Глава 6 Уроки ислама

Глава 6

Уроки ислама

Заложенная Кадыровым практика чеченских амнистий в 2004 году дала важный результат. Вслед за известными полевыми командирами сложил оружие ближайший сподвижник Масхадова ичкерийский бригадный генерал Магомед Хамбиев. Говорили, что его вынудили это сделать, взяв в заложники родственников. Но сам он не жаловался, а результат был налицо – Хамбиев стал преданным сторонником Кадырова. Я встретилась с Хамбиевым, и он искренне рассказал мне, о чем думал в те дни. Он ненавидел российскую власть не меньше, чем до сдачи, и воспринимал то, что происходит, как временную передышку. Это мое интервью было самым сильным за всю чеченскую войну. Потому что оно было о настоящей жизни, в нем была правда – та, которой жила тогда Чечня. Хамбиев не должен был быть со мной таким откровенным, но ему никто не сказал, что журналистам нельзя говорить все. И я не знала, что есть запретные для этого человека темы. Уже потом знакомые чеченцы сказали мне, что это интервью подставило Хамбиева, меня и всех, кто помогал его добиться.

Сдача Хамбиева и других его сподвижников обострила конфликт между Ахматом Кадыровым и Ханкалой до предела. Военные видели, что ичкерийские генералы, выходя из леса, становятся героями, и их это злило. А вскоре Кадыров сказал, что готов принять Масхадова и уговорит Путина простить его. Это была его ошибка. Спустя месяц его убили. Это была странная смерть.

Потом были новые выборы. Новая ложь. Избранный не народом, а Кремлем президент Чечни Алханов был лоялен к военным, к Кремлю и вообще ко всем. Он был стандартным кремлевским губернатором, предсказуемым и управляемым. Но то, что работало в России, не работало в Чечне. Активизировались отряды сепаратистов в лесах, а на равнине царил террор по отношению к мирному населению. Этой республике нужен был лидер, во всех смыслах этого слова. Тот, кого Кремль считал таким лидером, был еще молод для президентства.

16.02.2004. Последователи Кунта-хаджи

На полпути к Курчалоевскому исламскому институту у селения Белоречье в пустом поле белеет маленький домик. Там уже больше столетия никто не живет. Когда-то, во времена имама Шамиля, здесь жил проповедник Кунта-хаджи. Говорят, он призывал земляков к миру и созиданию. После его смерти место стали считать святым, а в Чечне появилось много последователей учения Кунта-хаджи. Но в советское время о том, что место святое, знали только старики. Домик восстановили несколько лет назад. Называется это место зиярат, или святое место, и туда приходят исламские паломники. Сегодня в Чечне таких мест почти не осталось – после советской власти пришел генерал Дудаев, и началась война. Потом Шамиль Басаев привел неизвестного тогда еще араба по имени Хаттаб, назвал его своим братом, и араб со своими сподвижниками принес в республику свою веру – ваххабизм. А ваххабиты не признают ни святых мест, ни святых старцев.

Мы останавливаемся на обочине, мой водитель Асламбек выходит и читает молитву. У традиционных мусульман так принято, если рядом зиярат. – Кунта-хаджи разводил здесь пчел, – задумчиво говорит Асламбек. Он учится в Исламском институте и хочет стать имамом. Говорит, что ислам – миролюбивая религия.

– Расскажи про святого, – прошу я.

– Это был устаз, – подумав, говорит Асламбек. – Ну то есть учитель по-вашему. В Чечне он считается величайшим святым. Он призывал людей быть терпимыми к другой вере. Во времена имама Шамиля, как ты знаешь, русские воевали с чеченцами, и много крови проливалось. Никто не мог остановить этот поток ненависти. А устаз говорил: «Если вас заставляют идти в церковь, идите, это только стены. Если вас заставляют надеть крест, наденьте, это только железо. И только если станут уничтожать ваших жен и детей, тогда встаньте все вместе против врага». Если бы ты читала Коран, ты бы знала, что там тоже так написано. Но в Чечне немногие читают Коран.

– Но те, кто воюет сегодня против федеральной власти, считают, что русские пришли уничтожать чеченцев.

– Мирные чеченцы уже давно знают, что это не так. У нас работают школы, больницы, институты. Люди получают пенсии и зарплаты. Да, жить тяжело, но это лучше, чем когда расстреливают пачками людей на площади Трех дураков в Грозном.[5] Ни за что. Или за то, что нарушили их ваххабитские законы.

Асламбек не любит ваххабитов. Но если бы он не учился в институте и не читал Коран, он стал бы одним из них. Потому что среди молодежи это популярное учение.

– Понимаешь, они обладают каким-то даром убеждения, – объясняет он. – Они незаметно к тебе подходят, мягко заводят разговор, и ты не замечаешь, как начинаешь слушать их и верить. Они обращаются к людям со словами «мой брат» или «моя сестра». Это многим нравится. Особенно молодым женщинам, потому что им кажется, что они становятся равными этим мужчинам. Если бы рядом был знающий человек, он объяснил бы, что это искушение, грех. Женщина не должна быть равной мужчине. Так написано не людьми, а Аллахом. Еще у ваххабитов принято здороваться, не вставая. Мы, обычные мусульмане, обязательно встаем, здороваясь с человеком. И они не признают авторитет стариков. У них молодой парень может сидеть, когда в комнату заходит старик. А для чеченцев старики – это святое. Наши шейхи в старину предсказывали, что придут бледные люди, у которых на языке будет мед, а под языком – яд, что говорить они будут красиво и одурманят народ. И еще они говорили, что мы сможем узнавать этих людей, отличать их. Теперь мы все понимаем, что они имели в виду. Любой из нас может их отличить. По тому, как они молятся. Как здороваются. Они носят короткие брюки. Им запрещено носить усы, но можно – бороду, поэтому среди них много бородачей. И они женятся на двоюродных сестрах, а у нас это категорически запрещено.

