Китайцы и соевый маринад Лекция, прочитанная 16 августа 1981 года в Конфуциус-плаза[13] в Нью-Йорке

Китайцы и соевый маринад

Лекция, прочитанная 16 августа 1981 года в Конфуциус-плаза[13] в Нью-Йорке

Тема, которую мне предложили для сегодняшнего выступления, звучит так: «Китайцы и соевый маринад». Следовательно, нам прежде всего предстоит выяснить, кто такие китайцы и что такое соевый маринад. Выяснять это мне бы очень не хотелось — как говорится, это все равно что «пририсовывать змее ноги»^[14]. Стоит дать определение тому, что и так хорошо известно, как содержание и форма определяемого начинают расплываться, ускользать и все только запутывается.

Приведу в пример одну историю: некто задал просветленному буддийскому наставнику вопрос: «Если моя теперешняя жизнь — следствие жизни прежней, могу ли я узнать, каким человеком я был прежде? Если я буду перерождаться и впредь, можете ли вы мне сказать, каким я стану?» Как известно, буддисты верят в посмертное перерождение. Просветленный ответил двумя фразами: «О том, какова была твоя прежняя жизнь, можно судить по тому, что тебе дано в настоящей. О плодах, что достанутся тебе в будущей жизни, можно судить по тому, что ты делаешь в настоящей». То есть если настоящая твоя жизнь наполнена радостью, значит, в прежней ты наверняка был человеком добрым и честным. А если вся твоя жизнь на земле — цепь несчастий, это явное свидетельство того, что в прежней жизни ты был грешен. Мне кажется, что утверждаемая тут истина имеет отношение и к китайской культуре…

Позавчера я был в бостонском музее и видел там на выставке туфельки, которые женщины носили во времена наших бабушек, — туфельки для бинтованных ножек. Это явление я еще застал: все женщины бинтовали ноги. Вам, молодым, сегодня трудно в это поверить. Как случилось, что в нашей культуре утвердился такой жестокий обычай? Этой процедуре подвергалась половина населения Китая: ступни женщин бинтовали так туго, что дело часто доходило до переломов и нагноений, и порой кончалось тем, что женщины вообще лишались способности ходить. И так тянулось целое тысячелетие! Можно ли в это поверить? К сожалению, китайцы позволяли подобным изуверствам существовать бесконечно долго, никто не видел в них ничего противоестественного, не согласующегося с природой и вредного для здоровья. Напротив, большинству мужчин казалось, что малюсенькие бинтованные ножки достойны всяческого восхищения!

Ну а мужское население Китая — чему подвергалось оно? Я имею в виду институт евнухов. Судя по историческим хроникам, в досунскую[15] эпоху любой, кто обладал деньгами и властью, мог при желании оскопить своих слуг. Право это существовало до XI века и было запрещено законом только в эпоху Сун. Все это означает, что некоторые присущие нашей культуре явления противоречат требованиям здравого смысла. К тому же их никак не контролировали, и с течением времени они получили широкое распространение.

Культура любого народа подобна Великой реке Янцзы, текущей бурно и свободно. Но со временем и на дне Великой реки скапливаются нечистоты: дохлая рыба, трупы кошек и крыс и т. п., из-за чего течение замедляется и вода превращается в болото, причем чем больше глубина, тем сильнее застой и разложение. В конце концов стоячая вода становится «соевым маринадом»: превращается в отвратительную трясину, кислую и зловонную.

Я говорю о соевом маринаде, но боюсь, что юные слушатели меня не поймут. Я вырос на севере, в моих родных краях он очень распространен. Не знаю точно, из чего его делают. Впрочем, утку по-пекински в китайских ресторанах пробовать доводилось всем, а в качестве приправы к ней как раз и подают соевый соус. Соус этот не жидок и не текуч и отнюдь не напоминает шумную, рокочущую под небесами воду реки Хуанхэ. Скорее это застоявшаяся вязкая жижа, которая со временем еще и подвергается испарению, отчего тягучий осадок становится только гуще. Вот на такой соус и похожа китайская культура.

Особенно ярко эта особенность проявилась на «ниве чиновничества». В прошлом главной целью, ради которой человек стремился получить образование, была чиновничья карьера. Эта неосязаемая «нива» состояла из тех, кто преодолел государственные экзамены. Такой преодолевший отбор и попавший в чиновники человек приобщался к сословию, совершенно оторванному от народа… Благодаря образованию можно было сделать карьеру; сделав карьеру — стать обладателем красавиц и денег: как говорится, «добыть из книжек яшмовые личики и хоромы из сияющего золота»… В ту пору представители других сословий подвергались огромному количеству запретов: им не разрешалось носить одежду того или того покроя, ездить в повозках того или иного типа и т. д. Феодальный общественный порядок был рассчитан на чиновников. Китай так долго пребывал в тисках феодализма! И в экономической сфере мало что менялось, а уж в политической мы веками прозябали в соевом маринаде: я имею в виду образ жизни, при котором во главу угла ставились интересы чиновника. Понятно, что с ходом времени маринад становился все мутней, все гуще, а многолетнее пребывание на самом дне маринадного чана дурно влияло на китайцев, в чьем характере вырабатывались корыстолюбие и подозрительность. Я очень недолго пробыл в Америке, но, судя по тому немногому, что мне случилось увидеть, американцы доброжелательны, жизнерадостны и часто смеются. Наблюдая во время поездки за поведением детей своих друзей-китайцев, я заметил, что они хоть и веселы, как всякие дети, однако смеются очень редко. Неужели у нас, китайцев, лицевые мускулы работают не так, как у других людей? Или мы просто слишком хмуры по своей природе?

