Святослав Логинов Где слышен колокола звон

^{Иллюстрация Владимира БОНДАРЯ}

Огромные колеса со скрипом перемалывали бездорожье. Четыре понурых тяжеловоза, дальние потомки могучих рыцарских коней, медленно ступая, волокли повозку. Люди шли по сторонам пешком, понимая, что повозка и без того безбожно перегружена и ни лошади, ни тележные оси не выдержат дополнительной нагрузки.

Торлиг иль Вахт шагал справа от повозки, а в те минуты, когда колеса вязли в болотистой почве так, что лошади не могли сдвинуть тяжесть с места, он хватался за спицы, выточенные из железного дерева, и что есть сил проворачивал колесо, помогая лошадям. Слева с хрипом налегал на колесо Пухр — коренастый мужик, до самых глаз заросший бородой, похожий скорее на лесного беса, чем на человека. Кто бы поверил год назад, что представитель сиятельного рода иль Бахтов будет в паре с грязным мужиком крутить тележные колеса. Но сейчас люди делились на пары по силе, а не по знатности, и все одинаково были перемазаны в болотной грязи.

Тяжесть страшенная, лошади напрягаются, люди налегают на колеса и задник телеги, и обоз медленно ползет по бездорожью неведомо куда.

Где-то на востоке лежит Колокольный тракт — гладкая дорога, вымощенная плотно подогнанными плитами. Там не пришлось бы крутить колеса, выволакивая повозку из раскисшей земли, и ежеминутно ждать нападения чащобных духов и прочей нечисти… Хотя, увы, теперь лесные и горные бесы чувствуют себя на тракте так же вольготно, как и в самых буреломных углах. А кроме того, на бывшей удобной дороге пришлось бы ежечасно сражаться с бандами мародеров, разрозненными остатками имперских войск, отставшими отрядами варваров, вторгшихся с юга. Все они давно потеряли человеческий облик, забыли за кого и ради чего воюют, а уж крошечный отряд с его драгоценным грузом они, разумеется, разграбят. Люди страшнее лесных дьяволов, это известно всем.

Да и сами лесные дьяволы, которых в прежние времена на тракте не видывали, тоже хлынули на дорогу, соблазненные обилием беспомощных человеческих существ. Тракт остался, а защитников нет, так что дикое бездорожье стало самым спокойным местом в некогда цветущей Атирике.

Тракт тянулся от города Сипур, бывшей вотчины иль Бахтов, через сожженную и разрушенную столицу далеко на север, вплоть до Ношиха, о котором говорили, что он не сдался врагу и сумел отбросить варваров от своих стен. Прочие города и городки, составлявшие прежде единую цепь, в которой каждый слышал голос соседа, теперь лежали в развалинах. Башни и звонницы рухнули, Колокольный тракт замолк. Вся надежда оставалась на Ноших; туда и пробирался окольными тропами обоз Торлига иль Вахта.

Один из солдат подошел, ухватился за спицу, другой сменил мужика. Теперь можно передохнуть: размеренно двигаться, не думая, застряли колеса или катятся почти свободно. Пухр тупо брел, безвольно опустив руки и уставясь в землю, которую месил всю свою жизнь. Торлигу такое непозволительно: кому много дано, с того много и спрашивается. Случись беда, Пухру драться не придется; молча жил, молча и умрет. А род иль Бахтов издревна славен воинами. Покорно погибнуть Торлиг не имеет права, он обязан увидеть врага и сражаться с ним.

Повозка была приспособлена, чтобы ее тащили волы, а не кони. Длиннейшее дышло заставляло лошадей заворачивать на сторону и зря тратить силы. На самом конце дышла болтался позеленевший медный колокольчик. При каждом рывке он глухо взбрякивал. Когда обоз шел сквозь разграбленные земли, колокольчик подвязывали, чтобы не привлекать лихих людей. В этом краю вообще людей не было, а бесы и так отлично чуют идущих. Колокольчик, подвешенный к дышлу, — невелика защита от нечистой силы, но все же с ним спокойнее. По-настоящему в чужих краях от нечисти спасает только большой колокол, деревенский или городской, а в неведомых землях ничто не спасает. Тем не менее почти у всех идущих с отрядом на груди спрятан крошечный колокольчик: серебряный, бронзовый или медный, смотря по знатности и достатку. Нет нагрудных колокольчиков только у Пухра и самого Торлига.

Пухр прибился к обозу дней десять назад, когда они еще не потеряли надежды прорваться на север разоренным трактом. Никто не спросил Пухра о прошлом. Пришел, работает — что еще надо? Прошлое у всех осталось в прошлом; нет его больше. А вот о колокольчике спросили.

— Что я, корова, с боталом бродить? — угрюмо ответил Пухр. И, помолчав, добавил: — Не положено мне колокольчика.

Колокольчики имперским указом запрещались рабам, крепостным, бежавшим, но пойманным, и преступникам, осужденным на каторжные работы. Вот и гадай, с кем свела судьба на большой дороге, разоренной войной и нашествием нечисти. Хотя, всяко дело, свой каторжник лучше вражеского нобиля.

У Торлига колокольчики — и не один, а пять — были подвешены к рукояти меча. Пять колокольчиков — знак ильена, состоящего в родстве с императорским домом… кого это теперь интересует? Гораздо важнее заговоренный меч, способный разрубать дьявольскую плоть.

Люди двигались медленно, и колокольцы молчали, лишь тот, что на повозке, брякал порой словно бы вымученно.

Чахлые деревья с больной листвой, раскисшая болотная почва, зуд кровососов, которым давно пора погибать на зиму, а они остервенело жрут. И тропа, пробитая неведомо кем и ведущая неведомо куда. Вряд ли ее проложили люди, которые не выживут в этих краях, всецело принадлежащих нечисти. Но покуда тропа не слишком изгибисто ведет на север, люди пользуются удачей и волокут повозку бесовской дорогой.

— Зана, сай-сай-сай! — голос совершенно человеческий, более того, детский.

«Сай-сай!» — так в деревнях подзывают корову. Вот только Зана — имя женское, для коровы мало подходящее. А в южных краях, где владычествовал блистательный род иль Бахтов, назвать так корову мог только тот, кто напрочь лишен головы. Ведь за такие шутки лишиться головы можно очень быстро. Илла Зана, дочь старого Вахта, младшая сестра Торлига.

Не то имя, чтобы называть им корову.

— Сай, Зана, сай!

Конечно, тут север, здесь о Вахтах если и слыхали, то краем уха. Но все равно неоткуда взяться в глухомани подпаску, ищущему пропавшую корову. Значит, там бес-пересмешник, неосмысленно повторяющий подслушанные человеческие речи. Хорошо, если это безобидный проказник, не опасный большому отряду. А если кричит настоящий дьявол, хищный и неуязвимый для обычного оружия?

— Сай! Сай! Сай! — чистый детский голос, но кони захрипели и попятились.

Две, пять, семь темных фигур обозначились в кустарнике, а затем вышли на свет, перегородив дорогу. Косматая шерсть, вытянутые морды наподобие медвежьих, короткие кривые ноги, передние лапы, свисающие почти до колен. Лесной дьявол, полумедведь, получеловек, исполненный адской магии и нечеловеческой силы. Если нет зачарованного оружия, то победить такого в прямом бою почти невозможно: а тут их было семеро, и все нацелены на добычу.

