Непризнанные народом: Лжедмитрий, Шуйский, Владислав

Борис Годунов был первым царем на Руси, которого не признал народ, но он хотя бы пытался сохранить видимость приличия и утверждения Земским собором «всея земли», пусть и состоял этот собор из его клевретов. Пришедший на его место «названный Дмитрий» (как именовали Лжедмитрия I некоторые осторожные российские историки) не счел нужным утруждаться такими церемониями и просто объявил себя «Российским императором» по праву рождения – хотя, казалось бы, как выходец из Речи Посполитой, мог вспомнить о польских традициях и вольностях гонорных шляхтичей с их сеймами, сеймиками и правом veto.

Правда, С. Ф. Платонов считал, что человек, севший на московский престол под именем Дмитрия Ивановича, все же сделал попытку реформировать Земский собор на польский манер – оставив там представителей только дворянского сословия. Об этом, по мнению историка, свидетельствует тот факт, что в одном из сохранившихся документов того времени, датируемом 1606 годом и направленным в Деревскую пятину Новгородской земли, дано предписание о посылке в Москву выборных дворян и детей боярских: «Выбрати дворян и детей боярских к Москве с челобитными о поместном верстаньи и о денежном жалованьи и бити челом государю царю и великому князю Дмитрию Ивановичу».[131]

«Мы не знаем, – пишет Платонов, – состоялись ли выборы и ездили ли выборные в Москву от Деревской пятины; не знаем и того, были ли вызываемы выборные из других областей, и предполагалось ли их соединение в Москве в одну коллегию. Но перед нами бесспорный факт: Москва требует представителей от местного дворянского общества и указывает порядок их назначения – общественный выбор; для чего бы ни требовались эти лица в Москву, они выборные представители своего класса. Вполне возможно предположение, что такое требование выборных от поместного дворянства случилось именно при Самозванце по той причине, что двор Самозванца был под сильным влиянием литовско-польским. Как сам Самозванец, так и его друзья, получившие влияние в Москве, легко переносили на московскую почву литовско-польские понятия. Как «дума» превратилась на их языке в «раду», а «бояре» в «сенаторов» («ordo senatorum»), так дворянский представитель получил в их глазах вид земского посла, избираемого шляхтою в поветах и воеводствах для посылки от местного сеймика на государственный сейм».[132]

Так что, если действительно имела место подготовка центральным правительством в Москве очередного Земского собора, то он из всесословного представительства русской земли мог превратиться в представительство исключительно дворянского сословия. Впрочем, к этому вела политика не только Лжедмитрия I, но и всех других правителей России, сидевших на русском престоле после Федора Ивановича – любая новая династия, имея весьма ограниченные возможности для политического маневра, должна была привлечь на свою сторону для удержания власти этот самый массовый и боеспособный слой новой русской элиты. Так поступили и Годунов, и Лжедмитрий, и Романовы. Быть может, один только Василий Шуйский, как прирожденный Рюрикович и представитель «старых» княжеских элит, не хотел (или не мог) в полной мере опереться на поместное дворянство – что и обусловило, в конце концов, его свержение и гибель.

Однако есть косвенные данные, что еще до попытки возможного созыва собора-«сейма» в 1606 г., «Дмитрий Иванович» собирал «классический» Земский собор для суда над Василием Шуйским и его братьями, схваченными по обвинению в организации заговора против самозванца.

Л. В. Черепнин пишет, что данных об этом соборе «очень мало», но приводит свидетельства в пользу того, что собор все же был: «По свидетельству «Нового летописца», Лжедмитрий «повеле собрати собор и объяви про них (Шуйских. – Л. Ч.), яко «умышляют сии на меня»». Летописец говорит, что на суде никто не заступился за обвиняемых, «ни власти, ни из бояр, ни ис простых людей». По-разному определяют состав собора 1605 г. иностранные авторы, которые говорят, что Шуйский был судим «в присутствии выборных чинов из всех сословий» («en pr?sence de personnes choisies de tous estats») (Маржерет), «советом вельмож» (де Ту), «как сенатом, так и народом» (Паерле), «большим собором бояр и духовенства со всеми остальными сословиями» («in maximo consessu senatorum etiam spiritualium cum caeteris aliis») (иезуит Лавицкий). На основе этих слишком общих характеристик трудно составить представление как о количестве участников собора, так и о их социальной принадлежности. Можно лишь сделать вывод, что форма соборного судопроизводства, очевидно, была выбрана Лжедмитрием потому, что он искал популярности среди различных сословий Русского государства.»[133]

Однако, как указывает Черепнин, «… вряд ли будет правильно называть рассматриваемый собор земским. Это был политический процесс или, вернее, акт политической расправы, облеченный в форму судебного приговора».[134]

Трудно сказать, каким бы стал Земский собор в процессе полонизации русской политической системы, и остался бы он как всесословное представительное собрание, или же был бы заменен «собором» исключительно поместных дворян? Вопрос этот чисто риторический, и не только потому, что как принято говорить, «история не имеет сослагательного наклонения». Сказавшийся сыном Ивана Грозного молодой человек, при всех своих талантах и удачливости был обречен на короткое, хотя и яркое правление.