Из-за того, что нашему народу всегда не хватало молодой энергии, свободы дыхания, у нас поневоле сформировался характер, идущий во вред нам самим. Китайцы подсиживают друг друга, не понимают, что такое солидарность. Мне вспоминается, как начальник японской разведки учил своих подчиненных: «В любом человеке вы должны подозревать врага». Для разведки или уголовного розыска это, может, и неплохой принцип, но пригоден ли он для обыкновенного китайца, чей мозг всегда сверлит мысль: «А не хочет ли этот чужак поживиться за мой счет?»

Наша страна невероятно велика, это страна огромных ресурсов с восьмисотмиллионным, даже миллиардным населением[16]. Разве мы сегодня жили бы хуже японцев, сумей мы сплотиться и действовать сообща? Из-за многовекового господства деспотичных феодалов китайцы слишком долго мариновались в соевой жиже. Наши мысли, наши оценки, наш кругозор — все покрылось плесенью из маринадного чана, откуда мы никак не можем выбраться. Мы почти разучились отличать добро от зла, проявлять нравственную твердость при оценке того или иного явления. В любом деле мы больше полагаемся на эмоции и интуицию, чем на способность к рассуждению. Все предстает перед нами в соево-маринадном свете, где нет ни правого, ни левого, ни прямого, ни кривого, ни правильного, ни ошибочного, ни белого, ни черного. При таком подходе к жизни есть ли место размышлению и анализу? Отсюда длительный застой, окостенение, самопотакание — и, в конце концов, всеобщее возмездие: Опиумные войны ^[17].

Опиумные войны были для нас грубым вторжением иноземной культуры, но, если взглянуть на дело с иной точки зрения, эта «позорная страница в истории китайского государства» стала первым шагом к пробуждению. Японцы иначе смотрят на вещи: В XVIII веке американцы потопили два японских судна, и это привело к тому, что Япония явила себя миру[18]. Японцы считают, что постыдное событие послужило им во благо: национальный позор стал катализатором национального развития.

На самом деле и нам следует благодарить судьбу за Опиумные войны. Не будь их, на что была бы похожа наша нынешняя жизнь? Скорее всего, у каждого из присутствующих на голове красовалась бы косица, у женщин были бы крохотные перебинтованные ножки, все носили бы длинные платья и куртки старинного покроя, по суше передвигались бы в паланкинах, а по воде — в маленьких лодочках. Произойди Опиумные войны тремя столетиями раньше, надо думать, и Китай изменился бы гораздо раньше, а если бы можно было отодвинуть их еще на тысячелетие назад, весь исторический процесс пошел бы иначе. Мне представляется, что «позорная страница в истории китайского государства» на самом деле послужила мощным импульсом к развитию нашей культуры, погрязшей в соевом маринаде, и не будь такого импульса, китайский народ до сих пор барахтался бы на дне чана, что, в конце концов, привело бы к удушью и смерти.

С Опиумными войнами в страну пришла чужая модернизированная культура Запада; чем раньше бы она проникла в старорежимный Китай, тем лучше было бы для последнего. Такой мощный импульс, конечно, стал серьезным вызовом для нашей истории и цивилизации, зато дал дорогу новой материальной и духовной культуре. Что касается современной материальной западной культуры с ее самолетами, автомобилями, метро, оружием и прочим, мы, китайцы, будто внезапно прозрели: оказывается, вовне существовал другой, неведомый мир с огромным количеством неведомых явлений и предметов, и это заставило нас пересмотреть сложившиеся представления. Что же касается культуры духовной, то и тут западная политическая и научная мысль открыла для нас множество теорий и учений. Мы понятия не имели о существовании таких понятий, как демократия, права человека, нормы судопроизводства, — все это были нововведения, позаимствованные у западной цивилизации…

Когда в феодальные времена одна правящая китайская династия приходила в упадок и на смену ей приходила другая, это никак не отражалось на политическом строе. Единственным наглядным проявлением того, что к власти пришли новые правители, было сожжение домов. Чтобы продемонстрировать свое несходство с предшественниками, они сжигали дотла дворцы и храмы, возведенные предыдущей династией, и строили «свои» — новые. Это якобы делалось для того, чтобы уничтожить постройки деспотов и наглядно показать, что теперь будут соблюдаться принципы гуманности: «гуманистам» надлежало сжечь логово «тиранов».