Кто-то приглушенно ахнул, кто-то схватился за колокольчик, вполне сейчас бесполезный, другие за оружие, способное разве что оцарапать дьявола. Бежать не пробовал никто; последнее время люди слишком часто смотрели в глаза смерти и знали, что от голодного дьявола не убежишь. Призрачная надежда на спасение есть только у того, кто бьется, чувствуя, что спину прикрывает товарищ. И еще была слабая надежда на предводителя, вернее, на родовой меч иль Бахтов.

Торлиг взмахнул клинком. Колокольчики дружно всплеснули серебряную песню. Ближайший дьявол с неудовольствием посмотрел на оружие. Какими ему представлялись чары, слитые с мечом, не мог бы сказать и волшебник, творивший заклинания, но бесы поняли, что так просто добыча им не достанется. А они явно рассчитывали, что путники сдадутся без боя, безвольно лягут на землю: можно будет жрать их не торопясь и на выбор. Многоголосый звон колокольчиков и решительный вид предводителя ослабили бесовскую магию, и теперь люди могли сражаться.

К тому же и сами дьяволы действовали нерешительно, словно примороженные. Вместо того чтобы взорваться визгом и ринуться на людей, они переминались с ноги на ногу, впустую разевали пасти, хрипло дышали, словно подбадривая самих себя. Потом один закричал тонким детским голосом:

— Сай! Сай! Сай!

— Сай! Сай! — донеслось в ответ.

Долго так продолжаться не могло. Если сейчас сюда сбегутся демоны со всего леса, не спасут ни мечи, ни колокольчики. Впрочем, они и так не спасут.

Первый из дьяволов выпустил двухвершковые когти и двинулся к повозке. Торлига он постарался обойти, на остальных попросту не обращал внимания. Его привлекали лошади.

Торлиг метнулся наперерез, взмахнул мечом. Дьявол мгновенно отшатнулся и попытался перехватить свистящий клинок, но зачарованное лучшими магами Атирики лезвие не поддалось грубому колдовству и отсекло лапу почти по локоть. Тут же слева, чтобы под меч ненароком не попасть, сунулся Пухр и огорошил дьявола дубинкой по башке.

Мужицкая дубинка — оружие особое. Волшебства в ней ни на грош, но лупит она основательно. Дюжина мужиков насмерть забьет самого увертливого дьявола — было бы время.

Остальные шестеро бесов, нимало не смущенные неудачей собрата, кинулись к лошадям. Домашние животные показались им вкуснее воинов, которые так некстати размахивали острым железом.

Торлиг оставил раненого дьявола Пухру и кинулся на помощь отряду. Одному дьяволу он сумел, обрушившись сзади, срубить голову, но следующего неловко ударил поперек спины, и меч завяз в дьявольской плоти.

Другие воины, у которых не было заговоренных мечей, наскакивали на демонов, не рискуя бить со всей силы, а лишь нанося им царапины, на которые бесы до поры не обращали внимания. Но все знали: когда лошади будут растерзаны, очередь дойдет и до людей.

Отчаянным рывком Торлиг высвободил меч. Дьявол, получивший серьезное ранение (хребет наверняка был перебит), не сумел прыгнуть на обидчика. Ноги на время отказали ему, но, упав на брюхо, он стремительно пополз на Торлига, перебирая передними лапами и клацая зубастой пастью. Времени на замах не было, Торлиг неловко ткнул мечом и отступил на шаг, отчаянно надеясь, что Пухр не даст опомниться тому бесу, который остался за спиной.

В этот миг прозвучал чей-то вопль, дикий и неуместный во время схватки:

— Корова!

Не то время, чтобы глядеть по сторонам, но услышанное было столь неожиданным, что Торлиг невольно скосил глаза.

Возле кустов стояла корова. Низкорослая крестьянская буренка, она, видимо, только что выбралась на открытое место из цеплючих кустов и теперь мотала головой, словно отгоняя слепней. Жестяное ботало на шее неслышно взбрякивало, но бесы, по всему видать, слышали его отлично, потому что разом оставили добычу и замерли, уставившись на корову.

Один из дьяволов разинул пасть и тонко закричал:

— Сай! Сай!

Голосок детский, а из пасти летят кровавые брызги и ошметки лошадиного мяса.

Корова глухо, с придыханием замычала. По всему было видно, что она устала бродить по колючим кустам в этом неприветливом лесу, хочет домой, а зовущие голоса уводят ее прочь от родного хлева.

— Отходим к корове! — скомандовал Торлиг.

Странная команда, небывалая в прежние времена, когда никто представить не мог, чтобы ильен с заговоренным мечом крутил колеса повозки или сражался бок о бок с беглым мужиком. Но сейчас все понимали: корова давно бродит по бесовскому лесу, а дьяволы не трогают ее. Значит, есть нечто, не позволяющее им настичь добычу.

— Сай, Зана, сай!

В эту минуту можно было ожидать разве что появления новых бесов, спешивших на поживу, но из кустов выломился мальчишка, такой же грязный и ободранный, как и его корова.

— Зана, вот ты где! Я тебя по всему лесу ищу!

Лишь затем взгляд его остановился на картине побоища.

— Вы что здесь делаете? А ну, кыш отсюда! Кыш, кому говорю!

Мальчишка взмахнул прутиком, зажатым в кулаке, и лесные демоны, каждый из которых мог бы перекусить его пополам, кинулись врассыпную. Тот, который пострадал первым, пытался схватить отрубленную лапу, но неумолимый Пухр саданул дубинкой по кровоточащей культе, и калечный дьявол убрался восвояси, ничего не получив. Конечно, потерянная лапа отрастет заново, но это будет не скоро, а если бы отрубленное удалось унести, то за пару дней дьявол прилизал бы конечность на прежнее место. Бесы — твари живучие.

Дьявол с перебитым хребтом уполз едва ли не быстрее своих товарищей. Уж с этим все будет в порядке: отыщет подходящую корягу, отлежится и снова примется разбойничать. Зато бес, лишившийся головы, уполз с превеликим трудом, слепо тыркаясь в кусты и кочки. Отрубленная башка осталась валяться в траве. Она вращала глазищами, скалила пасть и хищно щелкала зубами, но все знали, что через несколько часов она издохнет. Голову на место не прилижешь никак, да и нечем. А если повезет, то и весь остальной дьявол издохнет, не успев отрастить новую башку.

Мальчишка, так лихо разогнавший стаю самых страшных на свете существ, подбежал к своей корове, обхватил за шею.

— Ну что, дуреха? Кому поверила, куда убрела? Вот попалась бы настоящему медведю, он бы тебя живо освежевал.

Торлиг приблизился к мальчишке, склонил в поклоне гордую голову:

— Спасибо тебе. Выручил.

Мальчишка оглядел побоище, взъерошенных, залитых кровью людей, накренившуюся повозку, лошадей, двум из которых уже никогда не встать на ноги…

— Как вас сюда занесло? Тут чужим делать нечего. Из Ношиха бежите?

