Фрэд Чаппелл Лабиринт теней

^{Иллюстрация Игоря ТАРАЧКОВА}

I.

— Так ты говоришь, — медленно произнес маэстро Астольфо, — что вы с Мутано побывали в замке барона Рендига и разместили в коридорах, холлах, на лестничных пролетах, в погребах и кладовых десятки охранных теней-иллюзий. Ты уверен, что теперь ни один вор не сможет пробраться в секретную комнату в глубине замка и забрать предмет, который вы там оставили. Ты даже готов был поставить золотой, что это никому не удастся. Я ничего не перепутал?

— Нет, маэстро, — сказал я.

— И ты, конечно, хорошо помнишь, как выглядела драгоценность, которую ты своей рукой положил на столик в самом центре этой темной маленькой комнаты?

— Да, господин. — Я на мгновение прикрыл глаза. — Это было серебряное кольцо с ониксом, ограненным в виде овальной таблички и вставленным в оправу из серебряной скани.

Астольфо шагнул к двери малой библиотеки, где мы с ним находились, и широко ее распахнул. На пороге стоял высокий, невероятно худой старик с длинным узким лицом и редкой седой бородой. В правой руке он держал достававший ему до плеча посох из гладкого, посеревшего от старости дерева, левая лежала на плече совсем юной бледной, как луна зимой, девушки или даже девочки. На вид ей нельзя было дать больше четырнадцати. Оба были одеты в поношенные, просвечивающие от ветхости накидки, в которых ходят нищие. Девочка явно мерзла и переступала с ноги на ногу. Выражение ее лица показалось мне каким-то странным — отсутствующим и тоскливым одновременно. Это ощущение усиливалось благодаря большим, темным глазам, которые на ее бледном лице казались огромными. Взгляд девочки тоже был странным и малоподвижным, он подолгу задерживался на окружающих предметах, словно она изо всех сил пыталась постичь их предназначение.

— Ты уже слышал от меня о моем старинном друге синьоре Вельо, который обладает замечательным даром исцелять умственные и душевные недуги и не отказывает ни богачам, ни беднякам, — сказал Астольфо. — Я уже рассказывал тебе о множестве добрых дел, которые он совершил в нашем городе, не требуя за это никакого вознаграждения. Не сочти за труд, друг Вельо, покажи моему работнику Фалько свой маленький трофей.

При этих словах девочка стряхнула с плеча руку старика и, шагнув вперед, остановилась передо мной, глядя мне прямо в лицо своими огромными глазами. Вельо тем временем полез в рукав накидки и извлек оттуда какой-то небольшой предмет, который и протянул мне на раскрытой ладони. Бросив мимолетный взгляд на его лицо, я с удивлением заметил, что его глаза устремлены куда-то мимо меня. Глаза у него были серыми и ясными, но они ровным счетом ничего не выражали. Старик был слеп.

— Скажи, Фалько, — осведомился маэстро вкрадчивым тоном, — не это ли кольцо вы с Мутано спрятали в замке барона Рендига?

Заранее зная ответ, я перевел взгляд на предмет, лежащий на ладони слепца.

— Во всяком случае, это кольцо очень похоже на то, маэстро, — пробормотал я.

— Посмотри внимательнее. Возьми его в руки, не бойся… Я хочу, чтобы ты сказал мне точно.

Я вздохнул и взял кольцо с ладони старика, прекрасно понимая, что весь этот спектакль Астольфо разыграл с одной единственной целью — ткнуть меня носом в мои ошибки. Если бы кольцо было другим, в подобном вступлении не было бы никакого смысла.

— Да, кольцо то же самое, — подтвердил я. — Я уверен.

— Но как это может быть?! Ведь вы с Мутано заверили меня, что сплетенный вами лабиринт не сможет преодолеть ни один злоумышленник. И тем не менее синьор Вельо говорит, что вошел в замок, проник в потайную комнату, взял кольцо и вернулся обратно… Разве не так, друг мой? — Астольфо повернулся к слепцу.

— Все так и было. — Голос синьора Вельо оказался твердым и сильным.

— Ну, Фалько? Как ты это объяснишь?

Тени могут ввести в заблуждение человеческие глаза. Должно быть, синьор Вельо, будучи слеп, сумел развить в себе способности, которые помогли ему избежать наших ловушек. Обычные воры…

— Обычные воры означает зрячие?

— Ну да, — кивнул я.

— Но разве не может человек с нормальным зрением натренировать себя так, чтобы овладеть теми же способностями, что и наши гости? В этом случае он тоже сумеет пробраться сквозь ваш лабиринт.

— Это возможно, — признал я после небольшой паузы. — Но это будет очень нелегким делом, которое потребует долгих и упорных тренировок. Вору понадобится огромное терпение, чтобы добраться до вожделенного сокровища.

— А как тебе кажется, ты и твой друг Мутано смогли бы развить в себе такие способности?

— Мутано не появляется на вилле уже второй день, — напомнил я. — Что касается меня, то будь достаточно времени и точные указания, я, пожалуй, смог бы овладеть этим искусством, хотя, разумеется, и не в такой степени, как почтенный синьор Вельо. Он, как мне кажется, лишился зрения много лет назад, и поэтому…

— Всего три года, — перебил старик. — Но я думаю, подобный опыт вряд ли придется тебе по вкусу.

— Давайте проведем испытание, — сказал Астольфо. — Подойди поближе к синьору, Фалько, чтобы он мог тебя, гм-м… обследовать.

Я шагнул к слепцу, и он быстро провел своими сухими, легкими пальцами по моему лицу и по рукаву серо-коричневого камзола. Наконец его рука коснулась моей правой кисти и тут же отдернулась. На все это у старика ушло не больше десятка секунд.

— Расскажи, что ты узнал о Фалько, — попросил его Астольфо.

— Твой работник — взрослый и сильный мужчина, — сказал Вельо, — хотя он уже не так молод, как ему представляется. Он коротко стрижет бороду, чтобы не была заметна седина. У него крепкие мускулы, что свидетельствует о регулярном участии в полевых работах, да и некоторые слова он до сих пор выговаривает на деревенский манер. Еще твой работник любит наряжаться в дорогое платье — только Гамбе Гассерта, лучший городской портной, шьет камзолы из ткани с таким плотным переплетением нитей. Впрочем, несмотря на привычку роскошно одеваться, Фалько предпочитает проводить время в дешевых тавернах и пивных, о чем свидетельствуют въевшиеся в ткань запахи. Держится он свободно и уверенно — я не слышу, чтобы твой работник шаркал ногами или щелкал пальцами. Из этого я делаю вывод, что он хороший фехтовальщик…

— Что скажешь, Фалько? — обратился ко мне Астольфо.

— Все сказанное вашим другом справедливо, — признался я.

— Можешь рассказать о нем что-нибудь еще? — Маэстро снова повернулся к своему слепому приятелю.

— В том, как звучит его голос, мне чудится некое противоречие. На первый взгляд, Фалько разговаривает уважительно и любезно, но в его интонациях слышится насмешка. Можно подумать, что, с одной стороны, этот человек страстно желает овладеть знаниями и умениями, которыми владеет его господин Астольфо, а с другой — все еще сомневается в их ценности.

— Фалько?..

— Мне неоткуда знать, насколько прав уважаемый синьор, — ответил я. — Но я не стану опровергать его слова. Кое-что из сказанного им повергло меня в смущение. Вероятно, синьор в чем-то прав, просто я еще не готов это признать.

— Очень хорошо. — Астольфо кивнул. — А теперь верни мне кольцо, парень, пока снова его не потерял.

Я молча отдал ему украшение, гадая, зачем Астольфо понадобилось рисковать столь ценной вещью просто для того, чтобы указать мне на промах.

Тем временем маэстро сделал несколько шагов по комнате и остановился у большого кожаного кресла, стоявшего возле камина. Слегка приподняв плечи, он несколько раз сжал кисти рук, потом спрятал кольцо во внутренний карман камзола.

— Наши гости любезно согласились отужинать с нами, — сказал Астольфо, — так что вам, пожалуй, стоит познакомиться поближе. Вельо я знаю много лет. Мы вместе участвовали в нескольких приключениях, и я многому у него научился. Мой друг — человек безукоризненно честный и в высшей степени талантливый, в чем, я думаю, ты уже убедился. Что касается помощницы синьора Вельо, то мы зовем ее Сибиллой — по имени его дочери.

Старик коротко, с достоинством поклонился. Сибилла, по-прежнему не отводя взгляда от моего лица, чуть присела в неловком реверансе. Я тоже поклонился, но потом вспомнил, что старик все равно не сможет этого увидеть, и пробормотал несколько подобающих случаю вежливых фраз.

— Было бы неплохо, если бы Мутано тоже присоединился к нам, — сказал мне Астольфо. — Я уверен, что вы оба могли бы многому научиться у наших гостей.

— С сожалению, я не знаю, где он сейчас, — ответил я. — Мутано отсутствует уже второй день. По всей вероятности, занят какими-то делами личного свойства, и…

— До ужина еще целых шесть часов, — возразил Астольфо. — Попробуй разыскать своего друга, а я распоряжусь, чтобы слуги проводили наших гостей в их комнаты, и попытаюсь договориться с этим вздорным ворчуном, нашим поваром, насчет ужина. Как я понимаю, друг Вельо, ты по-прежнему воздерживаешься от мяса?

— Я действительно ем мало и вкушаю только растительную пищу, — кивнул старик, — но Сибилла, мне кажется, устала от трав, корней и бобов, ей не повредит что-нибудь более питательное.

Сама Сибилла никак не отреагировала на эти слова. Все время, пока мы беседовали, она неотрывно смотрела на меня и на Астольфо. Ее взгляд не дрогнул, даже когда старик назвал ее по имени.

— Ну а сейчас меня ждут кое-какие неотложные дела, — сказал Астольфо. — Встретимся за ужином.

С этими словами он быстро вышел из библиотеки. Мгновение спустя в комнате появилась служанка, которая должна была отвести слепца и девчонку в восточное крыло виллы, а я отправился бродить по городу.

* * *

На плане город Тардокко несколько напоминает древесный лист, повернутый черенком вверх. В реальности роль черенка исполняет река Дайа, которую питают несколько источников, расположенных далеко на севере, в Мальворианских горах. Дайа течет через центр города. Самые толстые прожилки, которые отходят от главного черенка, — это городские улицы и проспекты, а прожилки поменьше — аллеи, узкие переулки и переходы, по которым запряженные осликами тележки, конные повозки и ручные тачки везут товары, выгруженные в портовых доках, где стоят корабли со всех концов света.

Вдоль верхнего края этого воображаемого листа тянутся ухоженные, обрамленные деревьями тенистые авеню и бульвары. Там на некрутых зеленых холмах стоят виллы и особняки аристократов и городской знати. Они как будто царят над городом, высокомерно поглядывая сверху вниз на кварталы, где живут люди не столь состоятельные.

В районе городского центра оживленные торговые улицы ведут на просторные площади и пьяццо. Почти на каждой из них разбит небольшой парк, где любят гулять влюбленные и гувернантки с детьми. Парки считаются украшением нашего города, за ними тщательно ухаживают и берегут.

Южная часть города примыкает к изогнутой дугой гавани. Это район подозрительных забегаловок и пивных, рай для моряков и наемных солдат. Здесь сосредоточены площадки для петушиных и собачьих боев, арены для боя быков, публичные дома, блошиные рынки, склады, пакгаузы и винные погреба. Узкие, кривые улочки кишат карманниками, мошенниками, проститутками, попрошайками, фокусниками, ворами, бандитами, пьяными солдатами и их девками.

К западу от городского центра расположен еще один утопающий в зелени обширный квартал, где селятся преуспевающие купцы, ростовщики и богатые ремесленники. Именно там и находится вилла маэстро Астольфо, которая ничем не уступает особнякам винных торговцев, ювелиров и военачальников. Порой я не без удовольствия думаю о том, что вилла моего хозяина построена на доходы от торговли тенями. Просто поразительно, как столь ощутимое материальное богатство может вырасти из столь тонкой субстанции. Между тем истина заключается в том, что именно благодаря людям, громогласно заявляющим, будто тень является чем-то неосязаемым, не стоящим внимания, наши сундуки наполняются золотыми и серебряными орлеными империалами.

О том, куда мог запропаститься Мутано, я имел весьма слабое представление. В последнее время он выглядел подавленным, то и дело впадал в мрачное уныние, хотя когда-то был человеком жизнерадостным и веселым. Я подозревал, что в его подавленности отчасти повинно наше предприятие по выращиванию теней в Сумеречной Долине, которое отнюдь не процветало, несмотря на все наши усилия. Кроме того, сравнительно недавно у Мутано появились серьезные проблемы с голосом. У нас в силу характера работы хватало врагов и недоброжелателей, которые постоянно интриговали, пытаясь причинить нам вред. В результате одной из их злокозненных комбинаций Мутано и лишился своего человеческого голоса, который врагам удалось подменить кошачьим мяуканьем.

Впрочем, буквально вчера вечером, когда мне пришла в голову фантазия посетить таверну, куда мы с Мутано частенько заглядывали, чтобы посидеть за кружечкой-другой отличного пшеничного пива, я подумал о том, что мой приятель, возможно, вознамерился вернуть себе голос, и этим объясняется его загадочное отсутствие. Когда-то Мутано обладал очень неплохим тенором — музыкальным и чистым, как звук трубы.

По последним сведениям, голос Мутано достался крупному рыжему коту по кличке Санбольт. В кошачьем мире он был эталоном хороших манер и безукоризненного воспитания, однако к человечеству в целом Санбольт относился с холодным презрением, ставя людей не слишком высоко. Было бы неверным утверждать, будто Санбольт имел хозяина, однако мы знали, что этот кот довольно продолжительное время водил компанию с неким хвастливым щеголем, который после столкновения с Мутано потерпел унизительное поражение и был вынужден сделаться отшельником, чтобы вести абсолютно целомудренную жизнь. С тех пор Санбольт нам не встречался; мы даже не знали, остался ли при нем чарующий тенор моего приятеля.

Тем не менее, подумал я, Мутано вполне мог отправиться на поиски рыжего кота. Это, однако, было весьма трудновыполнимой задачей, ибо Тардокко изобиловал кошками. Местные жители любили и привечали представителей кошачьего племени, к тому же изобиловавшие укромными уголками улочки и аллеи близ порта буквально кишели крысами, мышами и воробьями. Искать там одного вполне конкретного кота можно было всю жизнь, и все равно шансов найти его не больше, чем обнаружить сапфир чистой воды на лотке уличного старьевщика. С другой стороны, отчаяние часто стимулирует упорство и изобретательность, а я уже заметил, что в последние дни Мутано был как никогда близок к отчаянию. Он буквально не находил себе места, время от времени хрипло мяуча себе под нос, и мог вспылить из-за сущего пустяка.

Кроме того, я знал, что Мутано отнюдь не дурак и не станет бродить по улицам, полагаясь на одно лишь везение. В Тардокко было двое процветающих кошатников, и я не сомневался, что Мутано начнет свои поиски именно с них, а затем станет расспрашивать других известных любителей и заводчиков.

Предприятие Бротеро находилось неподалеку от Чандлерз-лейн. Коты Бротеро были замечательными крысоловами, специально выведенными и обученными для выполнения возложенной на них непростой задачи. Портовые крысы зачастую вырастают размером с крупного терьера; стая таких существ способна всего за пару ночей уничтожить половину находящегося в трюме корабля груза пшеницы или испортить тюки с драгоценным шелком, а уж во что крысы превращают ларь со сладкими грушами, лучше вообще не думать.

Собаки, конечно, сильнее кошек, но им недостает проворства и ловкости. Ни один пес не в состоянии преследовать крысу, если она заберется на стропила или юркнет в какую-нибудь узкую щель. Какого бы размера ни была крыса, она способна протиснуться в любое отверстие чуть больше замочной скважины, но когда ее загоняют в угол, грызун разбухает, как тесто в квашне. Некоторые особо свирепые крысы не боятся нападать даже на людей. Я слышал: прежде чем броситься в атаку, они скалят зубы и утробно рычат, пытаясь напугать противника.

Но котам Бротеро не может противостоять ни одна крыса, какой бы большой и сильной она ни была, поскольку изобретательный заводчик специально обучает своих питомцев работать в паре или даже действовать стаей, когда крыс оказывается слишком много. Подготовленная кошачья пара состоит, как правило, из крупного, сильного желтоглазого лидера и более легкого и проворного «второго номера», который в ловкости и быстроте может соперничать с горностаем или куницей. Лидеров пары Бротеро именует Воинами, более мелких — Кусаками. Могучий Воин атакует крысу в лоб, более проворный Кусака заходит с флангов и с тыла, так что в конце концов либо тот, либо другой наносят врагу смертельный укус.

В случае, если чей-то амбар, зернохранилище или склад подвергается нашествию крыс или мышей, владелец обращается к Бротеро, и тот устраивает настоящую войну, выпуская в зараженном грызунами здании до дюжины кошачьих охотничьих пар. Спустя какое-то время в здании, включая чердаки и подвалы, не остается ни единого грызуна. Эти почти эпического размаха битвы, сопровождающиеся визгом, рычанием и потоками крови, представляют собой захватывающее зрелище, и Бротеро взимает дополнительную плату с многочисленных зевак, желающих поглядеть на представление, а также держит тотализатор, если кто-то делает ставки.

Впрочем, Санбольт, которого разыскивал Мутано, не был достаточно крупным, чтобы Бротеро мог использовать его в качестве лидера пары. Не обладал он также быстротой и проворством, необходимыми для Кусаки. Вряд ли поэтому его следовало разыскивать среди кошачьего воинства Бротеро, и тем не менее пронырливый заводчик мог что-то о нем слышать. В городе поговаривали, что он знает в Тардокко каждого кота, его родословную и на что тот способен. Некоторые утверждали, будто Бротеро известны даже тайные имена большинства городских котов — те самые имена, которые, будучи придуманы в незапамятные времена какими-то забытыми богами, из поколения в поколение сохранялись в каждом кошачьем роду.

Увы, каковы бы ни были познания Бротеро в этой области, о Санбольте он смог рассказать очень мало и только потирал пальцем свои всклокоченные седые усы, с любопытством заглядывая мне в глаза. Сам котозаводчик был сухим, беспокойным, узкоплечим мужчиной самого хитрованского вида; его характерной особенностью были многочисленные нервные тики, которые заставляли его то подергивать щекой, то поднимать плечи, то притопывать ногой.

— В этом Санбольте, должно быть, все же есть что-то необычное, — поведал хитрый заводчик самым доверительным тоном. — За последнее время меня расспрашивали о нем уже двое. Один из них Мутано, ваш приятель.

— А кто был вторым? — осведомился я. Бротеро дернул плечом.

— Он сказал, что является слугой благородного господина, барона какого-то… Имя я запамятовал.

— О чем ты говорил с Мутано? — спросил я.

— Говорил в основном он, и я, признаться честно, едва его понял. Думаю, что человек, который знает котов хуже, чем я, вообще ничего бы не разобрал… Вероятно, этот Санбольт, которого он разыскивал, похитил голос вашего приятеля. Такие вещи иногда случаются с маленькими детьми, но я никогда не слышал, чтобы подобное произошло со зрелым мужчиной. На мой взгляд, вашему другу Мутано сейчас около сорока, не так ли?

— Он разыскивает кота по кличке Санбольт, а я ищу человека, который говорит по-кошачьи. Кроме этого, я о нем почти ничего не знаю и не стремлюсь узнать.

Бротеро хитро усмехнулся.

— Когда ваш друг, о котором вы ничего не знаете, уходил, мне показалось, что он направился к дому Насилии — это через три улицы отсюда. Быть может, там синьору Мутано повезет больше, хотя… Мое ремесло считается почтенным, а то, чем занимается Насилия, больше похоже на вашу профессию… — Бротеро вновь усмехнулся, а может, уголки его губ просто задергались в очередном тике. — Да-да, я отлично знаю, что вы и ваш друг Мутано работаете на этого похитителя теней Астольфо…

— В таком случае, желаю всяческих успехов и дальнейшего процветания, — сказал я. — И спасибо за сведения.

Но, шагая к дому Насилии, я подумал, что внешность и манеры синьора Бротеро вряд ли подходят человеку, который занимается честным ремеслом. И лицом, и повадками он, скорее, напоминал человека, который срежет у вас кошелек, как только вы отвернетесь.

* * *

Предприятие Насилии представляло собой одноэтажное строение с желтыми, цвета обожженной глины, стенами и крышей, крытой красной черепицей, однако, несмотря на яркие краски, от него веяло чем-то грустным, словно в этом веселеньком домике давно и прочно поселилось горе. Мне, впрочем, приходилось бывать здесь раньше, поэтому я хорошо знал, в чем тут секрет. В этом доме кошек и котов забивали, чтобы добраться до их мускусных желез. Надо сказать, что наше ремесло достаточно тесно связано с парфюмерией, так как именно тени способны придавать различным запахам тончайшие оттенки. Насилия специализировалась на духах с густым, сладким ароматом, для изготовления которых используется природный мускус, и была основным покупателем наших самых плотных теней — от розовато-лиловых до темно-вишневых или черных, как мрак разверстой могилы.

Мне потребовалось немало времени и усилий, чтобы научиться различать тончайшие обертоны запаха. Поначалу я вообще мог определять только основные парфюмерные ароматы и был вынужден часами просиживать в затемненной комнате, принюхиваясь к разлитым в склянки образцам, направляя их запах к своим ноздрям с помощью веера из эвкалиптовых листьев. Прошло несколько недель, прежде чем я узнал, что резкий аромат гвоздики можно облегчить и сделать более тонким, смешав с тенью, взятой из-под расцветающей яблони, и что едва уловимый аромат первой весенней розы можно сделать сильнее, если две недели выдерживать его в густо-лиловой тени, по контрасту с которой духи становятся заметнее.

За эти недели я также многое узнал и о женском характере, лишившись попутно кое-каких иллюзий и заблуждений. К примеру, я убедился, что женщины в возрасте отнюдь не всегда предпочитают сильные и сладкие запахи. Если такая женщина наденет темно-синее платье, она сможет воздействовать на мужчин при помощи легчайших ароматов наподобие запаха белой кашки. И наоборот, если юная дева надевает на себя веселое белое платье с легкомысленными кружевными оборками, для достижения пущего эффекта она может душиться резко контрастирующим с ее внешним видом парфюмом с выдержанным в пурпурной тени запахом темно-красной розы.