Все это повторялось из века в век, тогда как в сфере политической мысли не менялось ничего — одни лишь сгоревшие дворцы призваны были символизировать смену власти. Кстати сказать, в нашей древней стране, существование которой насчитывает несколько тысячелетий, именно по этой причине сохранилось очень мало старинных построек.

Китайская политическая система провозглашала порой принципы, сходные с западными, примером тому может служить извечно повторявшееся: «Если наследник императора нарушит закон, он подвергнется такому же наказанию, как и простолюдин». Но это только слова. На самом деле ничего подобного никогда не было и быть не могло. Наследника, преступившего закон, никогда не судили тем же судом, что и простой народ: у китайцев никогда не было даже отдаленного представления о политической свободе и ограничении власти законом. Встарь люди говорили: «У нас есть свобода — можно ругать императора». Возможно, народу и дозволялось ругать императора, но либо про себя, либо так, чтобы никто не слышал. <…>

Нам следует научиться самоанализу — рациональному, а не эмоциональному. Например, во время ссоры муж может заявить жене: «Как плохо ты ко мне относишься!» В ответ жена швырнет еду на стол и закричит: «Это я-то к тебе плохо отношусь? Так плохо, что даже каждый день готовлю тебе?» Это всего лишь демонстрация враждебности — такой способ выяснения отношений не поможет их улучшить, так как не имеет ничего общего с желанием понять себя и другого. Но с тех пор, как в нашу жизнь стали проникать западные идеи, изменения произошли не только в китайской политике, но и в этике. Раньше избиение мужем жены было делом обычным, а теперь только попробуй!

Нынешней молодежи очень повезло, так как многие устарелые, обветшавшие традиции отошли в прошлое, и не только в политической и моральной сферах, но и в сфере культуры. Тем не менее стоит заговорить о западной культуре и цивилизации, как всегда находится кто-нибудь, кто напомнит, как позорно быть «прихвостнем Запада», «идолопоклонствовать перед Западом». Но как-то я задумался: так ли уж плохо восхищаться Западом? Западный этикет не в пример лучше нашей варварской жестокости, западное огнестрельное оружие куда действеннее наших луков со стрелами. Что постыдного в том, чтобы почитать тех, чьи эрудиция и нравственность выше твоих? Китайцам недостает мужества, чтобы восхищаться другими, однако его у них вполне достаточно, чтобы на них напускаться.

Наша разносторонняя и глубокая «культура, погрязшая в соевом маринаде», заставляет нас переживать процесс, который я про себя называю эффектом пересаженного мандаринового дерева. На мандариновом дереве, которое росло в родных краях, плоды созревали крупные и сладкие, но вот его пересадили, и мандарины стали маленькими и кислыми — почва и вода не подходят. Один мой друг, неоднократно выручавший меня в годы моего тюремного десятилетия, господин Сунь Гуаньхань в свое время пытался выращивать пекинскую капусту в Питтсбурге, однако в том, что созревало у него на грядке, трудно было признать капусту. Посмотрите на японцев — у них есть особый талант: обучившись чему-либо, они тут же внедряют это в жизнь. Китайцы же, что-либо усвоив, даже и не думают о применении. У японцев завидный характер: они подражают лучшим образцам и добиваются полного сходства. Китайцы же стараются уклониться от обучения под благовидным предлогом «несоответствия национальным особенностям». Это ли не отличное оправдание собственного бездействия? Как-то раз перед Первой китайско-японской войной[19]японцы осматривали военно-морские базы Китая и заметили, что наши моряки сушат одежду на стволах орудий. И сделали вывод: такая армия воевать не способна…

Китайцы чрезвычайно склонны к эмоциональности и субъективному взгляду на вещи. Мы судим о явлении по той его стороне, которая попалась нам на глаза. Но следует развивать в себе способность смотреть на вещи не только со своей точки зрения, а с разных сторон. Позавчера я сел на самолет в аэропорту Кеннеди и, оказавшись на борту, вздремнул часок. Проснулся и увидел: мы так и не взлетели, а расспросив, понял, что дело в забастовке. Но пассажиры как ни в чем не бывало болтали, смеялись. В такой ситуации китайцы устроили бы скандал; посыпались бы вопросы вроде: «Почему мы не взлетаем? Какая еще забастовка? Им что, на еду не хватает? Почему продавали билеты на этот рейс?» В Америке же смотрят на дело иначе: «Будь я пилотом, я, возможно, тоже участвовал бы в забастовке». В этой малости можно увидеть суть принципов великих держав. В той же Америке толерантность является нормой: там спокойно относятся не только к цвету кожи и национальности, но и к чужим языкам и обычаям, в том числе и к нашей китайской диковатости…