Последнее особенно не нравится моему спутнику.

– Это приводит народ к вырождению, – говорит он.

Мы выходим у двухэтажного кирпичного здания. На фасаде – портрет Ахмата Кадырова, под ним слова: «Не может сын смотреть спокойно на горе матери родной, не будет гражданин достойный к Отчизне холоден душой». Слова, знакомые всем со школы, но подпись под ними почему-то – «А. Кадыров». – Тут учатся ребята со всей Чечни, – говорит Асламбек и куда-то исчезает.

Молодые парни высыпают с занятий на лестницу второго этажа и с любопытством смотрят на нового человека. Они о чем-то переговариваются, но обычных в таких случаях шуток и смеха здесь не слышно. Через несколько минут Асламбек подводит ко мне молодого человека. Это Расул Мунаипов, преподаватель толкования Корана и заместитель имама местной мечети. Ему 27 лет, он выпускник этого института. Расул рассказывает, что в институте учится 700 человек, но из-за проблем с блокпостами ездить в Курчалой все не могут, поэтому в разных районах Чечни было создано несколько филиалов института. В основном, Курчалоевском, учится 250 человек. Приезжие живут в общежитии, расположенном на втором этаже. Лучшим студентам платят стипендии.

– Трудно, наверное, попасть в ваш институт? – спрашиваю я Расула.

– Нет, почему же, – удивляется он. – После школы ребята приходят на собеседование, и всех, кто хочет учиться, берем. Правда, со временем некоторые отсеиваются, не выдерживают. Тяжело. Ну а главное требование к поступающим, конечно, – это чтобы парень был мусульманином.

– Но в Чечне же все мусульмане.

– Нет, в Чечне – чеченцы, – возражает Расул. – Это не одно и то же.

– Вы имеете в виду ваххабитов? – уточняю я.

– И их тоже. Я думаю, что, если бы не этот институт, в Чечне вся молодежь стала бы ваххабитской. Некому объяснять молодым ребятам, что по-настоящему написано в Коране, чем ваххабиты от нас отличаются, что поступки, которые они совершают, – дурные.

– Это вы про теракты?

– И теракты, и наркотики, и убийства. Но здесь ребята сами спрашивают, чем отличаются ваххабиты от традиционных мусульман. Это самый популярный вопрос у нас на занятиях.

Я прошу у Расула объяснить и мне то, что он каждый день объясняет своим ученикам. Но он смущается:

– Мне по-чеченски легко это объяснить, а по-русски… Ну вот у чеченцев есть что-то вроде общин. У каждой свой устаз, духовный наставник, или шейх. Это самый авторитетный человек, его слушают все. Ваххабиты авторитета шейхов не признают. Они вообще не признают посредников между человеком и Аллахом. Но когда человек возносится в гордости и грехе, кто-то должен ему сказать, что он не прав, понимаете? Шейхи объясняют нам многие непонятные вещи. Они говорят, что хорошо, а что плохо. Они толкуют Коран, если тебе непонятно. Человек слишком мал и слаб, чтобы своим умом понять великие вещи. А ваххабиты считают, что могут понять все сами.

Из дверей административного корпуса появляется мужчина, рядом с ним я вижу совсем седого старика. Мужчина помогает старику сесть на скамейку и приближается к нам.

– Хасан Гучигов, начальник отдела кадров, – представляется он.

Я спрашиваю, что за старик пришел вместе с ним. Мужчина улыбается и с каким-то чуть ли не священным трепетом говорит:

– Это Хадж Насух, основатель нашего института. В 1988 году он открыл в Чечне первое медресе, которое позже стало институтом. Этот человек делает великое дело.

– Его можно считать шейхом? – спрашиваю я.

– Он просто старик, – снова улыбается Хасан. – В 1952 году был репрессирован. Но сейчас это единственный человек, кто всей душой болеет за сохранение ислама на этой земле. Он первым понял, что, если не объяснять молодым людям Коран, мы потеряем веру, народ и свою землю. Он ходил к политикам и бизнесменам, просил помочь с финансированием института. Сначала помог Кадыров. Теперь Хадж Насух регулярно собирает пожертвования. У этого старика огромный авторитет, и это нам всем помогает. Институт почти не финансируется. Зарплата у преподавателя – 2,5 тыс. рублей. Вот одна московская партия недавно автобус «Мерседес» подарила, чтобы студентов возить в институт.

Хадж Насух почти не говорит по-русски, к тому же я в джинсах. Судя по не совсем одобрительным взглядам моих собеседников, я понимаю, что начинать разговор со стариком не стоит.

– Пойдемте, я покажу вам наше расписание, – говорит Хасан. На стене читаю расписание занятий явно не светского учреждения. Арабский язык, каллиграфия, история, русский язык, Коран, информатика, хадис (учение пророка), исламское право и закон, риторика, жизнеописание пророка. На слове «физкультура» я удивленно оглядываюсь на Расула, сопровождающего нас.

– Мусульманин обязан заниматься физкультурой, – объясняет Расул. – Так пророк сказал.

Молодые парни, свесившись через перила, продолжают за нами наблюдать. Эти ребята живут здесь с понедельника по четверг, а в пятницу, которая считается выходным днем и отведена для посещения мечети, студенты разъезжаются по домам. В основном это 17-летние парни, но есть среди них и подростки.