Не исключено, что подобные комбинации теней и запахов сделались предметом самых тщательных исследований в области моды с тех самых пор, когда первая женщина завернулась в первую ткань. Во всяком случае, в библиотеке Астольфо толстые каталоги запахов и теней, различных трав и телесных жидкостей стоят на самых удобных полках, и заглядывать в них приходится достаточно часто. Пожалуй, любой мужчина или женщина, вознамерившиеся посвятить себя работе с тенями, довольно скоро обнаружат, что это ремесло включает не только умение отделять и кроить (точнее, перекраивать), но и правильно сочетать форму и цвет, оттенок и запах.

Дверной молоток в доме Насилии был выполнен в форме бронзового кошачьего хвоста, закрученного кольцом. Я стучал довольно долго, не менее семи раз, прежде чем дверь отворилась. На пороге я увидел высокую, широкоплечую женщину в кожаном фартуке поверх свободного рабочего платья из накрахмаленного полотна. Вслед за ней из темноты коридора вырвалось облако запаха — настолько плотного, что, казалось, еще немного, и его можно будет увидеть.

— Ты Фалько? — произнесла женщина полуутвердительным тоном. Голос у нее был гулким, словно она говорила в пустую бочку для сбора дождевой воды. Когда я признался, что это я и есть, она сообщила, что мой странноватый приятель Мутано уже побывал здесь и, не узнав ничего для себя полезного, отправился восвояси.

— А он случайно не говорил… — начал я.

— Он не говорил, — сурово отрезала женщина, — а я не стала расспрашивать. У меня нет никакого желания иметь дело с похитителями теней. Такие, как вы, — весьма неподходящее знакомство для честной женщины.

— Как вас зовут, честная женщина? — спросил я.

— Маронда, главная помощница госпожи Насилии, известной в Тардокко и далеко за его пределами благодаря своим изысканным духам и благовониям.

— Вот что я скажу вам, честная женщина Маронда, убийца беззащитных кошек… — усмехнулся я. — Негоже закопченному котелку хаять начищенный медный чайник.

— Снаружи-то вы, и верно, начищены да отполированы до блеска, но вот внутри у вас хватает грязи. Знай же, Фалько, что мой младший брат лишился своей тени благодаря такому ловкому вору, как ты. Бедняжка совершенно высох и ослабел, прежде чем я сумела скопить достаточно, чтобы приобрести новую тень взамен украденной.

— А как зовут вашего братца?

— Филеас, но в семье его с самого детства звали просто Филли.

— Он знает, кто украл у него тень, или, может быть, подозревает кого-то?

— Филли считает, что тень у него похитили, когда он сидел в таверне «Двойной ад».

— Если бы вы обратились к маэстро Астольфо, мы помогли бы вашему брату вернуть его тень. Мы частенько оказываем подобные услуги жителям города, и никто пока не жаловался.

Маронда фыркнула.

— Мой брат уже здоров, и все благодаря Асклепию, а не этому твоему прохиндею Астольфо. А теперь проваливай! — С этими словами она захлопнула тяжелую дверь, отрезая поток удушливого мускусного пара, который обволакивал нас на протяжении всего разговора.

Шагая прочь, я мечтал о реке, в которую мог бы погрузиться с головой и смыть с себя запах, который, казалось, повис на моих плечах, словно тяжелый шерстяной плащ. Но поскольку никакой реки в пределах досягаемости не оказалось, я решил заглянуть в находящийся поблизости «Красный жеребец», где знакомый буфетчик по имени Джорджио приготовил бы мне лохань чистой воды и кружку белого вина.

* * *

Джорджио не обманул моих ожиданий. Вернув лохань в кухню, я наконец-то занял место за столиком, с наслаждением вдыхая свежий виноградный букет вина, которое пил крошечными глотками. Я наполовину опорожнил поданную мне большую кружку, прежде чем до меня дошло, что крупный мужчина, сидевший в темном уголке зала, и есть тот самый человек, которого я столько времени искал.

Он, в свою очередь, вовсе меня не замечал. Казалось, Мутано совершенно отрешился от окружающего. Он сидел, погруженный в черную меланхолию, а его разум блуждал где-то в далеких, туманных далях. Когда я поднялся, чтобы подойти к приятелю, он даже не проследил за мной взглядом; его лицо оставалось абсолютно безучастным. А когда я с ним заговорил, он слегка вздрогнул от неожиданности.

— Ах, это ты, Фалько… — пробормотал он на кошачьем языке.

— О чем грустишь, дружище? — спросил я.

— Я устал от этого мира и его извилистых путей. Порой мне кажется, что ничто не сможет пробудить интерес к скучной, однообразной череде будней, которые ведут всех нас к могиле.

— Да, я слышал, — заметил я небрежно. — Все, кого я о тебе расспрашивал, говорили, что ты в печали.

— Ты расспрашивал обо мне?

— Нам с тобой предстоит нелегкая работенка, — кивнул я и вкратце рассказал Мутано о появлении Вельо и Сибиллы. — Похоже, слепой старик действительно давний друг нашего хозяина. Насчет девчонки ничего сказать не могу: раньше я никогда о ней не слышал. Как бы там ни было, сегодня эта парочка будет ужинать с нами.

— У меня есть собственное важное дело, которое я твердо решил довести до конца.

Я кивнул:

— Ты разыскиваешь кота, который завладел твоим голосом. Я расспрашивал о нем в тех же местах, где и ты, и получил тот же результат. Ничего. Никаких следов.

— И все равно я не отступлюсь, — упрямо тряхнул головой Мутано. — От одного звука собственного пронзительного мява у меня кишки в узел сворачиваются. В моих устах это звучит даже хуже, чем когда ты пытаешься разговаривать со мной по-кошачьи.

Я пожал плечами.

— Я уже почти привык к этому языку. В нем есть своеобразная мелодичность, даже музыкальность… Как бы там ни было, нам пора возвращаться на виллу. Полдень давно миновал, еще немного — и начнет темнеть.

— Ты иди, а я не хочу. Передай маэстро мои извинения.

— Один я не пойду, — решительно возразил я. — Маэстро Астольфо и без того сердится на нас за то, что мы не сделали нашу работу в замке как следует.

— Ты имеешь в виду замок барона? — Кажется, Мутано всерьез удивился. — Но как это может быть? Мы все так хорошо спланировали… Когда мы уходили, там все было в порядке.

— И тем не менее этот Вельо прошел через наши лабиринты, тупики и ловушки с такой легкостью, словно это была всего лишь паутина, которая рвется от легкого прикосновения.

— Ладно, — сказал Мутано и тяжело поднялся. — Я обязательно должен посмотреть на этого слепого синьора.

* * *

За ужином Мутано выглядел намного бодрее, чем в «Красном жеребце». Когда я встретил приятеля в таверне, его неряшливая одежда вполне соответствовала раздерганным мыслям и чувствам, но сейчас он был умыт, тщательно причесан и одет в новенький темно-зеленый камзол, которого я раньше на нем не видел. Я, впрочем, тоже потратил немало времени, чтобы привести себя в порядок и смыть с кожи и волос привязчивый мускусный запах, которым буквально пропитался за несколько минут разговора с Марондой.

На еду я обращал минимум внимания, поскольку на столе сегодня не было ни мяса, ни рыбы, ни птицы. Совершенно машинально, не чувствуя вкуса, я отправлял в рот овсянку, бобы, три вида каш, какие-то салаты и ломтики безвкусного сыра: В вине, впрочем, недостатка не было, и мы с Мутано отдали ему должное, то и дело подливая себе в кубки из фляг и графинов. Вельо и Сибилла пили только воду. Ели они тоже мало, причем их манера держаться за столом напомнила мне цаплю, которая охотится за рыбой: в течение какого-то времени оба сидели неподвижно, потом вдруг протягивали руку к той или иной миске или блюду, хватая угощение пальцами. Я понимал, что для слепца подобный способ брать пищу был, наверное, самым удобным, но Сибилла отчего-то действовала точно так же.

Поначалу мы почти не разговаривали, и если бы Астольфо не вздумалось развлечь нас длинной историей о принцессе, которая одолжила свою прекрасную тень некрасивой фрейлине, в просторной обеденной зале, украшенной карминными драпировками и свечами в затейливых серебряных канделябрах, могла бы установиться неловкая тишина. Но и маэстро в конце концов замолчал. Словно стремясь заполнить возникшую паузу, Мутано с удвоенной энергией атаковал винные запасы, и тут Сибилла вдруг сказала:

— Бесполезно. Вино не смоет из памяти лицо возлюбленной.

Эти слова, несомненно, относились к моему приятелю. Он, однако, ничего не ответил, только взглянул на эту худую девочку так, словно она вдруг швырнула в него один из стоявших на столе подсвечников. Сибилла не отвела глаз и лишь пристально смотрела на него исполненным печали взглядом.

Я насторожился. Девчонка была права. И как я сам не подумал, что уныние Мутано может происходить от того, что он влюбился в очередную красавицу, не имея возможности поведать ей о своей страсти, не говоря уже о том, чтобы живописать свои чувства при помощи стихов и серенад, как это было у него в обычае. Мой приятель часто влюблялся в женщин прекрасного облика и безупречного воспитания, наделенных к тому же тонким вкусом и склонностью к различным искусствам. Каждой новой возлюбленной он поклонялся с той же самоотверженной страстью, с какой поклоняются Луне или Весенней Богине последователи их культов, но проходило какое-то время, и Мутано обнаруживал, что его кумир — обычная земная женщина, мало чем отличающаяся от прочих. Тогда его пламенная страсть сменялась безразличием, а сладостные мечты, которым он самозабвенно предавался днями и неделями, обращались в горький пепел разочарования. На моей памяти Мутано переживал нечто подобное раз семь или восемь — с незначительными вариациями, но наверняка были и другие случаи, о которых он мне не рассказывал.

Сибилла с легкостью проникла в его очередной секрет, и теперь мне стали понятны причины нынешней подавленности Мутано. Я, однако, знал, что мой приятель не остановится, хотя все шансы были против него. Он будет и дальше пытаться вернуть себе похищенный голос, и если ему удастся, Мутано станет, как прежде, преданно и горячо ухаживать за очередной избранницей, обрушивая на ее прелестную головку баллады и сонеты. Он будет посылать ей фиалки и засыпать розами до тех пор, пока какое-нибудь сорвавшееся с ее уст вульгарное замечание или коварный поступок не обнажат перед ним подлинный характер любимой. Тогда мой приятель-здоровяк снова будет сидеть по вечерам один и предаваться унынию, его любовные баллады приобретут саркастическое звучание, а сладостные сонеты превратятся в едкую сатиру.

Я, разумеется, от души сочувствовал Мутано, но, откровенно говоря, каждый раз ожидал наступления этой последней стадии с тайным удовольствием, ибо в сатирических упражнениях приятеля было вчетверо больше остроумия, чем в предшествующей им слащавой любовной белиберде.

— Не беспокойтесь, — ответил я девочке, — мой друг умеет пить. Однажды я сам видел, как он выпил больше дюжины бутылок вина и при этом выглядел совершенно трезвым.

— То, что не проявляется внешне, особенно сильно вредит нам внутренне, — сказал слепец. — Расскажите лучше, как вы с Мутано пытались защитить замок барона с помощью теней.

Я бросил быстрый взгляд в сторону Астольфо, не желая без его разрешения делиться с посторонними секретами нашего ремесла. Маэстро, однако, не подал мне никакого знака.

— Это довольно сложно объяснить, — начал я осторожно. — Гораздо проще показать, но…

С этими словами я поднялся со стула и, взяв в руки подсвечник, поставил его на конце стола, а сам встал между ним и стеной.

— Если человек идет по коридору, имея источник света позади себя, он наверняка постарается свернуть, когда увидит перед собой тень опасного хищника, готового вцепиться ему в горло… — Говоря так, я поднес руки к пламени свечи, сложив их таким образом, чтобы тень от них падала на стену. Пальцами левой руки я изобразил подобие косматой гривы, а сжатую в кулак правую уткнул в раскрытую ладонь, изогнув запястье таким образом, чтобы тень на стене напоминала оскаленную львиную морду. Одновременно я издал негромкое, но грозное рычание.

Сибилла хихикнула, но Вельо нахмурился.

— Детские игрушки, — сказал он презрительно. — Я, конечно, ничего не вижу, но не сомневаюсь: вы использовали собственные руки, чтобы устроить нам небольшое представление. Но ведь подобная игра теней не способна напугать даже ребенка! Насколько я знаю, матери часто показывают детям что-то в этом роде просто для забавы.

— Не забудьте, синьор, какую важную роль при этом играют обстоятельства, — возразили. — Представьте себе, что вы вор, который крадется по коридору и вздрагивает от каждого шороха, опасаясь, как бы его не поймали. Кроме того, вы находитесь в совершенно незнакомом месте: вряд ли вы когда-нибудь видели этот коридор при свете, не говоря уже о том, что отсутствие освещения многое меняет. Ваши нервы напряжены, чувства обострены до предела: вы до боли в глазах всматриваетесь в темноту и прислушиваетесь к каждому подозрительному шороху. И вдруг на стене перед вами возникает тень льва!.. В вашем состоянии очень легко обмануться.

Я согнул запястье так, что львиная голова на стене слегка приподнялась, потом повернул — и тень опала. Раздался глухой стук — словно по дереву колотили каким-то тяжелым предметом, и лицо девочки удивленно вытянулось.

— То, что вы приняли за тень зверя, в действительности может быть тенью любого неодушевленного предмета, например резного дверного молотка, — пояснил я.

— Это ваш друг Мутано стучал по столешнице? — догадался Вельо.

— Верно, — согласился я. — И все же на вашу спутницу нам удалось произвести впечатление, пусть и не очень глубокое, — ответил я.

— Способность Сибиллы видеть ставит ее порой в невыгодное положение, — заметил старик. — Зрение уже не раз ее подводило.

— Если бы все люди в мире были такими, как ты, друг Вельо, — подал голос Астольфо, — мы сейчас не сидели бы за этим столом. Никто не покупал бы мои товары и услуги.

— Разве древние философы не утверждают, что большинство людей на самом деле слепы и несмысленны? — проговорил Вельо.

— Мудрецы склонны указывать окружающим на их недостатки, — возразил Астольфо. — И чаще всего они обвиняют в слепоте и глупости именно тех, кто не разделяет их взгляды.

Тут мне на ум пришла одна мысль, которая показалась интересной.

— Быть может, — предложил я, — синьор Вельо соблаговолит отправиться с нами в замок Тила Рендига? Там он сможет указать нам на ошибки, которые мы допустили, пытаясь обезопасить сокровище барона. Кстати сказать, мы с Мутано не видели в замке ничего достаточно ценного, если не считать кольца, которое мы сами же и оставили… А сейчас поговорим о чем-нибудь другом.

— Я думаю, мы могли бы насладиться музыкой, — согласился Вельо. — У Сибиллы исключительный голос, и слух тоже.

— Что ж, давайте послушаем, — кивнул я. — Какие песни ты знаешь, дитя? — спросил я у Сибиллы.

— Мне известны пять баллад, — ответила она. — «Страдание верного рыцаря», «Баллада о несправедливо повешенном», «Королева, которая хотела, но не могла» и «Песнь о том, как Джейсон вернулся из Выжженной земли».

— А пятая? — спросил я.

— Пятую я никогда не пою и надеюсь, что мне никогда не придется этого делать.

— В таком случае, спой нам что-нибудь на твой выбор.

И она запела очень красивым, высоким голосом, похожим на звучание серебряной струны:

— О Джейсон, прекрасный скиталец морей, красивей тебя в мире нет…

Далее последовали все сорок с лишним куплетов, которых вполне хватило, чтобы мы успели закончить ужин и разойтись по своим спальням.

II.

Задание, которое мы с Мутано выполняли в замке барона, отличалось от нашей повседневной работы и масштабами, и значительно большей сложностью. Одно дело — украшать тенями внушительный бюст синьорины Миллифьоре, делая его еще более соблазнительным и пышным, и совсем другое работать с обширными пространствами залов и коридоров, со стенами и потолками, а также с полами, которые, к слову сказать, доставили нам наибольшие хлопоты. Мы скрупулезно обследовали все лестничные пролеты, дренажные канавы внутреннего двора, просторные кухни и пустующие конюшни и даже оба колодца, куда Мутано спускал меня на веревках. Столь же внимательно мы осмотрели и мрачные залы верхних этажей, а потом поднялись на пыльный и пустой чердак, где гнездилась пара красных сов. Мы побывали во всех подвалах и кладовых, во всех закоулках и тупиках и везде делали подробные заметки, даже рисовали планы наиболее сложных для работы помещений.

В замке барона были три потайные комнаты. Тесные, темные, неприбранные помещения без окон, почти совершенно лишенные какой бы то ни было обстановки. Одна из них находилась в сыром подвальном коридоре; ее ветхая дубовая дверца выглядела так, словно она ведет в крошечную кладовку, которой давно не пользуются, однако изнутри дверь была укреплена проклепанным стальным листом.

Сама потайная комната была едва ли больше, чем камин в библиотеке Астольфо. В центре обретался небольшой, но крепкий стол, а рядом — прочный табурет. На столе ничего не было, но в стенной нише напротив стоял простой оловянный подсвечник. Его чашечки были пусты, но рядом валялись три грязных свечных огарка, кремень, огниво и трутница.

На втором этаже находилась еще одна потайная комната, мало чем отличавшаяся от первой. То же было и на третьем. Двери, ведущие в эти комнаты, также выглядели вполне обычно, но изнутри были укреплены железом, словно старые столы и свечные огарки являлись невесть какой ценностью.

Да, чуть не забыл… В каждой из трех потайных комнат в самом темном углу стояло по глиняному блюдечку. Мутано поднес одно из них к носу и понюхал.

— Сливки, — сказал он.

Таков был замок, который нам предстояло защитить от воров и других нежелательных гостей, превратив его с помощью размещенных в ключевых местах теней в недоступный для непосвященных лабиринт. По какой-то причине барон Рендиг не захотел поставить здесь стражу. Вероятно, он ценил неведомое сокровище столь высоко, что не доверял ни единой живой душе и не хотел, чтобы какой-то человек постоянно находился вблизи него. Однако все хитроумные охранные приспособления — люки-ловушки, натянутая поперек коридоров проволока, подвешенные в арках и проемах секиры — оказались столь же неэффективными, как и созданный нами лабиринт.

— Что ж, давайте начинать, — сказал слепец и направился прямиком к крутым каменным ступенькам, которые вели в один из подвальных коридоров. Он двигался так быстро, что мне пришлось почти бежать, чтобы не отстать от старика.

Я, кажется, уже упоминал, что мы с Мутано проделали большую и сложную работу, способную запутать и сбить с толку кого угодно, и изрядно гордились делом своих рук. Мы сплетали из теней хитрый узор, а сверху накладывали еще тени, так что любой вор — разумеется, если он зрячий и привык доверять собственным глазам — непременно попался бы в одну из замаскированных ловушек. Их в замке хватало, и все они были опасными. Так, вытянутая тень, которая для любого зрячего человека выглядела как арка, вход в очередной коридор, могла обернуться провалом, ведущим в глубокий каменный мешок. Переход на внутреннюю галерею в действительности не существовал, а любой шаг в ее направлении вел в неогражденную перилами пустоту атриума. Светлый прямоугольник на полу перед дверью главной опочивальни на самом деле представлял собой замаскированное тенями наклонное зеркало, поэтому любая попытка войти в «спальню», закончилась бы падением с крутой лестницы, на каменных ступенях которой легко можно было свернуть себе шею.

Но, пожалуй, больше всего мы гордились ловушкой, которая выглядела как легкая, слегка колышущаяся от легкого сквозняка газовая занавеска на стыке двух коридоров. В действительности это была чуть волнующаяся тень, которую мы взяли с поверхности потока под одним из городских мостов и укрепили рядом с трубой водостока, заканчивавшейся в каменистой дренажной канаве двумя этажами ниже. Любой шаг через эту воображаемую арку означал падение с большой высоты и неминуемую, весьма болезненную смерть.

В темных углах и в коридорах, в кладовых и на галереях замка мы разместили немало других смертоносных иллюзий, но Вельо и Сибилла преодолели все препятствия целыми и невредимыми и, кажется, даже ни разу не замедлили шага. На наших глазах слепец отыскивал потайные комнаты одну за другой и, подойдя к стоящему в центре столу, на ощупь находил табурет и садился.

— Я чувствую запах свечного сала, но на этом столе нет подсвечника, — сообщил он.

— Подсвечник с четырьмя огарками находится позади вас в стенной нише, синьор, — сказал я.

— Ну да, ну да…

— Пожалуй, на этом наш эксперимент закончен, — подвел я неутешительный для нас с Мутано итог. — Не желаете ли вернуться на виллу, синьор?

— Пожалуй, — согласился Вельо. — Откровенно говоря, я немного устал.

Я действительно думал, что нам больше нечего здесь делать, однако когда мы покидали внутренний двор замка, Мутано вдруг издал коротенькое «мур-р-р» и, круто обернувшись, поднял голову, чтобы посмотреть на одну из ограждавших его стен. Проследив за его взглядом, я увидел на каменном ограждении стены крупного рыжего кота, который внимательно смотрел нам вслед. Мой приятель ответил столь же твердым и пристальным взглядом, потом быстро отвернулся и, шагнув вперед, поспешно закрыл широкие въездные ворота замка. Должно быть, сказал я себе, эта огромная рыжая тварь и есть тот самый Санбольт — кот, который по прихоти случая сделался обладателем истинного голоса Мутано.

О своем открытии я, впрочем, предпочел помалкивать. Мне хотелось, чтобы приятель сам заговорил об этом — если, разумеется, он сочтет нужным. Момент был подходящим: мы сидели в восточном саду виллы под раскидистым падубом и задумчиво жевали стебельки травы, поскольку наш упрямый повар Ират отказался открыть нам кладовую, где хранились запасы молодого пива. Вельо и Сибилла удалились в свои комнаты, как только мы вернулись на виллу: старик сказал, что нуждается в отдыхе, и девочка повела его в гостевые покои.