— Мы идем в Ноших из южных земель. Говорят, Ноших держится, варвары не смогли его взять…

— Ага, держится, как же. Горел так, что отсель видать было. А уж народу оттуда бежало — страсть. То-то бесам пожива!

— Постой, я вижу, ты местный. Вы-то как же уцелели?

— Что мы? На отшибе живем, наш колокол ниоткуда не слыхать. И сеньора у нас нет. Так и живем с бесами в обнимку. Зато нас и набежники не нашли. Ноших они пограбили, колокола перебили. А в лес соваться даже не пытались. Видать, ученые, знают, что с ними тут будет. Это тебе не по тракту гулять.

— Теперь и по тракту нежить как у себя в чаще ходит. Ни единого колокола не осталось… одно название, что Колокольный тракт.

— Выходит, людскому роду конец, — рассудительно сказал мальчишка. — Нам об этом еще проповедник рассказывал. Замолкнут, говорил, колокола, придут бесы, а людям наступит гибель. Бродячий проповедник. Три дня у нас гостевал, а потом дальше пошел. Только от нас идти некуда, так его в лесу и съели. Не любят у нас чужих.

— Их нигде не любят.

— Коли знаете, чего пришли?

— Говорю же, в Ноших пробирались, думали, там все в порядке.

— Так и шли бы в Ноших.

— Хотя бы до деревни ты нас проводишь?

— А вы там приметесь мечами махать да народ грабить? Нет уж, идите, откуда пришли.

Объяснять, говорить не имело смысла. Мальчишка явно не умел мыслить за пределами своей коровы. Но он был здешним, он был защитником, и забывать это непростительно. И Торлиг продолжал уговаривать:

— Ты сам посуди, ежели мы вам что худое сделаем, кто людей в другой раз от лесных демонов оборонит?

— Вот уж чего не знаю. Те, которые из Ношиха беженцы, теперича плачут, а прежде приходили и грабили. И колокола снимали. Раньше тут много деревень стояло, а ныне одна наша осталась, да и то потому что не достать.

— Ты пойми, дело общее. Люди выжить смогут, только если друг за друга держаться будут.

— Да не за нас вы держитесь, — неожиданно зло крикнул мальчишка, — а за наш колокол!

— Без людей, что под ним родились, колокол нам не поможет. Вы сейчас единственные защитники от бесовских сил.

— Так я и не говорю, будто вы нас всех перебьете. Вы на мужицкую шею сядете. Мы это оченно хорошо понимаем. Один такой уже пришел из Ношиха со своей ватагой. Убить покуда никого не убил, только они скот принялись резать! Думаете, почему стадо в такой глухотени пасти приходится? От знатного ильена спасаемся… Да и ты не лучше, вон у тебя колокольцев на мече сколько! Небось спишь и видишь, чтобы сеньором в нашей деревне сесть. Тебе волю дай, ты все под себя подгребешь!

— Не подгребет! — неожиданно вмешался в разговор лохматый Пухр. Он вышел вперед и остановился, опершись о свою дубину. — Знаешь, кто с тобой говорил? Младший иль Вахт, сын наместника юга. Ему ваша деревенька без надобности, у него во владении деревень было больше, чем у тебя вшей в голове. И ничегошеньки не помогло. Так что он теперь ученый, зарекся под себя подгребать. А я в одном из поместий Бахтов холопом был. Убегал из холопского ярма, от родного колокола бежал. Поймали. Драли смертным боем и клейма ставили. — Пухр засучил рукав, и Торлиг увидел на предплечье мужика выжженный знак — колокол Бахтов.

Парнишка хотел что-то сказать, но Пухр не дал.

— Молодой господин обо мне, поди, и не слыхал, — продолжил он. — Бил да клеймил палач, а приказывал ему управляющий. Того потом повесили на собственных кишках. Это когда желтоглазые вторглись. Мужики взбунтовались и все обиды припомнили. А после сообразили, что не следует перед общим врагом старые вины поминать, да поздно было. Желтоглазым разницы нет, они всех без разбора порезали. И колокола побили. Тоже не по уму, так ведь им тут не жить.

— И что? Разгром твоему ильену ума прибавил?

— Прибавил. Это молодой господин меня не знает, а я его сразу признал. Три дня за отрядом крался, дубинку вот вырезал на ильенскую голову. А потом посмотрел, как он повозку из грязи вытаскивает, подошел и рядом впрягся. Потому что не время старыми обидами считаться.

Мальчишка по-прежнему глядел недоверчиво, и Пухр быстро добавил:

— Проводишь нас до деревни, я тебя научу вирвешку делать.

— А если не провожу? — въедливо спросил пастушонок.

— Тогда меня черти съедят, и ничему я тебя не научу.

— А ты не врешь? Сам-то ее делать умеешь?

— Чего мне врать-то? Мое слово — кремень, как сказал, так и будет.

— Поклянись!

Пухр развел руками.

— Не на чем мне клятвы давать. У меня и малого колокольчика нет.

— Как тогда тебе верить?

Пухр подошел к отрубленной дьявольской голове, наступил, прижав ее к земле. Уши на башке задергались, щелкнули зубы.

— Хочешь, руку в пасть суну?

— А как ты без руки учить станешь?

— Тогда верь на слово.

— Ладно, — сдался подпасок. — Отведу вас к деду Путре на пасеку. Пусть он вашу судьбу решает. Только учтите: дед Путря — колдун. Вздумаете обмануть — он из леса чертей позовет, они вас сожрут и костей не оставят.

Парень врал, и это понимали все. Не бывает у человека такой силы, чтобы повелевать нечистью. Прогнать бесов может любой из родившихся под охраной колокола, если, конечно, колокол цел и человек не ушел со своей родины в чужие края. А призвать и заставить нечисть делать что-то по чужой воле — такого не бывает. Но мальчишке никто не возразил: пусть думает, что напугал чужаков.

— А если мою корову Зану обидите… — губы у мальчишки задрожали. Он явно хотел придумать что-то небывалое, но не сумел. Не говорить же десятку вооруженных мужчин, что он их голыми руками порвет.

— Да кто на такое осмелится? — произнес Торлиг. — Она же нас спасла, можно сказать…

Подошел к буренке, погладил теплый лоб. «Ну, здравствуй, сестренка», — мелькнула шальная мысль. Настоящая илла Зана верила в переселение душ, и когда Торлиг виделся с сестрой в последний раз, она сказала ему:

— Ты за меня не беспокойся, люди насовсем не умирают. Даже если случится беда, на свете появится другая Зана, и это буду я.

Если была в этих словах хоть крупица правды, то как жестоко судьба карает людей за их гордыню!

* * *

Желтоглазые вторглись из-за пролива. Пролив был неширок, но считался достаточной преградой на пути врага. Противоположный берег был гол и скуден. Оттуда в середине лета приходили палящие ветры. Там кочевали жалкие племена, живущие неясно чем. Рассказывали, что они питаются одним солнцем, а если им показать кусок льда, они немедленно умирают. Порой дикари начинали пиратствовать в проливе, тогда их приходилось отгонять обратно в пустыню. В конце концов иждивением наместников, которые всегда назначались из рода иль Бахтов, на противоположном берегу было выстроено несколько небольших крепостей, и морской разбой прекратился. В глубь засушливой земли соваться никто не пытался, там тянулись неведомые пространства и обитала чуждая нечисть, с которой никто не умел бороться. Поэтому люди не знали, что копится в полуденных землях, готовясь обрушиться на приморские города, а затем выплеснуться на Колокольный тракт и всю империю.