Хотя Лжедмитрий и пытался стать самостоятельной фигурой не только во внутрирусской, но и в международной политике, однако он был, как бы сейчас сказали, «проектом», в равной мере, и «новой» московской элиты, прежде всего, братьев Романовых, и Ржечи Посполитой, и Ватикана. Запутавшись в многочисленных обязательствах, он, может быть и в самом деле хотел, как говорили про него в Москве, «перебить» московских бояр, разрубив одним ударом гордиев узел своих проблем, и уж затем, получив полноту власти в России, отказаться от обещаний своим прежним зарубежным покровителям.

Однако любовь к прекрасной полячке подвела его в самый критический момент: встреча Марины Мнишек и многочисленных польских гостей отвлекли его внимание, сделали менее осторожным, и самозванец был свергнут столь неосмотрительно помилованным им Василием Шуйским.

* * *

Восшествие на престол Василия Шуйского было классическим военным переворотом. После убийства «названного Дмитрия» князь Василий Иванович был попросту «выкрикнут» на квази-вече, собранном по его же инициативе на Красной площади.

Два дня спустя после убийства Дмитрия, 19 мая, на Красной площади случилось событие, которого в Москве давно не бывало – вече. Явление это характерно для древнерусских городов, возникших как племенные центры еще дорюриковой Руси, когда своих князей народ – взрослые вооруженные мужчины – выбирал сам. Так было в Киеве, Новгороде, Чернигове, Смоленске, Ростове, Суздале. Не то Москва. Город, построенный на княжеской земле, по воле князя, был княжеской собственностью. Князь здесь все и решал. И вот князя-царя не стало. Даже такого, как безродный Годунов и сомнительный Дмитрий. И теперь, волей-неволей, пришлось москвичам вспомнить древний обычай и думать, как жить дальше без царя во главе.

Тянулись на площадь князья и бояре, дворяне и церковный клир, купцы, ремесленники и просто столичные обыватели. И, конечно же, вездесущий люмпен, который всегда тут как тут, когда можно поживиться. Последним явился низенький толстый человечек, невзрачный, плешивый, с редкой бороденкой и подслеповато моргающими глазками – Василий Иванович Шуйский. Победителю самозванца было чуть больше пятидесяти, был он еще крепкий мужчина и прожил бы долго – если бы не стремился к престолу.

Василий Шуйский был, с одной стороны, представителем старшей ветви суздальских князей, потомком великого князя Суздальского Константина Васильевича, а с другой – великого князя Московского Ивана I Даниловича Калиты. Любил вспомнить, что ведет свой род от святого Александра Невского. Так что князь Шуйский, без сомнения, имел все права на русский престол. И мысль остаться на обочине гонки за призраком высшей власти ему просто не приходила в голову. Да и весь его род – а «род» было понятие весьма важное, если не решающее в социальной жизни Московской Руси – его бы не понял и не простил, упусти он такой шанс. И Шуйский шанса не упустил. Когда собравшиеся на «вече» бояре и духовенство предложили народу избрать патриарха, который затем и созвал бы Земский собор для выбора нового царя, специально подготовленные провокаторы – подголоски Шуйского, закричали, что «царь нужнее патриарха – да здравствует Василий Иванович!» И Шуйского выбрали царем.

«Впрочем, – пишет С. Ф. Платонов, – трудно здесь сказать «избран». Шуйский, по счастливому выражению современников, просто был «выкрикнут» своими «доброхотами», и это не прошло в народе незамеченным, хотя правительство Шуйского хотело представить его избрание делом всей земли».[135]

Шуйский был «выбран» царем не только без Земского собора, голосами одних своих клевретов, но и с нарушением древнерусской традиции «прошения на царство», ведущей свое начало, быть может, еще со времен посольства к Рюрику. Авраамий Палицын сообщает, что «малыми некими от царских палат излюблен бысть царем князь Василий Иванович Шуйский и возведен бысть в царский дом, и никим же от вельможь не пререкован, ни от прочего народа умолен (выделено мной – В. М.)».[136]

Как сообщает «Новый летописец», Боярская дума хотела созывать Земский собор для избрания царя: «По убиении ж Ростригине начаша боляре думати, как бы сослатца со всего землею и чтоб приехали з городов к Москве всякие люди, как бы по совету выбрати на Московское государство государя, чтоб всем людем был».[137] Однако собор так и не созвали. Шуйский не только вступил на престол без утверждения собора, но и, как писал В. О. Ключевский, и «правил без Земского собора».[138] Почему? Тому много причин.