— Наш лабиринт все еще остается эффективным, несмотря ни на что, — сказал я Мутано на кошачьем языке. — И доказательство этому я вижу в том, что в замке до сих пор нет слуг. Астольфо еще не передал Рендигу план ловушек, а без плана камердинеры, повара и лакеи барона будут проваливаться в каменные мешки и сыпаться с лестниц, словно перезрелые каштаны.

— Может быть, он намерен жить в замке один, — возразил Мутано. — Барон утверждает, что у него нет близких родственников. Кроме того, мне показалось: он до того боится потерять свое сокровище, что не потерпит присутствия рядом еще какого-то человека, будь это хоть родственник, хоть самый доверенный слуга.

— Довольно необычная ситуация, ты не находишь? — спросил я. — Честно говоря, мне ужасно любопытно, что это может быть за сокровище. Что может оказаться для барона настолько ценным, чтобы он готов был пожертвовать целым замком, лишь бы сохранить свой секрет?

Мутано слегка пожал плечами.

— Вероятно, это затрагивает его жизнь.

— Надо бы разузнать об этом бароне побольше. Ты ничего о нем не слышал?..

— Очень мало, — сказал Мутано. — Каждый раз, когда речь заходит о бароне, разговор сразу становится сдержаннее, а многие рты и вовсе закрываются… В темных переулках и аллеях о нем, разумеется, кое-что знают, но люди явно боятся… Говорят, у барона есть своя собственная дружина, которая подчиняется только его приказам. Никто из них не веселится в городе в одиночку, к тому же солдаты барона никогда не разговаривают с посторонними.

— Что ж, придется копнуть поглубже. Я, кстати, не прочь узнать, является ли синьор Вельо единственным человеком, способным обойти наши ловушки.

— Кое-что мы можем предположить уже сейчас, — заметил Мутано. — Будучи слепым, он наверняка научился различать разницу в температуре окружающего воздуха, стен и пола. Несомненно, синьор Вельо способен ощущать легчайшее дуновение сквозняка, которое мы с тобой вряд ли заметим. И конечно, он прекрасно слышит и обладает острым обонянием, а ведь, как мы с тобой знаем, каждая тень обладает собственным запахом.

— Это верно, — кивнул я. — Но и все эти качества вместе взятые вряд ли объясняют, как ему и девчонке удалось пройти сквозь наши лабиринты и ловчие ямы с такой легкостью, будто кто-то держал их за руку и подсказывал, когда и куда нужно свернуть.

Мутано кивнул:

— В замке ты был рядом с девчонкой и не видел того, что видел я. Я шел сзади, и мне было очень удобно наблюдать за этой парочкой. У меня сложилось впечатление, будто именно тень девчонки предупреждала их об опасности. Я отчетливо видел, что каждый раз, когда девчонка приближалась к подозрительному месту, ее тень как бы съеживалась, прижимаясь почти к самым ногам. И каждый раз, когда это происходило, Сибилла сворачивала, причем проделывала это так быстро, что со стороны можно было и не заметить. После этого ее тень снова вытягивалась так, словно источник света находился довольно низко позади девчонки. Я бы сказал, что ее тень вела себя почти как охотничья собака, которая вынюхивает кабаний след.

— То есть старик получает информацию о правильном маршруте от тени Сибиллы?

— Так я думаю. Поначалу я, правда, решил, что это мне почудилось, но, понаблюдав немного, понял, что не ошибся. Во всяком случае, я не заметил, чтобы эти двое колебались или медлили, прежде чем обойти опасное место. Вот почему заметить их маневры было почти невозможно.

— Что ж, вероятно, ты прав. Насколько я знаю, Тодоу — слепой жонглер с площади Дайя — способен на ощупь отличить одну серебряную монету от другой, даже если они были отчеканены с разницей в час.

— Пока мы шли через замок, я подумал о том, что у поводырей тени выполняют ту же роль, что усы у кота, то есть помогают своим обладателям находить дорогу и огибать препятствия даже в полной темноте. Но и это еще не все. Я не сомневаюсь, что имела место передача сведений…

— Если такая передача действительно происходила, и мы сумеем выяснить ее природу…

Мы немного помолчали, обдумывая наше небольшое открытие.

— В последнее время Астольфо много занимался именно этими проблемами, — сказал Мутано пару минут спустя. — Сдается, у него на уме что-то важное, о чем он пока ничего не рассказывал.

— Если тени способны двигаться независимо от хозяина и источника света и если они обладают начатками разума, значит, их можно заставить подчиняться определенным командам. Только представь, как мы с тобой под руководством Астольфо повелеваем целой армией теней!.. Возможно, маэстро именно затем и отправил нас в замок!

Вместо ответа Мутано вдруг поднялся и медленно двинулся в обход сада. Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Я, впрочем, помалкивал, не желая нарушать ход мыслей приятеля. Наконец Мутано снова заговорил — очень тихо, будто обращаясь к самому себе. Срывавшиеся с его губ слова кошачьего языка напоминали негромкое мурлыканье.

— Я абсолютно убежден: если мы сумеем овладеть языком, на котором разговаривают тени, и познаем их образ жизни, мы больше не сможем их продавать и покупать, равно как и изменять по своему произволу их форму и внутреннюю сущность. Подобная жестокость недопустима по отношению к существам, обладающим волей.

— Но своей волей обладают и животные, — возразил я. — И тем не менее мы способны подчинить их себе.

— Не всех, — покачал головой Мутано. — Например, как бы я ни старался, ни лев, ни леопард, ни питон не станут меня слушаться.

— Должно быть, это потому, что ты потерял свой голос, которым теперь владеет этот рыжий Санбольт, — сказал я. — Почти два года ты говоришь только на кошачьем языке — вероятно, именно это и заставило тебя внимательнее относиться к братья нашим меньшим.

Мутано остановился и некоторое время молчал, потом произнес на редкость мрачным тоном:

— Ты прав, так оно и есть.

— Кстати, — добавил я, — если я не ошибаюсь, в замке ты видел именно Санбольта.

— Да, это был он, Санбольт, — признался Мутано. — Но мне пока неизвестно, остался ли при нем мой голос. Признаться, я очень удивился, когда увидел его в замке. Как-то странно думать, что он бродит по коридорам и пустым комнатам замка, включая кухни и кладовые, где хранится всего лишь кувшин-другой сливок, в полном одиночестве. И тем не менее это, по-видимому, так.

— Но, быть может, его иногда навещает сам барон или кто-то из доверенных слуг? — вставил я.

— Это тоже представляется странным, — признался Мутано. — То есть я хочу сказать: мы ведь знаем случаи, когда целые дома, замки и даже настоящие крепости возводились исключительно для того, чтобы сохранить целым и невредимым некое сокровище. Принцы, герцоги и прочие представители знати строят их для того, чтобы держать там свое золото, драгоценные камни и другие побрякушки. Вот только я никак не могу себе представить, что же такое прячет здесь барон, тем более что самые защищенные комнаты замка — просто грязные, маленькие каморки, к тому же совершенно пустые. В таких комнатках не сокровища хранить, а крысиное дерьмо!

— Надо будет побывать в замке еще раз, — сказал я. — Только на этот раз мы должны проникнуть в него так, чтобы об этом никто не знал. Заодно можно попытаться забрать у Санбольта твой голос, который ему все равно ни к чему.

— Быть может, он действительно ему не нужен, но я сомневаюсь, что Санбольт согласится его вернуть, — ответил Мутано и нахмурился.

— Не расстраивайся, — сказал я. — У меня, кажется, появилась идея. Когда придет время, я тебе о ней расскажу.

* * *

Откровенно говоря, у меня возникла не одна идея, а сразу несколько. Они, однако, были довольно тесно связаны между собой, поэтому, чтобы добиться успеха, осуществлять их следовало практически одновременно. Пока я посвящал Мутано в подробности, мой приятель медленно качал головой, а его лицо выражало сомнение:

— Твой план напоминает мне лабиринт, который мы устроили в замке барона.

— Не забывай, что через этот лабиринт с легкостью прошел слепой старик, — напомнил я. — И если мы будем действовать методично и не торопясь, у нас тоже все получится. Для начала ответь мне на один вопрос: если человек утверждает, что в таверне «Двойной ад» у него украли тень, кто может быть похитителем?

— Вообще-то, «Двойной ад» — заведение респектабельное и добропорядочное, — сказал Мутано. — Правда, иногда туда захаживает Меркурий… Он довольно ловкий парень… если уж Меркурий на кого нацелится, его жертве не позавидуешь… и все-таки это маловероятно. Другое дело, что там идет крупная игра в кости. Новички регулярно просаживают свои состояния, так что шарить по карманам клиентов вовсе не обязательно.

— Я намерен еще раз побывать на котобойне Насилии и поговорить с женщиной, которая охраняет вход, — с Марондой, кажется. Если я скажу, что нашел негодяя, укравшего тень ее брата, и готов назвать ей вора в обмен на склянку наиболее привлекательного запаха, добытого от охотящейся кошки, она, я думаю, пойдет на значительные уступки. В этом случае склянка с запахом обойдется нам в один серебряный империал или даже в несколько медяков.

— Нет, это не пойдет! — возмутился Мутано.

— Не жадничай. Иначе мы просто не сможем вернуть твой голос. Маронда ни за что не поверит, если мы не продемонстрируем готовность расстаться с небольшой суммой.

— А зачем тебе понадобился кошачий мускус?

— Всему свое время, дружище, — сказал я. — Ну, а пока я договариваюсь с Марондой, ты должен взять самый большой фонарь из нашей ботанической лаборатории, начистить и отполировать внутреннее зеркало и как следует смазать шторки, чтобы они работали без задержек. Мне нужно, чтобы фонарь давал очень яркий и узкий луч, который мы в любой момент сможем включить и выключить, понятно?

— Я сделаю все, как ты сказал, — с сомнением проговорил Мутано. — Но если твой хитрый план, который ты тут плетешь, даст осечку, тебе придется вернуть мне деньги.

— Не сомневайся, верну, — пообещал я.

III.

Большой, совершенно пустой дом всегда выглядит немного странно, и замок барона не был исключением. Пустота и тишина неизменно сообщают чувствам легкую печаль — сродни той, что испытывает молодая жена, чей муж-моряк надолго ушел в плавание. Гулкий мрак просторных комнат и коридоров заставил меня подумать о том, что если кто-то ударит дубинкой по дальней стене, весь замок зазвенит.

Впрочем, заходить в само здание нам было вовсе не обязательно — достаточно пробраться во внутренний двор. Прежде чем мы отправились в путь, я наскоро набросал небольшой план, на котором обозначил место, где надлежало оставить склянку с кошачьим запахом, — под стеной напротив главного входа. Склянку я предварительно завернул в несколько слоев бархата. А мы собирались спрятаться за углом, чтобы кот нас не увидел. Правда, он мог нас почуять, но я надеялся, что запах мускуса помешает ему обнаружить наше присутствие.

Все сработало именно так, как я и рассчитывал. Открыв притертую пробку склянки, мы снова завернули ее в ткань и стали терпеливо ждать. Пролетело несколько часов, прежде чем в одном из окон замка промелькнуло крупное рыжее тело. Почти сразу мы услышали, как кот мягко спрыгнул с подоконника на плиты двора. Мы не столько видели, сколько чувствовали, как Санбольт подкрадывается к склянке. Как только кот остановился перед свертком, я быстрым движением поднял шторки фонаря. Луч света ударил прямо в Санбольта, и на стене четко отпечаталась его тень. В следующее мгновение Мутано выскочил из-за угла и, сорвав тень кота со стены, спрятал ее в специальный плотный футляр.

Санбольт издал короткий яростный вопль, мало походивший на человеческий, и метнулся обратно в замок. Его тень, однако, осталась у нас, и мы могли вернуться на виллу.

Наша задача была выполнена.

* * *

Плотно перекусив, мы легли спать. На следующий день мы встали довольно поздно и бездельничали почти до полудня. Только после этого вернулись в замок барона и, сев на скамью перед главным входом, стали ждать, пока появится Санбольт.

— Как мы произведем этот обмен? — спросил Мутано.

— Для начала нужно просто поговорить с Санбольтом, — сказал я. — Надо же нам убедиться, что твой голос все еще при нем и не испортился за столько времени. Если все в порядке, мы пообещаем коту, что вернем ему тень, как только он произнесет несколько простых фраз перед раструбом устройства, предназначенного для улавливания голоса.

Устройство это, представлявшее собой небольшой ящичек с заключенной внутри спиральной трубкой со множеством мембран, стояло на камнях рядом с нашей скамейкой.

— Никогда не умел торговаться, — признался Мутано.

— Это не торговля, а простой обмен, — сказал я. — Когда-то твой голос уже был заключен в этом устройстве. Убеди кота сказать в него несколько слов, и твой голос снова окажется внутри. Я совершенно уверен, что уже через пару недель ты снова сможешь распевать оды и пылкие серенады под балконами городских красавиц.

— Надеюсь, все будет именно так, как ты говоришь, — вздохнул Мутано.

— Только одно… — сказал я. — Если мы будем здесь вдвоем, кот может испугаться и не подойти, поэтому я пересяду на скамью подальше, а ты попробуй с ним договориться.

Не успел я закончить фразу, как на противоположной стороне двора появился Санбольт. Он медленно двигался в нашу сторону, то и дело останавливаясь или вовсе присаживаясь и начиная умываться с самым небрежным и независимым видом. Это представление было призвано продемонстрировать, что кот знает себе цену и считает ее высокой.

Я вежливо кивнул Санбольту и, отойдя к дальней скамейке, опустился на нее.

Несмотря на то что день выдался солнечным и теплым, а на ясном голубом небе лишь кое-где белели легкие, похожие на обрывки кружев, облачка, атмосфера в просторном внутреннем дворе замка — с резным мраморным колодцем в центре и обещавшей прохладу крытой галереей вдоль одной из стен — оставалась унылой и гнетущей, полностью соответствуя мрачному облику замка. Яркие солнечные лучи освещали занятых разговором Мутано и Санбольта, так что я отчетливо видел обоих, и все же мне казалось, что я наблюдаю за ними с довольно значительного расстояния, которое к тому же невозможно измерить в шагах или других привычных единицах. Ощущение было таким, словно я наблюдал не за реальными существами, а за героями древней романтической поэмы.

Мой приятель сидел на скамье, слегка подавшись вперед и упираясь локтями в колени. Он смотрел в пространство перед собой и, по-видимому, заметил кота, только когда тот оказался в его поле зрения. Санбольт не делал никаких попыток первым завязать разговор и только не спеша прохаживался из стороны в сторону, то принюхиваясь к каменным плитам, то заглядывая в щели решетки, прикрывавшей дренажную трубу. Эти маневры продолжались довольно долго, но в конце концов кот все же присел перед Мутано и, обвив хвостом передние лапы, посмотрел моему приятелю в лицо.

Я не слышал, чтобы они разговаривали на кошачьем или человеческом языке, однако какой-то обмен мнениями, несомненно, произошел, поскольку спустя какое-то время Мутано согласно кивнул, потом поставил перед котом ящичек с раструбом и, поднявшись, медленно двинулся в мою сторону.

— Ну, договорились? — спросил я, когда он подошел.

— Сейчас нам необходимо уйти, но через час я должен вернуться, — объяснил Мутано. — За это время Санбольт поместит мой голос в наше устройство — или не поместит. С собой я должен принести его тень, тогда и состоится обмен. Или не состоится.

Мы подошли к коновязи и сели в седла. Мутано собирался еще осмотреть прилегающие к замку сады; что до меня, то я отправился прямо на виллу, чтобы как следует поразмыслить о природе и сущности теней — о предмете столь же важном, сколь запутанном и сложном.

IV.

Мутано утверждал, что именно тень Сибиллы сообщала Вельо о том, где на его пути располагаются различные предметы и препятствия и как их можно обойти. Приятель сравнил ее тень с кошачьими вибриссами, которые, прикасаясь к различным объектам, помогают зверьку определить свое положение даже в полной темноте. И все же тень Сибиллы вела себя совсем не так пассивно. В отличие от усов кошки или кота, она как будто постоянно ощупывала пространство вокруг, выискивая опасности, которые могли грозить слепому.

Общеизвестно, что у незрячих людей развиваются отменный слух и обоняние, тончайшие осязание и вкус. Все эти чувства как бы стараются компенсировать своему обладателю неспособность видеть. Возможно, человеческая тень тоже является своеобразным инструментом, с помощью которого слепой способен отыскивать дорогу, но может ли это служить доказательством того, что тень наделена собственным разумом? И если да, то служит ли, скажем, разум моей тени продолжением моих мыслительных способностей или же он принадлежит только ей, не имея никакого отношения ко мне?

Примерно с полгода назад мне в руки попало сочинение одного древнего философа, где тот высказывал странную гипотезу, согласно которой тени действительно обладают разумом. Тогда это предположение настолько меня озадачило, что я решился поговорить о нем с Астольфо.

— Этот старый дурак, должно быть, что-то напутал, — сказал я маэстро. — Ведь если тени наделены свободной волей и способностью мыслить, они вряд ли довольствуются механическим повторением движений и жестов тех, кто их отбрасывает. Несомненно, они попытались бы двигаться самостоятельно и совершать собственные поступки!

— Если тени в самом деле мыслят, — ответил мне тогда Астольфо, — то они, скорее всего, убеждены, будто это наши громоздкие и неуклюжие тела копируют каждое их движение.

— Но как это может быть? — удивился я. — Разве не материя управляет духом?

Астольфо рассмеялся.

— В данный момент тебя терзает нематериальная мысль о том, как хорошо было промочить горло кружечкой эля. И вот уже твое вполне материальное тело подносит кружку к губам и выливает эль в глотку. По-моему, это как раз тот самый случай, когда тонкое духовное начало управляет грубой плотью.

— Да, но ведь мысль зарождается в мозгу, стало быть она с самого начала соединена с телом. С этой точки зрения, мысль тоже является материальным объектом.

— В таком случае, где же она? Покажи мне этот объект.

— Пустая кружка — вот признак его материальности.

— Если бы все пустые кружки означали мысли, наш мир был бы переполнен мудрецами и философами, — ответил Астольфо. — Твой пример неудачен, Фалько. В данном случае ошибка заключается в том, что ты пытаешься доказать существование духа, указывая на отсутствие материи.

— Эль вовсе не отсутствует, — сказал я. — Просто я его выпил, и теперь он находится в том месте, где может наиболее благотворно подействовать на состояние моего духа.

— Хорошо. Я вижу, что эль не помутил твой разум. Так вот, Фалько, известно довольно много случаев, когда тень действовала по собственному произволу. Говорят, что если тень принадлежит человеку в высшей степени испорченному и злому, то она стремится покинуть своего хозяина. Рассказывают также о тени, которая пыталась прикончить своего обладателя, так как испытывала глубочайшее отвращение к его неправедным делам и поступкам. Одна женщина, жившая в нашем городе, приобрела и несколько лет носила тень, принадлежавшую храмовой жрице, давшей обет целомудрия. В результате — несомненно, под влиянием тени — эта женщина стала вести скромную и беспорочную жизнь. А в одной древней хронике упоминается о воине, чья тень старела быстрее, чем тело; с каждым днем она все больше увядала и в конце концов стала высасывать жизненную силу из своего обладателя.

— Все это просто сказки, — заявил я. — Не станете же вы утверждать, будто в вашей практике тоже бывали подобные случаи?

— Почему же? — спокойно возразил Астольфо. — Однажды меня пригласили в дом, где жила девочка, которую, как считали родные, покинула ее тень. Девочке двенадцать лет; с самого рождения она была хрупкой и болезненной, и на этом основании врач, который пользовал все семейство, пришел к выводу, что тень покинула ребенка, опасаясь за собственное существование, если девочка внезапно умрет. Согласно его гипотезе, тень отделилась от больной, чтобы отправиться на поиски более жизнеспособного хозяина.

— Такого не может быть!

— Совершенно верно. Как мне удалось установить, тень девочки все еще была при ней, просто она стала столь тонкой и прозрачной, что сделалась почти неразличимой. Сама девочка к этому времени впала в состояние, подобное зимней спячке животных. Я порекомендовал, чтобы ее принудительно кормили и в комнате вместо полутьмы постоянно горел не слишком яркий свет. Вскоре больная пошла на поправку, и ее тень тоже воспрянула.

— Я слышал, в городе есть ученый целитель, который якобы лечит подобные состояния и другие болезни духа.

— Такой целитель есть, — спокойно согласился Астольфо. — И его зовут Вельо. Я его знаю, он честный человек. Быть может, когда-нибудь ты с ним познакомишься. Впрочем, я в любом случае ожидаю, что твой интерес к проявлениям собственной воли теней будет только расти, — добавил маэстро.

И он не ошибся.

* * *

Я думал, что Мутано вернется на виллу, как только подготовленный нами обмен состоится, и он получит назад свой голос, но день почти прошел, наступили прохладные вечерние сумерки, а он все не появлялся. Мне, однако, не пришлось жаловаться на одиночество. Вельо и Сибилла вышли из своих комнат, чтобы насладиться великолепным вечером в саду, где я смазывал шторки полудюжины фонарей.

Высокий и худой старик шествовал по траве лужайки в сопровождении девочки, которая что-то ему нашептывала. Слов я не слышал, но предположил, что Сибилла описывает слепцу сад, пышную листву деревьев и таинственную красоту цветов, мерцавших в последних отсветах уходящего дня. Я предложил обоим присесть рядом со мной на удобной скамье под деревом. Отказываться они не стали. Откровенно говоря, мне не терпелось расспросить старика о странных свойствах Сибиллиной тени — эта мысль пришла мне в голову, как только я увидел их в саду, но в ответ на мой вопрос Вельо только нахмурился и заявил: мол, он понятия не имеет ни о чем подобном.

Тогда я пересказал ему все, что Мутано говорил о сделанных им в замке наблюдениях, но Вельо лишь покачал головой.

— Мне кажется, ваш товарищ ввел вас в заблуждение, — сказала Сибилла.

— Но зачем ему это?

— Возможно, синьор Мутано слишком расстроился, когда мой господин с легкостью преодолел сплетенный вами лабиринт теней. Вот он и выдумал подходящее объяснение.

— Вряд ли Мутано стал бы что-то выдумывать, — возразил я. — Ведь лабиринт мы создавали вместе, стало быть, и вина за то, что ни одна ловушка не сработала, ложится на нас обоих в равной степени.