– Некоторым всего по 14 лет, – говорит Расул. – Они приходят сюда сами, и, чтобы не отталкивать их, мы разрешаем им быть вольнослушателями.

Обучение в институте длится шесть лет. Преподаватели говорят, что если студент выдержал первые три года, то из него выйдет толк.

– Неужели так сложно учиться? – спрашиваю Расула.

– Ну вы же видели расписание, – объясняет он. – Ребятам, которые целое десятилетие, то есть всю свою сознательную жизнь, мало что видели, кроме криминала, очень сложно перестраивать себя. Но справляется большинство, и это хороший знак.

– Когда происходят крупные теракты с подрывами смертников, что вы говорите своим ученикам? – задаю наконец главный вопрос.

– Я говорю им, что взрывать себя – тяжкий грех. Никто не имеет права лишать жизни другого человека или самого себя, только Аллах распоряжается нашей судьбой.

– А ученики не говорят вам про джихад, про то, что шахиды защищают свою землю от неверных?

– Этим как раз и забивают головы ребят ваххабиты. Они говорят слова, не зная их смысла. Шахид по исламу—это человек, который живет праведной жизнью, и на его территорию пришел враг и угоняет в рабство его жену и детей. Вот тогда человек встает лицом к лицу с врагом и погибает в бою, и он – шахид. Человек, убивающий исподтишка мирных людей, не может быть шахидом, он совершает страшный грех, и его ждет кара.

На прощание Расул и Хасан говорят, что чеченцы – мирный народ.

– Ваххабизм – это не наше, не родное, – объясняют они. – Нам завезли его, как болезнь.

Возвращаемся через Белоречье. Завидев маленький белый домик Кунта-хаджи, я уже знаю, что Асламбек остановит машину. Так и есть – водитель выходит и читает молитву. А потом рассказывает, что прошлогодний теракт на празднике под Белоречьем, когда женщина взорвала себя, пытаясь прорваться к Ахмату Кадырову, потряс всю Чечню.

– Женщина у чеченцев – это мать, символ мира и света, – говорит Асламбек. – То, что женщина взрывает себя, страшно и противно нашей природе. Но страшно и то, что они не побоялись осквернить зиярат, святое место. Пролить здесь кровь – это самый большой грех. И вот ваххабиты осквернили это место. У них нет ничего святого, они устраивают взрывы везде, и в Москве, и в Чечне. Страдают от этого и русские, и чеченцы.

19.04.2004. Полевые командиры

Эту передачу республиканского телевидения я увидела в Грозном. Ведущая – молодая женщина в платке – собрала в студии бывших полевых командиров. В основном это были люди, сложившие оружие еще в прошлом году. Из «свежих» – только министр обороны Ичкерии бригадный генерал Магомед Хамбиев. Напротив бывших масхадовцев сидели женщины-журналистки в платках, с потупленными взорами. Говорили на чеченском. Я бы и не стала просить своих знакомых, Аслана и Ибрагима, перевести беседу, тем более что через два дня собиралась встретиться с Хамбиевым лично. Но в какой-то момент Аслан возмущенно вскочил и заходил по комнате. – Он говорит, что 13 лет воевал с Россией и ни о чем не жалеет! – тут же перевел он. – Он говорит, что был прав! Они ведь в нас стреляли, сколько наших ребят погибло, и теперь они выступают как герои!

Аслан еще в прошлом году служил в одном из грозненских подразделений. Ибрагим служит там и сейчас. Оба бывшие гантамировцы, заходившие в Чечню вместе с федералами. Теперь они считают, что воевали зря.

На экране крупным планом возникло лицо бывшего бригадного генерала Резвана Куцуева.

– 13 лет назад я приехал из России в Чечню, – сказал он. – Потому что мне сказали, что это джихад. И я воевал 13 лет. А сейчас народ попросил меня не воевать. Ну что я скажу? Раз народу эта власть нравится, мы потерпим.

Одна из женщин-журналисток сказала:

– Мы благодарим вас за этот смелый шаг, за то, что вы вернулись в мирную жизнь.

А другая добавила в адрес Магомеда Хамбиева:

– Вы совершили подвиг, вы герой. Теперь в Чечне вы сделаете много хорошего.

– Их сделали народными героями, понимаешь? – горячился всегда спокойный Ибрагим. – Кадыров пообещал им прощение, дал работу и платит деньги, и они верят Кадырову и подчиняются только Кадырову!

– Да чем это плохо? Он же президент! – не понимаю я.

– Он же замкнул всех их только на себе лично! У него больше шести тысяч вооруженных людей в службе безопасности, а где они числятся? Они не в штате, это тебе в любом подразделении скажут. Эти 6000 человек кормятся у Кадырова, но если Кадырова вдруг не станет, они не перейдут к его преемнику, к новому президенту, понимаешь? Они никому больше не подчиняются, только Кадырову! И на оперативных совещаниях, когда собирают все силовые подразделения, теперь Рамзан Кадыров задает тон. Он говорит: я буду делать то и то, и он ни с кем не советуется, не спрашивает разрешения. А он даже школу милиции не закончил, не то что войсковое заведение! А сейчас говорят, что Кадыров хочет все чеченские силовые подразделения, не подчиняющиеся Рамзану, расформировать и полномочия будут только у Рамзана. Это даже не Кадыров так решил, а Рамзан! Потому что теперь большую часть работы Кадырова делает Рамзан.

– Но послушайте, он же приводит боевиков, они сдают оружие, – спорю я. – До Рамзана никто еще этого не делал.