Чуть ли не в один день укрепления на том берегу были сметены волной пришельцев, а затем на захваченных рыбацких кораблях, утлых лодчонках, плотах, составленных из надутых козьих бурдюков, вообще непонятно на чем орда ринулась на другой берег. В проливе часты шквалистые ветры, налетающие невесть откуда; один такой шквал мог бы разом утопить все вражеское войско, но как назло море было, словно личико юной девы: ни единой морщинки на безмятежной глади.

До последней минуты старый иль Вахт не верил, что случилось непоправимое. Ну, сожгут варвары пару рыбацких деревушек — беда невелика, а увидав подошедших из Сипура солдат, немедленно смажут пятки маслом, чтобы легче было убегать.

Во главе карательного отряда старый иль Вахт поставил своего сына Торлига. Через неделю Торлиг с жалкими остатками войска отступил к замку Вахт, родовой твердыне, которую никто и никогда не мог взять. Именно тогда Торлиг последний раз виделся с сестрой.

Илла Зана в этом году отметила семнадцатилетие и осенью должна была выйти замуж за наследника пышного рода иль Дионов. Прощаясь с сестрой, Торлиг еще не знал, что крепость Дион пала, город сожжен, а жених его сестры погиб во время штурма, и тело его осталось ненайденным. Но уже было известно, что варвары подошли вплотную к южной столице, и со дня на день Сипур окажется в осаде.

Долг призывал Торлига идти на выручку Сипура, а сердце требовало защищать родное гнездо, серебряный колокол Бахтов. Впрочем, в замке был сильный гарнизон, сама крепость стояла на отвесной скале, так что никакая лестница не могла достать гребня стены. Глубокий колодец во дворе снабжал осажденных водой, а провианта в подвалах могло хватить на год осады. Казалось бы, что может угрожать горделивой цитадели?

И все же Торлиг предложил сестре вместе с ним отправиться в Сипур, где наверняка будет безопаснее, чем здесь. Зана отказалась.

— Кто-то из иль Бахтов должен оставаться возле родового колокола, — сказала она и добавила, что люди насовсем не умирают. Слова, которые Торлиг иль Вахт вспоминал, стоя напротив слюнявой коровы и пытаясь поймать ее спокойный взгляд.

Тогда он, попрощавшись с Заной, успел со своим отрядом на помощь столице и, стоя в проломе стены, отбивал атаки упорно штурмующих желтоглазых. За его спиной набатно гудели двенадцать колоколов Сипура, но почему-то воины, шедшие за Торлигом, не могли опрокинуть противника и погнать его к морю. Внизу бесновались варварские шаманы, их грязная волшба лишала желтоглазых страха и заставляла оголтело лезть на солдатские копья и мечи.

Потом издали донесся серебряный голос замка Вахт, и Торлиг почувствовал, как вспыхнул огненной мощью заговоренный меч, и одним движением клинка срубил вражеских чародеев, до которых не мог бы дострелить самый опытный лучник.

Яростный напор желтоглазых ослабел, но они продолжали лезть на стены и в пролом. А солдаты, большинство из которых были набраны в других провинциях, дрались словно бы неохотно.

Много позже понял Торлиг иль Вахт причину поражения. Колокол лишь призывает людей на подвиг, а отпор врагу дают все-таки люди. Не полководец, не армия, а весь народ. Прежде чем удастся разбить колокол, бывает расколот народ. Мужики по окрестным деревням угрюмо следили за усилиями ильенов и армии, но главное чувство: «Да пропади они пропадом — и те, и эти. Небось при желтоглазых такой тяготы не будет».

И солдаты, даже те, что родом из Сипура, не чувствовали в себе силы сражаться.

Снизу подошли новые орды дикарей и новые шаманы, а у самого горизонта объявился густой, черный дым. Неприступный замок Вахт горел. Вскоре замолк серебряный призыв родного колокола, и погасла сила в мече. Меч и теперь оставался заговоренным, способным разрубать бесовскую плоть, но чудеса во время сражения стали недоступны. А желтоглазые шли волна за волной, и хотя через пролом Торлиг их не пропустил, но вражеский прилив захлестнул город, и двенадцать колоколов Сипура смолкли один за другим.

С несколькими верными солдатами Торлиг вырвался из горящего города. К утру они были возле развалин замка Вахт. Торлигу так и не удалось понять, как именно был взят замок. Кажется, вражеские пластуны поднялись по гладкой стене, и защитники, собравшиеся у ворот, которые безуспешно штурмовало остальное войско, не заметили врага, ползущего там, где проползти нельзя. Впрочем, в живых не осталось никого, кто мог бы рассказать правду.

Сестру Торлиг нашел на звоннице. Варвары захватили ее живой и долго насиловали прямо под колоколом, прежде чем зарезать. Колокол был снят, замок разграблен и подожжен.

Следы тележных колес уводили к морю. Торлиг кинулся следом и настиг грабителей у самого корабля. Желтоглазых было немного, основная масса шла на север, а здесь оказалась лишь охрана, отвозившая добычу на корабли. В короткой схватке варвары были изрублены, корабль потоплен. В тяжелых повозках лежали сокровища ильенов Вахта. Драгоценные камни, мрамор и оникс, золотошивные ткани, резной рыбий зуб Торлиг велел покидать в море. Сохранить богатства было невозможно, но и отдавать их врагу — свыше сил. А вот золото, серебро, узорчатую бронзу перегрузили на большую повозку, которую предстояло взять с собой. Там же нашлись и остатки колокола, разбитого на десятки кусков. Они и составили самую главную часть ноши.

Потом в разоренных городах и поселках они находили осколки колоколов и брали с собой хотя бы малую часть разбитых святынь; сколько могли выдержать тележные оси и сдвинуть лошади и упорные люди.

Теперь они, кажется, достигли последней деревни, где еще слышался колокольный звон, и судьба дошедших зависела от того, согласится мальчишка проводить чужаков в безопасное место или бросит на растерзание лесным дьяволам. Зависела от вирвешки, которую посулил подпаску беглый мужик Пухр.

Что такое вирвешка — никто не знал. У мужиков свои приемы и в мастерстве, и в колдовстве. Мальчишка понял, что ему обещано, — и довольно. А зря выпытывать, только дело портить.

Одна из лошадей была мертва, вторая так покалечена, что ее пришлось добить. Двух уцелевших перепрягли, но сдвинуть повозку с места не смогли. Вместе с лошадьми в повозку впряглись и люди, которые прежде помогали только в топких и закоряженных местах. От работы были свободны только двое путников: беременная женщина, подобранная на полпути неподалеку от разрушенной столицы, и старик-южанин, уроженец Сипура, сухой и морщинистый, при взгляде на которого совершенно не понять — шестьдесят ему или сто двадцать. Эти двое и прежде были избавлены от тяжелой работы, даже на повозке могли проехаться, если случался ровный участок дороги, а теперь они просто шли налегке. Остальные медленно и с надрывом катили повозку по лесному бездорожью. Помогало справиться с каторжным трудом то, что не надо было ежесекундно ждать бесов. Рядом, помахивая хворостиной, гнал свою корову защитник. Если дьяволы и были в округе, они видели защитника и не смели показаться.