— Тогда, быть может, синьора Мутано подвело зрение.

— Зрение у Мутано отличное, — сказал я. — Как и у всех, кто занимается нашим ремеслом.

Синьор Вельо нетерпеливо постучал по земле своим посохом, словно требуя, чтобы мы прекратили пререкаться попусту.

— Меня весьма интересует, — сказал он, — каким способом вы с Мутано сумели доставить в замок такое количество теней.

Тут я подумал, что раз он не захотел открыть мне своих секретов, значит, и я имею полное право не делиться с ним своими знаниями. Не сходя с места, я изобрел сразу несколько совершенно фантастических способов транспортировки теней, поверить в практическую ценность которых мог только полный идиот.

Было уже совсем темно, когда появившийся в саду слуга позвал нас к столу. Ужин прошел в напряженном молчании. Мутано так и не вернулся, и я не торопясь потягивал вино, время от времени поглядывая на слепца и его спутницу, которая была так бледна и тиха, что напоминала привидение. Астольфо также отсутствовал и появился, только когда трапеза была почти закончена. Он буквально ворвался в зал и, упав на кресло во главе стола, потребовал подать бокал сливового ликера, который и осушил одним глотком. Маэстро был чем-то очень рассержен.

— У меня неприятное известие! — объявил Астольфо, слегка отдышавшись. — Я еще не знаю, кто из нас ошибся, однако вариантов немного.

— Что стряслось? — поинтересовался я.

— Кто-то потревожил сокровище, для охраны которого мы создавали наш лабиринт.

Я бросил быстрый взгляд на Вельо и девчонку, но их лица ровным счетом ничего не выражали.

— Я ничего не трогал, — сказал я. — Это правда, и вы об этом знаете. И кстати, что собой представляет это замечательное сокровище? Я, например, ничего ценного в замке не заметил и не представляю, что это может быть.

— Тебе не нужно ничего представлять, потому что ты видел сокровище собственными глазами, — сказал Вельо с мрачной торжественностью, но я уперся.

— Я не видел там ничего ценного, — повторил я. — Проклятый замок практически пуст! В залах почти нет мебели; что же касается потайных комнат, на защиту которых мы потратили столько сил, то и в них ничего нет.

— Потайные комнаты не пусты, — все так же серьезно возразил слепец. — Подумай как следует…

— Нечего тут думать, — огрызнулся я. — Стол, табурет, пара подсвечников да несколько свечных огарков — вот все, что там было.

— Свечные огарки… — сказал Астольфо.

— Вы что, смеетесь? — Я разозлился не на шутку.

— Разве в этих комнатах больше ничего не было? — спросил Вельо.

— Ничего, если не считать крысиных какашек, — сказал я. — Кроме того, в углу Мутано нашел пустые блюдечки, в которые наливали молоко или сливки для кота.

— Они тоже играют важную роль, — кивнул старик.

— Важную роль в чем?

— Барон опасается за свою жизнь. Этот страх стал для него навязчивой идеей. Рендиг вообразил, что его жизнь, само его существование прямо и непосредственно связано с одним или несколькими из этих свечных огарков.

— Значит, он считает, что свечу его жизни сжигает кто-то другой? Что ее точат крысы? — Я покачал головой. — По-моему, это очевидные признаки мозговой горячки — болезни, лечением которой как раз и занимается ваш друг Вельо. Если барон сумеет справиться со своими страхами, его мучения прекратятся. Быть может, вам стоит предложить ему свои услуги, синьор? — Я повернулся к слепцу.

— Я не могу его исцелить, — сказал тот. — И не хочу.

В его тоне я различил напряженные, гневные нотки — глубокой личной неприязни, почти ненависти. Вельо старался не выдавать своих чувств, но его подвел голос, внезапно зазвеневший на последних словах. Любопытно было бы узнать, в чем тут дело… Я бросил взгляд в направлении Астольфо, но маэстро сидел неподвижно, и я ничего не смог прочесть по его лицу.

— В таком случае, почему бы нам не собрать эти драгоценные свечные огарки и не отдать барону, чтобы он держал их при себе? — предложил я.

— Тил Рендиг не доверяет никому, — сказал Астольфо. — И меньше всего он доверяет своим слугам и помощникам. Именно поэтому он пожелал защитить замок лабиринтом.

— Барон, похоже, все продумал, — сказал я. — Лабиринт не может защитить свечные огарки от крыс, поэтому он поселил в замке кота по кличке Санбольт. Так вот для чего в комнатах стоят блюдечки для молока!

— Объяснить поступки и понять ход мыслей такого человека довольно трудно, — заметил Астольфо.

— Однако необходимо, — добавил Вельо негромко, но твердо.

— Раз вы с Мутано хорошо знакомы с лабиринтом, — сказал, обращаясь ко мне, Астольфо, — вам придется снова отправиться в замок, чтоб собрать все свечные огарки и разыскать любые другие предметы, которые могут иметь сходное значение… и предназначение. Мы станем хранить их у себя, пока не решим, что можно предпринять. Заодно убедитесь, что структура лабиринта осталась прежней — такой, как вы ее задумывали, и что с тех пор ее никто не менял.

— Хорошо, маэстро, — кивнул я, — но сперва мне необходимо отыскать самого Мутано. Возможно, впрочем, что он все еще находится в замке — ведет переговоры насчет своего голоса.

— Это может и подождать, — сказал Астольфо. — Сейчас главное для нас — как можно скорее поместить свечи в безопасное место.

Я снова кивнул.

— Как скажете, маэстро. Мы отправимся в замок завтра же утром. Я все передам Мутано, как только он вернется.

V.

Но Мутано так и не вернулся. В конце концов я все же лег в постель, но на душе у меня было неспокойно. Непродолжительный сон также не принес мне желанного отдохновения: я слегка взбодрился только после того, как тщательно умылся холодной водой и опрокинул кружку светлого пива, заменившего мне завтрак. Отправившись в конюшню, я оседлал коня Мутано и пустился в путь.

Всю ночь мне снились темные коридоры замка и бесшумно скользящий в темноте крупный рыжий кот. Насторожив уши и принюхиваясь, он заходил то в одну, то в другую комнату, изредка лакая воду или сливки из глиняных блюдечек. К сожалению, мой сон не давал ответа на вопрос, как кот реагирует на тени, которые мы разместили в замке вместе с Мутано. Во сне я лишь следовал за Санбольтом, словно он был проводником, ведущим меня по незнакомым, опасным местам.

В какой-то момент мне, однако, стало казаться, будто за котом следую вовсе не я, а сам барон. Его черт я не различал, поскольку никогда не видел Рендига наяву, однако был почему-то совершенно уверен, что эта худая, темная фигура принадлежит именно ему. Санбольт двигался в темноте уверенно и совершенно бесшумно, а барон часто, со всхлипом дышал и на каждом шагу спотыкался, хотя в руках у него был оловянный подсвечник с короткой свечой, которую он бережно прижимал к груди. В коридорах замка гуляли сквозняки, и барон прикрывал огонек ладонью. Я понимал, в чем дело: он не мог позволить пламени погаснуть, но и не желал, чтобы свеча — вернее, оставшийся от нее жалкий огарок — продолжала гореть. Барону отчаянно хотелось жить, и в то же время он стремился к смерти.

Именно этот сон пробудил во мне желание заново осмотреть замок. Привязав гнедого во внутреннем дворе, я беспрепятственно вошел через главные двери и двинулся по длинной, сводчатой галерее.

Замок казался покинутым и пустым. Барон не озаботился поставить здесь охрану, и в залах и коридорах царила гулкая тишина. Пустой и темный замок напоминал огромную гробницу или мавзолей, поэтому я помимо собственной воли старался двигаться как можно тише, ибо даже эхо собственных шагов действовало мне на нервы, вызывая необъяснимый страх.

Но никаких перемен я не заметил. В комнатах и залах все так же теснились странные, угловатые тени, которые мы навели вместе с Мутано, и все так же бежали по коридору иллюзорные световые полосы и пятна, искажавшие истинную планировку коридоров и способные заманить неосторожного вора в яму или другую опасную ловушку.

Однако в двух потайных комнатах, где барон прятал свои сокровища, кое-что изменилось. В пыли по углам и на полках, на которых лежали свечные огарки, я обнаружил крысиные следы — отпечатки крошечных лап и валяющееся рядом дерьмо. По-видимому, Санбольт отлучился — быть может, ушел с Мутано по каким-то делам, — и отвратительные грызуны тотчас повыползали из нор и щелей. Оставалось только подивиться тому, какого страха сумел нагнать на крысиное племя Санбольт, охранявший целый замок в одиночку. Должно быть, он замечательный крысолов, подумал я, вспоминая свой сон, в котором кот обходил дозором покинутые, темные помещения замка.

Но вторую часть своего сна я пока никак истолковать не мог. Мне снилось, как барон шагает по коридорам вслед за котом, тщательно оберегая от сквозняков пламя, сжигавшее его самого. На одном из перекрестков метнувшаяся из темноты бесформенная тень попыталась было вцепиться в тень вельможи, но та с тонким мышиным писком отпрянула.

Вот тень, обладающая собственной волей! — подумал я, но, увы, все это происходило во сне, а я никогда не верил в истинность сновидений. Я хорошо знал, что иметь дело с тенями — сущностями почти неощутимыми — очень и очень непросто, и все же в этом не было ничего невозможного. Но чтобы разбираться в снах, считал я, способностей человека недостаточно. Того же мнения, насколько я знал, придерживался и Астольфо, хотя маэстро однажды обмолвился, что сны, мол, часто содержат неявные намеки и подсказки, к которым стоит прислушаться.

Но сейчас я решил в первую очередь разобраться с материями, которые были знакомы мне куда лучше, чем туманные миры грез и видений. Предположим, рассуждал я, тени не обязательно обладать собственной волей, чтобы совершить то или иное действие. Разве не может она находиться под контролем какого-то другого лица — человека, который сумел обучить ее, как охотник натаскивает своих гончих или как Бротеро дрессирует котов? Если тенью Сибиллы на самом деле управлял Вельо, эта тень, конечно, могла бы служить для него удобным поводырем. Но коли подобное возможно, тогда что могло заставить девчонку отказаться от контроля над собственной тенью? Каковы вообще отношения между слепым стариком и его юной проводницей?

Внезапно мне пришло на ум, что говорил о них Астольфо еще до того, как эта странная парочка прибыла на виллу. Он тогда выразился несколько странно: маэстро не сказал «она его дочь» или «ее зовут так же, как его дочь», но «мы зовем ее по имени его дочери». Кроме того, я помнил, как синьор Вельо заявил, что не хочет лечить барона от той тяжелой болезни, которая им, по-видимому, владеет. Интересно, что бы это значило, задумался я. Похоже, именно здесь крылась разгадка, но как до нее добраться, я пока не представлял.

За стеной послышались громкий писк и возня, и я покачал головой.

— Крыс становится все больше, — сказал я себе. — Может, стоит обратиться к Бротеро?

Можно было подумать, что крысы заметили отсутствие Санбольта и поспешили воспользоваться представившейся им возможностью, наводнив замок.

Вернувшись во двор, я взобрался на спину терпеливо дожидавшегося гнедого и не торопясь поехал обратно на виллу, продолжая негромко рассуждать вслух.

VI.

На вилле все только и говорили, что о длительном отсутствии Мутано, но я пока не видел причин волноваться. Мне казалось, что если обмен состоялся и он вернул себе свой замечательный голос, ему наверняка захочется провести некоторое время в одиночестве. Я был уверен, что приятель отправился куда-то в безлюдные загородные рощи или в поля, чтобы попрактиковаться в человеческом языке и, возможно, исполнить на пробу несколько арий. Как только Мутано убедится, что владеет своим великолепным голосом не хуже, чем раньше, он тотчас вернется, чтобы порадовать обитателей виллы своей любимой застольной песней.

Вот почему я очень удивился, когда, шагая по коридору виллы в направлении собственных комнат, услышал знакомое «мр-яяу». Прежде чем я успел отреагировать, Мутано схватил меня за рукав и втащил в пустую гостевую спальню.

— Что это значит?!.. — начал было я, но Мутано прижал палец к губам и плотнее прикрыл входную дверь.

— Мр-яя-уу-ы!

Он по-прежнему говорил на кошачьем языке, и я почувствовал себя разочарованным.

— Значит, ты так и не смог договориться с этим рыжим плутом. Надеюсь, хотя бы тень Санбольта все еще у нас?

Мутано заверил меня, что тень все еще находится у него и что переговоры продолжаются, однако в деле наметился новый поворот. Во время беседы с Санбольтом они коснулись множества разнообразных проблем и обменялись откровенными мнениями, которые ни один из них не решился бы высказать в беседе с представителем собственного вида. Как сказал Мутано, подобная открытость проистекала, по-видимому, от того, что ни он, ни Санбольт не склонны критиковать друг друга, ибо человеческая и кошачья шкала моральных ценностей — равно как и правила поведения в обществе — совершенно не совпадают. Кроме того, кошки о людях не слишком высокого мнения.

Из этого многословного и несколько путаного монолога я понял: мой приятель и кот довольно долго болтали обо всяких пустяках. В конце концов, однако, разговор коснулся и барона Рендига: Мутано удивился, что барон предпочитает строгое уединение. Санбольт приписывал подобное поведение страху, но считал, что главная причина в женщинах. Далее содержание разговора сделалось еще более расплывчатым, так как Санбольт никак не мог взять в толк, почему у людей в основе существования любовной пары лежит право собственности одного человека на репродуктивные органы другого. Не удивительно, заметил по этому поводу кот, что люди размножаются так медленно и плохо — ведь на подбор пары уходит немало времени, да и помет у человеческих самок редко бывает многочисленным.

Кое-что полезное Мутано, впрочем, выяснить удалось. По слухам, циркулирующим в Тардокко как среди людей, так и среди котов, барон был человеком жестоким, а его вкусы и пристрастия отдавали извращением. Говорили, будто по его приказу в городе были похищены несколько девушек и юношей. Свои жертвы он неизменно умерщвлял. По чистой случайности одной из его жертв стал кто-то из родственников Бротеро — то ли его двоюродная племянница, то ли ее жених, то ли еще кто-то. Сам Рендиг об этом даже не подозревал, в противном случае он вряд ли обратился бы к Бротеро с просьбой продать ему специально обученного кота для охраны замка от крыс. Котозаводчик предложил барону Санбольта, заявив, что этот кот, вероятно, является самым известным и ловким крысоловом не только в Тардокко, но и во всей провинции. Рендиг не стал торговаться, хотя запрошенная Бротеро цена была довольно высокой: барон очень боялся крыс — точнее, боялся, что они могут повредить сокровище, которое он спрятал в замке. Самому Санбольту заводчик велел быть его глазами и ушами; с его помощью Бротеро надеялся узнать, что это за сокровище, но выяснить это коту пока не удалось. Свою работу он, однако, выполнял великолепно. После нескольких жарких стычек крысы старались не попадаться ему на глаза.

— Этот Санбольт, по-видимому, считает себя непревзойденным охотником, — сказал я.

— Да, живет он долго, и мой голос вместе с ним, — мрачно отозвался Мутано.

— Но, быть может, у него все-таки есть какие-то соображения относительно того, что представляет собой сокровище барона?

Мутано объяснил, что однажды Санбольт видел барона в одной из потайных комнат, где тот возился со старыми и грязными свечными огарками — брал их один за другим и подолгу рассматривал, потом выкладывал перед собой на столе и о чем-то думал, теребя огненно-рыжую бороду. Подобное поведение ничего не говорило коту, несмотря на весь его незаурядный ум, так что Санбольт так и остался в недоумении.

— Зато мне кажется, что кое-какие элементы головоломки начинают вставать на место, — проговорил я и, в свою очередь, рассказал Мутано о том, что слышал от Астольфо и Вельо о странной уверенности барона, будто продолжительность его жизни каким-то образом связана с длиной упомянутых свечных огарков. — Хотел бы я знать, каким образом эти огарки попали к нему в руки, — закончил я.

— Я слышал, кто-то прислал их ему в качестве подарка, — сказал Мутано. — И приложил письмо, в котором написал, что жизнь и душа барона зависят от свечей — этих и других, которые по-прежнему находятся в руках отправителя.

— Но с чего бы барон поверил подобному письму? — спросил я.

— Нечистая совесть, — пояснил Мутано, пожимая плечами. — У барона хватает недоброжелателей, и он, конечно, осведомлен об этом лучше, чем кто бы то ни было. Кроме того, не исключено, что отправитель сам упомянул о каких-то черных делах, в которых повинен Рендиг и о которых ему стало известно.

— Все это пока только слухи и предположения, — проговорил я. — Придется нам самим навести справки. Хотел бы я знать, кто может желать барону смерти? У тебя есть идеи?

Мутано развел руками и широко зевнул.

— Врагов у барона хватает, — ответил он, — но прежде чем начать разбираться в этой истории, нам следует уяснить три вещи. Во-первых, мы ничего не знаем об отношениях между маэстро Астольфо и Тилом Рендигом. Во-вторых, нам практически ничего не известно ни о Вельо, ни о Сибилле. Наконец, мы не в курсе, кто мог послать барону такие непростые свечи.

— Узнать можно, — сказал я. — И проще всего прямо спросить маэстро о том, что нас интересует. Как насчет того, чтобы поговорить с ним сегодня за ужином?

Мутано моя идея не слишком понравилась; он сказал, что, задавая такие вопросы, мы только выдадим себя, но ничего толком не выясним.

— В конце концов, — добавил он, — мы же не знаем, насколько хорошо Астольфо и старик осведомлены о происходящем, а также каков может быть характер их причастности к происходящему. Лучше соблюдать осторожность и для начала собрать как можно больше сведений о прошлом и настоящем барона.

— Что ж, — ответил я, — будь по-твоему.

* * *

Я заранее заготовил какую-то ложь, чтобы объяснить отсутствие Мутано за столом, однако зал, где мы обычно ужинали, оказался пуст. Кресла были придвинуты к столу, свечи не горели, а на буфете в углу не громоздились блюда и закуски. В кухне, куда я тоже заглянул, не было даже слуг, а продукты оказались аккуратно убраны в лари и кладовки.

Я решил поужинать в городе, но когда шел по коридору мимо распахнутых дверей большой библиотеки, до моего слуха донесся скрип пера по бумаге. Заглянув в комнату, я увидел Астольфо, который, стоя за конторкой спиной ко мне, что-то писал в толстой книге. Большое петушиное перо в его руке так и бегало по странице. Меня одолело любопытство: я еще никогда не видел, чтобы маэстро что-то писал.

— Подходи ближе, Фалько, — сказал Астольфо, не оборачиваясь. — Садись и выкладывай.

Я взял у стены стул. На конторке перед Астольфо стояли сразу две масляные лампы, но ни одна из них не горела, и в библиотеке в этот ранний вечерний час было полутемно и даже как-то мрачно.

— Говори же, — поторопил меня маэстро. — Ведь ты все равно не успокоишься, пока не узнаешь правду.

— У меня действительно появилось несколько вопросов, — признался я. — Но я не уверен, позволено ли нам обсуждать дела, которые касаются нашего клиента — барона Рендига.

— Между собой мы можем обсуждать все, что угодно.

— В таком случае я с вашего позволения осмелюсь предположить, что именно вы послали барону в подарок необычные свечные огарки.

— Почему ты так решил?

— Потому что, кроме вас, существует только один человек, способный на подобное, но я почти уверен, что он не мог этого сделать.

— Твоя уверенность — еще не доказательство.

— Я не прокурор и не судья, и доказательства меня не волнуют. Вы многое скрыли от нас с Мутано, хотя нам пришлось отправиться в замок барона и выполнять там ваши распоряжения.

Маэстро вытер кончик пера кусочком шерстяной ткани и, положив его рядом с чернильницей, оперся локтями на конторку.

— Что же, по-твоему, я от вас скрыл?

— Вы не сказали, кто на самом деле ваши гости — старик и девчонка. Ведь Сибилла вовсе не дочь Вельо!

— Я этого и не утверждал.

— Мне необходимо с ними поговорить.

— Сейчас их нет на вилле. Синьор Вельо пожелал навестить старых друзей, живущих в нашем городе.

— А я думаю, что разгадал часть вашей головоломки, и вы специально услали обоих, чтобы обезопасить старинного друга от неудобных вопросов.

— Допустим, ты прав. И что с того?

— Вам известно, чего боится барон. И узнать это у вас был только один способ. Должно быть, вы стали свидетелем какого-то его преступления или неблаговидного поступка…

— Не совсем так, Фалько.

— И я подозреваю, что к свечным огаркам, которыми барон так дорожит, вы каким-то образом подмешали тень, обладающую особыми свойствами.

— Особыми свойствами?

— Я не могу сказать, какие они, но не сомневаюсь, что именно тень оказала сильнейшее воздействие на душу и разум барона, а возможно, и на его тело.

— Какого рода воздействие ты имеешь в виду?

— Она обострила естественную подозрительность и неспокойную совесть барона, превратив их в острый, навязчивый страх.

— И зачем, по-твоему, мне это понадобилось?

— Я не знаю ваших мотивов, маэстро, но мне кажется, вы единственный человек, который способен проделать нечто подобное.

— То есть ты считаешь, что я замыслил причинить барону вред?

— Да, маэстро. И должен сказать, что эта произошедшая с вами перемена кажется мне весьма странной. До сих пор вы были благорасположены к окружающим, но барон… Должно быть, он совершил что-то такое, что вам очень и очень не понравилось.

— Но если я, как ты утверждаешь, желаю барону зла, зачем тогда я отправил вас с Мутано сооружать у него в замке охранный лабиринт?

— Понятия не имею, — честно признался я.

— И тем не менее ты продолжаешь считать, будто я решил отомстить Рендигу за какое-то совершенное им зло, о котором мне стало известно? Не кажется ли тебе, что подобное утверждение не слишком согласуется с моим благожелательным характером, о котором ты только что упоминал?

— Вы богаты, маэстро, и можете позволить себе самые разные прихоти. Почему бы не отомстить негодяю, если вам вдруг пришел на ум подобный каприз?

Астольфо помрачнел.

— В нашем мире хватает скверны. Неужто ты считаешь, что я способен выбирать, за которое из злых дел мне хочется отомстить, словно я бабочка, которая беспечно порхает над лугом, выбирая цветок покрасивее?