– Это же спектакль! – Ибрагим зло смеется. – Неужели в России этому верят? Ведь в Чечне все знают, как это происходит! Боевиков ловят ночью по домам, когда они к женам пришли, и увозят в Гудермес – у Рамзана там все есть для содержания пленных. А вместе с этими боевиками увозят их родственников. Чтобы отпустили родственников, боевики обещают сдаться, принести оружие. Но это не значит, что они поменяли свои убеждения!

На экране в программе новостей появляется Ахмат Кадыров, который говорит, что надеется на сдачу Масхадова, что он, Кадыров, примет его с радостью и готов просить Путина о помиловании президента Ичкерии.

На следующий день я отправляюсь в Гудермес, где с предварительного разрешения главы Чечни должна встретиться с Магомедом Хамбиевым и другими сдавшимися масхадовцами. По сути, Гудермес сейчас выполняет функции столицы – именно здесь сосредоточена вся власть. Служба безопасности, которую возглавляет Рамзан Кадыров, обосновалась на въезде в город.

В штабе службы безопасности узнаю, что Рамзан неожиданно уехал в Москву вместе с Ахматом Кадыровым. Но начальник штаба Артур Ахмадов в курсе моей договоренности и тут же звонит Хамбиеву. Переговорив, сообщает:

– Магомед сейчас в больнице, там у нас лежит Харон Бейбулатов, он командовал юго-восточным сектором Ножай-Юртовского фронта. Харон вышел сразу за Магомедом, но у него давление высокое, вот снова в больнице. Магомед побудет у него и через час приглашает вас к себе домой.

Я осторожно спрашиваю, нельзя ли встретиться еще и с Шаа Турлаевым, начальником охраны Масхадова, который месяц назад сдался Рамзану Кадырову и был госпитализирован в гудермесскую больницу, где у него ампутировали ногу из-за гангрены.

– Он в больнице и очень тяжелый, – говорит Артур. – Мы к нему никого не пускаем.

– Но мне обещали с ним встречу.

– Я не знаю, – качает головой Артур. – Если Рамзан мне скажет, я разрешу. А так – не получится.

В кабинет заходит человек в камуфляже. Лицо кажется знакомым.

– Я видела вас вчера по телевидению, – говорю я. – Вы Резван Куцуев? Бригадный генерал?

– Теперь он сотрудник службы безопасности, – смеется Артур. – Бригадных генералов у нас больше нет.

Спустя пять минут бывший бригадный генерал рассказывает о своей жизни в лесу.

– Всю вторую войну я провел в Ножай-Юртовском районе, закрывал Зандакское направление. В лесу было тяжело. Человек, который там не был, не поймет. Продукты, оружие, снаряжение – все приходилось таскать на себе. Но мы не отставали от жизни, читали газеты. Ваш «Коммерсантъ» я тоже читал. У меня был телевизор, радио. И мы знали все новости.

– И вы не жалеете, что пошли воевать?

– Нет. Я не жалею, что был там. Я не считаю, что даром воевал.

– Зачем же вы сдались?

Куцуеву не нравится употребленное мною слово. Он не сдался. Он сложил оружие. Артуру Ахмадову тоже не нравится это слово.

– Сдаются на поле боя, когда поднимают белый флаг, – поправляет он. – А мы складываем оружие.

– Вы тоже из тех, кто сложил оружие? – удивляюсь я.

– Да, – говорит Артур. – Я воевал против России и в прошлом году сложил оружие.

Политика президента Кадырова резко повлияла на людей, считает Артур. Эта политика повлияла и на него, и на Хамбиева, и на Резвана. Поэтому теперь они с Кадыровым. В прошлом году в марте Артур был амнистирован.

– Так почему вы решили сложить оружие? – поворачиваюсь я к Резвану. – Тоже политика Кадырова повлияла?

– И политика тоже. Кадыров сумел добиться того, чтобы прекратились зачистки, для проведения которых федералам были предоставлены все полномочия. Он стал возвращать беженцев, помогать им обустроиться. Я воевал за суверенитет Ичкерии. Вы думаете, мне помешали бы трудности жизни в лесу? Клянусь, нет.

– Что тогда?

– До того дня, как я вышел к Рамзану, ни один житель вокруг Зандака не ложился спать с уверенностью, что к нему ночью не вломятся. Их трясли из-за нас. Ломали двери, окна, врывались к родственникам. И люди просили нас прекратить это. Мы решили выйти, раз люди так хотят. Тем более был референдум, и народ продемонстрировал, что хочет жить с Россией. Когда я ушел воевать, народ высказывался за суверенитет Ичкерии.

– Вас осуждали ваши товарищи за это решение?

– Осуждали, и сейчас многие осуждают. И я раньше осуждал тех, кто сдался. Но теперь я с ними вместе. Мы, чеченцы, всегда найдем общий язык. Но мы никогда не найдем общий язык с теми, кто извне. Хозяевами Чечни должны быть чеченцы.

– А как вы решили выйти к Кадырову, не боялись?

– Бояться мне нечего. Но я переговорил сначала с Рамзаном, получил от него гарантии и только после этого вышел. Он сдержал все свои гарантии. Рамзан сейчас очень популярен. Я живу спокойно, работаю, и в моем селе жизнь тоже налаживается.

Артур Ахмадов говорит, что появившиеся в последнее время слухи о сдаче Масхадова пока преждевременны.

– Он не выйдет без четких договоренностей и гарантий, – считает кадыровец. – А гарантий пока никто не дает, потому что это зависит уже не от нас, а от Кремля.

Я спрашиваю у начальника штаба, уверен ли он в тех, кто сдает оружие – не повернется ли это оружие против власти?

– Мы можем им помочь вернуться, мы обещаем им свободу, как это предусматривает закон, – говорит Артур. – Но гарантировать, что они не возьмутся за старое, мы не можем. Их на той стороне то меньше, то больше. Пока там еще остаются лидеры, так и будет.

