Опоры трона и подрыватели устоев

«Стоящая армия солдат и сидящая армия чиновников» – таковы были традиционные опоры власти австрийского дома. Бури нового века до основания сотрясали каждую из них.

Армия оставалась «любимой игрушкой» монарха. В одном из манифестов Франц Иосиф провозглашал: «Моя армия останется такой, какая есть – общей и единой. Верные своей присяге, мои вооруженные силы пойдут дальше по пути безукоризненного исполнения своих обязанностей, проникнутые духом единства и гармонии, который чтит особенности каждого народа, но уничтожает всякие различия – тем, что использует преимущества каждой отдельной нации во имя общего успеха». Благие пожелания императора – или, скорее, его вера в то, что так было, есть, должно быть и будет – вступали в противоречие с реальностью. Армия постепенно утрачивала то самое единство, которое позволило ей спасти монархию в годы революции 1848–1849 годов и которое, по убеждению эрцгерцога Альбрехта, было гарантией сохранения власти Габсбургов.

Этнический состав императорских и королевских вооруженных сил становился все более пестрым, что было неудивительно, учитывая многонациональный характер государства. На рубеже XIX–XX веков из насчитывавшихся в армии 102 пехотных полков 35 были славянскими, 12 – немецкими, 12 – венгерскими и 3 – румынскими, остальные – смешанного состава. В качестве отдельных видов сухопутных войск существовали австрийские (ландвер) и венгерские (гонведы) внутренние войска, а также ополчение – ландштурм, призывавшийся в случае всеобщей мобилизации. К началу XX столетия 29 % личного состава армии составляли немцы, 18 – венгры, 15 – чехи, 10 – южные славяне (сербы, хорваты и словенцы), 9 – поляки, 8 – русины (украинцы), по 5 – словаки и румыны и 1 % – итальянцы. Но среди офицеров это соотношение было иным: здесь явно доминировали немцы и венгры, из славянских народов были представлены главным образом хорваты, поляки и чехи, но было совсем немного сербов, румын, словаков и украинцев.

В императорской и королевской армии существовали «предохранители» против трений между представителями отдельных народов монархии. Так, если в каком-то полку представители той или иной национальности составляли свыше 20 % военнослужащих, их язык признавался полковым языком, знание которого (на уровне, необходимом для нормального несения службы) являлось обязательным для всех офицеров и унтер-офицеров данной части. Командным языком при этом – для всех родов войск, кроме венгерских гонведов, – был немецкий, и каждый солдат, не говоря об офицерском составе, должен был знать на этом языке хотя бы набор основных команд и военных терминов. Немецкий являлся также служебным языком армии: на нем велась переписка между армейскими структурами, им пользовались военные суды, тыловые и хозяйственные службы и т. д. «Многонациональная армия была изначально создана как организм наднациональный, и, несмотря на ее внешнюю «немецкость», какие-либо проявления национализма в ней не должны были иметь места. Главным сторонником и защитником этого принципа был император», – отмечает чешский военный историк Иван Шедивы[85].

По-настоящему влиять на боевые качества армии межнациональные противоречия стали лишь в последние годы мировой войны. Тем не менее уже раньше начался тревожный процесс: вооруженные силы понемногу лишались той монолитности, на которую надеялся Франц Иосиф. Этому способствовала и демократизация офицерского корпуса: в дуалистической монархии, особенно в Цислейтании, аристократия постепенно утрачивала ведущие позиции в государственном аппарате. Так, в 1880–1910 годах доля майоров императорской и королевской армии, имевших дворянский титул, снизилась с 37,7 % до 18,2 %, подполковников – с 38,7 % до 26,8 %, полковников – с 46,7 % до 27 %. Если в 1859 году носителями дворянских титулов были 90 % австрийского генералитета, то к концу Первой мировой войны – лишь каждый четвертый генерал[86]. Хотя большинство военных оставались лояльными подданными императора (поручик Лукаш из «Похождений бравого солдата Швейка» в этом смысле – вполне типичный австрийский офицер), националистические настроения мало-помалу проникали и в офицерскую среду. Особенно ярко это проявилось после 1914 года, когда в результате всеобщей мобилизации и массовой гибели кадровых военных на фронте все большую часть офицерского корпуса стали составлять резервисты – призванные в армию вчерашние учителя, врачи, лавочники, адвокаты, студенты и т. д. К 1 октября 1918 года из 188 тыс. австрийских и венгерских офицеров только 35 тыс. были кадровыми военными.