Я наклонился вперед и медленно проговорил:

— Мне кажется, что по складу характера вы игрок. Это в полной мере свойственно и вашей… гм-м… лучшей половине. И мы с Мутано просто шахматные фигурки в игре, которую вы затеяли. Больше того, я почти уверен, что вы разыгрываете не одну, а сразу несколько партий, и каждая из них связана с остальными настолько тесно, что я вряд ли когда-нибудь сумею в них разобраться. Я не исключаю, что вы и сами, быть может, не до конца представляете себе план и конечную цель этой большой игры, поэтому на отдельных этапах допускаете импровизацию… Это, конечно, только мои догадки, но они выглядят гораздо правдоподобнее и логичнее, чем любая философская заумь.

Астольфо мягко рассмеялся.

— Если ты считаешь, будто для меня это игра, развлечение, то… Трудно представить себе занятие более бесплодное.

— Даже самые бессмысленные на вид игры могут иметь серьезную цель. Вы увлечены процессом, и я не исключаю, что он приносит вам такое же удовлетворение, какое доставляет истинному мастеру сложная шахматная партия, однако ваша цель весьма и весьма серьезна.

— К чему же, по-твоему, я стремлюсь, Фалько?

— Вы, по-моему, ищете нечто такое, что находится за пределами видимого — то, что лежит в самом сердце нашего мира, а может быть, даже вне его.

— Ты правда думаешь, что у того хаоса, в котором мы живем, есть сердце или, по крайней мере, геометрический центр?

— Я думаю, что вы намерены это выяснить.

— Ты слишком высокого мнения обо мне… и о моих возможностях, — покачал головой Астольфо. — Ведь я не ученый и не философ, я простой ремесленник.

— Это так, конечно, но далеко не все. Я занимаюсь тенями достаточно давно, чтобы понять: работа с таким материалом способна изменить душу и характер человека.

— И ты можешь сказать, каким именно образом она их меняет?

— У меня есть некоторые соображения, но поскольку вы разбираетесь в предмете куда лучше, чем я, мне, пожалуй, не стоит тратить ваше и свое время на болтовню. Тем не менее я твердо решил выяснить, что вы затеваете.

— Ты честный парень, Фалько.

— Стараюсь, маэстро.

— Но даже честному человеку необходимо порой подкрепить свою добродетель стаканчиком винца. Давай-ка спустимся в кухню и отведаем канарского из бочонка, который Ират привез вчера.

— С удовольствием, — сказал я. — Благодарю вас, маэстро, но…

— И давай больше не будем говорить на эту тему, хорошо?

Астольфо решительно шагнул к двери, и я был вынужден последовать за ним.

VII.

— Ну, как твои дела? — спросил я Мутано. — Ты все еще говоришь только по-кошачьи?

В ответ приятель промяукал, что в его переговорах с Санбольтом наметился совершенно новый поворот. Мутано стало известно: часть сокровища, с которым Тил Рендиг связывал продолжительность своей жизни, находилась у Бротеро. Когда я поинтересовался, как драгоценности барона попали к котозаводчику, Мутано объяснил, что их похитила для него большая черная крыса, которую Бротеро специально обучил скрытно проникать в дома своих врагов, чтобы воровать и портить их самые дорогие вещи.

— Мне казалось, Бротеро специализируется на борьбе с крысами и мышами, — удивился я. — Никогда не думал, что он их и разводит.

— Тпр-ру, Дефендер! Стоять! — прикрикнул приятель, осаживая коня, который всегда нервничал, слыша кошачью речь. Наш разговор происходил в конюшне, куда мы отправились, чтобы проведать лошадей.

После того как Мутано несколько дней отсутствовал, гнедой успел соскучиться по хозяину и теперь так радостно тыкался в него мордой, что приятель с трудом удержался на ногах. Ласково почесывая Дефендеру гриву, Мутано сказал:

— Бротеро действительно занимается очисткой домов и складов от вредителей, но это не мешает ему держать с десяток отборных крыс, которых он обучает всяким грязным трюкам.

— Ты уже знаешь, что это за сокровище?

— Пока нет, но скоро узнаю.

— Каким же образом?

— Я побился с Бротеро об заклад, что Санбольт одолеет в поединке его лучшего кота-крысолова. Если Санбольт выиграет, Бротеро отдаст мне сокровище барона.

— Не слишком ли это рискованный шаг? И кстати, как относится к этому сам Санбольт? Он согласен?

— Не только согласен, но ждет этой возможности с нетерпением.

— Он-то что от этого выигрывает?

— А я поспорил и с ним. Если Санбольт проиграет, я должен буду вернуть ему его тень. Если он победит, мы заключим нашу сделку на новых условиях.

— А ты видел кота, которого намерен выставить Бротеро? Вдруг он окажется настолько большим и сильным, что в два счета разделается с Санбольтом?

— Нет, я его не видел, — покачал головой Мутано. — Риск, конечно, есть, но ведь именно риск и делает возможным наше с Бротеро пари, не так ли? Я как раз хотел попросить тебя, чтобы ты проследил за схваткой. Если заметишь обман, дай мне знак. Я проткну этого жулика своей шпагой, а его предприятие возьму себе.

— Уверен, что справишься с делом не хуже него, — серьезно сказал я. — Ведь ты уже говоришь по-кошачьи.

— В общем, готовься, — сказал Мутано. — Бой состоится послезавтра поздно вечером. Постарайся перенести все дела, чтобы развязать себе руки.

* * *

Место, где Санбольту предстояло сойтись в бою с лучшим котом Бротеро, представляло собой пустующий склад на Пиратской пристани. Это было крытое дранкой ветхое приземистое строение из рассыпающегося черного кирпича, которое частично стояло на самом причале, а частично нависало над водой, опираясь на подгнившие, густо облепленные ракушками и водорослями сваи.

Я нарочно приехал на пристань пораньше, но, осмотрев склад снаружи, не обнаружил ничего подозрительного. Замок на узкой боковой дверце оказался совсем несложным; я легко с ним справился и проник внутрь.

Склад походил на большую пещеру. В середине находилась импровизированная арена, где проводились бои, и стояли ряды грубо сколоченных деревянных скамей. На стенах были укреплены факелы в металлических держателях; они не горели, но сквозь дыры в крыше проникало достаточно света, чтобы я мог как следует осмотреть пустое, пыльное пространство.

И снова я не увидел ничего, что могло бы внушить опасения. Единственной странностью, бросившейся в глаза, было обилие крысиных нор в основании выходившей на причал стены. В этом, строго говоря, нет ничего необычного, если не считать того, что ни одной крысы я так и не увидел. Казалось, они не живут здесь уже довольно давно, но почему — этого я сказать не мог.

Покидая склад, я тщательно запер замок на входной дверце. Никаких других следов своего появления я также не оставил.

На противоположной стороне улицы, наискосок от склада, стоял публичный дом с балконом, с которого было очень удобно следить за окрестностями. Там я и расположился с намерением понаблюдать за теми, кто явится на представление.

Незадолго до назначенного часа у склада стала собираться публика: моряки, грузчики, ломовые извозчики, сапожники, каменщики, сводники, проститутки, конюхи и прочий портовый сброд. Как и следовало ожидать, народу собралось немало — я насчитал больше сорока человек. Они возбужденно галдели, ссорились и делали ставки.

Наконец появился Мутано. На плече он нес большой кожаный чемодан, в боковинах которого были просверлены многочисленные отверстия. Увидев, что приятель прошел на склад, я покинул свой наблюдательный пункт и, протолкавшись сквозь замешкавшуюся у двери группу зрителей, последовал за ним.

Бротеро, одетый, как обычно, в серый кафтан и такие же бриджи, был уже на месте; на красном кожаном поводке он держал крупного черного кота. Выведя животное на середину арены, Бротеро громко объявил его кличку:

— Учиссоре, что значит убийца! — И, отцепив поводок с ошейником, он отступил назад и встал в первом ряду зрителей.

Мутано тоже шагнул к арене. Он двигался медленно, и это позволило мне еще раз оглядеться. Особое внимание я уделил стропилам, которые скрывались в густой тени, и снова не заметил ничего подозрительного.

Мутано не произнес ни слова. Сняв с плеча чемодан, он поставил его шагах в восьми от черного кота, который сидел на полу и внимательно следил за каждым его движением. Чемодан Мутано имел отделяющееся дно, вдоль которого располагались застежки. Вот он отстегнул их одну за другой, потом поднял верхнюю крышку, и глазам зрителей предстал огненно-рыжий Санбольт. Во всем помещении это было, пожалуй, самое яркое цветовое пятно.

Санбольт лежал, аккуратно подобрав лапы, на малиново-алой шелковой подушке с золотой окантовкой. На первый взгляд могло показаться, будто он дремлет, но это было не так. Я увидел, как кот лениво приоткрыл глаза, сначала один, потом другой, и неторопливо зевнул. Этот зевок длился очень долго, почти вечность, но вот Санбольт поднялся на все четыре лапы и не спеша потянулся: сперва он прижал уши и выгнул спину дугой, потом припал на передние лапы и, впившись в подушку когтями, высоко поднял зад с отставленным хвостом.

Все эти действия, носившие тщательно рассчитанный оскорбительный характер, вызвали в публике неуверенные смешки.

Не обращая внимания на шум, Санбольт величественно сошел с подушки, с осторожностью ставя лапы на грязные, расшатанные доски пола, в щелях между которыми поблескивала темная вода бухты. Он даже не обернулся, когда Мутано, подобрав подушку и демонстративно ее поцеловав (что вызвало в публике новый взрыв пьяного смеха), отступил в толпу.

* * *

Из всех кошачьих боев, которые когда-либо видели люди, схватка Санбольта и Учиссоре могла бы стать одной из самых волнующих. Когда прозвучал гонг, возвещавший о начале поединка, противники вовсе не бросились друг на друга, прижимая уши и завывая от ярости. Вместо этого они принялись кружить по арене, внимательно следя за каждым движением друг друга, точь-в-точь как кулачные бойцы, которые стараются оценить силы и возможности соперника и угадать его слабое место еще до того, как сойтись с ним вплотную. Внешне оба кота выглядели спокойными, и только их слегка подергивающиеся хвосты свидетельствовали о готовности в любое мгновение нанести удар.

Учиссоре первым решился на активные действия. Он совершил стремительный пробный выпад в направлении левого бока Санбольта, но тот, похоже, разгадал маневр и никак на него не отреагировал, продолжая медленно двигаться по кругу и гипнотизировать противника взглядом. Какое-то время спустя черный повторил бросок; на этот раз он каким-то невероятным образом извернулся в воздухе и оказался прямо перед мордой нашего фаворита. Выгнув спину и распушив шерсть, он на мгновение замер в угрожающей позе, сделавшись похожим на грозовую тучу, готовую разразиться молниями и градом. Санбольт ответил тем же, на миг превратившись в косматый огненный шар такого же или даже большего размера.

Все это продолжалось считаные мгновения, после чего бойцы слегка попятились и, словно утратив друг к другу всякий интерес, принялись осматриваться и принюхиваться к исходящим из толпы зрителей разнообразным запахам. Разгоряченная публика тотчас принялась свистеть, орать, хохотать, улюлюкать и завывать на все лады, но когда Санбольт, присев на хвост, принялся, как ни в чем не бывало, вылизывать согнутую переднюю лапу, наступила такая тишина, что стал отчетливо слышен тихий плеск волн под полом склада.

Черный, похоже, воспринял это наглое умывание как серьезное оскорбление. Словно метеор, он метнулся вперед. Санбольт ловко уклонился, но, похоже, недооценил быстроту врага. Черная лапа скользнула по его задней ляжке, выдрав из пушистых «штанов» кусок рыжей шерсти, который на мгновение повис в воздухе. Санбольт, впрочем, не растерялся. Круто развернувшись, он цапнул Учиссоре зубами за хвост — довольно сильно, если судить по раздавшемуся в ответ яростному вою.

На этом вступительная часть завершилась, и противники взялись за дело всерьез. Черный атаковал свирепо и мощно, словно вырвавшийся из ада демон. Он был сильнее и тяжелее, поэтому, когда запрыгнул Санбольту на плечи, намереваясь впиться зубами в загривок, рыжий не устоял на ногах и покатился по полу. Он, впрочем, не струсил — на укус Санбольт отвечал укусом и при каждом удобном случае пускал в ход когти. Его действия, однако, выглядели более продуманными; казалось, он нарочно дает черному атаковать, изучая его манеру и экономя силы в расчете на то, что противник скоро выдохнется. Из-за этого Санбольт больше оборонялся, чем нападал; не раз и не два он давал повалить себя на спину, а когда Учиссоре оказывался на нем — пускал в ход задние лапы, пытаясь располосовать брюхо противника острыми, кривыми когтями. Этот маневр неизменно заканчивался тем, что черный отступал, но и Санбольту никак не удавалось добиться сколько-нибудь ощутимого преимущества.

Зрители — по крайней мере те, кто сделал ставку на победу черного, — теперь еще больше уверовали в его победу и начали шуметь, подбадривая своего фаворита громкими воплями. Между тем яростная схватка продолжалась уже довольно продолжительное время, и кое-кто из публики, главным образом внимательные и опытные завсегдатаи кошачьих боев, начал замечать, что Санбольт не атакует всерьез, а только изображает атаку, тогда как Учиссоре, вынужденный реагировать на каждый ложный выпад, понапрасну расходует силы, но не наносит врагу сколько-нибудь серьезного урона. И действительно, довольно скоро черный перестал сломя голову кидаться в атаки, стараясь продумывать каждое свое действие.

Это, однако, означало, что теперь Учиссоре дрался в той самой манере, которую предпочитал его противник. Сил он тоже потратил довольно много, поэтому с запозданием реагировал на стремительные прыжки рыжего, который норовил зайти ему с фланга или с тыла! Теперь уже подавляющему большинству зрителей стало ясно, что Санбольт получил преимущество и не собирается его упускать. Черный основательно запыхался; его натиск раз от разу слабел, а рыжий по-прежнему двигался грациозно и легко. Можно было подумать — он просто играет с противником, однако теперь его атаки, кажущиеся почти небрежными, неизменно заканчивались чувствительным ударом когтями по ребрам или плечу.

Шум, который издавали зрители, постепенно затих, сменившись недоуменным ропотом. Похоже, даже профессиональные игроки, побывавшие на десятках боев, которые частенько устраивал Бротеро, были озадачены: ничего подобного никто из них наверняка не видел и не мог сказать, чем закончится схватка, в которой один из противников был сильным, опытным, закаленным бойцом, тогда как другой, совсем как умелый фехтовальщик или борец, полагался на скорость и точный расчет. Теперь это был даже не бой, а настоящая дуэль, которая могла длиться намного дольше обычного.

Именно продолжительность схватки и давала Санбольту преимущество. Чаша весов начинала склоняться в его пользу, победа рыжего была не за горами, и я подумал, что если Бротеро намеревался использовать какой-нибудь нечестный прием, сейчас для него самое время. Стараясь не привлекать к себе внимания, я протиснулся поближе к тому месту, где стоял Мутано. Я еще не знал, что мне это даст, когда краем глаза вдруг заметил, что одна доска в полу арены слегка приподнялась.

Я мгновенно понял свою ошибку. Опасность пришла не сверху или сбоку, как я думал, когда осматривал склад, а снизу. Как я уже упоминал, склад стоял на сваях, поэтому во время отлива под ним появлялось свободное пространство, куда могла протиснуться небольшая лодка. Несомненно, подручные Бротеро воспользовались этим, чтобы в решающий момент подпустить на арену второго кота — Кусаку. А главное, я оказался чуть не единственным, кто заметил неладное, да и то только потому, что ожидал чего-то в этом роде. Все остальные были слишком увлечены разворачивавшимся на их глазах зрелищем и не обращали внимания ни на что другое.

Новый участник схватки — худой и жилистый серебристо-серый кот — был чуть не вдвое меньше Санбольта, но я сразу увидел, что он гибок и быстр, как горностай. Не знаю, заметил ли Санбольт появление нового врага — он, казалось, был слишком занят, пытаясь разозлить и запутать Учиссоре ложными выпадами, отвлекающими маневрами и редкими, но точными ударами когтистой лапы, каждый из которых оставлял на шкуре черного глубокие, кровоточащие царапины.

Серый на секунду замешкался, словно оценивая обстановку, а потом вступил в бой, используя привычную для себя тактику мгновенного удара и стремительного отступления. Он нападал на Санбольта с тыла, наносил укус и тут же отскакивал, прежде чем рыжий успевал зацепить его когтем. Именно так серый был обучен действовать, когда в паре с Учиссоре сражался с многочисленными крысиными стаями. Сейчас их задача даже проще, так как противник у них был только один.

Продолжая вполглаза следить за происходящим на арене, я невольно напрягся, зная, что Мутано не преминет исполнить свое обещание выпустить Бротеро кишки, как только заметит нечестную игру. Мой приятель действительно схватился за эфес шпаги и решительно шагнул в сторону заводчика, который, нервно моргая, стоял неподалеку. Рядом с Мутано тотчас оказались двое слуг Бротеро, но я был к этому готов, поэтому как только один из них поравнялся со мной, я прижал острие кинжала к его шее чуть ниже уха и негромким, но очень серьезным голосом предупредил: если он приблизится к моему другу еще хотя бы на полшага, я нашпигую его мозг премудростями, которые вряд ли придутся ему по вкусу.

Слуга застыл на месте, и я без труда его разоружил.

Второй головорез попятился, как только в руках Мутано сверкнула шпага. Вероятно, он рассчитывал на численное преимущество и сражаться с моим опытным приятелем один на один в его планы не входило.

Между тем бой на арене продолжался. Появление третьего участника заметили почти все, и в толпе зрителей раздались недовольные свистки, однако вмешаться в ход поединка никто не решился: разгоряченные схваткой коты могли серьезно поранить любого, кто попытался бы их схватить. Публика лихорадочно делала новые ставки; что касалось Мутано, то ему оставалось только дождаться конца боя и после этого поквитаться с Бротеро.

С появлением еще одного противника положение Санбольта резко ухудшилось. Два кота-крысолова, натасканных работать в паре, обладали всеми преимуществами волчьей стаи, загоняющей одиночную добычу. Учиссоре продолжал мощно атаковать с фронта, его партнер наносил удары то с одного, то с другого фланга. Санбольт нападал и отступал с проворством и ловкостью змеи, но необходимость присматривать сразу за двумя противниками быстро его выматывала, и уже очень скоро контрвыпады рыжего сделались более редкими и не такими эффективными, как раньше. Да и бой больше не казался сколько-нибудь красивым или зрелищным — теперь это была обычная кошачья потасовка в подворотне.

В какой-то момент Санбольт вдруг резко отпрыгнул назад, разорвав таким образом непосредственный контакт с противником. Упершись передними лапами в пол, он гордо выпятил грудь, широко раскрыл пасть и вдруг повелительно рявкнул хорошо знакомым мне голосом:

— А НУ БРЫСЬ, ТРУСЛИВОЕ ОТРОДЬЕ!

И снова зрители затихли. Кажется, они даже затаили дыхание, глядя на Санбольта с благоговением и ужасом, словно он был каким-то сверхъестественным существом, спустившимся с небес в облаке пламени.

Еще более сильное действие этот боевой клич оказал на Учиссоре и серого. Оба как-то сразу съежились и попятились, испуганные и сбитые с толку. Черный жмурился, его партнер шипел и плевался, выгнув спину.

Издав еще один громкий, хотя и совершенно нечленораздельный вопль, Санбольт одним прыжком перемахнул разделяющее их пространство и вцепился Учиссоре зубами в шею. В следующее мгновение он резко выпрямился на прямых лапах и одним движением головы забросил отчаянно орущего противника во второй ряд зрителей.

При виде неожиданной и печальной участи черного его напарник утратил весь свой боевой задор. В панике серый метнулся с арены в угол склада и принялся отчаянно царапать доски в том месте, где его пропихнули внутрь, но, увы, этот выход больше не существовал. Санбольт медленно и грозно надвигался на него, и серый, прижав уши и опустив хвост, с жалобным мявом нырнул в толпу, сразу затерявшись между ног зрителей.

Бой был закончен. Мутано выиграл пари и получил от не скрывавшего своего огорчения Бротеро небольшой полотняный мешочек, в котором лежало четырнадцать коротких свечных огарков. Вместе с ним заводчик вернул моему приятелю и свою часть разорванного пополам бумажного листа, на котором был написан договор о ставке пари (другая половина была у Мутано).

— Не думаю, чтобы тебе вышла какая-то польза от этих огарков, — пробормотал Бротеро. — Барон явно не в своем уме, так что…

— Но ты наверняка знаешь нищего, который связал с ними душу барона, — ответил я на это. — Скажи, как нам его найти.

Бротеро нервно переступил с ноги на ногу.

— Боюсь, я ничем не смогу вам помочь. Среди нищих этот человек, безусловно, хорошо известен, но я не вхожу в их профессиональное братство.

— Тогда опиши, как он выглядел, как говорил, — не отступал я.

— Невысокий, чуть толстоватый, с удивительно тонкими и гибкими пальцами… — Бротеро слегка сощурился, припоминая. — На нем были грязно-коричневые лохмотья, какие обычно носят нищие и бродяги, но говорил он как человек начитанный, я бы даже сказал — образованный.

— Он назвал тебе свое имя?

— Назвал, но… Что-то вроде Номио, или Нумио, или Румио… Сейчас уже не помню.

— А не было ли с ним девочки лет тринадцати-четырнадцати — худой, бледной, со светлыми волосами и неподвижным взглядом?

— Нет. Но когда он уходил, то окликнул высокого слепого старика, который, похоже, дожидался его на улице. Дальше они шли вместе, но, насколько я видел, ни о чем не разговаривали.

— Как получилось, что этот Номио предложил тебе сделку?

— Он сам явился ко мне, — ответил Бротеро. — Я как раз был расстроен болезнью одного из моих лучших котов… Нищий предложил сказать, где находится сокровище барона, чтобы мои дрессированные крысы могли доставить его мне.

— А что нищий за это хотел? Или, может, он предложил выкупить у тебя это сокровище за любую цену, какую ты назовешь? — догадался я.