– Какой тогда смысл в этих явках с повинной?

– Смысл в том, чтобы спасти хоть одну жизнь. Чеченцев и так слишком много убивали. А люди должны просто жить. С Хамбиевым пришли 26 человек. И после него еще 30. Это за два месяца. Это большая победа. Вот я разговаривал с Шаа. Он жалеет, что не сдался раньше. Ногу бы сохранил.

– Но он не сдался бы, если бы не гангрена.

– Я тоже так думаю. Но теперь он жалеет. В лесу там серьезная пропаганда идет. Что мы убиваем, зверствуем. Но раз они к нам приходят, значит, у нас пропаганда сильнее. И все это благодаря правильной политике Кадырова, которого поддерживает Путин. Чтобы понять все, что происходит в Чечне, надо побывать и там, и здесь. А Кадыров был на той стороне, он все знает.

– Но вы же называли Кадырова предателем. И ненавидели русских солдат за разрушенные города и убитых людей. Что же должно было произойти, чтобы вы изменили свои взгляды?

– Жить с вечной ненавистью в душе нельзя. Если бы мир вечно ненавидел Гитлера, что было бы с миром? Так же и мы.

Я выхожу через крошечную приемную, где сотрудники службы безопасности пересчитывают стопки купюр. Это их зарплата за текущий месяц. Один из них говорит:

– Ну и вопросы ты задаешь! Аллаху и то трудно было бы ответить.

Кажется, этим ребятам последний мой вопрос явно не понравился.

Спустя полчаса мне пришлось вернуться сюда еще раз – после телефонного разговора с главой Чечни. Господин Кадыров сказал:

– К Турлаеву мы пока никого не пускаем.

– Только один снимок! – просила я.

– Перезвоните через пять минут, – сказал президент.

Через пять минут трубку взял Рамзан. Вопрос был решен.

– Ну, раз Рамзан сказал, – задумался Артур. – Я дам вам человека. Одних вас не пропустят.

Возле реанимации гудермесской райбольницы дежурят восемь рослых парней в камуфляже. Все – из службы безопасности Кадырова. Они обеспечивают безопасность Шаа Турлаева.

Нас просят оставить в коридоре ненужные вещи. Я надеваю медицинский халат, тапочки. Двое парней ведут нас по чистенькому белому коридору в палату.

Турлаев лежит один. Очень худой, как узник концлагеря. Бледный. Одна нога ампутирована по бедро. Но он вполне уверенно приподнимается на постели. После короткого разговора на чеченском один из наших проводников сообщает, что Турлаев не говорит по-русски и что мне будут переводить. (Позже я узнала, что Шаа говорит по-русски совсем неплохо.)

Разговора с масхадовцем не получилось – это стало ясно уже после второго вопроса. На первый (понятно какой) он ответил так:

– Еще два года назад я был ранен. Но продолжал ходить с раной, и кость стала гнить. Когда я уже не смог ходить, решил прийти сюда.

– Почему же вы раньше не пришли?

– Сложный вопрос, – перевел охранник. – Не могу ответить.

– Значит, вы пришли из-за того, что могли умереть?

– Я вернулся к мирной жизни. Независимо от причин.

– А Масхадов вернется?

– Все в руках Всевышнего.

– Не жалеете, что не пришли раньше?

– Я не могу ответить.

В соседней палате заплакал грудной ребенок.

– Все, он устал, – говорит охранник и выводит нас из палаты. – Его вытащили с того света. Лучшие врачи здесь над ним работали. Рамзан отсюда не выходил.

Я понимаю, что Шаа Турлаев очень важная фигура для Рамзана Кадырова. Такая же важная, как и Магомед Хамбиев.

На выходе к нам подходит заведующий реанимацией Расул Абдуллаев.

– Говорят, Турлаев очень плох, это правда? – спросила я, пытаясь понять, почему к больному никого не пускают.

– Да нет, он уже давно пошел на поправку, – удивился врач. – Настроение чемоданное, домой собирается. Конечно, он был в очень тяжелом состоянии, когда его привезли. Почти в безнадежном. Началась гангрена, он уже не мог ходить. Не думали, что его спасем, но постарались.

Врач гордится своей работой. За прошедший год случай Турлаева самый тяжелый. Еще врач рассказывает, что помимо Минздрава и Красного Креста отделению помогает Рамзан Кадыров – недавно подарил холодильник, а вчера мягкую мебель привез.

– Когда вы спасали Турлаева, не думали, что он только что из леса?

– Он одиозная фигура, но меня политика не интересует, – говорит Расул. – Я врач. А вообще, Турлаев очень общительный, на любой вопрос отвечает с удовольствием. Просто я не задаю ему ненужных вопросов.

Я не врач. Поэтому мы отправляемся задавать вопросы Магомеду Хамбиеву.

19. О4.2ОО4. Магомед Хамбиев

К Магомеду Хамбиеву мы приехали на закате. Во дворе дома на траве играли пять девочек. Трехлетний мальчик сидел в стороне от всех и молча наблюдал за гостями. В проеме раскрытой кухонной двери появлялась и исчезала женщина в темном платье. Пахло жареным мясом. Двухэтажный кирпичный дом, в котором поселилась семья Хамбиева, принадлежит его брату Джабраилу, хотя злые языки утверждают, что этот дом Хамбиеву купил Ахмат Кадыров за $25 тыс. Магомед (на поясе у него висит кобура) приглашает на кухню. Он спокоен и улыбается.

– Почему вы пошли воевать?

