I. ВЫНУЖДЕННЫЙ ХАРАКТЕР НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ И ЕЕ ЦЕЛЬ
I. ВЫНУЖДЕННЫЙ ХАРАКТЕР НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ И ЕЕ ЦЕЛЬ
Теоретический спрос партии, руководимой право-центристским блоком, шесть лет подряд покрывался анти-троцкизмом: единственный продукт, который имеется в неограниченном количестве и раздается даром. Сталин впервые приобщился к теории в 1924 г. своими бессмертными статьями против перманентной революции. Даже Молотов получил крещение «вождя» в этой купели. Фальсификация в полном ходу. На днях я видел случайно объявление об издании на немецком языке ленинских работ 1917 года. Это неоценимый подарок передовым немецким рабочим. Но можно заранее представить себе, сколько там фальсификаций, в тексте и особенно в примечаниях. Достаточно сказать, что на первом месте в оглавлении поставлены письма Ленина к Колонтай, в Нью-Йорк. Почему? Только потому, что в письмах этих есть резкие замечания по моему адресу, основанные на совершенно ложной информации со стороны Колонтай, которая в тот период делала к своему органическому меньшевизму прививку истерической ультралевизны. В русском издании эпигоны вынуждены были, хоть и двусмысленно, отметить, что Ленин был неправильно информирован. Можно, однако, не сомневаться, что в немецком издании и этой уклончивой оговорки нет. Надо еще прибавить, что в тех же письмах Ленина к Колонтай были неистовые нападки на Бухарина, с которым Колонтай была солидарна. Но эта часть писем пока что скрыта. Она появится на свет только в момент открытой кампании против Бухарина. Ждать этого не долго[1]. С другой стороны, целый ряд ценнейших документов, статей и речей Ленина, протоколов, писем и пр. остаются скрытыми только потому, что режут Сталина и К° или подрывают легенду о троцкизме. В истории трех русских революций, как и в истории партии, буквально не осталось живого места: теория, факты, традиции, наследство Ленина, все принесено в жертву борьбе с «троцкизмом», которая с момента болезни Ленина задумана и организована была, как персональная борьба с Троцким, а развернулась, как борьба с марксизмом.
Снова подтвердилось, что самое, казалось бы, бесцельное перетряхивание давно отзвучавших споров удовлетворяет обычно какой-то неосознанной общественной потребности сегодняшнего дня, которая сама по себе вовсе не идет по линии старых споров. Кампания против «старого троцкизма» была на самом деле кампанией против октябрьских традиций, которые становились для новой бюрократии все более стеснительными и невыносимыми. Троцкизмом стали называть все, от чего нужно было оттолкнуться. Так, борьба с троцкизмом постепенно стала выражением теоретической и политической реакции в широких непролетарских, отчасти и в пролетарских кругах и отражением этой реакции в партии. В частности карикатурное, исторически-искаженное противопоставление перманентной революции ленинской линии на «союз с мужиком» родилось целиком в 1923 году, вместе с периодом общественно-политической и партийной реакции, как наиболее ее яркое выражение, как органическое отталкивание бюрократа и собственника от международной революции с ее «перманентными» потрясениями, как выражение мещанской и чиновничьей тяги к порядку и покою. Злобная травля против перманентной революции явилась в свою очередь, только расчисткой почвы для теории социализма в отдельной стране, т. е. для национал-социализма новой формации. Разумеется, эти новые социальные корни борьбы против «троцкизма» сами по себе ничего не говорят ни за ни против правильности теории перманентной революции. Но без понимания этих подспудных корней спор будет неизбежно принимать академически бесплодный характер.
