов 75 центов.

Кто же остальные посетители салуна? Мужчины. Как правило, белые. Но стерпят и темнокожего. Индейцам вход в салун запрещен по закону. А вот кому точно дадут от ворот поворот — это китайцам. Удивительно, но на Диком Западе было полно китайских мигрантов, которые приезжали строить железные дороги и которых все ненавидели. Оснований для ненависти не было никаких, но от этого она только усиливалась. Недоброй памяти судья Рой Бин в своем техасском салуне как-то слушал дело по обвинению в убийстве китайца. Сверившись с кодексом, Бин заявил, что закон совершенно точно запрещает убивать людей, но «дьявол раздери, где тут хоть одна статья, запрещающая убивать китайцев?»

Так кто же наши соседи по барной стойке? Это большей частью загадка. Интересоваться фамилией и родом занятий — крайне плохой тон. Поболтать можно, но лишь на нейтральные темы. Проще, наверное, пойти в самый дальний конец помещения — там будут играть в карты. Вряд ли в покер, скорее в фараон, довольно примитивную игру, исход которой куда больше зависел от воли случая. В покер иногда играли тоже, но фараон благодаря простоте, коротким и быстрым раундам и неограниченному числу игроков имел несомненное преимущество. Однако в него было очень легко жульничать, а когда все вокруг вооружены, это чревато последствиями.

И вот тут встает ребром щекотливый вопрос, который я все это время пытался обойти. Какова была вероятность поймать в салуне пулю? Ответ простой и четкий: неизвестно. Можно точно сказать, что шаблонные голливудские сцены, в которых за вечер пристреливают по паре человек под невозмутимое бренчание фортепиано, — это явное преувеличение (кстати, фортепиано — большие, тяжелые и трудно транспортируемые — водились только в двухбитных салунах, а механические пианолы появились не раньше 1880-х годов). Но не будем обижать Голливуд. В конце концов, августейшие особы тоже не все сплошь головорезы, как пытался уверить нас Шекспир. Будь в жизни все такими же кровожадными, как в драме, мир давно бы обезлюдел.

Беда для историка в том, что на Диком Западе по определению отсутствовала отчетность и протоколы. Эпоха Дикого Запада началась с погони за богатством, которое сулили новые земли, и закончилась пришествием на эти земли закона, порядка и коронерских записей.

Остаются байки и исторические анекдоты. Да, в салунах убивали. Дикий Билл Хикок, Джек Макколл, Боб Форд, Джон Уэсли Хардин и многие другие выдающиеся личности погибли от пули в салуне. Но ведь и салунов с их завсегдатаями тоже было не перечесть. Никто не пишет о мирных вечерах, когда каждый пропустил по стакану и ничего не произошло. Гораздо интереснее писать об убийствах, потому что убийства увлекательнее и про них захотят читать. И здесь возникает проблема. Дикий Запад романтизировали еще в период его существования. Судья Рой Бин стал знаменитостью при жизни. Этот подлец, убийца, домашний тиран и китаефоб умер богачом, сколотив состояние за счет сотен людей, которые приезжали на него поглазеть и были готовы платить за пойло втридорога, лишь бы затем хвастаться, что видели прославленного «мистера закон и порядок к западу от Пекоса». Меткие стрелки тоже становились знаменитостями. И Буффало Билл, и Энни Оукли с Сидящим Быком посещали Англию, где были представлены королеве Виктории.

В салун, разумеется, приходили при оружии. Это было абсолютно в порядке вещей, хотя, наверное, и внушало бы опасения любому, кто к подобному не привык. За оружие хватались и даже иногда стреляли, но совсем не обязательно со злым умыслом. Хорас Грили, один из самых спокойных бытописателей западного салуна, отмечал, что посетители, «напившись, имели обыкновение беспорядочно палить из револьверов — иногда друг в друга, иногда куда придется».

Не исключено, что здесь больше правды, чем может показаться на беглый взгляд. Возьмем, например, вот такое описание ковбойского салуна, где посетители забавы ради стреляют по лампам:

«Клондайк» был <…> самым популярным местом в поселке, в нем были самые большие зеркала и самые большие подвесные керосиновые лампы — чтобы ковбои могли всласть потешиться, когда разгуляются. Владелец «Клондайка» закупал лампы крупными партиями, а ламповые стекла так и вовсе бочками.