Представитель «старой» боярско-княжеской элиты, Шуйский, по определению, был антидемократом, и потому отсутствию избирательного Земского собора удивляться не приходится. Как и «Дмитрий Иванович», новый царь считал свое происхождение достаточным для того, чтобы сесть на московский трон – и ни в каких подтверждениях этого своего «урожденного» права он не нуждался. К тому же, наверняка, еще сильны были воспоминания о Земском соборе, который судил его, Рюриковича, всего несколько месяцев назад. Да и конкуренция, которая непременно возникла бы в случае созыва собора, Шуйскому и его клану была ни к чему. А желающих стать царем и помимо Шуйского было достаточно. По словам Пискаревского летописца, «после Ростриги Гришки Отрепьева почал на Москве мятеж быти во многих боярех, а захотели многие на царьство».[139] Особо подчеркивает летописец, что неприятие Шуйского как кандидата на престол возникло среди дворян: «А дворяне и дети боярские, и всякие служивые люди: хто х кому прихож и кто ково жаловал, те тово и хотят, а иные иново хотят: хто х кому добр».[140]

Л. В. Черепнин подчеркивает в своем исследовании всеобщее неприятие нарушения Василием Шуйским уже сложившейся традиции утверждения царя Земским собором: «О том, что утверждение Шуйского на престоле произошло без санкции Земского собора («ohne Wissen und Bewilligung S?mtlicher L?ndStande»), пишет Буссов. Гетман Жолкевский расценивает воцарение Шуйского как акт, учиненный «по волчьему праву», и рассказывает, что те, кто хотел провести «свободное избрание царя», были впоследствии им наказаны. Об утверждении Василия Шуйского на царстве без «совета» «со всею землею и з городами» говорит «Новый летописец». В грамоте Сигизмунда III, адресованной после свержения Шуйского Ф. И. Мстиславскому, нарочито подчеркивалось, что Шуйский «на Московском государство усадился был самоволством, без вашего боярского и всее земли совету».[141]

Его избрание было результатом, с одной стороны, предвыборной обработки московского населения, а с другой – соглашения, заключенного Шуйским с частью боярской верхушки. Как сообщает Пискаревский летописец, имели место даже альтернативные выборы: по соглашению с Боярской думой народу представили двух кандидатов в цари, Шуйского и Мстиславского. Впрочем, рассматривать совещание Боярской думы, на котором было достигнуто соглашение об избрании в цари Шуйского, как «своего рода Земский собор», или «Земский собор узкого состава», как это делает Черепнин, по меньшей мере, некорректно. Да и сам он далее пишет о методах предвыборной кампании царя Василия: «…агенты Шуйского пользовались, очевидно, теми же средствами (подкуп и пр.), что и агенты Бориса Годунова в 1598 г.»[142]

Получив в результате соглашения со своими противниками престол, Василий Шуйский был вынужден в обмен пожертвовать частью своей власти. После «избрания» на Красной площади, новый царь отправился в Успенский собор, где принес присягу «всей земле», дав определенные гарантии в качестве верховного правителя страны. Очевидно, именно этими гарантиями обусловили свое согласие на избрание Василия царем обсуждавшие этот вопрос бояре, дворяне, гости, торговые люди.

Царь Василий обещал «всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати» и не отнимать «вотчин и дворов и животов» у невиновных членов их семейств («у братьи их и у жен и у детей… будет которые с ними в мысли не были»). В случае, если по сыску и суду будет приговорен к смертной казни кто-либо из гостей, торговых или черных людей, царь обещал не лишать дворов, лавок и «животов» их жен и детей, не причастных к преступлению. Далее следовало обязательство не слушать ложных доносов («доводов»), производить расследования и устраивать очные ставки по всем обвинениям, наказывать клеветников («смотря по вине его, что был взвел неподелно, тем сам осудится»), не подвергать никого опале, не выдавать никого недругам «в неправде», оберегать всех от «насильства.

Таким образом, реванш «старой» элиты, начатый в 1584 г. после смерти царя Федора Ивановича денационализацией государственных земель, был продолжен ограничением самодержавной власти, в частности, законодательно закреплявшим необратимость такой денационализации (не отнимать «вотчин и дворов и животов»).

Считать эту присягу условием, обеспечивающим праведный суд для людей всех сословий, как это делает Б. Н. Чичерин, приравнивающий крестоцеловальную запись Шуйского чуть ли не к английской Великой Хартии, нет никаких оснований. Впрочем, и сам Чичерин удивленно отмечает, что «запись Шуйского не возбудила ни малейшего сочувствия [в народе]»,[143] что было бы невозможно, если бы «нововведение» Шуйского относилось не только к боярству, но и ко всему народу.