– Потому что я был командующим национальной гвардией, министр обороны. Какие могут быть вопросы? Я защищал свою родину. Если Америка нападет на Россию, кто-то будет заставлять министра обороны России обороняться? Никто. Я так же должен был защищать родину.

– Где вы жили все это время?

– Условия разные были. Иногда жили в лесах, иногда дома ночевал, скрываясь от соседей.

– Не доверяли соседям?

– Да нет, доверял. Просто надо было быть осторожным. Пройдешь по селу открыто, люди будут это обсуждать между собой, просто из интереса, и услышит кто-то, кто за этой информацией бегает. А вообще, меня уважали. И меня не предавали.

– У вас с Масхадовым была хорошая поддержка в лице местных жителей?

– Если бы местные жители не поддерживали, я четыре года не мог бы скрываться. Без этого четыре года в лесу прожить невозможно.

– Вы с Масхадовым общались?

– Как-то он у меня месяц жил в блиндаже в горах. – Магомед достает большой альбом. – Вот здесь мы с Масхадовым в лесу, вот это рядом с моим блиндажом. Жалко, что нет той, где мы в пещере. Пока он жил в блиндаже, он много читал, писал, записывал аудиокассеты. У нас был телевизор, радиоприемник Sony. Масхадов был в курсе всех новостей. Он все время работал. У него не было времени даже просто так с нами поговорить. Я ведь знаю его с 1993 года, когда он еще был начальником штаба армии Ичкерии. Он все время шел впереди, и он очень умный и порядочный человек. И сегодня я очень хотел бы, чтобы он был со мной здесь.

– Какие у него перспективы, если он выйдет?

– Аллах, я не могу этого сказать. Когда я пришел к Рамзану Кадырову, я ему сказал: я думаю, что Масхадов найдет связь и захочет поговорить со мной через кассеты. Что я могу ему обещать? Но ответа нет. Рамзан от себя ничего не может обещать.

– Если вы жили целый месяц в одном блиндаже с Масхадовым, значит, вы знаете, почему Масхадов так упорно сопротивляется?

– Чтобы это знать, не надо жить в блиндаже. Уже 400 лет мы боремся против России за независимость республики, за свое государство. Когда пришел Джохар Дудаев, он объявил независимость, суверенитет, с тех пор мы по этой дороге идем. Если сегодня я сдался, то другие до сих пор там, воюют, еще надеются, что независимость будет отвоевана.

– А вы уже не надеетесь?

– Нет, я надеюсь.

– Почему тогда вы решили сдаться?

– Это другой вопрос.

– И все же?

– Я могу не отвечать. Я же имею право.

– Тогда я сама скажу. Когда вы сложили оружие, много говорили о том, что ваших родственников взяли в заложники, и поэтому вы вынуждены были выйти к Кадырову. Это правда?

– Да, моих родственников задержали. Но они были виновны. Понимаете? Потому что они были мои родственники. И они мне помогали. Давали кушать, когда я приходил к ним ночью, давали чай. Когда я вышел, их отпустили. Если я бандит, то и они бандиты.

– То есть вы чувствовали, что, пока вы воюете, ваши близкие под угрозой?

– Да. Потому что они были виноваты.

– А как происходил процесс сдачи?

– Ко мне пришел мой двоюродный брат, он искал меня в лесу и нашел. И объяснил картину. Односельчане все собрались в Беное в мечети и просили, плакали, говорили, что станут передо мной на колени. Они хотели, чтобы я вышел и сдался и чтобы родственников освободили. И я понял, что если не сделаю этого, то лишусь поддержки односельчан и родственников.

А без их поддержки невозможно сегодня воевать. Я только там, у себя дома в Беное, чувствовал себя в безопасности. Как бы я пошел в Ведено или другое место? Меня басаевские так же ненавидят, как и русские. Мы с Басаевым ссорились и в 1994, и в 1998 годах, у нас всегда были не очень хорошие отношения. Потому что я ему говорил: то, что он делает, наносит вред республике. Он меня не любил. Мог в любое время сделать мне подлянку.

– Значит, правда, что вы ненавидите Басаева? И что Масхадов тоже его не любит? Потому что басаевцы преступники, а вы нет?

– Нет, я не скажу, что они преступники, все-таки они мои бывшие товарищи, хотя сейчас мы ненавидим друг друга. Это только чеченец поймет. Но я считаю, Басаев виновен в этой войне так же, как и Россия. Басаеву говорили, что нельзя нападать на Дагестан. Масхадов собрал нас тогда, хотя мы были в таком настроении, что с Басаевым чуть не расстреляли друг друга. Мы просили Басаева не нападать на Дагестан – мы должны сначала показать всему миру, что это государство исламское, вот, смотрите, все красиво. А что на самом деле? Похищенные люди, из Москвы деньги дают, есть покупатели на живой товар, а всех похищенных привозят в Чечню и делают здесь гнездо бандитское. Не я же воровал людей, не Масхадов. Мы были против, мы просили помощи у Грузии, Ингушетии, Дагестана, Москвы. Масхадов всегда просил помощь у Москвы. Дайте нам оружие, дайте нам денег. Я министр обороны, но у Басаева было больше оружия и солдат, чем у меня. У любого бандита было больше денег, чем у нас. А Басаеву Москва давала деньги. Я знаю, что Волошин и Березовский встречались с Басаевым, давали ему деньги. Конечно, России это было выгодно. Потому что через некоторое время Россия пришла в Чечню. Я не хотел воевать, и Масхадов не хотел. Я был министр обороны, командующий национальной гвардией, генерал, герой, что мне надо было еще? Я хотел сделать независимое государство, и Масхадов хотел, он же президент Ичкерии, зачем ему была война? Он хотел договориться с Россией о совместной обороне, политике, экономике. У него такие идеи были всегда. И Басаев всегда кричал, что Масхадов пророссийский человек. Никто Аслану не верил. А сейчас все говорят, что он бандит, связанный с Басаевым. Это неправда.