Издалека, приглушенный лесом и расстоянием, донесся звук колокола. Люди остановились, вслушиваясь. Звон плыл над чащобой, обещая покой и безопасность.

— Кажется, дошли, — сказал кто-то из солдат.

* * *

Пасечник Путря принял пришельцев неприветливо, а мальчишку, вкатившего этакую прорву нежданных гостей, хотел поучить той самой хворостиной, которой пастушонок разгонял бесов.

Торлиг вступился за мальчишку и постарался успокоить старика, а когда тот рассказал, что творится в деревне, стали понятны и причины недовольства, и еще многое.

Деревушка Кашто насчитывала едва полсотни жителей и последние сто лет была отрезана от всего остального мира. С тех пор как пожары и ильенские междоусобицы уничтожили соседей, деревенский колокол уже ниоткуда не услыхать. А это значит, что попасть в Кашто можно, только пройдя места, где хозяйничали лесные дьяволы. Нет колоколов, нет и защитников, которые могли бы разогнать нечисть. Рисковать никому не хотелось, и Кашто в глазах жителей Ношиха и окрестных поселков превратился в место сказочное, населенное едва ли не теми же бесами.

В результате оно осталось единственным в округе, куда не дошли желтоглазые. Варвары, разгромившие города и посады вдоль Колокольного тракта, в глухомань сунуться не осмелились. Демоны-кровопийцы, стылые духи и лесные дьяволы за месяц могли истребить самое сильное войско, а шаманы желтоглазых, привычные смирять духов пустыни, не умели бороться с незнакомой нечистью. Поэтому, захватив, что смогли, и уничтожив все остальное, варвары откатились в свои пределы, оставив страну, где люди больше не могли жить. Колокола не защищали чужаков, и желтоглазые с особой злостью жгли колокольни и разбивали колокола всюду, куда могли дотянуться. После ухода вражеского войска разоренную страну заполонила нечисть, прежде прятавшаяся по укромным углам.

Тут народ и вспомнил про затерянную деревушку Кашто, чей колокол остался цел.

Часть беженцев досталась на поживу дьяволам, но очень многие дошли и захлестнули деревню, которая не могла ни прокормить, ни защитить такую прорву народа. А два дня назад в Кашто пробился со своим отрядом один из ильенов Ношиха, и сегодня жителям деревни и тем беженцам, кто имел оружие, было велено собраться на площади у колокольни.

Спасенную деревню ожидали трудные времена.

Повозку и часть людей Торлиг оставил на пасеке, а сам с шестью солдатами и Пухром отправился в деревню. Прежде он поостерегся бы брать на такое дело беглого мужика, но теперь, когда узнал, кто такой Пухр, отказать не мог. Казалось бы, доверия беглецу, битому и клейменому, не должно быть вовсе, тем более что Пухр сам рассказал, на чью голову он вырезал дубинку, но у благородных ильенов своя логика, и Пухр оказался в числе избранных.

Вместе с солдатами шел мальчишка, которого, как выяснилось, звали Риль. Странно немного, что восемь взрослых мужчин идут под охраной босоногого подпаска, но в годину бедствий и не такое случается. Риль местный, он родился под этим колоколом, и покуда колокол звучит, никакая нечисть не смеет тронуть защитника и тех, кто идет вместе с ним.

Риль тащил дубинку Пухра, а тот объяснял что-то на пальцах: должно быть, учил делать таинственную вирвешку.

На деревенскую площадь отряд поспел в самую пору. Пространство перед колокольней оказалось нацело заполнено людьми. Полсотни жителей деревни и столько же вооруженных пришельцев — толпа невелика, но вокруг колыхалось море простых беженцев: мастеровых, крестьян, торговцев, женщин с детьми, стариков, сумевших дойти туда, где маячил призрак спасения.

Колокольня — единственное каменное строение в поселке. С ее ступеней пришлый аристократ и обратился к народу. Собственно, сначала на ступени поднялся усатый стражник и рявкнул:

— Всем молчать! Благородный ильен будет говорить!

Есть трудноуловимая разница между бывалым солдатом и таким же стражником. Вроде бы и тот, и другой — старые служаки, у них одинаковое оружие, и стальные нагрудники не различаются. У обоих обветренное лицо и хриплый голос, но всякий различит их с первого взгляда, хотя и затруднится сказать, как это удалось. Возможно, разница в том, что солдату чаще приходится иметь дело с врагом, нежели с разбойниками и ворьем, и потому нет в нем вольготной разболтанности, которая отличает стражника. Во всяком случае, Торлиг ясно видел, что ильена окружает стража, а не обученные солдаты.

На площади воцарилась тишина.

Тучный ильен в богатой, хотя и изрядно потрепанной одежде поднялся на возвышение, обвел цепким взглядом толпу.

— Я, Кауль иль Дзер, беру эту деревню под свою защиту и покровительство. Родившиеся под колоколом будут платить установленный налог и исполнять работы в лесу и на полях, чтобы воины, охраняющие их покой, ни в чем не испытывали недостатка. Те, кто пришел сюда с оружием, должны пройти испытание и, буде выдержат его, обязаны принести клятву верности благородному дому иль Дзеров, после чего я приму их на службу. Остальной сброд также не оставлен нашими милостями. Мне нужны рабы, чтобы выстроить новый замок взамен разрушенного. Тот, кто станет хорошо работать, будет иметь безопасное жилище и верный кусок хлеба. Пока замок не выстроен, колокол останется здесь, а затем его перенесут в цитадель, где он пребудет в полной безопасности. Я, Кауль иль Дзер, объявил вам свою волю.

— Жители Кашто никогда не были крепостными и никому не платили налогов! — судя по прожженной одежде и черным рукам, человек, выкрикнувший эти слова, был местным кузнецом или подручным кузнеца. — Не много ли ты берешь на себя, ильен?

На лице иль Дзера заиграла хищная улыбка. Ильен явно ждал подобного выкрика и теперь был доволен. Торлиг мгновенно понял, что сейчас произойдет, и, раздвинув плечом толпу, вышел вперед, заслонив дерзкого мастерового.

Расчет иль Дзера был прост: убить первого, кто посмеет возразить ему. Жестокая расправа немедленно приведет к покорности всех остальных. Однако зачарованный ильенский меч не настиг жертву, столкнувшись с другим клинком.

— Тебя спросили: не много ли ты берешь на себя?

— Кто таков? — спросил иль Дзер, отступив на полшага. Стоящий перед ним был грязен и оборван до невозможности. После путешествия по бесовским хлябям одежда, некогда богатая, истрепалась настолько, что даже портной, сшивший ее, не смог бы отличить наряд Торлига от обносков Пухра. Но в руке оборванца был зажат меч с колокольцами на рукояти. Впрочем, в нынешние смутные времена оружие ильена, даже самого знатного, легко могло попасть в руки черни. Поэтому иль Дзер не слишком испугался и отшагнул лишь для того, чтобы удобнее нанести удар.