Л. В. Черепнин так оценивает запись Шуйского: «…это было отступление от принципов самодержавия Ивана Грозного. Собственно, в 1606 г. Василий отказался от тех прав, признания которых за царем со стороны сословий Грозный потребовал в 1564 г., – безоговорочного права казнить и подвергать опале своих недругов… Таким образом, с 1606 г. наблюдается известный сдвиг во взаимоотношении верховной власти и сословий; в условиях начинающейся гражданской войны и ослабления государства произошел отход от теории и практики самодержавия Грозного».[144] Как видно из дальнейших событий, такой отход принес нашей стране неисчислимые бедствия.

Для народа, отлученного от участия в политической жизни, прежде всего, для жителей российской провинции, правительством Шуйского была пущена в ход фальшивка, призванная подтвердить «законное» избрание царя Василия. Хотя не было ни Земского избирательного собора, ни, соответственно, Утвержденной грамоты (которая, как отметил Л. В. Черепнин, «вряд ли и существовала»), «приверженцы Василия стремятся придать его возведению на царство характер всенародных актов… в тех посланиях, которые по воцарении Шуйского рассылались по городам с извещением об этом событии, проводится определенная политическая концепция. Согласно ей, после смерти Самозванца «митрополиты, и архиепискупы, и епискупы, и весь освященный собор, также и бояря, и дворяня, и дети боярские, и всякие люди Московского государьства избирали всем Московским государьством, кому бог изволит быти на Московском государьстве государем». Выбор пал на князя Василия Ивановича Шуйского, род которого через Александра Невского восходит к Рюрику и который «по коленству» имеет державные права на русский престол. Таким образом, официально признавалось, что воцарение Шуйского произошло по решению земского собора, что ему присягала «земля»».[145]

Несмотря на факты, Л. В. Черепнин весьма субъективно утверждает, что некий «земский собор» все же состоялся: «Произошло взаимодействие двух сил: земского собора как сословно-представительного органа и народного движения». Но он же приводит и вполне логичные выводы других историков, либо отрицающих возведение Шуйского на трон Земским собором, либо считающим то совещание Боярской думы, на котором было достигнуто соглашение, «ничем иным, как пародией на собор».[146]

Это пародийное избрание стало стратегической ошибкой Шуйского. Отказ от созыва Земского собора и, таким образом, от народной поддержки, лишение своих политических соперников возможности бороться за власть мирными методами – в рамках представительного собрания – катализировали очередной виток противостояния «старой» и «новой» элит (вождями которых были, соответственно, Василий Шуйский и Филарет Романов), вылившийся в четырехлетнюю гражданскую войну, закончившуюся победой Семибоярщины, свержением и смертью Шуйского, разгромом его рода.

Уже через неделю после убийства Лжедмитрия, 25 мая, в Москве произошли народные волнения, направленные против нового царя: на площади перед дворцом собралась «чернь», а присутствовавший при этом Я. Маржерет опасался, что Василия Шуйского, в случае его выхода из дворца, может постигнуть участь Лжедмитрия.[147]

В Москве сложилась самая широкая коалиция против Шуйских. В нее входили люди, казалось бы, самых разных политических предпочтений: патриоты, тушинцы, сторонники королевича Владислава на русском престоле. Душой заговора стал Прокопий Ляпунов – известный представитель рязанского дворянства, принимавший участие еще в апрельских беспорядках в Москве в 1584 г. Сам он опасался ехать из Рязани в Москву, но его представлял в столице брат Захар, поддержанный большой группой дворян-земляков. Самое активное участие в заговоре принял глава Боярской думы князь Федор Мстиславский, сторонник воцарения в Москве Владислава Вазы. Пока речь шла об устранении с престола Шуйского, Мстиславского поддерживали Голицыны и Салтыковы – фамилии, хорошо известные в XVII веке уже при Романовых, и, в той или иной степени, являющиеся Романовым родней. Принял участие в готовящемся перевороте и сам глава семейства Романовых, Филарет, купивший у Лжедмитрия II должность тушинского патриарха за огромный самоцвет ценой в бочонок золота.

После бегства из лагеря Тушинского вора, Филарет вступил в соглашение с Сигизмундом III и попытался укрыться в его лагере под Смоленском. Он выехал из Тушина с последними польскими отрядами, но в бою под Волоколамском попал в плен к русским («освобожден», как говорили впоследствии романовские историографы) и был отправлен в Москву, где, по словам Р. Г. Скрынникова, стал вторым по значимости после патриарха Гермогена человеком в Церкви и самым опасным врагом Шуйского.

Активно действовала в Москве и польская агентура, работавшая в тесном контакте с некоторыми из заговорщиков. Медленно продвигаясь к Москве, гетман Жолкевский, по его собственному признанию, посылал тайные письма боярам. Одни письма адресовались сторонникам Владислава, другие разбрасывались по улицам. Письма обличали Шуйского и сулили населению щедрые милости после воцарения королевича Владислава. В письмах Сигизмунду III Жолкевский подчеркивал, что глава Боярской думы князь Мстиславский «сильно действует в пользу королевича». В ответ король старался через гетмана обнадежить боярина «в большой награде». В результате польской пропаганды часть москвичей ходила толпой под окна царского дворца, требуя «поймать Шуйского и отослать его королю».