– Но почему же он не осудил Басаева, не отмежевался от него, не задержал его?! До сих пор это объясняли слабостью Масхадова.

– Масхадов сильный человек. Но он не мог разоружить Басаева, потому что в Москве уже были взорваны дома, это не Басаев взорвал, не чеченцы, это сделали российские спецслужбы. В Москве уже решили заварить кашу в Чечне. Когда Басаев пошел на Дагестан, Масхадов хотел встретиться с Ельциным, поговорить, все изложить, но ему не давали. Он просил у Аушева собрать всех северо-кавказских президентов и с ними обсудить эту проблему. Он хотел сказать: если надо взять Басаева, остановить, уничтожить, что угодно, мы сделаем это, только не вводите сюда войска. Если бы кто-то сказал тогда: уберите Басаева, и войны не будет, Масхадов выполнил бы это условие. Но никто этого не сказал, никто не захотел встретиться с ним. Аушев живой свидетель, он расскажет.

– Если бы Масхадов осудил Басаева, он сейчас был бы не бандитом, а оппозиционным политиком.

– Если бы он сказал Басаеву: ты преступник, я буду с тобой воевать, – Россия все равно ввела бы войска, и тогда нас разбить было бы еще легче, потому что мы были бы раздроблены. Басаев видел, что он один ничего не сделает без власти Масхадова. Без Масхадова Басаев был террорист, а с Масхадовым – подчиненный президента. А у Масхадова без Басаева не хватило бы денег, оружия, людей. И еще скажу: если бы мы что-то стали делать против Басаева, народ нас не понял бы. 40 % населения его поддерживало, он же герой Ичкерии. Его уважали все как освободителя после первой войны.

– Отношения между Басаевым и Масхадовым за войну как-то менялись?

– Они мало встречались, всего раза три за четыре года, но Масхадов никогда ему не верил. Просто назло России и потому, что с Басаевым тоже воевали чеченские парни, он ничего не говорил ему.

– Говорят, Масхадов денег не получал, а Басаев получал и помогал Масхадову.

– Я этого не знаю, помогал или нет. Я знаю, что Масхадов очень мало получает. А у Басаева деньги есть. Я не знаю, откуда его финансируют – из России, из Америки. Но Басаев делал все, что нужно было России. Поход в Дагестан не нужен был ни чеченцам, ни Масхадову. Это нужно было России. Нужна была причина зайти в Чечню, и Басаев помог. Во время войны Басаев тоже делал все, чтобы дискредитировать Масхадова: выпускал кассеты, где говорил, что за Масхадовым никого нет, кроме Хамбиева, что народ не поддерживает Масхадова. Он говорил то, что хотела Россия.

– Вы считаете, что Путин не выиграл войну в Чечне?

– Нет. И никогда не выиграет. Я должен сегодня бояться говорить это, но я вижу это. Зачем обманывать Путина, себя и других? Задавили народ и сейчас давят. Но это временно. Чеченцы – непредсказуемый народ. Даже если сейчас сказать, что нас покорили, то через 10–15 лет народ снова поднимется. Но и сегодня здесь я не вижу ничего выигрышного.

– Ну как же, Чечня осталась в составе России.

– Где эта Чечня? Чечни нет. Россия осталась Россией, а Чечни больше нет. Сегодня Кадыров не может от себя ничего делать, он зависит от генералов. Да, ему помогает Путин, но Путин никогда не узнает, что здесь на самом деле творится. Да, здесь войска на каждом шагу. Но если они уйдут, опять будет Ичкерия. И если останутся, это все равно не победа, это продолжится много лет. Вот кадыровцы говорили: придет Магомед, и все закончится. Это неправда. Я пришел, я стал предателем. Но кто за мной пришел? Масхадов, или Басаев, или другие парни, которые воюют?

– Выходит, если Путин не выиграл войну в Чечне, то и Кадыров ничего не выиграл?

– Если выведут войска из Чечни, вернут всех пропавших без вести, захотят показать, что здесь демократия, что наш народ любят, – это другое дело. Но сегодня этого нет. Сегодня продолжают убивать, увозить ночью людей, люди в страхе живут. Да, Кадыров хочет что-то делать, но он сам мне говорил, что за последние три месяца похищено и пропало без вести около 70 человек. Это делают спецслужбы. А Кадыров говорит: надо войска куда-нибудь спрятать, увести, дать народу работать, денег, после этого только будет мир.

– Вы говорили про деньги. Когда вы жили в лесу, вам не хватало еды и оружия?

– Да нет, у нас было все необходимое. Нам не очень много надо было. Мы не атаковали, не штурмовали, мы оборонялись, держали позиции. Не было громких нападений, операций. И, конечно, нам народ помогал. И сейчас помогает. Ведь все равно люди больше уважают масхадовцев.

– То есть Масхадов фактически не воюет?

– Он и не должен воевать, он президент Ичкерии.

– И все, кто с ним, тоже не воюют? Это такая политическая оппозиция?

– Да, так и есть.

– Значит, воюет только Басаев?

– У Басаева другого выхода нет. Его даже свои считают террористом, нехорошим человеком. Хоть и уважают его, и никто из чеченцев ничего плохого ему не сделает, но и осуждают. Я не могу это объяснить, меня чеченец бы понял.

– У Масхадова к Кадырову есть какая-то личная ненависть?