Офицер в дунайской монархии был весьма уважаемой персоной. Начиная с 1870-х годов любой кадровый военный в чине от лейтенанта и выше мог, например, свободно появляться при дворе. Офицеры получали неплохое жалованье, хотя с течением времени их материальное положение несколько ухудшилось. Единство армии и династии укреплялось и тем, что практически всех молодых эрцгерцогов ждала военная карьера, причем нередко речь шла о службе в полках, весьма отдаленных от «центров цивилизации». Так, эрцгерцог Карл, будущий последний император, служил в небольшом чешском городке Стара-Болеслав, а затем – в совсем уж захолустной Коломые в Восточной Галиции. Тем не менее на членов императорской семьи распространялись несколько иные правила несения воинской службы, чем на простых смертных: их карьера чаще всего была куда более гладкой, да и спрашивать с родственников самого государя по всей строгости их командиры решались далеко не всегда. В результате среди мужской половины дома Габсбургов накануне Первой мировой было несколько десятков фельдмаршалов, генералов и полковников, но очень немногие из них проявили сколько-нибудь заметные полководческие дарования.

Ни в численном, ни в техническом отношении австро-венгерская армия не относилась к наиболее мощным и передовым в Европе, хоть явно превосходила, например, армии Италии, Османской империи и балканских государств. В 1902 году 31 пехотная и 5 кавалерийских дивизий были разбиты на 15 корпусов, рассредоточенных по всей монархии. Численность армии в мирное время по состоянию на 1905 год составляла 20 с половиной тысяч офицеров и около 337 тысяч нижних чинов при 65 тысячах лошадей и 1048 артиллерийских орудиях. Общее число военнообязанных в это время равнялось 3 млн 700 тыс., но только треть от этого количества имела удовлетворительную военную подготовку. В Германии же обученными в 1905 году могли считаться свыше 4 млн (!) военнообязанных. Призыву в военное время подлежали лишь около 8 % подданных Франца Иосифа, в то время как даже в Италии, Сербии и Черногории этот показатель превышал 10 %.

Техническая оснащенность армии также оставляла желать лучшего. На протяжении нескольких десятилетий во главе генерального штаба стоял личный друг императора, старый фельдмаршал граф Фридрих фон Бек-Ржиковский. Толковый офицер, обративший на себя внимание Франца Иосифа еще в дни несчастной «семинедельной войны» 1866 года, Бек, почти ровесник своего государя, к началу нового века уже не мог идти в ногу со временем. Армии не хватало новых видов оружия, а бюджетные расходы на содержание войск явно не соответствовали международной обстановке, когда из-за соперничества великих держав угроза новой войны в Европе становилась все более ощутимой. Военные расходы Австро-Венгрии в 1906 году составили 431 млн немецких марок, причем Франция в том же году потратила на эти цели 940 миллионов марок, Германия – 998 млн, Россия – 1 миллиард 34 млн, и только в Италии этот показатель был ниже, чем в дунайской монархии, – 371 млн марок. В ноябре 1906 года под давлением наследника престола Франца Фердинанда император сместил Бека (который получил почетную должность командующего гвардией) и назначил новым шефом генштаба амбициозного генерала Франца Конрада фон Гетцендорфа.

Этот человек стал душой венской «партии ястребов» и сыграл во многом роковую роль перед мировой войной. Взгляды Гетцендорфа характеризует его диалог с Францем Иосифом во время очередных маневров. Когда в ответ на воинственные речи начальника генштаба, буквально помешанного на идее «превентивной войны» против Италии или Сербии (а лучше против обеих сразу), император заметил, явно погрешив против исторической правды, что «Австрия никогда не начинала войну первой», Конрад воскликнул: «Увы, Ваше Величество!» Тем не менее благодаря усилиям Гетцендорфа и Франца Фердинанда австро-венгерская армия в 1906–1914 годах сделала явный шаг вперед в области оснащенности и боевой подготовки личного состава. Согласно закону, принятому летом 1912 года, численность регулярной армии в военное время увеличивалась с 900 тысяч до полутора миллионов человек (не считая ландвера, резервных частей и ополчения). Заметно возрастали расходы на оборону, были одобрены программы строительства новых укреплений, перевооружения флота и развития боевой авиации. Тем не менее в мировую войну Австро-Венгрия, по старой недоброй традиции Габсбургов, вступила недостаточно подготовленной.

Нельзя не отметить и две другие особенности императорских и королевских вооруженных сил, относящиеся уже не к технической и финансовой, а к морально-психологической области. Во-первых, габсбургская армия не воевала почти полвека – после того, как разгром при Садовой отбил у Франца Иосифа охоту к военным авантюрам. (Операция в Боснии в 1878 году носила локальный характер.) Отсутствие боевого опыта не могло не отразиться на духе вооруженных сил, и эрцгерцог Франц Фердинанд полагал, что при всей их внешней внушительности австро-венгерские войска не в состоянии вести длительные боевые действия против сильного противника. Конрад фон Гетцендорф считал иначе, и эта разница во взглядах привела к трениям между начальником генштаба и наследником престола. Время показало, что ближе к истине был Франц Фердинанд. Во-вторых, со времен Радецкого габсбургские военные не знали побед, и это тоже сказывалось на их боевом духе. Офицеры и солдаты австро-венгерской армии в большинстве своем не были трусами, однако армия, не привыкшая побеждать, изначально находится в невыгодном положении при столкновении с любым неприятелем. Франц Иосиф понимал это и неоднократно заявлял, что его политика – это политика мира, чем доводил до исступления Гетцендорфа и его сторонников. Император рассматривал войска в первую очередь как своего рода цемент, скрепляющий здание монархии, которое все сильнее шаталось под напором националистических страстей.