Я не мог заставить себя в эти годы оторваться от новых задач и вернуться к старым вопросам, связанным с периодом революции 1905 г., поскольку они касались, главным образом, моего прошлого и против него искусственно направлялись. Разобрать старые разногласия и, в частности, старые мои ошибки в связи с условиями, их породившими, разобрать с такой полнотой, чтоб они стали понятны молодому поколению, не говоря о впавших в политическое детство стариках, можно только в масштабе целой книги. Казалось диким тратить на это время, свое и чужое, когда в порядке дня стояли все время гигантской важности новые вопросы: задачи немецкой революции, вопрос о дальнейших судьбах Англии, вопрос о взаимоотношениях Америки и Европы, проблемы, открывавшиеся стачками британского пролетариата, задачи китайской революции, наконец, и в первую голову, наши внутренние хозяйственные и общественно-политические противоречия и задачи, – все это достаточно, по моему, оправдывало постоянные отодвигания с моей стороны историко-полемической работы о перманентной революции. Но общественное сознание не терпит пустоты. За последние годы теоретическая пустота заполнялась, как уже сказано, мусором антитроцкизма. Эпигоны, философы и дельцы партийной реакции, сползали вниз, учились у тупоумного меньшевика Мартынова, попирали Ленина, барахтались в болоте и все это называли борьбой с троцкизмом. Они умудрились не дать за эти годы ни одной сколько-нибудь серьезной или значительной работы, которую можно бы не стыдясь вслух назвать, ни одной политической оценки, которая бы сохранилась, ни одного прогноза, который бы подтвердился, ни одного самостоятельного лозунга, который бы идейно подвинул нас вперед. Везде труха и халтура.
Сталинские «Вопросы Ленинизма» представляют собою кодификацию этого идейного мусора, официальный учебник короткомыслия, коллекцию нумерованных пошлостей (я стараюсь дать наиболее умеренные определения). «Ленинизм» Зиновьева есть... зиновьевский ленинизм, не больше и не меньше. Принцип его почти как у Лютера: «Я на этом стою, но... могу также и иначе». Усвоение этих теоретических плодов эпигонства одинаково невыносимо, с той разницей, что при чтении зиновьевского «Ленинизма» кажется, будто давишься непресованной ватой, тогда как сталинские «Вопросы» вызывают физическое ощущение мелко-изрубленной щетины. Эти две книги, каждая по своему, отражают и увенчивают эпоху идейной реакции.
Примеривая и пригоняя все вопросы к «троцкизму» – справа, слева, сверху, снизу, спереди и с тылу – эпигоны умудрились, в конце концов, поставить все мировые события в прямую или косвенную зависимость от того, как выглядела у Троцкого перманентная революция в 1905 году. Набитая фальсификациями легенда «троцкизма» стала некоторым фактором современной истории. И, хотя право-центристская линия последних лет скомпрометировала себя во всех частях света рядом банкротств исторического масштаба, тем не менее, борьба с центристской идеологией Коминтерна уже немыслима сейчас, или, по крайне мере, крайне затруднена без оценки старых споров и прогнозов, ведущих свое происхождение с начала 1905 года. Возрождение марксистской, стало быть ленинской, мысли в партии немыслимо без полемического аутодафе для макулатуры эпигонов, без теоретически-беспощадной экзекуции аппаратных экзекуторов. Написать такую книгу совсем не трудно. Все элементы ее налицо. Но именно потому и трудно писать ее, что приходится, по слову великого сатирика Салтыкова, спускаться в область «азбучных испарений» и оставаться продолжительное время в этой совсем не духовитой атмосфере. Тем не менее это стало абсолютно неотложным, ибо на борьбе с перманентной революцией непосредственно строится защита оппортунистической линии в области проблем Востока, т. е. большей половины человечества.
Я уже совсем было приступил к этой непривлекательной работе, – теоретической полемике с Зиновьевым и Сталиным, отложив для часов отдыха книги наших классиков (и водолазы вынуждены подниматься наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха), – как вдруг неожиданно для меня появилась в обращении статья Радека, посвященная «углубленному» противопоставлению теории перманентной революции – воззрениям Ленина на тот же вопрос. Сперва я собирался отложить работу Радека в сторону, чтоб уж не отвлекаться от уготованной мне судьбою комбинации из непрессованной ваты и рубленной щетины. Но целый ряд дружеских писем заставил меня внимательнее прочитать работу Радека, и я пришел к такому выводу: для более узкого круга лиц, которые думают самостоятельно, не под указку, и добросовестно учатся марксизму, работа Радека вреднее официальной литературы – в том же смысле, в каком оппортунизм в политике тем опаснее, чем он замаскированнее, и чем лучшей личной репутацией прикрыт. Радек является одним из моих ближайших политических друзей. Это достаточно запечатлено событиями последнего периода. Но в течение последних месяцев ряд товарищей с тревогой следил за эволюцией Радека, который с крайнего левого фланга оппозиции передвинулся на ее правый фланг. Все мы, ближайшие друзья Радека, знаем, что его блестящие политические и литературные данные сочетаются с исключительной импульсивностью и впечатлительностью, качествами, которые в условиях коллективной работы являются ценным источником инициативы и критики, но в обстановке разобщенности могут дать совсем иные плоды. Последняя работа Радека, – в связи с рядом его предшествующих выступлений, – вынуждает признать, что Радек потерял компас, или, что компас этот находится под воздействием длительной магнитной аномалии. Работа Радека совсем не есть эпизодическая экскурсия в прошлое; нет, это не вполне продуманная, но не менее от этого вредная поддержка официального курса, со всей его теоретической мифологией.