– Нет. Личного ничего нет. Когда Кадыров ушел к федералам, мы считали его предателем, Масхадов считает и теперь. Масхадов и меня теперь считает предателем.

– А вы как человек, знавший Масхадова, как думаете – выйдет Масхадов?

– Если он не изменился, я думаю, нет. Потому что я очень хорошо его знаю.

– Магомед, а почему именно за вас так бились Кадыровы?

– Они меня любят (смеется). Мы же бенойцы. И жена моя – их родственница.

– И потому что вы авторитетный?

– Они, наверное, считают так. Я простой человек. Я уже 13 лет на этом пути, бегаю, стреляю, меня многие знают, уважают, конечно. И с Кадыровым до 1999 года мы были близки, Рамзан еще маленький был, мы были в хороших отношениях. Кадыров знает, что я не вероломный, и если я стал рядом с ним, то это уже навсегда. Он всегда хотел, чтобы я был рядом с ним. И когда я пришел, он сказал: у меня нет желания убить тебя, я хочу сделать тебя товарищем.

– Я так понимаю, именно это отношение по-настоящему сделало вас его сторонником?

– Когда я выходил, я вообще не знал, что со мной будет. Я говорил очень нехорошие вещи в адрес Кадырова, я на его месте не простил бы. Поэтому когда я вышел из леса, я не ожидал, что меня так примут. Я думал, что будут издеваться, мучить. Я на это согласился – лишь бы отпустили моих родственников. Но Рамзан отнесся ко мне с уважением.

– Это правда, что у вас граната была в руке, когда вы пришли к Рамзану?

– У меня граната в руке была всю дорогу, пока я ехал из Беноя в Гудермес. Еще пистолет и запасная граната. Но когда я выходил из машины в Гудермесе на базе Рамзана, он дал понять, что у него нет оружия. И он вел себя спокойно, шутил. Он построил своих ребят там, у себя на базе, и, когда я вышел из машины, ко мне подбежал один его парень и отрапортовал: «Товарищ министр обороны, за время вашего отсутствия происшествий не было!» Я тогда еще не совсем верил, но Рамзан показал свое уважение ко мне. И я очень благодарен за это.

– Вы верите, что Кадыров чего-то добьется в Чечне?

– Да, Кадыров неплохой человек. Он очень прямой и жесткий, он хочет добиться чего-то хорошего. Давай скажем прямо, он же не русский. Он чеченец. И он хочет, чтобы история говорила о нем хорошо. Раньше я этого не понимал и назло ему не хотел понимать его позиции.

– Как думаете, Кадыров добьется, чтобы из Чечни ушли российские части?

– Я не знаю, уйдут или нет, но я знаю, что они не хотят уходить. Потому что они здесь зарабатывают. Но пока они здесь, не будет мира. У Кадырова сегодня уже есть сила. В его милиции ребята, которые тоже воевали против России, они служили когда-то в нацгвардии Ичкерии, умеют воевать и воюют, они надежные ребята. То есть Кадыров может и без России что-то делать, а Россия все равно ничего здесь не добьется. Только чеченцы смогут здесь что-то изменить. Еще в 2000 году в Дарго стояла бригада, 15 тыс. человек, много техники. В Энгеное полк численностью 7000 человек сидел и сидит до сих пор. Они все хотели поймать меня и уничтожить. Проверки, спецоперации, они все села и леса обшарили, и ничего не могли мне сделать. Я смотрел на них и смеялся. Я ходил рядом с ними, видел их, даже разговаривал иногда с ними. С ними нетрудно воевать, потому что они не чеченцы, они ничего не знают здесь. А информации у них очень мало, потому что их осведомители боятся. Если кто узнает, что чеченец – стукач, на весь его род падет этот позор.

– Вы говорите, что 13 лет воюете. Не жалко потерянного времени? Могли ведь жить с семьей, с детьми.

– О Аллах, не жалко. Я все делал правильно. Я не убивал людей, не похищал, я не воевал за ислам, я воевал за независимость. Я хочу жить как все люди, со своей конституцией. Чтобы мы наравне с Россией могли договариваться с другими государствами, чтобы у нас был бизнес, чтобы люди жили спокойно и в достатке. За это воевать не стыдно.

– Люди, которые сложили оружие вместе с вами и после вас, не могут вернуться назад?

– Туда, в лес? Нет, что вы. Ни мне, ни им нет обратной дороги. Нас никто не примет и никто не поверит. Наоборот, убьют. Я тоже не поверил бы. Нас уже считают предателями.

– Вам обидно?

– О Аллах, обидно. Конечно. Я мучаюсь… Но я всегда хотел, чтобы у народа все было нормально. Я не искал для себя выгоды, или богатства, или власти. Я хотел что-то хорошее делать. Построить государство. И сейчас тоже я хочу делать что-то хорошее для народа, уже здесь. Если честно, сейчас я хочу помогать Кадырову, я хочу построить с ним республику, нормальную, как Дагестан, помогать Кадырову, быть ему верным. Я не двуличный человек. Я буду помогать Кадырову от души. И это поможет мне успокоиться.

Мы выходим во двор. Одна из девочек подходит к Магомеду.

– Мои пять девочек, – говорит Хамбиев. – А вон тот, маленький, – сын. Ему три года.

– Он отца до сих пор не признал, – говорит брат Магомеда Джабраил. – Подходит к матери и говорит: этот чужой, он когда уйдет?

Мы пытаемся подвести ребенка к отцу для снимка, но мальчик упорно не хочет приближаться.

– Я назвал его Алхазур, – говорит Магомед. – В честь убитого друга.

– Вы много друзей теряли?

– Много. Аллах видит, лучше бы я был с ними, чем здесь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.