* * *

Своеобразным социальным слоем было гражданское чиновничество дунайской монархии – другая опора габсбургского трона. Главным чиновником государства являлся сам император, большую часть времени проводивший за письменным столом в своем кабинете в Хофбурге (в последние годы жизни – в Шёнбрунне). Объем работы, выполнявшейся монархом, был огромен. Однако Франц Иосиф не очень-то умел отделять главное от второстепенного и уделял равное внимание как законопроекту о введении всеобщего избирательного права в Цислейтании (1906), так и какой-нибудь инструкции о числе пуговиц и нашивок на мундирах нижних чинов ландвера. Впрочем, у императора были свои любимые и нелюбимые темы: с особым рвением он занимался всем, что касалось армии и внешней политики, а вот в политике внутренней сосредотачивался лишь на наиболее существенных вопросах.

Как и династия, австрийское чиновничество оставалось наднациональным. Хотя в западной части монархии официальным языком был немецкий (кроме Галиции, а после 1905 года отчасти также Моравии), говорить о какой-либо целенаправленной политике германизации, проводимой властями, вплоть до 1914 года нельзя: употребление немецкого языка являлось скорее технической необходимостью, делавшей деятельность бюрократического аппарата Цислейтании более эффективной. Что касается взглядов и убеждений большинства императорских чиновников, то они претерпели не слишком заметные изменения со времен Иосифа II и даже Марии Терезии. Главным принципом, на котором основывалась деятельность бюрократического аппарата, была безусловная лояльность монарху и династии. В этом, очевидно, и заключалась одна из главных проблем Австро-Венгрии: те, кто отвечал за проведение в жизнь государственной политики, как правило, мыслили категориями абсолютистской империи, каковой дунайская монархия после 1867 года более не являлась. «Лояльность императору Францу Иосифу означала преданность ему лично, но не составную часть [более широкого понятия] лояльности габсбургскому… государству»[87]. Дуалистическая монархия, будучи де-факто многонациональным постимперским государством, хоть и сохранившим многие черты «континентальной полиэтничной империи классического типа»[88], никак не могла выработать жизнеспособную Staatsidee, государственную идею, которая дополнила и приспособила бы к требованиям нового времени древнюю династическую идею Габсбургов.

В венгерской части монархии ситуация была еще более сложной. Здесь государственный аппарат, состоявший главным образом из мадьяр или мадьяризованных представителей других народов, являлся проводником одновременно традиционной габсбургской и национальной венгерской политики. Степень бюрократической централизации в Транслейтании была выше, чем на западе монархии, методы работы государственных структур в целом напоминали австрийские, однако все это было сдобрено большой дозой венгерского национализма. Бюрократический аппарат Венгрии был в гораздо меньшей степени склонен к компромиссам, особенно в вопросах межнациональных отношений, и подчинен интересам буржуазноаристократической олигархии, располагавшей всей полнотой власти в стране. Высшие посты в госаппарате как бы передавались по наследству: должности членов правительства из поколения в поколение занимали представители политически активных и влиятельных семейств – Тиса, Андраши, Кароли, Аппоньи, Баттяни и др.

Стиль работы высших эшелонов австрийской и венгерской бюрократии был неодинаков в разных ведомствах и при разных начальниках. Так, на венской Балльхаусплац, в министерстве иностранных дел, период кропотливой рутинной работы при суховатом дисциплинированном педанте Густаве Кальноки (министр в 1881–1895) сменился более непринужденной атмосферой при жизнелюбе Агеноре Голуховском (1895–1906). Его преемник Алоис фон Эренталь (1906–1912) придерживался авторитарных методов руководства, а ставший министром после смерти Эренталя Леопольд фон Берхтольд (1912–1915), наоборот, предпочитал коллегиальность. Тем не менее, нечто общее в работе практически всех ведомств монархии было. Во-первых, оставался жив йозефинистский дух просвещенной бюрократии, носители которого были уверены в том, что данные «сверху» правильно составленные и строго соблюдаемые законы способны регулировать жизнь общества в интересах управляющих и на благо управляемых. Законы Австро-Венгрии действительно были достаточно либеральны, но в то же время настолько консервативны, чтобы исключить возможность реального демократического контроля за деятельностью государственного аппарата. «Влиятельность австрийского чиновничества… была обусловлена тем, что конституционные органы законодательной власти, т. е. рейхсрат и ландтаги, создавались рядом с уже существовавшими традиционными… органами власти исполнительной. Эта двойственность государственного управления и самоуправления была одной из характерных черт австрийской системы власти. Существенным при этом было то, что исполнительные органы, как местные, так и центральные, хоть и находились до некоторой степени под общественным контролем и формально не могли действовать по собственному произволу, тем не менее оставались центром тяжести государственного аппарата.