— Мое имя Торлиг иль Вахт!

— Ха, ты бы еще императором назвался! Вахты были первыми, кого смело нашествие. Не знаю, где ты украл меч, но носить его ты не будешь.

— За такие слова убивают, — произнёс Торлиг.

Иль Дзер ударил первым. Простейший выпад, рассчитанный на мужика, в жизни не державшего в руках оружия. Иль Вахт с легкостью отразил удар и сам перешел в атаку, которая также была отбита. Видно, тучный ильен в молодости был неплохим фехтовальщиком. Люди шарахнулись в стороны. Даже те, кто всю жизнь прожил в Кашто и до сегодняшнего дня видал ильена разве что в страшном сне, понимали, что под меч лучше не соваться.

Через минуту иль Дзер понял, что долго не выстоит. Южная школа фехтования славилась по всей стране, а младший иль Вахт не зря брал уроки у лучших мастеров. И как бы ни был он измучен многодневным переходом, одышливый Кауль иль Дзер не мог стать ему достойным соперником.

— Взять! — выкрикнул иль Дзер, отступая под градом непрерывных ударов.

Два десятка стражников стояли у него за спиной и до поры не вмешивались, но, услыхав приказ, выхватили оружие и принялись заходить с боков, желая окружить иль Вахта. Чему другому, а умению нападать втроем на одинокого противника, заходя со спины, они были обучены превосходно. Шестеро солдат, пришедших с молодым ильеном, тоже выхватили мечи, но и это не смутило стражу, воодушевленную численным перевесом.

Но тут из толпы крестьян с басовым гудением вылетел серый с нечеткими границами клубок. Прожужжав над головами дуэлянтов, он с громким чмоканьем впечатался в лоб усатому стражнику. Тот всхлюпнул и мешком повалился на ступени, с которых не успел сойти. Остальные стражники, не ожидавшие ничего подобного, попятились.

— А кому еще? — проревел голос Пухра.

Мужик выскочил на открытое пространство: дубинка в левой руке, правая воздета к небу, а по растопыренной пятерне пробегают разноцветные сполохи.

Возможно, стражники сумели бы оправиться от неожиданности, но в это миг точный удар настиг Кауля иль Дзера. Меч с тремя колокольчиками брякнулся на землю.

— Мечи в ножны! — выкрикнул Торлиг.

Этот приказ знали все. Ильен, победивший в поединке, обещал сохранить жизнь свите противника, если те немедленно сдадутся.

Мстить за погибшего предводителя не хотел никто, мечи вернулись в ножны.

Теперь на ступени поднялся Торлиг в окружении своих солдат.

Толпа глухо вздохнула. Хорошего не ждали; люди видели, что мелкопоместный ильен, бежавший из Ношиха и только что объявивший деревню своей собственностью, убит, но вряд ли победитель окажется лучше побежденного.

— Мое имя Торлиг иль Вахт, — говоривший не повышал голоса, но его слышали все. — Мы дрались с варварами на юге и были разбиты. Беда случилась потому, что под нашими колоколами не было единства. Раб не может быть братом господину, но знатные ильены, мой род в том числе, забыли об этом, и враг сокрушил нас. Мы забыли, что должны служить колоколам, и возомнили себя господами. За нашу вину наказан весь народ. Теперь пришло время исправлять ошибки. В Кашто никогда не было рабов и крепостных, не будет их и впредь, хотя ближайшие год или два трудно придется всем. Хлеба не хватает, да и других припасов тоже. Чтобы прокормиться, надо распахивать пустоши, идти в лес на охоту. Но беженцы смогут стать землепашцами и охотниками, только если их будут защищать те, кто родился под здешним колоколом. Жители Кашто, от имени всех людей я прошу вашей помощи. Строить нам тоже придется, но не замок и не цитадель, а дома и новую колокольню…

— Колокол не отдадим! — метнулся заполошный крик.

— Тише! — впервые повысил голос Торлиг. — Вам ничто не грозит. Клянусь, пока я жив, ни один чужак не коснется колокола. Он ваш и останется вашим. Вы, наверное, знаете, что мы пришли не налегке, а с обозом. С нами прибыл колокольный мастер, и мы привезли металл, нужный для отливки. Теперь нужно выбирать место и строить новую деревню. Ставить ее так, чтобы два колокола слышали друг друга. Справиться с этим делом можно, только когда работать будут все. Если беженцы останутся без вашей защиты, они погибнут. А коли вы останетесь одни, ваша судьба тоже будет незавидна.

— А с этими что делать? — спросил кто-то из крестьян, указав на стражников иль Дзера. — Нешто они работать станут?

— Станут. Жить хочется всем, и они будут охотиться вместе с вашими охотниками, стоять в карауле, сражаться с бандитами, которых еще немало явится на нашу голову. Если кто не захочет — пусть уходит прямо сейчас. А убитых похороним. Что же им возле колокольни валяться…

— Эй! — подал голос Пухр. — Усатого не хороните. Он очухается через пару минут. Ничего я ему не сделал, еще здоровее будет, чем прежде.

Люди, собравшиеся на площади, шумели, обсуждая промеж себя небывалое обращение. Расходиться по домам никто не хотел, а немедленно приниматься за какую-то работу тоже было как-то неловко. Впрочем, уже начали сбиваться охотничьи ватаги, искать себе старших, выяснять, почему дикий зверь бесов не боится и по какой причине бесы людей и домашний скот дерут, а лесное зверье не трогают. Староста объяснял, где прежде была соседская деревня: «Там и земля хороша, и озерцо подходящее, и наш колокол слышен во всякую погоду…».

Люди начинали обустраивать жизнь. А ильен… пока дела идут правильным порядком, он не очень-то и нужен.

Торлиг подошел к Пухру, который шлепал по щекам бесчувственного стражника.

— Чем ты его?

— А вирвешкой. Хорошую вирвешку час надо замешивать, чтобы она сработала, так я, пока сюда шел, Рильке объяснял, как это делается. Вот и пригодилось.

— Зачем тогда вопил, что еще один шар пустишь?

— А чтоб боялись.

Люди, толпящиеся кругом, засмеялись. Нервный смех, какой бывает, когда неминучая, казалось бы, беда оборачивается счастливым концом.

— Непрост ты, братец.

— А чего мне простым быть? У меня, вон, дубинка простая.

Торлиг наклонился, поднял меч, выпавший из руки иль Дзера, оборвал с эфеса колокольчики, затем рукояткой вперед протянул Пухру.

— Держи. Твой будет.

— Зачем мне? — испугался мужик. — Я не умею этакой штукой орудовать. Да он еще, поди, заговоренный.

— Заговоренный, — согласился Торлиг. — Но ты бери, не стесняйся. С вирвешкой смог, значит, и с ильенским мечом управишься. А если что, я тебе помогу. Буду учить, как ты Риля. Нечего тебе дубинкой размахивать да вирвешками пуляться. Привыкай к настоящему оружию.