— Ну да… Честно говоря, я рассчитывал получить с этого нищего хорошие деньги, но мои крысы притащили мне лишь полтора десятка обглоданных свечных огарков. Я оценил это «сокровище» всего в два империала, да и то боялся, что он откажется.

— Но он заплатил без возражений?

— Заплатил, да… Да откуда ты вообще все это знаешь? Какое тебе до этого дело?!

— Я знаю очень мало, — ответил я, качая головой. — Похоже, даже твоим дрессированным котам известно больше, чем мне.

VIII.

Сразу после своей победы над черным Санбольт куда-то исчез, и мы с Мутано покидали склад, одолеваемые противоречивыми чувствами. С одной стороны, мой приятель радовался успеху, благодаря которому мы стали обладателями сокровищ барона Рендига, а с другой — был опечален, поскольку его надежды вернуть свой голос снова сделались весьма и весьма туманными и неопределенными.

— Теперь этот проклятый кот никогда его не отдаст, — ворчал он. — Кажется, он наконец-то понял, насколько действенным инструментом может быть человеческий голос.

— Может, и так, — согласился я. — Однако ведь ты владеешь его голосом, и, возможно, в этом тоже есть свои плюсы.

Но Мутано только головой покачал. Я знал, что он думает о женщинах, которых никогда больше не сможет очаровывать, распевая им серенады и канцонетты и произнося самые изысканные комплименты, способные растопить даже ледяное сердце.

— Если бы Санбольт сегодня погиб, — сказал я, пытаясь отвлечь приятеля от мрачных мыслей, — твой голос пропал бы вместе с ним, так что все сложилось не так уж плохо.

— Для меня он и так все равно что пропал, — уныло возразил Мутано. — Если я не смогу вернуть его себе…

— Попробуем придумать что-нибудь еще, — сказал я. — Ты помнишь, как вела себя тень Сибиллы, пока она шла через лабиринт?

Он кивнул.

— И ты до сих пор уверен, что эта тень каким-то образом общалась и с девчонкой, и со слепцом?

— Да.

— А ты понимаешь, что тень, которая способна общаться с людьми и вдобавок обладает разумом и зачатками свободной воли, может оказаться весьма ценной для нашего ремесла?

Мутано снова кивнул. Он тоже задумывался об этом — правда, не слишком глубоко, так как был занят другими, более срочными делами.

— Как ты думаешь, сколько заплатил бы маэстро за обладание такой тенью?

— Много, — ответил Мутано, — поскольку тень, способная говорить или подавать знаки, может принести гораздо больше пользы, чем мы в состоянии вообразить. Если бы человек подчинил себе группу таких разумных теней, — добавил приятель, — он мог бы без труда навербовать себе целую армию.

— А как их подчинить?

— Думаю, угроза исчезновения — единственный способ. Ведь теням не нужны ни золото, ни еда; у них нет ни страстей, ни желаний.

— Все это пока только наши предположения, — перебил я. — Ведь мы не знаем наверняка, могут ли тени быть разумными. Да и насколько они живые — тоже вопрос спорный. Давай не будем ломать над этим голову, тем более что у нас есть более неотложные дела. Нужно как-то разобраться в отношениях, которые связывают барона с Астольфо, а Астольфо — с Вельо и Сибиллой…

— А еще нам необходимо вернуть мне голос, — добавил Мутано. — Мне почему-то кажется, что он годится на большее, чем просто пугать портовых котов.

— В таком случае, давай разделим обязанности, — предложил я. — Я попытаюсь сделать все, чтобы вернуть тебе твой драгоценный голос, а ты займешься поисками информации о слепом.

— И как, по-твоему, я это сделаю?

— Почти не сомневаюсь, что он как-то связан с гильдией нищих Тардокко, — задумчиво проговорил я. — Попробуй порасспрашивать городских попрошаек. Быть может, кто-то и сообщит что-нибудь полезное.

— Как же я буду их расспрашивать, если они не говорят по-кошачьи?

— Ну, дружище, в каждом деле есть свои трудности. Нужно научиться их преодолевать. Как, по-твоему, я сумею уговорить Санбольта вернуть твой голос, если мне нечего предложить ему взамен?

Мутано криво усмехнулся.

— Это как раз и есть та самая трудность, которую тебе нужно преодолеть. И мне почему-то кажется, что у тебя уже есть план.

— Вот как? И что это за план? Может, расскажешь?

Он усмехнулся.

— Думаю, ты не из тех, кто заключает поспешные сделки.

IX.

В таверне «Двойной ад» я устроился за столиком, откуда можно было наблюдать за входной дверью, в которую вместе со светом начинавшегося клониться к закату солнца потоком вливались жаждущие. Я тоже заказал кружку легкого белого вина, однако на самом деле явился сюда вовсе не затем, чтобы промочить горло. Мне хотелось дождаться парня по имени Филеас или Филли — брата Маронды, которая столь невежливо разговаривала со мной у дверей заведения Насилии. Я не сомневался, что сумею узнать Филли-Простофилли, как я называл его про себя, по тени. Его сестра говорила, что он сумел вернуть себе тень, которую у него якобы украли. Мне, однако, казалось, что парень, скорее всего, носит не свою, а чужую тень, а если так, то достал он ее где угодно, но только не у маэстро Астольфо, потому что иначе я бы об этом слышал.

Потеря тени — вещь, конечно, далеко не смертельная, но весьма и весьма неприятная. Если тень похищена или испорчена, человеку остается только обратиться к торговцу, чтобы подобрать подходящую, а это очень непросто, и не всякий торговец с этим справится. Человек, получивший другую тень взамен утраченной, кажется самому себе таким же, как прежде; он уверен, что его новая тень ничем не отличается от старой и что никто не заметит разницы, но это далеко не так. Чужая тень, как бы тщательно она ни была подогнана, всегда сидит не слишком аккуратно и доставляет владельцу мелкие неудобства — совсем как новый, не обмятый костюм. Расхождения между силуэтом владельца и очертаниями тени, ее не слишком четкие края и некоторые другие признаки заметить действительно нелегко, но наметанный глаз видит их практически сразу. А самое главное заключается в том, что человек не может сродниться со своей новой тенью и всю жизнь носит ее, как слишком большой плащ, доставшийся ему «по наследству» от старшего брата.

Чужую тень выдают не только несовпадения в размерах и контурах, но и перемены, которые неизбежно происходят в характере самого человека. Лишиться тени — все равно что утратить часть себя, а такое никогда не проходит даром, какой бы незначительной ни казалась потеря. Внимательный наблюдатель всегда может заметить излишнюю нервозность и снижение уверенности в себе, что проявляется то в более вялом рукопожатии, то в необъяснимом напряжении, с которым человек выполняет совершенно обычные дела — например, переходит улицу или спускается по лестнице.

Я такие вещи подмечать умею и даже немного горжусь этой своей способностью; вот почему я не сомневался, что узнаю Филли-Простофилли, как только он появится в зале. В том, что он появится, у меня также не было ни малейшего сомнения. В уме я уже составил представление о его характере и мог позволить себе спокойно дожидаться его прихода, попивая винцо и закусывая яйцами и маринованными овощами. Все дело в том, что в таверне «Двойной ад» любили собираться игроки, а это народ крайне суеверный, считающий, что тому, кто часто меняет столы, не видать удачи. Порой даже крошечный успех, испытанный бог весть когда, заставлял игрока снова и снова приходить в одно и то же заведение, пусть даже с тех пор его подстерегали только проигрыши.

Я все рассчитал правильно. Филли я заметил в тот самый момент, когда он с усилием толкнул плечом тяжелую дубовую дверь и вошел в зал. Худой, сутулый юнец сел на скамью у дальней от меня стены и заказал кружку эля, которую принес ему чумазый мальчишка-половой. Он был чуть не вдвое моложе клиента, однако в его жестах не было и тени почтительности. Филли сунул мальчишке какую-то мелочь и, отослав прочь взмахом руки, огляделся по сторонам, очевидно, высматривая своих всегдашних партнеров по игре.

Когда он занялся элем, я поднялся и двинулся к нему, на ходу извлекая из ножен меньший из моих кинжалов. Подойдя к Филли, я с размаху вонзил клинок в стол перед ним.

— Мое имя Фалько.

Парень бросил быстрый оценивающий взгляд на кинжал, ушедший в столешницу почти на дюйм, и только потом поднял голову и посмотрел на меня.

— Очень приятно, — сказал он. Его тон был безупречно вежливым и мягким, но в глазах промелькнули неуверенность и страх. — Что вам угодно?

— Мне угодно сообщить, что я не выношу оскорблений.

— Никому не нравится, когда его оскорбляют. — Парень снова покосился на мой кинжал.

— Я работаю у маэстро Астольфо.

— А-а, торговец тенями…

— Только не вздумай назвать его «теневой торговец», парень, потому что это и будет то самое оскорбление, которых никто не любит.

— Я не имел в виду ничего такого, поверьте!

— Некоторые доходят до того, что утверждают, будто маэстро крадет тени, — продолжал я с угрозой. — Только посмей сказать что-то подобное, и я вырежу тебе глаз. Собственно говоря, я должен был сделать это уже давно, но сначала мне хотелось узнать, станешь ли ты настаивать на своей лжи. Мне тоже не нравится, когда меня называют вором.

— Я никогда не называл вас вором, друг Фалько, — возразил Филли. — Я ведь до сегодняшнего дня ни разу вас не видел.

— Еще одна ложь! — воскликнул я, удачно разыгрывая гнев. — Я вовсе не твой друг.

— Смею надеяться, что мы еще подружимся, когда я сумею разъяснить возникшее между нами недоразумение. Я не называл вас вором, др… синьор Фалько.

— А у меня другие сведения, — отрезал я. — Ты жаловался каждому встречному-поперечному, что у тебя украли тень. Ты утверждал, что это произошло здесь, в таверне «Двойной ад». Ты клянчил у сестры денег, чтобы приобрести новую тень, и она над тобой сжалилась, однако с тех пор у нее сложилось превратное мнение о честном парне по имени Фалько. А между тем правда состоит в том, что ты проиграл свою тень в кости и, будучи слишком труслив, не посмел признаться в этом открыто. Если ты сейчас скажешь, что это не так, ты снова солжешь, а лжи я не терплю.

Парень поник головой.

— Так и было… Я действительно обманул Маронду. Она не одобряет мое увлечение игрой в кости и называет меня мотом и ничтожеством. И вот я оказался в безвыходном положении: своих денег у меня не было, оставалось только взять их в долг, но мне никто не давал. Сестра была моей последней надеждой.

— Я совершенно уверен, что ты прибегал к ее помощи не в первый раз.

— Она знает, что я ее люблю, и не сомневается, что в самом ближайшем будущем я верну ей долг.

— Хотел бы я дожить до этого «ближайшего будущего», — хмыкнул я. — Тогда, наверное, на всем свете не было бы человека старше меня!

— Ну вот, я сказал вам правду. Надеюсь, вы удовлетворены и не станете больше мне угрожать?

— Я буду удовлетворен, только когда ты признаешься в своем обмане сестре. И в моем присутствии.

Филли покачал головой и нахмурился.

— Вы требуете слишком многого.

Не переставая приятно улыбаться, я взялся за угол дубового стола и, приподняв, опустил ножкой на его туфлю, а потом навалился на столешницу всей тяжестью. Лицо парня сначала побелело, потом покраснело, но, к его чести, он так и не вскрикнул.

— Раз уж ты схватился за шпагу, Филли, — сказал я самым доверительным тоном, — будь так добр, передай ее мне.

Он подчинился.

Я взял у него из рук клинок и выпрямился, перестав налегать на стол. Филли сделал слабое движение в сторону, словно собираясь сбежать, но я крепко, схватил его за локоть.

— Сейчас мы с тобой отправимся на котобойню Насилии. Там ты расскажешь сестре о своем жалком обмане и во всеуслышание объявишь меня честным человеком, который никогда не крал тени у незадачливого игрока в кости. Ты должен очистить доброе имя Фалько от грязи, пока оно не засияет, словно новенький золотой империал. Вот каким я вижу твое ближайшее будущее, Филли. Ну что, в путь?

Он испустил горестный вздох, но кивнул.

— Ничего-ничего, потерпишь. Мне тоже не нравится бывать на котобойне, — сообщил я. — От этих кошачьих запахов у меня начинает болеть голова, из носа течет, а глаза слезятся, но я же не отказываюсь идти туда с тобой!..

* * *

Перечисленные мною симптомы проявились со всей силой, стоило мне только увидеть невысокое здание из желтого кирпича с толстой, обшарпанной дверью. Я махнул Филли рукой, и он, послушно взобравшись на крыльцо, несколько раз ударил в дверь бронзовой колотушкой в виде свернутого кольцом кошачьего хвоста. Маронда открыла довольно быстро, причем мне показалось, что недовольная гримаса не покидала ее лица с тех самых пор, когда мы разговаривали в последний раз.

— Добрый день, Маронда, — сказал я. — У твоего брата есть для тебя потрясающие новости, поэтому я взял на себя смелость проводить его.

Маронда сверху вниз посмотрела на брата, благо она была на добрых полпяди выше него ростом, и устало вздохнула.

— Ну, что еще случилось, горе ты мое?..

— Я пожалуй отойду немного, — вмешался я. — На случай, если вам захочется обсудить ваши семейные дела без свидетелей.

Я действительно отошел шагов на десять, поэтому не слышал, о чем они говорили, однако я отлично видел, что беседа брата с сестрой была по-родственному оживленной. Несмотря на высокий рост и недюжинную физическую силу, Маронда была стройной, прекрасно сложенной женщиной; вероятно, ее даже можно было назвать привлекательной, но сейчас ее лицо было искажено яростью. Как я уже сказал, слов я разобрать не мог, зато ясно слышал в ее голосе гневные интонации, заставлявшие никчемного братца Маронды трепетать и корчиться, как береста в огне. Беседа завершилась звонкой затрещиной, от которой бедняга Филли попятился и едва не упал.

Тут я поспешил вернуться на сцену, боясь, что Маронда может уйти в дом и захлопнуть дверь перед самым моим носом.

— Синьорина Маронда, постойте!.. — окликнул я ее, и она, все еще пылая праведным гневом, повернулась ко мне.

Филли воспользовался моментом и поспешил исчезнуть. Вслед ему неслись отнюдь не сестринские проклятья.

— Синьорина, — повторил я, решив быть предельно вежливым, — не могли бы вы уделить мне несколько минут вашего драгоценного внимания? На днях вы обошлись со мной несправедливо, заявив, будто я причастен к похищению тени вашего брата, тогда как на самом деле я честный торговец. Вместе с тем с моей стороны было бы неправильно требовать извинений, поскольку вы — и это очевидно! — были введены в заблуждение…

— Никаких извинений ты не дождешься, — заявила Маронда. — Тоже мне святой выискался!

— Ну вот и прекрасно. Будем считать, что мы выяснили наши отношения, а значит, нам ничто не мешает поговорить о делах.

— Знаю я, какие у тебя дела!

— Мне нужна кошка, — сказал я. — Если вы сможете подобрать мне подходящий экземпляр, я заплачу, сколько вы попросите — в пределах разумного, естественно, и все равно это будет намного больше, чем госпожа Насилия когда-либо получала за одну кошачью голову.

Маронда прищурилась.

— Какая именно кошка тебе нужна?

— Если вы уделите мне немного времени, я постараюсь ее описать.

— Ну ладно, так и быть, послушаю, что ты скажешь. — Маронда кивнула, но взгляд ее был направлен куда-то мне за спину.

Обернувшись, я увидел, что Филли уже добрался до конца Чандлерз-лейн и юркнул за угол.

— Входи же, — добавила она.

— С вашего позволения, давайте лучше поговорим на свежем воздухе, — сказал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не закашляться. Мускусные запахи котобойни доставали меня и здесь, поэтому я вынул из-за обшлага камзола зеленый шелковый платок и вытер выступившие на глазах слезы.

Потом я подробно описал, какую именно кошку мне хотелось бы получить.

* * *

Уже смеркалось, когда Мутано нашел меня в саду виллы. Я сидел на скамье и смотрел, как последние лучи солнца трепещут на высоких облаках и те постепенно меняют свою окраску и форму. Любопытно, размышлял я, насколько глубоко способен проникать в облако световой луч и сколько цветов и оттенков он при этом рождает?

Мутано подошел ко мне совершенно беззвучно, не желая — как я полагал — нарушить мое задумчивое уединение.

— Ты что-нибудь узнал? — проговорил он после довольно продолжительной паузы.

— Так, разные пустяки, — ответил я. — Ничего важного, но я думаю, у нас есть надежда. Как раз сейчас я размышлял о том, каким образом свет рассеивается в облаке, и сравнивал этот процесс с тем, как тень смешивается с веществом иной природы. Мы привыкли использовать тени, чтобы улучшать качество вин, тканей, стен и садов. Однако, например, серебро или неглазурованная керамика не поддаются дополнительному облагораживанию, очень плохо поддается подкраске сплав олова со свинцом, трудно работать и с воском, когда его привозят с пасек крупными слитками…

— Зато расплавленный воск прекрасно смешивается с любым количеством теней, — сказал Мутано.

— Воск — да. А как насчет свечного сала?

— Точно не знаю. Вероятно, в расплавленном виде оно ведет себя сходным образом.

— Если так, то… Похоже, мы с тобой вплотную приблизились к истине.

— Барона одолевают навязчивые видения. Говорят, ему часто снится, как крысы сжирают его живьем. Или что у него на голове горят волосы.

— Не кажется ли тебе, что это может быть прямым следствием того, что кто-то похитил его тень и добавил ее в растопленное сало, из которого потом наделали свечей?

— Наделали и смешали с обычными свечами, которые используются для освещения…

— …А потом разложили по ящикам и шкафам, чтобы кто-то несведущий — те же слуги, к примеру — мог использовать их по мере надобности.

— Или просто оставили свечи на полке, чтобы их могли точить крысы… — Мутано вздохнул. — Мне очень не нравится мысль о том, что тень человека может стать добычей крыс, которые отгрызают от нее по крошечному кусочку и при малейшем шуме бросаются прочь, чтобы вернуться снова, когда тревога уляжется.

Я немного подумал.

— Не одна свеча и одна крыса, но дюжина свечей и десятки крыс. Это значит, что буквально каждую минуту одна из крыс грызет один из свечных огарков.

— Если дело обстоит подобным образом, — сказал Мутано, — то единственный способ как-то сохранить свечи — это приобрести или арендовать хорошо обученного кота-крысолова.

— И Санбольт вполне подходит для этой роли, — сказал я. — Он очень умен и отлично справляется с охраной всего замка, хотя, кроме него, там больше никого нет.

— У Санбольта хватает и других способностей, и одна из них определенно лишняя. Он без нее обойдется, а мне она бы не помешала…

— Потерпи немного, я уже почти придумал, как решить эту проблему. А сейчас давай поговорим о Вельо и Сибилле. Насколько точны были наши предположения насчет этой парочки?

— С каждым днем, — сказал Мутано, — я все больше убеждаюсь в собственной глупости и недальновидности. Я был абсолютно уверен, что среди нищих не найдется никого, кто понимал бы кошачий язык, а между тем многие, с кем я встречался, прекрасно на нем разговаривают. Один особенно отвратительный субъект владеет сразу тремя диалектами этого языка. И что помешало мне сообразить сразу: нищие должны быть в курсе всего, что творится на улицах и в переулках Тардокко — в конце концов, от этого зависит их благополучие, а кто лучше кошек знает все лазейки, тайные ходы и выходы? В общем, для городских попрошаек кошачий язык является жизненной необходимостью.

— Ну и что рассказали тебе твои новые кошкоязычные друзья?

— Кое-что о Вельо и Сибилле.

— А об Астольфо?

Мой вопрос Мутано озадачил.

— Об Астольфо? А он-то тут при чем? — удивленно спросил он.

— А тебе не кажется, что он всегда оказывается «при чем», какие бы таинственные и важные события ни происходили в Тардокко? Впрочем, не будем об этом. Скажи лучше, не слышал ли ты каких-либо упоминаний о человеке по имени Румио или Мумио?

— Номио, — поправил Мутано. — Это имя пару раз всплывало в разговоре, однако никаких подробностей я не узнал. Но раз ты сам его упомянул, тебе, вероятно, уже известно, что о нем говорят?

— Кое-что, но не все. Так что давай обменяемся сведениями и подумаем, как нам лучше изложить наши догадки и наши планы на будущее. Ужин, кстати, приказано накрыть на пятерых и выставить на стол лучшие серебряные приборы.

— Значит, Вельо и девчонка тоже будут присутствовать? — спросил Мутано.

— Да, но это не должно нам мешать. Вот почему я предлагаю обсудить все заранее. Расскажи, что ты узнал в городе, да поподробнее. Не упускай ничего — малейшая деталь может нам пригодиться.

* * *

Как только мы уселись за стол, я поспешил первым поднять свой кубок.

— По традиции, — начал я, — первый бокал полагается выпить за здоровье гостей. Я желаю синьору Вельо и его спутнице долгой жизни, улыбок и всяческого процветания.

Когда все выпили, я быстро сказал:

— Пить за то, чтобы кого-то из присутствующих — или отсутствующих — постигли беды и несчастья, обычно не принято, однако сейчас я намерен отступить от этого правила. Выпьем за барона Тила Рендига, и пусть его терзает настоящая боль, пока воображаемые крысы впиваются зубами в его плоть, грызут кости и терзают дух. Пусть барон мечется в горячке и обливается потом, когда ему кажется, будто его голову сжигает огонь, словно он смоляной факел на деревенском празднике. И пусть эти две напасти терзают его вместе и попеременно так долго, как он только сможет вытерпеть, и пусть боль, которую барон при этом испытывает, с каждым разом усиливается. Вот за что я хочу поднять второй бокал. Есть ли за этим столом человек, который не хочет присоединиться к этому тосту?

Сибилла взглянула на меня, и ее большие, печальные глаза стали еще тоскливее. Выражение лица Вельо не изменилось, оно по-прежнему не выдавало ни мыслей, ни чувств, и все же мне показалось, что по его изможденным чертам скользнула тень мрачной радости. Взгляд Астольфо остался холодно-спокойным, однако он медленно поднял бокал и чуть склонил голову в знак согласия.

Мутано залпом осушил свой кубок, Вельо последовал его примеру, и только девчонка сделала из своего бокала небольшой глоток. А у меня уже был наготове третий тост.