Леопольд фон Берхтольд – 7-ой министр иностранных дел Австро-Венгрии

Исполнительная власть интерпретировала законодательство и в своей повседневной практике сама определяла формы и методы практического применения законов… Чем ниже по ступенькам государственной иерархии, тем больше была реальная власть конкретного чиновника»[89].

Во-вторых, австрийская бюрократия, в отличие от опруссаченной германской, всегда была, с одной стороны, менее дисциплинированной, но с другой – более мягкой, допускавшей возможность разрешения конфликтных ситуаций не только распоряжениями вышестоящих инстанций, начиная с императора, но и путем взаимной договоренности конфликтующих сторон (как, например, случилось при урегулировании языковой проблемы в Моравии в 1905-м и Буковине в 1910 году). Такая гибкость бюрократического аппарата имела и свои теневые стороны – в первую очередь знаменитую «австрийскую лень», стремление дать событиям естественный ход, надеясь на то, что время само разрешит возникшие проблемы ко всеобщему удовольствию. Как правило, подобные ожидания не оправдывались. Тем не менее трудно не согласиться с выводом чешского историка Франтишека Шамалика: «Просвещенные бюрократы в Австрии, в отличие от своих на первый взгляд куда более успешных прусских коллег, сохранили больше… сдержанности и скептицизма, прагматизма и здравого смысла, что, с одной стороны, нашло свое выражение в духе терпимости и размахе пресловутой «австрийской безалаберности», но с другой стороны – защитило общество от… подчинения гражданских прав и свобод полумифическому культу государства и иерархии… Австрийская традиция – в отличие от прусской – смогла сохранить болуее трезвый, инструменталистский подход к государству»[90].

Дуалистическая монархия была правовым государством, и даже те случаи, когда власти действовали в обход обычных законов, были предусмотрены законами чрезвычайными (наиболее известной была статья 14 «декабрьской конституции» 1867 года, позволявшая императору в кризисных ситуациях управлять западной частью монархии, не советуясь с законодательной властью; на Венгрию действие этой статьи не распространялось). Все изменилось после 1914 года, когда рейхсрат был надолго распущен, полномочия многих гражданских учреждений переданы военным властям, в ряде областей монархии введено чрезвычайное положение и резко ограничены гражданские свободы. Именно с началом войны сошел на нет просвещенный дух австрийской бюрократии, а власть закона сменилась властью грубой силы. Конец старого австрийского чиновничества, умиравшего вместе с монархией, блестяще описан в «ностальгических» романах Йозефа Рота «Капуцинский склеп» и «Марш Радецкого». Главный герой последнего, барон Франц фон Тротта – типичный бюрократ средней руки, лояльный, честный, консервативный и несколько закосневший чиновник, этакий Франц Иосиф в миниатюре (автор намеренно придал своему персонажу сходство с императором, вплоть до пышных бакенбардов, впрочем, действительно популярных в чиновной среде эпохи Франца Иосифа). Тротта окружен разными людьми, многие из которых высказывают «крамольные» идеи, не верят в будущее монархии – и постепенно вера в стабильность и вечность государства, которому он служит, покидает и душу чиновника. На войне гибнет его сын, Австро-Венгрия понемногу катится в пропасть, и в этих условиях ежедневная погруженность окружного администратора в бумажные дела напоминает попытку заслониться зонтиком от летящей бомбы. «Каждый день он шел на работу. Никто не мог и представить себе, что господин фон Тротта уже ни во что не верит… Он напоминал виртуоза, в котором погас огонь, в чьей душе темно и пусто, но чьи пальцы с холодным, давно усвоенным мастерством находят верные тона». Йозеф Рот заставил своего персонажа умереть в тот день, когда Франц Иосиф I был похоронен в склепе венской церкви капуцинов. Жизнь обыкновенного чиновника закончилась одновременно с жизнью чиновника-императора и почти одновременно с историей империи, одним из столпов которой была просвещенная консервативная бюрократия. Новая эпоха больше не нуждалась в ней.