Шуйский, досиживая в Кремле свое правление, практически уже ничем не руководил. Реальных рычагов власти у него не осталось. Дворянское ополчение устало воевать, дворяне, питавшиеся и вооружавшиеся со своих земельных поместий, во время Смуты обнищали, остались без коней и оружия. Многие дворяне не просто покидали лагерь Шуйского, но и принимали участие в боевых действиях против царя, как это было во время похода Лжедмитрия II на Москву. В середине июля 1610 г. самозванец с «литвой» и казаками подступил к стенам столицы. По смоленской дороге наступал Жолкевский. На Красной площади толпа москвичей скандировала: «Ты нам больше не царь!»

Воспользовавшись беспорядками, участники заговора Захар Ляпунов и Федор Хомутов «на Лобное место выехаша, и з своими советники, завопиша на Лобном месте, чтоб отставить царя Василья». Мятежники захватили патриарха Гермогена и потащили его в свой лагерь у Серпуховских ворот. Там, под крики толпы, решилась судьба царя и всего рода Шуйских. Выступления сторонников царя заглушили крики толпы. Патриарх Гермоген так и не смог переубедить собравшихся мятежников и покинул лагерь. Как утверждает Р. Г. Скрынников, «Патриарх Гермоген мог бы повлиять на исход дела, если бы получил поддержку священного собора. Однако Гермогену противостояли Филарет Романов и другие духовные лица. С авторитетом Романова считались и духовенство, и дума. Митрополит Ростовский действовал, оставаясь в тени. Но его позиция повлияла на исход переворота».[148] Так что Филарет играл ведущую роль в свержении Василия Шуйского.

Восторжествовали Мстиславский, Воротынский, Голицын и Романов. Победители послали в Кремль Воротынского, который должен был предъявить Василию Шуйскому ультиматум: «Послали от себя из обозу из-за Москвы-реки к царю Василью Ивановичу всеа Русии боярина князя Ивана Михайловича Воротынского, чтоб он, государь царь Василей Иванович всеа Русии… государьство Московское отказал и посох царьской отдал для (из-за) пролития между у со бные крови христьянской». От имени думы бояре обещали «промыслить» Шуйскому особое удельное княжество со столицей в Нижнем Новгороде. Согласно Разрядным записям, «на том ему (царю Василью) бояре и все люди крест целовали по записи, что над ним никакого дурна не учинить и из московских людей на государство никого не обирать».

Правда, и эта крестоцеловальная клятва, как и все, которые давались на Руси в течение предыдущих смутных лет, была нарушена. Зачинщики мятежа беспрепятственно прошли во дворец, захватили царскую семью и силой свели на старый двор бояр Шуйских. Братьям царя запретили показываться в думе, позже их взяли под стражу.

19 июля Ляпунов и его сообщники явились на двор к Шуйским в сопровождении чудовских монахов. Они предложили низложенному царю принять постриг. Тот отказался подчиниться. Тогда его постригли насильно. Дворяне держали бившегося в их руках самодержца, пока монах совершал обряд пострижения. Участь царя Василия разделила царица, ее принудительно постригли в монахини. После пострижения царя Василия – «инока Варлаама» – вытащили из хором и в крытой телеге отвезли в Чудов монастырь, где к нему приставили стражу. Его жену Марию определили в Ивановский монастырь.

В сентябре 1610 г. Василий Шуйский был выдан польскому гетману Жолкевскому, который вывез его и его братьев Дмитрия и Ивана в октябре под Смоленск, а позднее в Польшу.

Бывший царь Василий умер в заключении в Гостынинском замке, в 130 верстах от Варшавы, через несколько дней там же умер его брат Дмитрий. Третий брат, Иван Иванович Шуйский, впоследствии вернулся в Россию. В 1635 году по просьбе царя Михаила Федоровича останки Василия Шуйского были возвращены поляками в Россию (гордые шляхтичи не побрезговали взять за покойника выкуп золотом и соболями). Погребли Василия Ивановича в Архангельском соборе Московского Кремля.

Василий Шуйский сам загнал себя в угол, когда его жажда властолюбия и аристократическое отвращение к «демократическим процедурам» помешали ему собрать Земский собор, чтобы победить в мирных дебатах своих соперников и получить всенародное одобрение и поддержку своему царствованию.