— Несмотря на то что я и мой друг Мутано давно считаем себя почти что родственниками уважаемого маэстро, он остается для нас щедрым и справедливым нанимателем. Поэтому давайте выпьем за его здоровье и процветание.

Вельо и девочка поддержали и этот тост — как мне показалось, с неподдельным воодушевлением.

— Маэстро Астольфо, — продолжал я, — самый изобретательный и находчивый человек из всех, кого я встречал в своей жизни. Взять, к примеру, барона Рендига… Барон является нашим клиентом, поэтому маэстро не может действовать вопреки его интересам, не опасаясь серьезно повредить собственную репутацию, и все же ему удалось отыскать способ поступить так, как он считал нужным, и при этом не покрыть себя бесчестьем. Я, разумеется, не знаю подробностей, но не сомневаюсь, что маэстро сумел исполнить все пожелания своего друга. Разве не так, синьор Вельо?

Старик отпил глоток из своего бокала.

— В отношении барона я никогда не буду полностью удовлетворен, — сказал он спокойно. — Но Астольфо действительно удалось многое. Очень многое.

— Скажите, маэстро, вы с самого начала действовали в интересах синьора Вельо? — спросил Мутано. — Или вы сначала получили плату от барона, а потом предложили свои услуги ему?

— Я веду свои дела честно, — сухо сказал маэстро. — Барон заплатил мне за то, чтобы я защитил от грабителей вещи, которыми он больше всего дорожит. Вы с Фалько соорудили в его замке лабиринт и установили ловушки, способные остановить любого, кто попытался бы проникнуть в секретные комнаты. Мне казалось, вы сделали все, что было в ваших силах. Или я ошибаюсь?

— Мы сделали все, что могли, — подтвердил я. — Но этого оказалось недостаточно.

— Я знаю вас как хороших работников, — продолжил Астольфо. — И все же с моей стороны было бы благоразумно проверить, насколько хорошо вы справились с заданием. Я должен строго блюсти интересы клиентов, так что же тут такого удивительного, что я попросил своего друга Вельо испытать ваш лабиринт?

— Это так, — сказал я. — Но ведь и вы, и все воры, попрошайки, ломовые извозчики, грузчики, с которыми вы тесно общались, приняв обличье нищего по имени Номио, прекрасно знали, что представляет собой барон. Вращаясь среди людей, занимающих самое разное положение в обществе, вы изучили и жизнь городского дна, и жизнь высшего света. Я совершенно уверен: вы отлично знаете, чем живет и дышит население Тардокко и провинции. И конечно, ваших ушей не могли не достичь слухи о том, как жестоко барон поступает с женщинами и девушками, которым не посчастливилось попасть к нему в лапы. Несомненно, вы давно ждали подходящей возможности, чтобы отомстить этому зверю в человеческом облике, и вы этого дождались.

— Я деловой человек, Фалько, — покачал головой Астольфо. — Я предприниматель и не борюсь за справедливость ради справедливости, как те закованные в доспехи странствующие синьоры, о которых рассказывается в старинных детских сказках. Моя цель в жизни совершенно иная: я зарабатываю золото, чтобы тратить его в свое удовольствие.

— Ладно, допустим, вы не искали этой возможности, но, когда она появилась, вы, как и полагается настоящему деловому человеку, ее не упустили. Когда барон обратился к вам, вы сразу сообразили, какой это отличный шанс поквитаться с ним за все его зверства.

— Лично мне барон не причинил никакого вреда, и его дела, каковы бы они ни были, нисколько меня не интересуют. Тил Рендиг меня нанял, щедро заплатив за услуги, и я свои обязательства перед ним выполнил. Его замку не грозят воры и грабители, поскольку никто из них не обладает уникальными способностями, которыми по воле случая наделен мой друг Вельо. Теперь барон будет жить там совершенно один, ибо он уверен, что никто не сможет до него добраться, преодолев созданный тобой и Мутано лабиринт. Я сам провел барона через все ловушки, показав легкий и простой путь, а также передал ему план лабиринта. Тил Рендиг был очень доволен, он даже предложил увеличить вознаграждение сверх оговоренной суммы, но я отказался. Иными словами, — подвел итог Астольфо, — барон получил лучшее обслуживание, на какое только могут рассчитывать мои клиенты.

— Номио дружил со многими бедняками, — сказал я. — Одним из них был Вельо. И вы, и все ваши друзья хорошо знали, как жестоко обошелся барон с дочерью Вельо Сибиллой, какую ужасную смерть он ей приготовил. Когда барон впервые обратился к вам, чтобы приобрести кое-какие тени, вы решили воспользоваться этой возможностью. Для этого вам потребовались навыки, которыми вы овладели еще в юности. Вы похитили тень самого барона или ее часть и припрятали для последующего использования.

— Ты ошибся, Фалько. Вот же Сибилла — сидит с нами за одним столом. Ты сам видишь, что она не изуродована и не искалечена, и уж конечно, она не мертва. — Астольфо усмехнулся уголком рта.

— Это не Сибилла, — сказал я. — И вам это прекрасно известно. Спутницу синьора Вельо зовут Дорминия, и она дочь одного из мелких торговцев кружевами. Некоторое время назад Дорминия стала жертвой сонной болезни, которая поражает многих юных девушек. Вельо взялся ее лечить, а вы снабдили ее тенью Сибиллы, которая хранилась у вас с тех пор, когда дочь вашего друга была зверски замучена в потайных комнатах над таверной «Темная глубина». Сибиллу похитили люди барона, действовавшие по его приказу. Перед смертью бедняжке пришлось перенести неслыханные издевательства и мучения; ее крики были слышны всему кварталу, но улицы патрулировали слуги Рендига, и поспешить на помощь никто не мог. В конце концов кто-то разыскал Вельо и позвал жандармов, но было слишком поздно. Когда с помощью друзей слепой врач поднялся в потайные комнаты, ему потребовалось все мужество, чтобы…

— Слепой?! — вскричал Вельо. — Тогда я не был слеп! Глаза отказались мне служить в тот самый миг, когда я увидел мою Сибиллу!

Я до сих пор молюсь, чтобы больше никогда не слышать человеческий голос, в котором смешалось бы столько муки и неизбывного горя. От одного звука этого голоса я невольно съежился, чувствуя, как поднимаются дыбом волосы на голове, а по спине бегут холодные мурашки.

Тут вмешался Астольфо.

— Довольно, — сказал он твердо. — Ни слова больше! Синьор Вельо и его спутница, кем бы она ни была, наши гости. Негоже требовать от них, чтобы они вспоминали былые ужасы и несчастья.

— Простите, маэстро, но мне хотелось бы прояснить некоторые моменты, — возразил я. — Ту девочку, Сибиллу, наверняка охраняли, и то, что с ней случилось, может означать только одно: кто-то плохо исполнил свой долг. И как мне представляется, этот промах тоже мог стать поводом для мести не менее жестокой, чем самые страшные поступки барона. Тем не менее я не понимаю…

Астольфо окинул меня взглядом, который трудно было назвать приятным.

— Ты многого не понимаешь, да тебе и не нужно. Наш повар Ират — человек не слишком терпеливый, и если в самое ближайшее время мы не перейдем от тостов непосредственно к ужину, он скормит эту великолепную телятину гончим. Это ты, надеюсь, понимаешь? — добавил он с иронией.

Я кивнул. Похоже, я зашел слишком далеко. Как бы не перегнуть палку…

— Было бы весьма неосторожно сердить человека, у которого под рукой постоянно находится комплект острых ножей самого разного размера, — сказал я, чтобы шуткой остудить готовый разгореться гнев Астольфо. Похоже, мне это удалось, так как после этого мы говорили только о пустяках: циркулирующих в городе сплетнях, истинной природе новой науки астрономии, неудачах нашего рыболовного флота и многом другом. Остаток вечера пролетел быстро. Когда минула полночь, гости поднялись из-за стола, чтобы пожелать нам спокойной ночи, а заодно и попрощаться. Оказывается, рано утром Вельо и Сибилле предстояло тронуться в путь — слепец был искусным врачом, и в этом качестве его призвали к постели больной дочери графа Ризика, поместье которого находилось далеко на севере провинции. По словам Вельо, это был очередной случай необъяснимой меланхолии, которая в считаные недели переросла в состояние полной подавленности и уныния. Больная девушка совершенно перестала разговаривать с кем бы то ни было и часами сидела, пристально вглядываясь в пространство перед собой, словно там ей виделся какой-то другой мир.

— Я часто спрашиваю себя, — задумчиво проговорил Вельо, — может быть, свойственные нынешнему беспокойному времени тревоги и суета как раз и порождают подобные состояния у молодых чувствительных натур? Если так, значит, что-то сдвинулось в устройстве нашего мира. Молодежь должна быть веселой и легкомысленной, увлекаться танцами и музыкой, а не серьезными проблемами — так, по крайней мере, было в те времена, когда я сам был молод.

— Те времена давно минули, — заметил на это Астольфо. — И поэтому сейчас наша молодость кажется нам счастливее., чем была на самом деле.

— А кстати, — заметил Вельо, — если нынешние молодые люди охвачены духом уныния, разве это не должно влиять на их тени? Впрочем, я мало что знаю о природе теней, так что мой вопрос, скорее, праздный.

— Я не изучал эту проблему специально, — сказал Астольфо. — Но твое предположение кажется мне любопытным и, безусловно, заслуживает внимания. Пожалуй, я поручу подобное исследование Фалько. Так у него, по крайней мере, будет какое-то занятие, на которое он сможет направить свои силы и способности.

Этими словами, в которых я снова уловил легкий укор, ужин завершился, и все разошлись по своим спальням.

* * *

Час был поздний, да и выпито за ужином немало, однако мне не спалось. Стоило закрыть глаза, как в ушах снова начинал звучать исполненный горя и гнева голос Вельо. По-видимому, картина, которой он стал свидетелем, была настолько жуткой, что его глаза не выдержали. О том, что увидел Вельо за мгновение до этого, я старался не думать. Вместо этого я спросил себя, почему Дорминия заняла место его убитой дочери? Быть может, Астольфо переговорил с ее родителями, рассказал о печальной истории Вельо и Сибиллы? В таком случае они могли отпустить дочь со стариком, полагая, что подобный маскарад является одним из элементов его врачебного ремесла. Я, однако, не исключал, что проводником Вельо была вовсе не Дорминия. Ведь все, что мне было о ней известно, — имя да неточное описание, которое Мутано удалось собрать буквально по крупицам во время бесед с прежними помощниками старого врача.

В глубине души я был уверен, что за событиями, смысл которых я тщился постичь, стоит какая-то тайная сила, еще одно действующее лицо, обладающее особыми знаниями и непревзойденным мастерством. Возможно, это неведомое действующее лицо никто иной как Астольфо. И все же…

Ответ был где-то близко, я чувствовал это. Но как раз в тот момент, когда мне показалось, что я ухватился за кончик ниточки, которая позволила бы размотать весь клубок, сон наконец сморил меня, и я погрузился в забытье.

X.

— Четыре золотых империала, — решительно заявила Маронда. — Дешевле я не отдам.

— Это слишком дорого, — покачал я головой.

— Не пытайся торговаться, все равно я ни гроша не уступлю. В конце концов, ты сам согласился на любую цену, которую я назначу. Что, забыл?..

— На любую разумную цену, — возразил я.

— За какую-то другую кошку четыре империала, может, и было бы чересчур, но за эту — в самый раз.

— Быть может, для начала синьорина позволит мне хотя бы взглянуть на это седьмое чудо света? — сказал я. — Я почел бы за счастье просто увидеть кошку, которая стоит так дорого.

— Идем на задний двор. — Маронда захлопнула за собой тяжелую дверь и, пройдя по улице несколько шагов, остановилась перед коваными железными воротами. Сквозь их решетку я разглядел ровную вытоптанную площадку заднего двора, посреди которого горел в яме большой костер. Над костром висел большой чугунный котел, служивший, несомненно, для получения отваров, экстрактов, эссенций и прочих парфюмерных снадобий. От котла исходил отвратительный запах, и у меня тотчас потекли слезы и заложило нос.

В дальнем углу двора рос могучий старый платан. В его тени на низкой и длинной скамье лежала кошка. Расстояние было слишком велико, поэтому я не мог рассмотреть всех подробностей, и лишь одно мне стало ясно практически сразу: кошек такого окраса я еще никогда не встречал. Такой светлый, почти платиновый оттенок бывает только у женских волос, да и то нечасто.

Тем временем Маронда достала из кармана своего серого рабочего платья ключ и отперла ворота. Кошка смотрела в противоположную от нас сторону и даже не обернулась, пока мы шли к ней. Когда до скамьи осталось не больше десяти шагов, Маронда позвала ее по имени — Асилия, и та наконец поглядела на нас.

У нее оказались поразительные глаза, и вовсе не потому, что они были того редкого бледно-голубого оттенка, который можно сравнить с цветком цикория, распустившимся при дороге, на самом солнцепеке. Все дело было в светившемся в них разуме — глубоком, сравнимом с человеческим, всю силу которого я почувствовал с первого же взгляда. Ошибиться я не мог. Для каждого, кто имеет отношение к работе с тенями, одним из необходимых профессиональных качеств является умение распознать и оценить связь между внешностью и внутренним содержанием, и я готов со всей ответственностью утверждать, что встречал немало людей, у которых ума — и разума — было намного меньше, чем у Асилии.

Тем временем серебристая красавица грациозно потянулась и только после этого повернулась к нам. Ее бока и лапы были одинакового серебристо-серого цвета — только самые кончики лап казались припорошенными снегом, да на груди белел узкий «галстучек», похожий на ледяной кинжал.

Усевшись на задние лапы, Асилия величественно взглянула на нас, словно королева, дающая аудиенцию подданным.

— Ну, что скажешь? — поинтересовалась Маронда.

Кошка смотрела мне прямо в глаза. Мне казалось, она с легкостью читает мои мысли.

— Замечательное животное, — сказал я, справившись с первоначальной оторопью. — Где вы его взяли?

— Не твое дело.

— За четыре-то золотых — и не мое? Родословная, знаете ли, играет важную роль.

— Играет. Именно поэтому мы предпочитаем держать в тайне происхождение наших лучших котов и кошек. Или за четыре империала ты хочешь купить и секрет разведения подобных красавиц?

— Ну хорошо, пусть Асилия пройдется. Я хочу взглянуть, как она движется.

Маронда подняла указательный палец. Несколько мгновений кошка мрачно ее разглядывала, словно решая, послушаться или нет, потом снова поднялась на лапы. Она прошла до конца скамьи, вернулась на прежнее место и снова уселась.

Если бы вода умела ходить или если бы дух быстрого лесного ручья вдруг пожелал принять кошачье обличье, они бы двигались именно так — плавно, слитно и мощно. Казалось, Асилия вовсе не идет, а перетекает с места на место; каждый шаг ее легких лапок с белыми мысками был продолжением другого, и от этого ее движение казалось непрерывным и стремительным, хотя сейчас кошка шла совсем не быстро, я бы даже сказал — с ленцой.

— У нее когда-нибудь были котята? — спросил я.

— Нет, — покачала головой Маронда. — Асилия девственница, как ты и просил.

— А как насчет музыкального слуха?

— Когда бродячий скрипач Веселая Нога играл свои самые веселые мелодии, она явно прислушивалась. Старинная баллада «Плач по ушедшим королевам», похоже, заинтересовала Асилию еще больше. Пока Веселая Нога играл, она сидела совершенно неподвижно и внимательно слушала.

— А подпевать она не пыталась?

Маронда озадаченно уставилась на меня, потом широко ухмыльнулась.

— Наверное, она решила, что с ее стороны будет не слишком вежливо запеть, когда никто ее об этом не просил.

Я тоже улыбнулся. Несмотря на свою ширококостную фигуру и мужские повадки, Маронда с каждой минутой нравилась мне все сильнее, и если бы не способ, которым она зарабатывала себе на жизнь, я, пожалуй, попытался бы узнать ее поближе. Увы, любовная связь с женщиной, от одного присутствия которой я начинал кашлять, чихать и поминутно вытирать слезящиеся глаза, вряд ли относилась к области возможного.

— Я видел, как по вашей команде Асилия прошлась по скамейке. Что она еще умеет? Станет ли она подчиняться командам другого человека?

— Стоит показать ей поднятый палец, и она пройдется туда-сюда, если захочет, конечно, но это, пожалуй, все. В конце концов, Асилия не дрессированная кошка бродячего комедианта, обученная разным забавным трюкам. Любая дрессировка способна только испортить характер — и больше ничего.

— Не уверен, что это мне нравится, но… Пусть она пройдется еще раз.

Пока мы разговаривали, солнце немного сдвинулось, и мне удалось более подробно рассмотреть тень Асилии — такую же изящную и грациозную, как она сама. Ее тень скользила по скамье с легкостью теплого летнего ветерка, несущегося над полем белых лилий.

— Ладно, договорились, — сказал я наконец, вручая Маронде золото. — Завтра мы с Мутано снова придем и заберем Асилию. Думаю, вам будет весьма интересно узнать, что эту кошку ждет блестящее будущее. Благодаря мне Асилия займет весьма высокое положение, быть может, она даже будет жить в замке.

— Вряд ли Асилия может занять положение более высокое, чем то, которое она уже занимает, — возразила Маронда. — Среди кошек она принцесса, а будет королевой.

Я не стал возражать.

* * *

Мутано был весьма озадачен, когда я, взяв одну из птичьих клеток, принадлежащих нашему повару, украсил ее лентами и цветами, а к прутьям привязал несколько ярких игрушек.

— Боюсь, твоя ловушка не сработает, — сказал он. — Наживка не слишком подходящая.

— Позаботься лучше о том, — ответил я, — чтобы ящик, с помощью которого ты собираешься получить обратно свой голос, был в полном порядке. И не забудь захватить тень, когда мы поедем в замок. О наживке я уже подумал.

В назначенный час мы постучали в дверь заведения Насилии. Выйдя на стук, Маронда смерила Мутано откровенно оценивающим взглядом.

— Это и есть твой приятель, о котором ты вчера рассказывал?

— Да, это он; его зовут Мутано. К сожалению, он плохо говорит и не может приветствовать вас подобающим образом.

Мутано, в свою очередь, приподнял шляпу с пером и низко поклонился, причем проделал это вполне серьезно.

— Зато ты, как я погляжу, болтаешь за, двоих, — фыркнула Маронда.

Я тоже поклонился и продемонстрировал ей клетку.

— В ней мы понесем Асилию, — пояснил я. — Впрочем, в клетке ей предстоит провести совсем немного времени. — Я поставил клетку на ступеньку.

— Ну, не знаю, согласится ли она… — Маронда обернулась, подняв вверх палец, и из дверей величественно вышла Асилия. На крыльце она остановилась, пристально оглядела Мутано и меня и стала принюхиваться к украшенной цветами, лентами и маленькими висячими зеркалами клетке. Потом бросила вопросительный взгляд на Маронду, и когда та кивнула, не торопясь вошла в клетку. Оказавшись внутри, она заново обнюхала углы, потом трижды повернулась на месте и легла.

— Обращайтесь с ней со всем почтением, — напутствовала нас Маронда. — Асилия теперь ваша, но если из-за ваших действий или, наоборот, бездействия ей будет причинен вред, я… В общем, вы узнаете, какова я в гневе.

Мутано вручил мне клетку и еще раз с непередаваемым изяществом поклонился Маронде. Выпрямляясь, он встал на ступеньку крыльца — и вдруг поцеловал ее прямо в губы.

От неожиданности лицо Маронды словно окаменело. Это продолжалось секунд пять, после чего она раздраженно нахмурилась. Как я уже говорил, руки у нее были по-мужски крепкими, поэтому пощечина, которую она отвесила Мутано, могла бы сбить его с ног, будь он человеком менее крепким. Мой приятель, однако, был готов к подобному повороту и устоял, только его щека мгновенно покраснела.

— Я хотел бы принести извинения за моего друга, — быстро сказал я. — Поскольку он не может говорить, ему порой приходится прибегать к иным… гм-м… способам, чтобы выразить свои чувства. Смею заверить, Мутано не собирался вас оскорбить, к тому же наш хозяин Астольфо, несомненно, строго накажет его за неподобающее поведение.

При этих моих словах Мутано опустился на колени и низко склонил голову. Выглядел он при этом как воплощенное раскаяние, и Маронда, не выдержав, улыбнулась.

— Вашему хозяину следовало бы поучить хорошим манерам вас обоих, — сказала она ворчливо, но по ее лицу было видно, что она уже оттаяла.

— Мы всегда готовы учиться, — сказал я с легким поклоном.

Потянув Мутано за ухо, я заставил его подняться и вручил клетку с Асилией. Потом мы взобрались на стоящую перед дверью тележку, и я отвязал от передка вожжи.

* * *

В замок мы прибыли ближе к вечеру, когда примерно треть внутреннего двора уже была накрыта тенью, отбрасываемой западной стеной. Граница тени казалась идеально ровной, словно проведенной по рейке землемера.

Я нес опутанную ремнями клетку с нашей драгоценной Асилией, Мутано прижимал к себе черный ящик, похожий на футляр от скрипки, в котором находилась тень Санбольта. Мы были готовы выполнить нашу часть договора и вернуть одержавшему победу в поединке коту его тень. Нам, однако, необходимо было немного отложить этот момент, поэтому мы уселись на скамью под стеной и, чтобы выиграть время, принялись возиться с многочисленными застежками и запорами клетки. Когда дверца отворилась, Асилия сразу направилась к выходу, но, высунув голову наружу, остановилась. Некоторое время она озиралась, нервно принюхиваясь и прислушиваясь к незнакомому окружению, потом осторожно шагнула на землю передними лапами, снова замерла на несколько секунд и наконец покинула клетку. Далеко она, впрочем, не ушла. Обнюхав мою руку, Асилия несколько раз боднула меня в ладонь бархатистым лбом, а затем тщательно обследовала подошву туфли моего приятеля. Стараясь не напугать зверя, я поставил клетку рядом с собой на скамью и поднял палец, как это делала Маронда. Асилия взглянула на меня с некоторым сомнением, но все же несколько раз прошлась из стороны в сторону и села.