* * *

После падения кабинета Казимира Бадени (1897) монархия вступила в период политической нестабильности, когда работа рейхсрата была парализована стычками депутатов разных национальностей. Особенно ожесточенными оказались столкновения между немцами и чехами. Противоречия между ними не сводились лишь к вопросам употребления того или иного языка в качестве официального; это был, по справедливому замечанию А. Дж. П. Тэйлора, «конфликт между двумя нациями с собственными историческими традициями, столкновение королевства св. Вацлава со Священной Римской империей германской нации. Он не мог быть разрешен мирным путем»[91].

Будущий основатель Чехословакии профессор Томаш Масарик писал в 1899 году своему более консервативно настроенному коллеге Карелу Крамаржу: «Главное: вы боитесь за Австрию! Я – нет. Палацкий сказал: были мы до Австрии, будем и после нее. Но если у Палацкого это была лишь фраза, то я хочу, чтобы это был факт».

Чехи бросили вызов положению австро-немцев как привилегированной нации, и разрешение конфликта в их пользу могло поставить под сомнение сам принцип разделения народов монархии на привилегированные и «остальные», на котором держалась дуалистическая система. Это понимали не только чешские и австронемецкие политики, но и представители других национальностей. В результате формировавшиеся политические элиты других славянских народов стали все чаще выдвигать требования, аналогичные чешским. Эти требования наталкивались на ожесточенное сопротивление «исторических» наций – венгров в Транслейтании, поляков в Галиции, немцев в Крайне (провинции, населенной главным образом словенцами), итальянцев в Далмации и т. д.

Тем не менее в 1900 году внутриполитическая обстановка еще не казалась безнадежной. Стремясь восстановить эффективность государственного управления, император в очередной раз сделал ставку на лояльную наднациональную бюрократию, назначив премьер-министром Цислейтании Эрнста фон Кёрбера – одного из самых способных представителей австрийского высшего чиновничества. Казалось, появилась давно ожидавшаяся консерваторами «твердая рука», способная навести порядок в запутанных австрийских делах. Кёрбер напоминал своего современника Петра Столыпина: он тоже полагал, что укрепление благосостояния народов монархии будет способствовать смягчению политических противоречий, а потому сосредоточился на экономических и финансовых реформах. В 1902 году ему удалось – впервые за 4 года – добиться принятия госбюджета законным путем, с одобрения рейхсрата. Тем не менее надежды главы императорского правительства на нормализацию обстановки не оправдались: парламент вновь вышел из-под контроля, стычки на национальной почве продолжались. В 1904 году Кёрбер подал в отставку, и после переходного кабинета фон Гауча к власти пришел новый «премьер с идеями» – Макс Владимир фон Бек.

Правительство Бека попробовало разрешить конфликты между народами монархии новым способом. Речь шла о введении всеобщего избирательного права, что, как полагали Франц Иосиф и его премьер, помогло бы обуздать националистические страсти в рейхсрате. «Политическая жизнь австрийской части империи Габсбургов была парализована именно в результате… разделения по национальным интересам… Парламентская система потерпела полный крах, так как ни одно правительство не могло получить большинства в парламенте. Поэтому введение всеобщего избирательного права в 1907 году было не только уступкой соответствующим требованиям, но и отчаянной попыткой мобилизации масс избирателей, которые стали бы голосовать не по национальному признаку (например, за католиков или даже за социалистов), против непримиримых и вечно конфликтующих национальных блоков»[92]. Когда один из богемских аристократов в разговоре с императором стал убеждать его, что результаты всеобщих выборов, могут быть непредсказуемыми, Франц Иосиф спокойно ответил: «Да, наверное, придет много социалистов». Как видим, «красная угроза» представлялась монарху куда менее опасной, чем национализм и сепаратизм.

В мае 1907 года в Цислейтании впервые состоялось всеобщее прямое равное и тайное голосование на выборах в рейхсрат, в которых имело право участвовать все мужское население западной части монархии в возрасте от 24 лет. Выборы проходили по мажоритарной системе в одномандатных округах. Прогноз старого императора в целом оправдался: из 516 депутатских мест 96 завоевали христианские социалисты и 87 – социал-демократы. Но одержать победу над националистами не удалось: только Немецкий национальный союз, объединявший представителей австро-немецких националистических и либеральных партий, получил 90 кресел в парламенте. Оказались представлены в рейхсрате и младочехи, и польские, словенские, украинские, румынские националисты… Вторые и последние свободные выборы, состоявшиеся в западной части монархии в 1911 году, не слишком изменили картину. Более того: многие левые, на последовательный интернационализм и лояльность которых рассчитывали при дворе, оказались заражены националистическими настроениями столь же сильно, как их политические противники из либерального лагеря. Таким образом, демократизация избирательной системы в Цислейтании не выполнила ту задачу, которую перед ней ставили император и его помощники. Национализм оказался куда более сильным и опасным противником, чем они предполагали.