Однако мог ли он поступить иначе? Скорее всего, его сторонники не были столь многочисленны и сильны, чтобы победить на соборе, особенно если учесть, что за кандидатами на престол от «новой» элиты стояли многочисленные выборные от поместного дворянства. Да и народ, неоднократно обманутый Шуйскими (публично выступая перед населением московских посадов, Василий Шуйский не раз менял, на диаметрально противоположные, свои клятвенные заверения по обстоятельствам смерти царевича Дмитрия, а во время переворота 1606 г. обманул москвичей призывом «защищать царя Дмитрия Ивановича от поляков», в то время когда сам принимал непосредственное участие в убийстве самозванца), не забыл ему ни этих обманов, ни лживых писем о «соборном» избрании царя Василия Ивановича на царство. Видимо, у Шуйского не было ни малейшего шанса стать царем через утверждение Земским собором. А без Земского собора он, пусть и Рюрикович, стал таким же самозванцем, как и «названный Дмитрий».

* * *

Бурные события, случившиеся в Москве 17–19 июля 1610 г. пытались легитимизировать под видом Земского собора, который, якобы, не только низложил царя Василия, но и «выбрал» на престол польского королевича Владислава. Во всех грамотах, разосланных по стране полонофильской Боярской думой, которой вскоре предстояло обернуться Семибоярщиной, говорилось об избрании Владислава «всеми чинами Московского государства», т. е. – Земским собором.

Как пишет Л. В. Черепнин, «В литературе об этом соборе 1610 г. имеются различные, часто противоположные суждения. С. М. Соловьев считает, что его не было: «Некогда было созывать собор для выбора царя всею землею, надобно было выбирать из двоих готовых искателей престола, Лжедмитрия [Второго, Тушинского вора – В. М.] и Владислава…» В. Н. Латкин пишет: «В 1610 г. состоялось в Москве народное собрание, присвоившее себе название земского собора. Этот quasi-собор низложил царя Василия Ивановича Шуйского и избрал временное правительство из бояр». «Из обзора деятельности этого собора, – продолжает Латкин, – видно, что на нем не принимали участия представители всего народа, хотя деятельность его касалась таких предметов, которые непосредственно относились ко всему государству… Это искажение истины».[149]

Патриарх Гермоген, не признавший законность пострижения Шуйского в монахи, продолжал считать его царем, а монахом объявил князя Тюфякина, произносившего за Василия Ивановича монашеские обеты. Но, понимая, что возвращение Шуйского на престол невозможно, а если и произойдет, то вызовет новые возмущения, патриарх разослал окружные грамоты, в которых писал о необходимости «на Московское государство выбрати нам государя всею землею, собрався со всеми городы, кого нам государя Бог подаст». В других подобных грамотах говорится о намерении «обирати… государя всем заодин всею землею, сослався со всеми городы…». Содержатся и прямые указания местным властям о выборе «изо всех чинов… по человеку» и присылке в Москву.

То, что патриарх действительно пытался собрать полноценный Земский собор, подтверждает указание С. Ф. Платонова на то, что в 1610 г., после свержения Шуйского, впервые рассылались «призывные грамоты», требовавшие «выборных представителей от всех чинов для участия в соборе…». Но в условиях гражданской войны созвать собор всей Русской земли не удалось. Однако, как считает Платонов, собранный в Москве «собор», состоявший из членов Боярской думы, московских дворян, придворных, и выборных от московских посадов, «оказался», по неким «старым понятиям» (видимо, по понятиям предыдущих самозванцев – В. М.), «правильным и правомочным».[150]

Считается, что Гермоген имел ввиду две кандидатуры: либо князя Василия Голицына, либо малолетнего Михаила Романова. Василий Голицын – это именно тот, который в 1605 г. приказал убить 16-летнего царя Федора Годунова, а выбор 14-летнего Михаила означал только одно – страной будут управлять «тушинский патриарх» Филарет и его брат Иван. Остается предположить, что или выбор этих кандидатур был приписан Гермогену позднее, уже при Романовых, или мы чего-то не знаем о честном и бескомпромиссном патриархе, герое Смутного времени.

На самом деле, вполне возможно, что Гермоген поддерживал князя Ф. И. Мстиславского (который, по утверждению Жолкневского, «сильно действовал в пользу королевича»), от имени которого рассылались по стране грамоты с требованием прислать в Москву выборных на Земский собор. Как указывает Л. В. Черепнин, «В грамоте в Пермь Великую от боярина кн. Ф. И. Мстиславского с товарищами от 19 августа 1610 г. говорится: «а вам велено всех чинов людем ехати к Москве, чтоб выбрати государя на Московское государьство… и из городов по ся места никакие люди не бывали…».[151]

Л. В. Черепнин считает (впрочем, с характерными оговорками), что некий Земский собор все же был собран в Москве и утвердил Семиборящину во главе с князем Мстиславским: «Тем не менее, после свержения Шуйского, при боярском правительстве в Москве образовался и действовал земский собор. Памятником его деятельности, по-видимому, является акт передачи Русского государства на время до избрания царя под власть боярина Ф. И. Мстиславского с товарищами и текст присяги им. Среди чинов, которые приносят присягу, названы: дворяне, чашники, стольники, стряпчие, головы, дети боярские, сотники, стрельцы, казаки, «всякие служилые люди и приказные», гости, «торговые, черные и всякие люди всего Московского государства». Интересно, что навстречу клятве верности со стороны сословных представителей идет ряд обязательств со стороны членов боярского правительства: «за Московское государство стояти», «всех праведным судом судити», «государя на Московское государство выбрати… со всякими людми всею землею и сослався з городы, ково даст бог на Московское государство»».[152]

Но споры о кандидатах прекратились сами собой, когда в Москву вошли отряды польского гетмана Жолкевского, и осталась только одна кандидатура – королевича Владислава.