Мутано достал из-за пояса короткую деревянную флейту и осторожно подул в нее. Несколько чистых, печальных нот разнеслись над двором. Асилия наклонила голову, словно прислушиваясь, а я увидел, как над парапетом стены наверху показались рыжие кошачьи уши. Санбольт явно ждал нас.

Уши исчезли. Очевидно, кот спускался во двор.

Мутано снова подул в свой инструмент. Флейта издала долгую, пронзительную ноту, задавая тон, и приятель запел старинную лэ «Когда я был кошачьим королем, а ты — домашней кошкой кузнеца», которую он перевел на кошачий язык и переработал в соответствии с принятой среди кошачьего племени музыкальной системой. Я с ней почти не знаком, и не мог сказать, насколько точно Мутано соблюдал тональность или размер. У меня, однако, сложилось впечатление, что он был не в лучшей форме, поскольку Асилия отреагировала на его завывания без особого энтузиазма. Пожалуй, только врожденное благородство и безукоризненное воспитание заставили ее выслушать лэ до конца (сам я едва удержался, чтобы не удрать).

Когда Мутано перестал наконец драть горло, Асилия повторила мелодию на свой лад, а мой приятель ей аккомпанировал. Ноты, которые выводила кошка, несколько напоминали звуки флейты, но были намного увереннее и чище, словно ее гортань была сделана из чистого серебра. Тремоло в исполнении Асилии навевали мысль о хрустальных цимбалах, а стаккато — о лире.

Из дверей замка выглянул Санбольт. Он не спешил показываться целиком; с того места, где мы сидели, нам были видны только его уши и голова. Асилия почти закончила свою арию, когда кот вышел наконец на открытое пространство. Наша красавица его явно заинтересовала, но он продолжал держаться настороже. Какой бы привлекательной ни казалась Санбольту Асилия, куда больше он хотел получить обратно свою тень.

Мутано отложил флейту и, взяв в руки черный футляр, поднялся, чтобы переговорить с рыжим. Сделав несколько шагов навстречу Санбольту, он присел перед ним на корточки, но о чем шла речь, я не слышал.

Асилия с крайне независимым видом запрыгнула на скамью и стала вылизываться.

Пару минут спустя Мутано и Санбольт вошли в замок и исчезли из вида, затерявшись среди колонн длинной сводчатой галереи. Вскоре они, однако, появились вновь. Когда человек и кот вышли на все еще освещенную солнцем часть двора, я увидел, что тень Санбольта — плотная, мускулистая, очень внушительная — снова следует за ним. На моих глазах Санбольт несколько раз обернулся, чтобы как следует ее рассмотреть. Выглядел он очень довольным: похоже, тени ему все-таки не хватало.

Итак, Мутано выполнил свою часть договора — рыжий получил тень обратно. Но вот приятель сходил к нашей тележке и, достав оттуда аппарат для улавливания голоса, поставил его на землю немного в стороне. По-видимому, он и Санбольт о чем-то договорились, пока были в замке, поскольку кот несколько раз обошел странное устройство, из которого торчали широкий медный раструб и несколько витков спиральной трубки-резонатора. Наконец он почти по-человечески кивнул в знак согласия; Мутано подхватил аппарат, и оба снова исчезли в галерее.

Прошло несколько мгновений, и из замка донесся громкий, неблагозвучный шум. Это была настоящая звуковая каша. Сначала Санбольт вещал голосом Мутано: он проклинал, грозил, говорил комплименты, убеждал, рассказывал. Все это я когда-то слышал из уст самого Мутано, но теперь, производимые кошачьей гортанью, эти звуки звучали совершенно не по-человечески: ни одного слова я разобрать не мог, хотя интонации и тембр оставались вполне узнаваемыми. Эта какофония продолжалась довольно долго, так что Асилия, поначалу насторожившаяся, начала скучать: поднявшись со скамьи, она демонстративно потянулась, потом снова улеглась с выражением бесконечного терпения и покорности на морде.

Я, однако, знал, что дело еще далеко не закончено, ибо в этот момент человеческая речь смолкла, и из замка понеслись грозные завывания, яростные вопли, пронзительный мяв и громкое мурлыканье, которые издавал мой приятель. Таким образом Мутано избавлялся от кошачьего словаря, делая это со всем возможным рвением.

Похоже, подумал я, все прошло, как планировалось, и обмен состоялся. Но что Мутано мог предложить коту в качестве выкупа за свой голос? Пожалуй, только знакомство с Асилией — подлинным эталоном кошачьей красоты, с которым ни сам Санбольт, ни мы с Мутано никогда не сталкивались и вряд ли столкнемся в будущем.

Тем временем в замке наступила тишина — оба голоса оказались в устройстве, и теперь Мутано и Санбольт по очереди вступали во владение каждый своей собственностью.

Ну вот и все, снова подумал я, когда Мутано снова появился из замка. Не говоря ни слова, он вручил мне футляр для теней и устройство для хранения голоса, чтобы я положил их в тележку. Оставалось только выяснить, пожелает ли Асилия вернуться с нами на виллу Астольфо, где ее ожидали самый торжественный прием и жизнь в достойной обстановке, или предпочтет вернуться к Маронде. А может, ей захочется ненадолго задержаться в замке, чтобы получше познакомиться с Санбольтом?

Кошка, казалось, колеблется, не в силах принять то или иное решение. Она долго смотрела на рыжего, словно пытаясь оценить его внешность и манеры и взвешивая различные варианты. В конце концов Асилия нехотя отвернулась и мелкими шажками направилась к клетке, которая по-прежнему стояла рядом со мной на скамье.

Сделав четыре шага, она, однако, остановилась и обернулась через плечо.

Санбольт запел. Это снова была уже знакомая мне лэ «Когда я был кошачьим королем», но исполнение оказалось совершенно иным — более правильным и, если можно так сказать, мужественным. Каждая нота была чистой, полнозвучной и отчетливой, сопровождаясь при этом затейливыми фиоритурами, трелями и горловыми переливами. Санбольт в полной мере владел свойственным его племени искусством увеличенных интервалов, переходя от ноты к ноте за одиннадцать, двенадцать и даже тринадцать тактов. Кошачья музыкальная система является двойственной, в ней используются и гаммы, и отдельные свободные тона, которые постоянно смешиваются ад либитум[47]. В результате получается мелодия, которую не услышишь у других представителей млекопитающих, но оценить ее по достоинству способны только те, кто дал себе труд ознакомиться с лежащими в ее основе гармоническими правилами.

Асилия замерла словно зачарованная. Она не присоединилась к арии Санбольта, не стала повторять песню за ним, исправляя огрехи в технике, как она поступила, когда лэ исполнял Мутано. Асилия ждала. И мы тоже ждали — ждали, что же она решит.

А Санбольт завел новую песню — совершенно иную по мелодике и настроению. Это была томная, страстная и вместе с тем печальная баллада, которая, как я впоследствии узнал, называлась «Плач по ушедшим королевам». Некоторое время он пел один, но через несколько куплетов Асилия присоединила свой голос. Сначала она пела совсем негромко, но постепенно ее голос набирал силу и звучность. Мелодия летела, наполняя собой двор замка, ее такты сплетались в новую, волшебную гармонию, постепенно подбираясь к кульминации, и вдруг песня оборвалась — словно птица, которая взмыла ввысь и исчезла из вида.

Спят королевы бесконечным сном,

Где те снега, что покрывали землю

Сплошным ковром?..

Мы с Мутано переглянулись и, собрав свое имущество, погрузились в тележку и поехали восвояси.

XI.

Всякому должно быть очевидно, что человек, известный как опытный и умелый фехтовальщик, без труда справится с невооруженным противником, который к тому же в силу тех или иных причин не может защищаться. Но, вернувшись на виллу, мы увидели, как Астольфо, облаченный в забрызганный кровью поварской фартук, тщетно пытается разрубить на куски беспомощную тушу откормленного каплуна. По-видимому, маэстро в очередной раз вдребезги разругался с нашим поваром, и тот, как всегда в подобных случаях, покинул виллу. Когда Ират соизволит вернуться, было неведомо, наверное, ему самому; его отсутствие могло продолжаться от нескольких часов до нескольких дней, поэтому самым разумным в данной ситуации было взять домашние дела в свои руки.

Что Астольфо и попытался сделать, правда, без особого успеха.

Увидев нас, маэстро отступил от большой деревянной колоды, с отвращением посмотрев на несчастную птицу, которую он практически расплющил несколькими мощными ударами, и отер со лба обильный трудовой пот.

— Ты спрашивал о наличии у тени сознания, Фалько… — проговорил он, будто продолжая наш вчерашний разговор, и вдруг запнулся, словно не зная, стоит ли ему продолжать. Повернувшись к ближайшему столу, маэстро сделал несколько глотков из стоявшей там кружки и только потом сказал: — Однажды я видел тень, которая напала на человека по своей собственной воле — и по причине, представляющейся мне достаточно весомой. Это была тень изнасилованной, изуродованной и замученной девочки… Зрелище, без преувеличения, было настолько ужасным, что даже сейчас мне приходится делать над собой усилие, чтобы вспомнить все подробности. Я вошел в комнату с фонарем, чтобы забрать тело. Девочка была давно и бесповоротно мертва, но ее тень, лежавшая рядом на полу, все еще трепетала. Я сразу увидел, что контуры тени не соответствуют трупу, хотя тот и был жестоко изуродован. Тень была слишком большая, и я взял ее, чтобы поместить в особый футляр. Когда впоследствии я ее исследовал, оказалось, что тень девочки захватила и удерживает часть тени другого человека. Тогда я не знал, что такое возможно, и не понимал, как это возможно…

— А в самом деле, как подобное могло произойти? — перебил Мутано. — Ведь это, наверное, весьма необычное, можно даже сказать — уникальное явление. Не так ли, маэстро?

«Весьма необычное, уникальное…» Я мысленно выругался. Получив обратно свой голос, Мутано пользовался любым предлогом, чтобы испробовать его возможности. В последние несколько часов он то принимался петь, то изъяснялся столь вычурно, что можно было подумать — приятель ненароком проглотил словарь.

— Насилие, совершенное над девочкой, было столь бесчеловечным и жестоким, что ее тень попыталась нанести ответный удар тени насильника, — сказал Астольфо. — Только так я могу объяснить этот случай.

— Эта девочка и была Сибилла, — сказал я уверенно. — Настоящая Сибилла, дочь вашего друга Вельо. И вы, переодетый в одежду нищего, были вместе с ним, когда он ворвался в комнату — и ослеп при виде изуродованного трупа дочери. Вы своими глазами видели, что сотворил с девочкой барон, и сразу поняли, как ему можно отомстить. Именно поэтому вы забрали с собой тень Сибиллы, спрятав ее под своим рубищем. Вельо к этому моменту уже ничего не видел и не знал, что именно вы делаете. Вместе с тенью Сибиллы к вам попала и часть тени барона, что давало вам самые широкие возможности… хотя ни на что подобное вы, наверное, не рассчитывали.

Мутано недоуменно посмотрел на меня. В последние дни он был озабочен, главным образом, своим голосом, поэтому подробности моего расследования от него ускользнули. Астольфо, однако, мои слова не удивили.

— Да, ничего подобного я не ожидал, — подтвердил он. — Я вообще не знал, что тень может действовать столь агрессивно… и эффективно. Правда, в древних летописях и хрониках встречаются кое-какие намеки, но кто в наше время доверяет летописям? — Маэстро слегка пожал плечами.

— Когда барон обратился к вам с просьбой устроить в его замке лабиринт, вы решили воспользоваться удобным случаем, чтобы отомстить за девочку и своего друга. То, что Тил Рендиг вдруг решил прибегнуть к вашим услугам, было, разумеется, чистой случайностью, но все дальнейшее не случайность и не совпадение. Вы все рассчитали и даже сумели заставить барона еще сильнее беспокоиться о сохранности его драгоценных свечных огарков…

— Если барону стало казаться, будто его мозг сжигает огонь, а тело гложут крысы, нет ничего удивительного в том, что он захотел как можно надежнее защитить свою тень от окончательного разрушения. И заказанный им охранный лабиринт был в данных обстоятельствах самым разумным шагом, — усмехнулся Астольфо.

— Сказанное вами справедливо только в том случае, — возразил я, — если барону каким-то образом стало известно, что фрагменты его тени смешаны со свечным салом и эти свечи могут в любой момент пострадать от воров, забывчивости слуг или крыс.

Астольфо снова усмехнулся.

— Любой человек, который умеет читать и писать, мог отправить барону письмо и сообщить об этом. Насколько я знаю, ты, Фалько, обучен грамоте. И Мутано тоже. Даже Ират способен нацарапать несколько строк, хотя ошибки, которые он при этом делает, выглядят совершенно чудовищно. Уж лучше бы он занимался своим делом… — Астольфо воткнул мясницкий нож, который до сих пор держал в руках, в колоду, где рядом с изрубленной тушкой птицы лежали еще три внушительных тесака. Вздохнув, он сделал несколько глотков из кружки. Тоненькая струйка побежала по его подбородку, и я увидел, что в кружке была простая вода.

— Надо будет немного подучиться поварскому искусству, — пробормотал маэстро. — Это не такое простое дело, как мне казалось.

— Теперь ничто не помешает довести вашу месть до конца, — сказал я. — Что вы предпочтете: сжечь эти свечи или оставить их крысам?

Маэстро окинул меня взглядом, который казался совершенно спокойным и безмятежным.

— Ни то, ни другое, друг Фалько. Мы занимаемся честным ремеслом, что бы ни говорили о нас некоторые. Мы с бароном заключили договор, и я старался следовать каждой его букве. Я сам провел хозяина по лабиринту, показал ему все западни и ловушки, все тупики, фальшивые лестницы и замаскированные ямы. Я также передал Рендигу составленный вами план, чтобы он мог без опаски передвигаться по замку. Тем самым я полностью исполнил свои обязанности перед заказчиком, а барон сполна расплатился за мою и вашу работу. После этого он отправился в свой городской особняк, чтобы забрать кое-какие вещи, которые, как он считал, могут понадобиться на новом месте. Барон Рендиг был настолько любезен, что поделился со мной своими планами перебраться в замок уже сегодня.

— Значит, там он в полной безопасности, а поскольку его драгоценным свечным огаркам больше ничто не угрожает, барон имеет все шансы дожить до глубокой старости и мирно скончаться в одной из своих потайных комнат. Вы это хотите сказать?

— Ты уже знаешь, что девочка, путешествующая с Вельо, — одна из его бывших пациенток, которую он исцелил от расстройства ума и духа. Дорминия пользуется тенью убитой Сибиллы, которой известен путь через лабиринт. Кроме того, ты не подумал о том, что тень Сибиллы все еще удерживает в себе часть тени барона, которую она захватила в момент смерти хозяйки, но если бы это пришло тебе в голову, ты бы сообразил, что Вельо, который постоянно общается с тенью дочери, знает о всех перемещениях барона по коридорам замка. — Астольфо с упреком покачал головой. — Это же элементарно, Фалько! На сколько бы фрагментов ни была раздроблена тень, то, что известно одной ее части, знают и все остальные.

— Может, и так, — согласился я. — Не понимаю только, какая от этого польза Вельо. Просто знать, где сейчас барон и что он делает, — это же очень мало. Почти ничего!

— Я думаю, Вельо может получить некоторое удовлетворение от ошибок, которые барон неизбежно совершит, блуждая по лабиринту. И кто знает, быть может, одна из этих ошибок окажется фатальной. В этом случае Вельо будет рад узнать, что с его врагом покончено.

— Но я не понимаю…

— Вы с Мутано прекрасно поработали, создав оригинальный и сложный лабиринт, — сказал Астольфо. — Но, как известно, нет предела совершенству. После того как все пункты нашего соглашения с бароном были скрупулезно исполнены, я еще раз посетил замок и просто в качестве бесплатного приложения внес в лабиринт несколько дополнительных улучшений. Разумеется, я отметил их на плане и уже собирался передать его барону, но — вот какая оказия! — до сих пор этого не сделал. Я просто забыл, представляете?!

— Вы никогда ничего не забываете, маэстро.

— Я уже не молод, Фалько, так что некоторая рассеянность мне простительна. Как бы там ни было, план необходимо срочно передать барону, поэтому я хочу, чтобы вы двое занялись этим безотлагательно. Возьмите тележку и поезжайте к барону. Время не терпит.

— Если дело такое срочное, — вмешался Мутано, — почему бы нам не отправиться в замок верхом?

— Потому что, когда вы прибудете на место, вам может понадобиться отрез грубого холста или парусины, — ответил Астольфо. — И будет очень неплохо, если он случайно окажется при вас. Конечно, тележка движется медленнее, чем конь, но лучше заранее подготовиться к неожиданностям, не так ли? Постарайтесь, впрочем, прибыть на место не слишком поздно.

Пока он говорил, я внимательно рассматривал новый план лабиринта. Поначалу я не заметил никаких изменений, но, приглядевшись, обнаружил несколько дополнительных ловушек и тупиков.

— Взгляни… — Я передал план Мутано. Он бросил взгляд на документ и усмехнулся.

— Вот подлинный образец изобретательности и простоты, — сказал он. — Вы гений, маэстро!

Вместо ответа Астольфо достал из буфета еще две кружки и наполнил их вином.

— Вот, подкрепите силы перед дорогой, — сказал он, потом взял с колоды изуродованную тушку птицы. Протягивая ее Мутано, Астольфо сказал: — Но прежде чем вы отправитесь в путь, я бы хотел, чтобы вы похоронили этого каплуна в нашем саду.

XII.

Дневная поездка в замок и обратно изрядно нас утомила, и вот теперь нам предстояло совершить это путешествие еще раз. Правда, оно обещало быть последним. Выйдя от Астольфо, мы почти не разговаривали: закопав каплуна в саду, мы запрягли в тележку нашу миниатюрную серую ослицу Флеретту, и Мутано взял в руки вожжи. К тому моменту, когда мы добрались до городских ворот, было уже очень поздно, и огни в окнах домов и таверн гасли один за другим.

Было полнолуние. Вышедшая из-за туч луна занимала почти полнеба, и поля по обеим сторонам дороги были залиты холодным жемчужно-серым сиянием. Двойные колеи лежали перед нами прямые, точно швы на стеганом одеяле. Дорогу покрывал слой мелкой пыли, и стук копыт Флеретты звучал приглушенно и мерно, словно удары похоронного барабана. Через пару лиг впереди показался замок барона, похожий на надгробье, высеченное из цельной соляной глыбы. В лунном свете казалось, будто он парит над землей — молчаливый и таинственный, как само ночное светило.

На этот раз мы привязали Флеретту снаружи у ворот и вместе вошли во внутренний двор. Он был погружен в глубокую тень, но на стене наверху виднелись два четких кошачьих силуэта. Санбольт и Асилия внимательно следили за нами.

Немного помешкав во дворе, мы прошли в главные двери и оказались в галерее. Через шею Мутано, защищенную высоким воротником короткого плаща, был перекинут рулон грубой парусины, которую мы захватили с виллы. Я нес фонарь и новый, исправленный план лабиринта, который вручил мне Астольфо.

В конце галереи располагалась лестница, ведущая на второй этаж. У нижней ступени я остановился и поднял фонарь повыше, чтобы рассмотреть, как располагаются наведенные нами тени и куда на самом деле ведет лестница.

Потом мы двинулись дальше.

Я шел впереди, сверяя каждый шаг с планом Астольфо, хотя этот участок лабиринта был нам хорошо знаком. В конце галереи мы свернули в длинный коридор, где тени особенно причудливы и густы. Там перед нами снова возникли ступени ведущей куда-то наверх лестницы, и я схватил Мутано за запястье. Он ответил вопросительным взглядом, и мы оба склонились над нашим планом.

Новая схема лабиринта оказалась более точной. Там, где мы видели лестницу, на самом деле ничего не было. Ни убегающих вверх ступеней, ни узорчатых резных перил, ни ковровой дорожки, прихваченной блестящими медными прутьями. Все это — просто искусно скроенные и подкрашенные тени, скрывавшие пустоту глубокого провала, дно которого терялось в густом мраке.

Мутано кивнул, и мы обошли провал. Еще несколько шагов привели нас к очередному лестничному маршу, который на сей раз вел куда-то вниз.

Убедившись, что лестница настоящая, мы стали осторожно спускаться. На всякий случай я продолжал то и дело сверяться с планом, освещая его лучом фонаря.

Внизу, на камнях, мы нашли тело барона.

Я никогда не видел его раньше и теперь уже никогда не увижу. Падение с большой высоты не прошло для барона даром. То, что лежало внизу, уже не было человеком. Кости переломаны и раздроблены, череп размозжен, вместо лица — сплошная кровавая отбивная. Тень барона, такая же изуродованная и изломанная, тонкой пленкой растеклась по грубым камням. В судорожно стиснутых пальцах был зажат пропитавшийся кровью лист пергамента с планом лабиринта. Рядом в луже крови валялись обломки искореженного фонаря и несколько коротких свечных огарков.

Мутано достал специальную лопатку, собрал с камней искалеченную тень и спрятал ее под плащом. Бросив на меня красноречивый взгляд, он расстелил на полу парусину. Со всей возможной тщательностью мы переложили на нее залитое кровью тело, завернули и перевязали. Я помог Мутано забросить страшную ношу на плечо, и мы пошли обратно к тележке. Приятель ничего не сказал, но я не сомневался: он очень рад, что барон оказался довольно тщедушным человечком.

Наш план лабиринта я аккуратно сложил и спрятал в рукаве. Он не потребовался — обратную дорогу мы хорошо знали.

В замке мы провели довольно много времени, поэтому когда вышли во двор, тот оказался освещен серебристыми лунными лучами. С наслаждением вдыхая прохладный и чистый ночной воздух, мы забросили в тележку завернутое в парусину тело и сели сами. Мы уже готовы были тронуться в обратный путь, когда Санбольт и Асилия запели. Их пронзительные и сильные голоса поднимались, казалось, до самой луны, заполняя собой все небо. Кошачий дуэт звучал как жалоба, как стенание одинокого призрака, но в нем можно было различить и счастливые ноты, и я подумал, что Вельо и Сибилла, где бы они сейчас ни находились, тоже слышат эту несущуюся с ночного неба музыку.

Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН

© Fred Chappell. Maze of Shadows. 2012. Печатается с разрешения журнала «Fantasy and Science Fiction».