Вручая меч, Торлиг не досказал главного, что и сам понял лишь после разгрома под стенами Сипура. Многие сейчас гадают, как удалось варварам сокрушить страну, а секрет прост: прежде чем расколется колокол, раскололся народ. Ильены, почитающие себя благородными, носят заговоренные мечи и демонстрируют с ними боевые фокусы, на которые неспособны прочие люди. Мужики балуются вирвешками и, быть может, еще какой-нибудь чепухой. У торговцев, мастеровых, даже у кухарок — свои маленькие хитрости, крошечная волшба. Но все это не складывается в единую магию народа. Даже в те времена, когда Колокольный тракт связывал всю страну, человек, покинувший малую родину, оказывался возле чужого колокола чужаком. А такую страну, такой народ не победит только ленивый.

Об этом бесполезно разговаривать. Прежде надо сделать так, чтобы в деревнях не было крепостных, в усадьбах — рабов, чтобы ильен, без которого тоже не обойтись, не чувствовал себя владыкой, а служил колоколу и народу. Тогда, может быть, люди перестанут делиться на своих и чужих, и любой колокол станет для человека родным.

А пока нужно просто спасать уцелевших.

Колокольчики, ободранные с меча, Торлиг бросил на каменную ступеньку, топнул сапогом, расплющив тонкую работу. Поднял бывшие обереги рода Дзеров, придирчиво осмотрел, затем спросил кузнеца, все еще стоящего неподалеку:

— Ты по серебру можешь работать?

— Как-нибудь не оплошаю.

— Тогда возьми и сделай серьги своей женщине. Пусть это серебро послужит доброму делу.

* * *

Новую колокольню рубили из векового леса, на пустоши, где было решено ставить деревню. Колокольный звон из Кашто, пусть приглушенно, но долетал сюда. Именно так строились деревни в старые времена, когда нечисть нигде не чувствовала себя вольготно.

Когда поселок обустроится как следует, на площади встанет каменная колокольня, а покуда сойдет и эта. Главное — колокол. Где слышен колокольный звон — там и родина.

Жгли уголь, складывали плавильную печь, мастерили изложницу. Кузнец из Кашто сковал четыре лжицы на длинных рукоятях — черпать расплавленный металл. Повозка давно была доставлена на новое место и охранялась днем и ночью.

Колокол делается не один день, зато и служит не один век.

Люди копали и отмучивали глину, просеивали песок. Из обжигной печи явился на свет огромный, на много пудов тигель, в котором предстояло плавить металл. Мастер Хань, выведенный отрядом Торлига из горящего Сипура, готовил формы, набивал опоки смесью песка и глины, а внутреннюю часть опок затирал литейной землей, замешанной на сосновой смоле. Потом гладкой палочкой выдавливал на застывшей поверхности орнамент, который пройдет по юбке колокола. Цветы, листья и чудесные узоры; если колокол не будет красив, он не станет в должной мере певучим.

Трое учеников, которых Хань отобрал, — одного из жителей деревни, двоих из числа беженцев, — находились при старике неотлучно, впитывая науку и выполняя всякую работу.

Наконец в плавильный тигель начали загружать привезенный металл. Предание велит брать самую красную медь, самое белое серебро, самое желтое золото и самое черное олово. Но сейчас в тигель пошли осколки тимпанов с Колокольного тракта, куски столичных колоколов и замолкший голос Сипура. Кто-то из беженцев принес на груди частицу главного колокола Ношиха. И, конечно, в тигель отправились отбитые у варваров куски колокола из замка Вахт. Дорогой серебряной, дешевой свинцовой и черной оловянистой бронзы было привезено столько, что могло хватить на два больших колокола, и металл честно делился пополам, чтобы второй колокол, когда придет время ему появляться на свет, вышел не хуже первого.

Ранним утром в горне был разведен огонь, долгий день и долгую ночь подручные качали мехи и досыпали в горн легкий березовый уголь, и наконец, на следующее утро мастер сказал, что плавка закончена.

Вокруг горна собрались все беженцы и почти все жители Кашто. Для одних то была насущная необходимость, для других, казалось бы, просто интерес, ведь не каждому в жизни доводится видеть, как отливают колокол. Но сверх того, люди понимали, что новый колокол не должен быть чужим и обитателям Кашто. Доброе соседство — то же родство.

Жидкий металл в плавильном тигле жил неспокойной жизнью. По светящейся поверхности бродили тени, словно пенки на горячем молоке. Над тиглем поднимался горький пар. Завтра мастера, что будут разливать бронзу, надышавшись этим паром, слягут в лихорадке. Это еще одна цена, которую платят колоколу. А пока Торлиг иль Вахт первым поднялся на литейный помост, снял с перевязи серебряный колокольчик и бросил его в плавильный тигель. Всего на перевязи было пять колокольчиков — знак древнего рода, состоящего в родстве с императорским домом. Теперь колокольчиков осталось четыре, но зато новорожденный колокол будет не чужим.

Один за другим подходили люди, снимали с шеи семейные обереги: медные, бронзовые, серебряные, а то и золотые, кидали их в огненную купель, прося защиты и покровительства. Звонкие амулеты можно сделать новые; среди беженцев имелись и кузнецы, и ювелиры, а колокол — один для всего народа.

Торлиг подошел к Пухру, безучастно наблюдавшему за обрядом.

— Ты что не идешь?

— У меня нет бубенчика. Был медный амулетишко, так его палач на плахе раздробил. Всю деревню смотреть согнали, словно человека казнят.

Торлиг кивнул, соглашаясь с чем-то.

Потом сказал:

— Дай-ка меч на минуту.

Снял со своего эфеса еще два колокольчика, один подвесил на рукоять меча, где прежде болтались обереги иль Дзера. Обнажил свой меч, плашмя коснулся плеча ничего не понимающего мужика.

— Я, Торлиг иль Вахт, последний в роду, нарекаю тебя своим братом. Отныне твое имя Пухр иль Вахт. Носи его с честью.

— Что же, я теперь благородный ильен?

— Ильен. А благородство зависит только от тебя. И давай поспеши. Вот этот звоночек ты должен отдать колоколу.

— Погодь. А сам-то ты как? У тебя же всего два колокольца осталось, меньше, чем было у того, с которым ты дрался.

— Ничего. Колокольчики дело наживное. Наладим жизнь, будут и колокольчики.

— А где ильены свои обереги добывают? У черной кости все просто, на то и простолюдины. Народится младенчик, его принесут под колокол, и звонарь ему на шею оберег наденет. У нас хороший звонарь был, горбатенький, но до колокольного звона ярый. Его желтоглазые с колокольни сбросили, он там в набат бил. А где высокородные по стольку бубенцов берут — не знаю. Говорят, друг у друга отымают.

— Оберег отнять нельзя. То есть можно, но он чужого охранять не станет. Так, обычный погремок, хуже, чем коровье ботало. Настоящие колокольчики дарят. Иному, если родни много, штук сто на смотрины принесут. Один малышу под колоколом на шею надевают. А прочие, если род знатный, он сам выбирает, когда получает меч.

— Так у тебя смотрины, поди, лет двадцать тому были. Откуда новые колокольцы взять?

— Заслужу, так подарит кто-нибудь, — беспечно ответил Торлиг. — А ты иди к горну. Скоро весь народ пройдет, колокол отливать начнут.

Зажав амулет в кулаке, Пухр пошел к дымящему горну.

— Вот чудеса, — бормотал он неслышно. — Убегал, убегал от иль Бахтов, а теперь что? От самого себя не убежишь.