Говоря о растущем национализме народов Австро-Венгрии, не стоит, однако, забывать, что вплоть до Первой мировой войны среди сколько-нибудь влиятельных политических сил дунайской монархии не было ни одной, которая открыто выступала бы за ликвидацию государства Габсбургов. Программа австронемецких националистов, одобренная их съездом в 1897 году, требовала административного преобразования монархии и германизации ее западных земель, но не упразднения единого государства. А вышеупомянутый Томаш Масарик, критиковавший других политиков за чрезмерную «заботу об Австрии», сам в 1905 году утверждал: «Наша (т. е. чешская. – Я. Ш.) политика не может быть успешной, если ее движущей силой не будет подлинная сильная заинтересованность и забота о дальнейшей судьбе Австрии – причем речь идет не о бессознательной пассивной лояльности…, а о культурных и политических усилиях, соответствующих потребностям нашего народа работать во имя совершенствования всей Австрии и ее политического устройства». Австро-Венгрия, при всех недостатках ее политической системы и бесконечных внутренних противоречиях и конфликтах, тем не менее пока представлялась центральноевропейским народам государственным образованием, способным развиваться, совершенствоваться и в целом удовлетворительно защищать интересы своих граждан.

Новые тучи на внутриполитическом горизонте начали собираться накануне Первой мировой, когда снова обострился чешско-немецкий конфликт. Граф Карл Штюргк, занявший пост главы правительства Цислейтании в 1911 году, не отличался ни политической изворотливостью Тааффе, ни харизматическим обаянием Кёрбера, ни основательностью Бека. После того, как в декабре 1913 года чешские депутаты рейхсрата вновь прибегли к испытанному средству – бойкоту парламентских заседаний, премьер-министр обратился к императору с просьбой распустить рейхсрат, работа которого в который раз оказалась парализованной, и править западной частью монархии в соответствии со статьей 14, т. е. фактически самодержавно. 16 марта 1914 года Франц Иосиф удовлетворил пожелание Штюргка. Цислейтания на три года лишилась законодательной ветви власти. Руки у правительства оказались развязаны, однако в целом случившееся «представляло собой большой шаг назад в политическом развитии монархии»[93]. Трудно сказать, как долго сохранялось бы такое положение в мирное время, однако начавшаяся война лишь усугубила ситуацию, снабдив дополнительными аргументами сторонников «беспарламентского» правления. В 1917 году, когда преемник Франца Иосифа Карл I попытался вернуться к конституционным методам, было слишком поздно: война сделала противоречия между центральноевропейскими народами неразрешимыми.

* * *

В Венгрии всеобщее избирательное право угрожало как монополии мадьярского этноса на власть в исторической Венгрии (при том, что в 1910 году мадьяры составляли лишь 48 % населения Венгерского королевства и 20 % всех жителей дунайской монархии), так и привилегиям венгерской элиты. Если в 1848 году правом голоса в землях короны св. Стефана обладали около 10 % населения (почти исключительно венгры), то за годы дуализма доля избирателей даже несколько снизилась – в то время как практически во всех европейских странах во второй половине XIX века она резко возросла. Неудивительно, что в этих условиях мадьяры по-прежнему располагали более 90 % мест в парламенте королевства. Именно поэтому угроза демократизации политической системы была использована императором и его советниками при урегулировании острейшего политического кризиса, который разразился в Венгрии в 1905–1906 годах.

Либеральная партия, почти безраздельно господствовавшая в венгерской политике при Коломане Тисе, в 1890-е годы вступила в период упадка. Ей противостояли, с одной стороны, консерваторы, с другой – национал-радикалы во главе с сыном Лайоша Кошута Ференцем; нельзя было сбрасывать со счетов и социал-демократов, чья популярность среди беднейших слоев населения с каждым годом росла. В 1903 году император (точнее, король – в Венгрии он выступал под этим титулом) назначил новым премьером Венгрии сына Коломана Тисы Иштвана. Этот выдающийся государственный деятель понимал, что в изменившихся исторических условиях Венгрии нужна качественно новая политика, но, на беду свою и страны, так и не смог отойти от традиций и стереотипов, опутывавших венгерскую политическую систему и мешавших свободному развитию общества.