И тут надо отметить, что затея Мстиславского (поддержанная патриархом Гермогеном) с созывом Земского собора, вполне возможно, имела двойное дно: к августу 1610 г. некоторые выборные, по крайней мере, из областей северо-востока Руси, смогли собраться в Москве на Земский собор и угодили как раз на «избрание» королевича Владислава. При этом надо учитывать, что многие «выборные» могли быть «избраны» из числа тех дворян и людей других сословий, которые уже находились в Москве по долгу службы или по торговым и личным делам. «Выборы» Владислава были такой же фикцией, что и «выборы» Годунова или Шуйского.

Во всяком случае, это отмечали современники событий: «Без широкого участия выборных из городов в Москве было принято решение о передаче престола польскому королевичу Владиславу. Некоторые источники ответственность за этот акт возлагают на «седьмочисленных бояр Московскиа державы», которые «всю власть Русския земли предашя в руце литовскых воевод».[153]

Но Л. В. Черепнин, вслед за более поздними романовскими источниками, утверждает, что Владислава выбрал все же Земский собор некоего «узкого состава» (то есть – все то же собрание москвичей и находившихся в столице жителей нескольких других, как указывает в своей работе Черепнин – 34 русских городов): «Другие, напротив, указывают, что бояре в своем решении опирались на земский собор узкого состава без участия выборных из провинциальных городов. Так, по свидетельству «Нового летописца», «на Москве ж бояре и вси людие московские, не сослався з городами, изобраша на Московское государство литовского королевича Владислава». Это летописное указание подтверждается текстом договора (приговорной записи), заключенного 17 августа 1610 г. московским правительством с гетманом Жолкевским о признании Владислава царем.»[154]

Когда бояре «пришли к патриарху Гермогену и возвестили ему, что избрали на Московское государство королевича Владислава», патриарх выдвинул только одно требование: «Если [Владислав] крестится и будет в православной христианской вере – и я вас благословляю. Если же не крестится – то нарушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не будет на вас наше благословение!» 27 августа у Новодевичьего монастыря (ставки Жолкевского) польский гетман поклялся соблюдать этот договор.

По договору Владислав должен был венчаться на Московское царство от патриарха и православного духовенства по древнему чину, обещал православные церкви «во всем Российском царствии чтить и украшать во всем по прежнему обычаю и от разорения всякого оберегать», почитать святые иконы и мощи, иных вер храмов не строить, православную веру никоим образом не нарушать и православных ни в какую веру не отводить, евреев в страну не пропускать, духовенство «чтить и беречь во всем», «в духовные во всякие святительские дела не вступаться, церковные и монастырские имущества защищать», а даяния Церкви не уменьшать, но преумножать.

Тут же, под Новодевичьим, 10 тысяч москвичей присягнули Владиславу. 28 числа целование креста царю Владиславу продолжилось в Успенском соборе в присутствии патриарха Гермогена.

Когда к Сигизмунду и Владиславу под Смоленск отправилось московское посольство, глава посольства Василий Голицын (тот самый, погубивший Годуновых) заявил патриарху: «О крещении [Владислава] они будут бить челом, но если бы даже король и не исполнил их просьбы, то волен Бог да государь, мы ему уже крест целовали и будем ему прямить». Такова была позиция московской политической элиты, которая ради своей победы была готова отказаться от основополагающих цивилизационных установок русского народа, таких как православие (что и случилось полвека спустя на обновленческом соборе 1666 г.).

Но Гермоген дал наказ митрополиту Ростовскому и Ярославскому Филарету (из тушинского патриарха тот снова стал митрополитом), который в составе московского посольства к полякам представлял интересы Русской православной церкви, защищать православие: предъявить королевичу условия, чтобы Владислав крестился еще под Смоленском, чтобы порвал отношения с Римским папой и чтобы россиян, пожелавших оставить православие, казнил смертью. Митрополит Филарет пообещал Гермогену «умереть за православную за христианскую веру». Впрочем, умереть за веру пришлось в дальнейшем Гермогену, а Филарет весьма благополучно пережил Смуту в польском «плену» и, вернувшись в Москву, занял патриарший престол.