Мастер Хань подал знак, трое его учеников и кузнец из Кашто взялись за лжицы, перегретый металл потек в литники. Толпа дружно вздохнула, люди один за другим опускались на колени.

* * *

Колокол остывает медленно. Два дня старый Хань никому не дозволял прикоснуться к отливке. На третий день начали выбивку опок.

Человек незнающий, увидав только что отлитый колокол, ужаснулся бы. Тело колокола сплошной коркой покрывала пригоревшая формовочная земля, литники, по которым подавался металл, торчали, словно уродливые рога. В паре мест засыпка опок не выдержала, и там образовались уродливые заливки. А барельефы, которые так старательно выдавливал Хань, и вовсе скрылись под слоем нагара.

Но мастер остался доволен. Он ходил кругом отливки, постукивая бронзовой палочкой, прикладывал ухо к горячей еще поверхности и, наконец, сказал, что колокол будет хорош.

Слухи среди беженцев ходили самые нелепые, но когда литники были срублены и подмастерья начали обрубку заусенцев, народ постепенно успокоился.

И вот неотполированный покуда колокол был поднят не на колокольню, а на бревенчатую перекладину, установленную над самой землей. Так всего удобнее окончательно чистить и полировать символ будущего селения. Там же еще не поднятый наверх колокол можно испытать. В проушину продели кольцо из мягкой меди, а к нему на короткой цепи подвесили железное било. Колокол оказался так тяжел, что, вопреки обыкновению, звонарь должен был не раскачивать его, а ударять о колокол языком. Прежде такие колокола бывали только в столице.

Мастер Хань первым качнул колокольный язык, и звук, густой, насыщенный, чистый, поплыл над будущей деревней, где не было еще ни одного дома, а только палатки и наскоро крытые землянки. Звон гулко дрожал над нераспаханными полями, над лесом, который больше не принадлежал нежити, над дальними урочищами, а навстречу ему спешил одышливый голос Кашто. Прежде заслуженный деревенский колокол один сберегал жизнь захолустья, теперь колоколов стало два, и жизнь откачнулась к лучшему.

Замолкла перекличка колоколов, подмастерья взялись за карчетки — счищать остатки пригара и за белую глину — полировать бронзу до ослепительного блеска, но люди не расходились, глядя на новорожденную святыню, которую наконец-то могли назвать своей. Конечно, и теперь никто из них не мог прогнать дьявола прутиком, для этого нужно родиться под этим колоколом, но все же и в поле, и в лесу будет значительно чище; услыхав перезвон, нечисть, заселившая окрестности, принялась расползаться.

Легче будет жить, много легче. А когда-нибудь и вовсе хорошо.

И получилось, что не зря стоял народ, ожидая вестей. Из Кашто примчалась местная девчонка с криком:

— Везут! Везут!

Кого везут, зачем? — сначала и не поняли. Потом девчонка, так и не отдышавшись, выпалила:

— Милька рожает, бежинская. Сюда повезли, под новый колокол. Среди беженцев были три женщины на сносях, сумевшие добраться до спасительной деревни, но почему-то все были уверены, что первой поспеет Дана, которая пришла в Кашто вместе с отрядом Торлига. А Милька ютилась у добросердечных жителей деревни. Утром собралась колокол смотреть, да не смогла идти — от волнения начались схватки.

— Палатку освободить! — скомандовал усатый вахмистр, испробовавший недавно собственным лбом мужицкую вирвешку. Крякнул в сердцах и добавил недовольно: — Не вовремя баба рожать задумала. Обождала бы недельку, мы бы колокол добрым порядком на звонницу подняли, а там и простайся сколько угодно.

— Ну, ты сказанул! Такое только мужик может придумать!.. — Чалиха, деревенская повитуха, принявшая почитай всех жителей Кашто, кроме разве что набело седых стариков, хрипло рассмеялась.

Затем она большими шагами направилась к палатке, где жила охрана и куда догадливый вахмистр определил роженицу. Ближе к звоннице не было ничего.

Мастер Хань оставил свои инструменты и, ухватившись за веревку, качнул язык.

Если у большого колокола ударить в набат, неопытный звонарь может лишиться слуха, а сейчас колокол звучал сильно, но мягко. Слышно его было в самых дальних урочищах, однако на площади он не оглушал никого, словно серебряная бронза понимала, по какой причине пробудили ее голос. В Кашто тоже знали, отчего раздался неурочный звон, и подхватили его, отправив дальше благую весть.

Телега с роженицей остановилась у палатки, Чалиха выскочила навстречу, но мужчины, не позволив Мильке встать, на руках занесли ее внутрь и, выйдя на воздух, остановились в ожидании. Каждый морщился, слыша стон, и кусал губы, словно это его ребенок появлялся сейчас на свет.

Ни единого лишнего звука не нарушало важности момента, только гудение певучей бронзы, стоны роженицы и скороговорка повитухи:

— Старайся, родимая, дитя будет! Не боись, не пропадете, поднимем, всем-то миром.

Милька — молодая вдова, чей муж погиб во время бегства из Ношиха, рожала впервые, так что уговоры повивальной бабки имели смысл простой и очевидный.

Торлиг стоял в общей толпе с тем же странным чувством мучительного ожидания. Он даже не сразу понял, что чья-то рука коснулась его плеча.

Торлиг оглянулся. Он увидал кузнеца из Кашто, который протягивал руку. На раскрытой ладони лежали три серебряных колокольчика.

— Я же сказал, сделай серьги жене, — шепотом попенял Торлиг.

— Так я и сделал, а она старые, еще бабкины серьги из ушей вынула и отдала в переплавку. Услыхала где-то, что у тебя оберегов недостача, но можно их тебе подарить. А потом как пошли бабы, и деревенские, и бежинские… у кого какая серебринка была припрятана, все понесли. Два мастера из Ношиха, которые прежде по серебру работали, сейчас в моей мастерской сидят, мастерят колокольчики. На будущее. Хотели тебе дюжину поднести, как императору, но я сказал, что ты не возьмешь.

— Не возьму, — улыбнулся Торлиг.

Он осторожно, чтобы не зазвенеть, принял подарок.

Из палатки, перекрывая стоны, доносился уверенный голос Чалихи:

— Ты не сдерживайся, милая, кричи! С криком легче родишь!

— О-о!

— Громче кричи! Пусть все знают, пусть нечисть слышит — здесь люди родятся!

— А-а-а!..

— Вот молодец! Смотри, какую девку родила, красавицу! Грудь ей дай, пока я пуповинку перевяжу. Правую грудь, зачем тебе левша? Вот так, хорошо! Теперь давай ее сюда: людям надо показать, они там ждут, потом обмыть нужно и запеленать… Девонька, да не держись за титьку, все одно у мамки молока покуда нет, не прилило еще… Ишь ты, какая голосистая! К мамке хочешь? Сейчас пойдешь к мамке. Народу покажешься, колокол увидишь и к мамке пойдешь…

Откинулся полог палатки. Вышла Чалиха с младенцем в руках. Высоко подняла девочку, чтобы видели все.

Колокол пел. Плакал ребенок. Люди внимали, стоя без шапок.

Защитница пришла.