Очень скоро Тиса-младший столкнулся с объединенной парламентской оппозицией в составе консерваторов, части либералов, покинувших правящую партию, и националистов – Партии независимости Ференца Кошута. Оппозиционеры – в который раз! – требовали пересмотра условий компромисса 1867 года, ликвидации таможенного союза с Цислейтанией и фактического превращения Австро-Венгрии в унию двух государств, объединенных лишь особой монарха. На выборах, состоявшихся в январе 1905 года, коалиция, ядро которой составила Партия независимости, завоевала большинство мест в парламенте. Непримиримость кошутовцев и нежелание короля идти на уступки, прежде всего в вопросах, касавшихся армии, привели к новому разрыву между Веной и венгерскими политиками. В июне 1905 года Франц Иосиф назначил премьер-министром королевства лояльного престолу генерала Гёзу Фейервари. Тот начал сложную политическую игру, пытаясь использовать против националистической оппозиции социал-демократов и представителей национальных меньшинств. Однако ситуация вышла из-под контроля; левые требовали от властей радикальных социальных реформ, невенгерские народы королевства настаивали на расширении их политических прав, а Тиса и его либералы, поначалу лояльные новому кабинету, в свою очередь, возмутились попытками Фейервари «надругаться над венгерской независимостью».

Венгерская оппозиция попыталась привлечь на свою сторону хорватов и сербов, политические представители которых выступили с так называемой «Задарской декларацией». Они требовали строгого соблюдения условий Нагодбы (венгерско-хорватского компромисса) и перевода Далмации, где славянское население составляло подавляющее большинство, под хорватскую юрисдикцию. Характерно, что в «Задарской декларации» о сербах и хорватах говорилось как о «едином народе под разными именами» – одно из основных положений идеологии югославянства, получившей некоторое распространение на юге монархии. Мадьярские политики выразили желание пойти навстречу хорватам, однако после того, как им удалось добиться соглашения с Веной (см. ниже), забыли о своих обещаниях. Хорваты и сербы были обмануты во второй раз: в 1848 году Габсбурги, использовав их лояльность при подавлении венгерской революции, и не подумали отблагодарить югославянских подданных; в 1906-м уже венгры использовали их в своих интересах во время конфликта с Габсбургами. Такая политика была чрезвычайно близорука, поскольку отталкивала южных славян и от Будапешта, и – позднее – от Вены. Между тем до сих пор «подавляющее большинство хорватов и даже большая часть сербов, живших в пределах монархии, выступали за ее сохранение и требовали лишь улучшения условий своего национального развития. Настоящей проблемой здесь был не югославянский экстремизм и непримиримый национализм, а непреклонная политика мадьяризации, проводившаяся правящими кругами Венгрии, с которыми Франц Иосиф в 1906 году опять пошел на компромисс»[94].

Гёза Фейервари де Комлош-Керестеш – венгерский генерал и политический деятель

В феврале 1906 года, когда обстановка в Венгрии была накалена до предела, «апостолический король» фактически совершил государственный переворот: войска оцепили здание парламента в Будапеште и не дали депутатам возобновить работу, действие венгерской конституции было приостановлено. Но вслед за кнутом монарх показал венграм пряник: националистическая коалиция получила право сформировать правительство – в обмен на отказ от военной реформы, утверждение ряда торговых соглашений, подписанных кабинетом Фейервари, и фактическое примирение с дуализмом в его прежнем виде. Главной же уступкой Франца Иосифа стал отказ от введения всеобщего избирательного права в землях короны св. Стефана. На планах демократизации венгерской политики был поставлен крест, и это стало победой мадьярской политической элиты, которая вновь проявила изрядное лицемерие: «В радикальных антиавстрийских лозунгах националистов, денно и нощно клявшихся именем легендарного Кошута, недостатка не было. Но и склонности к компромиссу с династией и Австрией у этих политиков было вполне достаточно»[95].

На выборах в мае 1906 года Партия независимости и ее союзники получили подавляющее большинство голосов. Новый кабинет сформировал Шандор Векерле, министрами стали Ференц Кошут, Дьюла Андраши-младший и другие лидеры победившей коалиции. Политика мадьяризации при этом правительстве набирала обороты. Так называемый «закон Аппоньи» (1907) сделал обязательным изучение венгерского языка в невенгерских начальных школах. Тогда же знание венгерского стало вменяться в обязанность работникам железных дорог, в том числе в Хорватии, что противоречило Нагодбе. Наиболее сильно последствия мадьяризации ощущались в Словакии: число начальных школ с обучением на словацком языке с середины 1880-х до 1914 года снизилось в 3,5 раза; из 1664 государственных чиновников, работавших в 1910 году в словацких районах, лишь 24 были словаками, из 750 врачей – только 26. В 1907 году в словацкой деревне Чернова венгерские жандармы открыли огонь по толпе, убив 12 человек. Причиной была акция протеста местных жителей, не желавших, чтобы церковь в Чернове освящал венгерский, а не словацкий священник (последним, кстати, был Андрей Глинка, с 1912 по 1938 годы – лидер словацких националистов в Венгерском королевстве, а затем в Чехословацкой республике). С 1898 по 1908 годы по обвинениям в подстрекательстве к беспорядкам, оскорблении венгерского флага, антигосударственной пропаганде и т. п. в королевстве были осуждены 503 словака и 216 румын.