Повсеместное использование оружия на Диком Западе приводит нас в замешательство — как наша манера зависать в смартфоне привела бы в замешательство ковбоя 1860-х, попади он чудом в лондонский паб 2017 года. Оружие, несомненно, применяли для убийства, если в том была потребность, но с таким же успехом из него палили по лампам или любым другим мишеням. Заезжих путешественников это пугало и щекотало нервы, возможно, именно поэтому ковбои любили брать их на мушку и заставлять пить, плясать или на что еще фантазии хватит. Однако наличие оружия означало, что исход любой стычки будет смертельным. Наверное, потому стычки и вспыхивали реже. Вот как замечательно объяснял это явление один ковбой:

Я никогда не ввязывался в драки, когда был пьян. Только на трезвую голову, понимая, что делаю. Потому что пьяный я всегда был такой счастливый. Я всех любил, и мне казалось, что меня тоже все любят.

И тут мы переходим от смерти к сексу.

Приличные женщины в салун не заглядывали никогда. Встречаются отдельные байки о женщинах-салунщицах вроде Громилы Кейт Лоу, которая вроде бы застрелила пятерых (в том числе двух своих мужей), но это диковинные исключения из правила. Зато здесь водились салунные девицы — они занимали положение где-то между приличными дамами и продажными, но к какому полюсу были ближе, сложно сказать. Они подсаживались поболтать. Они с готовностью держали посетителя за руку, слушали жалобы на жизнь и говорили разные утешительные слова, проливая бальзам на душу одинокого зверолова — лишь бы он не забывал угощать собеседницу. Угощение ей приносили не настоящее: холодный чай, замаскированный под виски, да и утешение наверняка было такое же фальшивое. Но важно понимать, что проституцией салунные девицы не занимались. Или не обязательно занимались (грань провести было трудновато даже в те времена, не то что полтора столетия спустя).

Женщины на Диком Западе были редкостью. Они ценились на вес золота и знали об этом. Зачем торговать собой, если можно спокойно зашибать по десять долларов в неделю обычной болтовней? Циник скажет, что одинокому мужчине нужен секс; романтик скажет, что предпочтет шитое белыми нитками женское сочувствие и участие — лишь бы оно выглядело искренним и не отдавало холодным чаем. Это один из немногих известных науке случаев, когда романтик оказывается прав. Будь я любителем строить гипотезы, я бы провел параллель: фальшивые двухэтажные фасады, фальшивый виски, фальшивые ласки. При этом на задворках вполне мог размещаться настоящий бордель.

Сентиментальные они были ребята, эти покорители запада. Если других развлечений не подворачивалось, вечер завершался общим пением. Среди самых любимых были песни о матери. Матери — как взрывы и картины пуантилистов — прекраснее всего видятся издалека, а переселенцы отдалялись от родных мест основательно. Обязательным номером на таких спевках была обожаемая ковбоями «Лучший друг ковбоя — мама»:

Спеши побаловать

Свою старушку-мать,

Ведь вместе с ней уйдет тепло родное…

И где бы ни бродил,

Урок усвой один:

Нет лучше мамы друга для ковбоя.

А иногда затягивали и что-нибудь менее душещипательное, вроде «был бы виски океаном, я бы уткой в нем нырял».

Ни продолжительность попойки, ни степень опьянения, в принципе, ничем не ограничивались. Лошадь трезвая, до дома, наверное, довезет. А если вы забудете про лошадь или не сумеете вскарабкаться в седло, кто-нибудь ее отвяжет и отпустит брести домой. То есть можно пить сколько влезет. Преград не было никаких — а иногда и преграды не помогали. Давайте напоследок воспользуемся редким для той поры женским взглядом на салунных пьянчуг. А если точнее, на калифорнийских старателей в Рождество 1851 года:

Сатурналии начались в сочельник в «Гумбольдте» [салун] <…> Весь день с холма спускались терпеливые мулы, пошатываясь под тяжестью бочонков бренди и корзин шампанского <…> В девять часов вечера был ужин с устрицами и шампанским <…> сплошное веселье, тосты, песни, речи и т. д. Кажется, они там плясали всю ночь. По крайней мере они плясали, когда я уходила спать, и на следующее утро, когда я проснулась, все еще плясали. Этот безумный кутеж продолжался три дня, становясь разнузданнее с каждым часом. Были такие, кто и вовсе не сомкнул глаз за это время. На четвертый день, наплясавшись до упада, они рухнули вповалку по всему залу и устроили звериный концерт. Кто лаял по-собачьи, кто ревел быком, кто шипел по-змеиному, а кто по-гусиному. Многие так набрались, что даже показать ничего не могли, кроме собственной скотской натуры.