Надо отметить важное примечание, которое делает в своем исследовании Черепнин по поводу решений, принятых «узким собором»: «Весьма показательна фраза: «А бывшему государю царю и великому князю Василью Ивановичи) всеа Руси отказати и на государеве дворе не быти, и впредь на государьстве не сидети». В термине «отказати» слышится отзвук стародавних древнерусских времен, когда вече призывало князя и «указывало ему путь». Но в условиях начала XVII в. этот термин наполняется новым содержанием, знаменуя утверждение избирательной сословно-представительной монархии.»[155]

Действительно, в конце XVI – начале XVII вв. Земский собор в условиях Смуты и отсутствия наследственного монарха, стал общепризнанным источником легитимной высшей власти. Это было признано и народом, и властными элитами, которые были вынуждены хотя бы фиктивно «осенять» своих ставленников фальшивыми соборными утверждениями. Хотя, с другой стороны, вече никогда не было высшим органом власти всей страны, решая вопросы управления отдельных земель, да и выбирало оно (или «указывало путь» – изгоняло) как правило, князей из династии Рюриковичей, не покушаясь на их «семейное» право управлять всей Русской землей.

Более того, в условиях Смутного времени ни о каком реальном утверждении сословно-представительной монархии («народной монархии» в терминологии Солоневича) речи идти не могло. Наоборот, шла деформация основ «народной монархии», выраженная, прежде всего, в попытках сначала «оседлать» Земский собор, превратить его в инструмент достижения своих узких целей теми или иными политическими группами (Борис Годунов), а затем и в полном отказе от Земского собора как краеугольного камня социально-политической системы Московского царства, или, в лучшем случае, подмене его квазисоборами (Лжедмитрий I, Василий Шуйский, Семибоярщина). Толькой с после самоорганизации здоровых национальных сил начинается возврат к системе Земских соборов как народному представительству всех сословий Русской земли, имеющему значение источника высшей государственной власти (Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин).

В целом этого не отрицает и такой замечательный исследователь эпохи Земских соборов как Л. В. Черепнин, который, все же, к Земским соборам относит и квазисоборы, и более похожие на вече собрания московского населения вкупе с Боярской думой и Освященым собором. «Рассмотрев историю земского представительства в России с конца 90-х годов XVI в. до конца первого десятилетия XVII столетия, приходится сказать, что здесь еще много неясного. – пишет он. – Совершенно бесспорно существование избирательного собора 1598 г., ибо от него сохранился официальный документ – Утвержденная грамота. Достаточной точностью и подробностью отличается разрядная запись о соборе 1604 г., занимавшемся подготовкой к отражению крымской опасности. Данные об избирательных соборах 1606 и 1610 гг. недостаточно четки, поэтому о них идут споры, но самый факт их созыва, мне представляется, доказуем. Недвусмысленны, мне кажется, сведения о земском соборе 1607 г. по вопросу о снятии с населения присяги Лжедмитрию I. Соборы 1605 и 1607 гг., созванные для суда над Василием Шуйским и Ильей Горчаковым, следует отнести к числу судебных, а не земских.

Полные данные о составе имеются для собора 1598 г., неполные – для собора 17 июля 1610 г. Общие основы представительства в 1598 г. – принципиально те же, что и в 1566 г. Первое прямое указание на обращение из центра в провинцию с предложением прислать своих выборных на земский собор относится к 1610 г.

В условиях кризиса самодержавия, гражданской войны земские соборы играют двойственную роль. После смерти Федора Ивановича земский собор принимал участие в правительственной деятельности (причем и тогда, когда уже воцарился Годунов). Так же было и вслед за свержением Василия Шуйского. Это содействовало сохранению государственного единства страны. В то же время земский собор использовался и как орудие в политической борьбе различных феодальных группировок, что нарушало целость государства».[156]

* * *

В целом правильно отражая растущую в период Смуты и безвластия роль Земского собора, говоря о формировании «в условиях кризиса» управляющей функции собора (а, по существу, функции Земского собора как источника высшей легитимной власти), Л. В. Черепнин, как представляется, неверно расставляет акценты, считая что такая функция появилась уже после смерти царя Федора Ивановича и завершения правления династии Ивана Калиты. Однако тот факт, что соборы 1564/65 и 1584 года решали вопросы, относящиеся к прерогативе высшей государственной власти (об изменении политического строя страны (введение опричнины) и избрании на царство нового царя) свидетельствует, что эта функция появилась задолго до Смутного времени, тогда как в 10-е годы XVII века шел как раз обратный процесс – попытка лишить Земский собор такой функции.

Процесс этот шел с переменным успехом: наиболее активное политически сословие – поместное дворянство – широко представленное на Земских соборах, не желало лишаться своего влияния на власть. Наибольшего успеха представительство всей земли добилось во время Второго земского ополчения, когда Земский собор в Ярославле стал, по сути, правительством всея Руси. Однако этот успех земства был кратковременным. К середине XVII века Земские соборы стали утрачивать свою властную функцию, пока не превратились в «карманные» совещания при новой социально-политической структуре, созданной первыми Романовыми на руинах «народной монархии» Ивана Грозного.