Тем не менее было бы преувеличением говорить о каком-то организованном сопротивлении «непривилегированных» народов Венгрии или об их стремлении к национально-государственному самоопределению в той форме, какую оно приобрело в 1918 году. Пожелания национальных меньшинств не шли далее федерализации габсбургского государства (см., например, вышедшую в Вене в 1906 году книгу трансильванского политика, румына по национальности, Аурела Поповича «Соединенные Штаты Великой Австрии») или возможности свободного развития собственной культуры. Сербский ирредентизм – стремление к воссоединению с Сербией в рамках единого национального государства – приобрел действительно широкое распространение среди сербов, живших в землях короны св. Стефана, лишь в последние годы перед мировой войной. Румынского ирредентизма в Трансильвании практически не было вплоть до 1914 года – поскольку власти Румынии, долгие годы балансируя между Антантой и Тройственным союзом, не желали портить отношения с Австро-Венгрией и не оказывали существенной поддержки румынским националистам в государстве Габсбургов. Мадьяризация сыграла свою роль в обострении межнациональных противоречий, но вряд ли можно считать ее одной из основных причин краха Австро-Венгрии. Она была лишь следствием порочного принципа неравенства народов монархии, на котором – пусть не формально, но фактически – основывался дуализм.

К 1910 году консервативно-националистическая коалиция Векерле – Аппоньи – Кошута стала трещать по швам. На политическую сцену вновь вернулись либералы во главе с Иштваном Тисой – теперь под именем Национальной партии, которая одержала убедительную победу на выборах. Тиса склонялся к мысли, что проведение экономических и социальных реформ возможно лишь при сильном правительстве. Он не был демократом и сопротивлялся введению всеобщего избирательного права. Однако именно он в конце концов провел реформу, расширившую электорат Венгерского королевства почти вдвое – с 1 до 1,9 млн человек (1913).

Тем не менее общий характер государственно-политического устройства Венгрии эти меры изменить не могли. Соглашение, достигнутое Францем Иосифом и политической элитой королевства в 1906 году, продлившее жизнь выдыхавшейся дуалистической системе, предопределило печальное будущее исторической Венгрии. «Габсбурги и венгерские дворяне-землевладельцы никогда не были лучшими друзьями, но их интересы, нередко по взаимном кровопролитии, каждый раз совпадали в вопросе о сохранении монархии и существующего строя. Династия часто подстрекала крестьян и немадьярские народы к выступлениям против мятежного дворянства, но никогда и не думала о том, чтобы начать править без помощи последнего; хотя Франц Иосиф чувствовал сильную неприязнь по отношению к магнатам-оппозиционерам и вечно недовольной мелкой шляхте, он понимал, что для сохранения великодержавного статуса [Австро-Венгрии] они необходимы»[96].

Последнее, впрочем, было иллюзией: ставка на традиционную политическую элиту Венгрии не только осложняла отношения династии с «непривилегированными» народами королевства, но и ограничивала простор для действий Вены во внешней политике, поскольку венгерские правящие круги, боявшиеся «славянской угрозы», были ориентированы на теснейший союз с Германией. Это отлично сознавали и в Берлине. Еще в 1897 году германский посол в Вене князь Лихновски писал Вильгельму II: «Нынешний [австрийский] централизм стоит на фундаменте дуалистической конституции. Дуалисты – наши друзья; это немцы – помимо мощного национального движения, большая часть… клерикалов, особенно в альпийских землях, – а также нынешние [политические] представители венгров и поляков. Основой дуалистической конституции служит владычество (Vorherrschaft) немцев, венгров и поляков в империи, следствием чего является союз с Германией». Шанс провести радикальное реформирование государственно-политического устройства Венгрии, первым шагом к которому могло стать введение всеобщего избирательного права в обеих частях габсбургского государства, был упущен. 76-летнему Францу Иосифу, усталому, разочарованному и очень осторожному, кардинальные преобразования были не по плечу. А ситуация требовала прямо противоположного – решительных действий, поскольку «вопрос о пересмотре дуалистического компромисса и преобразовании габсбургских владений в федерацию на этнической основе приобретал необычайную остроту… Такое преобразование могло быть успешным лишь в том случае, если бы монархия обеспечила себе поддержку низшей части среднего класса (lower middle classes), крестьян и рабочих разных национальностей по всей империи – может быть, утратив поддержку нейтралистской бюрократии, крупных предпринимателей, офицерства и, возможно, церкви. Иными словами, монархия должна была решить вопрос о том, стоит ли сотрудничество с массами, чьи политические и социальные интересы не обязательно предполагали верность монархическому принципу, того, чтобы лишиться поддержки со стороны классов, которые традиционно служили опорой трона»[97].