Охарактеризованная выше политическая функция нынешней борьбы с «троцкизмом» ни в каком случае не означает, разумеется, что внутри самой оппозиции, которая сложилась, как марксистский оплот против идейно-политической реакции, недопустима внутренняя критика и, в частности, критика моих старых расхождений с Лениным. Наоборот, такая работа самоуяснения может быть только плодотворной. Но здесь, во всяком случае, требовалось сугубое соблюдение исторической перспективы, серьезная работа над источниками и освещение прошлых распрей светом нынешней борьбы. Обо всем этом нет у Радека и помина. Как бы не замечая того, он просто включается в цепь борьбы против «троцкизма», пользуясь не только односторонне подобранными цитатами, но и в корне ложным официальным их истолкованием. Там, где он, как будто бы, отмежевывается от официальной кампании, он делает это настолько двусмысленно, что оказывает ей на самом деле двойную поддержку «беспристрастного» свидетеля. Как всегда бывает при идейном сползании, в последней работе Радека нельзя найти и следов его политической проницательности и литературного мастерства. Работа без перспектив, без трех измерений, работа в одной плоскости цитат и именно поэтому – плоская работа.
Из какой политической потребности она родилась? Из разногласий, возникших у Радека с подавляющим большинством оппозиции по вопросам китайской революции. Раздаются, правда, отдельные голоса в том смысле, что китайские разногласия сейчас «не актуальны» (Преображенский). Но на эти голоса нельзя даже серьезно откликаться. Весь большевизм вырос и окончательно сложился на критике и проработке, по свежим следам, опыта 1905 года, когда этот опыт был еще непосредственным переживанием первого поколения большевиков. Как же иначе, на каком другом событии могут ныне учиться новые поколения пролетарских революционеров, если не на свежем, еще не остывшем, еще дымящемся кровью опыте китайской революции? Только безжизненные педанты могут «откладывать» вопросы китайской революции, чтобы затем на досуге изучать их в «спокойной» обстановке. Большевикам-ленинцам это тем менее к лицу, что революции в странах Востока еще никак не сняты с порядка дня, а сроки их никому не известны.
Заняв ложную позицию в вопросах китайской революции, Радек пытается ретроспективно обосновать ее односторонним и искаженным изображением старых моих разногласий с Лениным. Вот здесь то Радеку и приходится пользоваться оружием чужого арсенала и без компаса плыть в чужом фарватере.
Радек мне друг, но истина дороже. Я вынужден снова отложить более обширную работу о вопросах революции, чтобы дать отпор Радеку. Слишком большие поставлены вопросы, и поставлены ребром. Затруднение у меня при этом тройное: обилие и разнообразие ошибок в работе Радека; изобилие литературных и исторических фактов за 23 года (1905-1928), которые опровергают Радека; краткость времени, которое я могу уделить этой работе, ибо на передний план сейчас выдвигаются хозяйственные проблемы СССР.
Всеми этими обстоятельствами определяется характер настоящей работы. Она не исчерпывает вопроса. Многое в ней не досказано, – отчасти, впрочем, и потому, что она примыкает к предшествующим работам, прежде всего, к «Критике программы Коминтерна». Груды фактического материала, собранные мною по этому вопросу, остаются неиспользованными – до написания намеченной книги против эпигонов, т. е. против официальной идеологии полосы реакции.
Работа Радека о перманентной революции упирается в вывод:
«Новой части партии (оппозиции) угрожает опасность возникновения тенденций, отрывающих развитие пролетарской революции от ее союзника – крестьянства».
Сразу поражает, что этот вывод относительно «новой» части партии сделан во второй половине 1928 года, как новый вывод. Мы его слышим непрестанно уже с осени 1923 года. Как же Радек обосновывает свой поворот в сторону главного официального тезиса? Опять таки не новыми путями: он возвращается к теории перманентной революции. В 1924-25 г.г. Радек несколько раз собирался написать брошюру, посвященную доказательству той мысли, что теория перманентной революции и ленинский лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, взятые в историческом масштабе, т. е. в свете прошедших перед нами трех революций, ни в каком случае не могут быть противопоставлены друг другу, наоборот, в самом основном совпадают. Теперь, проработав, – как он пишет одному из товарищей, – «заново» этот вопрос, Радек пришел к выводу, что старая перманентная теория угрожает «новой» части партии не больше и не меньше, как опасностью отрыва от крестьянства.
Как же, однако, Радек «проработал» вопрос? Некоторые сведения на этот счет он сообщает сам:
"Мы не имеем под рукой формулировок, данных Троцким в 1905 г., во вступлении к марксовой «Гражданской войне во Франции», и в 1905 году, в «Нашей революции».
Годы здесь указаны не совсем точно, но на этом останавливаться не стоит. Суть дела в том, что единственная работа, где я в более или менее систематическом виде изложил свои взгляды на развитие революции, это обширная статья «Итоги и перспективы» (стр. 224-286 в книге «Наша революция», Петербург, 1906). Статья моя в польском органе Розы Люксембург и Тышко (1909 г.), – на которую Радек только и ссылается, но которую он, увы, излагает по Каменеву, – ни в каком случае не претендовала на законченность и полноту. Теоретически она опиралась на названную выше книгу «Наша революция». Никто не обязан читать сейчас эту книгу. После того произошли такие события и в этих событиях мы на деле так многому научились, что мне, признаться, просто претит нынешняя эпигонская манера рассматривать новые исторические проблемы не в свете живого опыта уже совершенных нами революций, а преимущественно в свете цитат, относившихся только к предвиденью нами будущих революций. Этим я, конечно, не хочу отрицать право Радека подойти к вопросу и с историко-литературной стороны. Но тогда уж нужно делать это как следует. Радек покушается на попытку осветить судьбу теории перманентной революции на протяжении чуть не четверти столетия, и при этом вскользь замечает, что у него «нет под рукой» тех именно работ, в которых эта теория мною изложена.
Отмечу тут же, что Ленин, как для меня стало особенно ясно сейчас, при чтении его старых статей, никогда не читал названной выше основной работы. Объясняется это, по-видимому, не только тем, что «Наша революция», вышедшая в 1906 году, вскоре была конфискована, а мы все вскоре оказались в эмиграции, но может быть и тем, что две трети названной книги состояли из перепечатки старых статей, и от многих товарищей мне впоследствии приходилось слышать, что они не читали книги, считая ее целиком собранием старых работ. Во всяком случае, разрозненные, очень немногочисленные, полемические замечания Ленина против перманентной революции основаны почти исключительно на предисловии Парвуса к моей брошюре «До 9-го января», на его же неизвестной мне совершенно прокламации «Без царя» и на внутренних спорах Ленина с Бухариным и другими. Никогда и нигде Ленин не разбирает и не цитирует, хотя бы вскользь, «Итогов и перспектив», а некоторые явно ко мне не относящиеся возражения Ленина против перманентной революции прямо свидетельствует, что он не читал этой работы[2].
В 1919 году советское издательство выпустило мои «Итоги и перспективы» отдельной брошюрой. К этому, приблизительно, времени, относится то примечание к сочинениям Ленина, которое гласит, что теория перманентной революции стала особенно знаменательна «теперь», после октябрьского переворота. Читал ли или, хотя бы, только просматривал Ленин мои «Итоги и перспективы» в 1919 году? Ничего не могу на это сказать. Я лично все время находился в разъездах, посещал Москву урывками и во время свиданий с Лениным – тогда, в разгар гражданской войны, – нам обоим было не до фракционных теоретических воспоминаний. Но А. А. Иоффе в тот именно период имел с Лениным беседу о теории перманентной революции. Об этой беседе Иоффе рассказал в своем предсмертном письме ко мне (см. «Моя жизнь», изд. «Гранит», т. II, стр. 284). Можно ли показание А. А. Иоффе истолковать таким образом, что Ленин в 1919 году впервые ознакомился с «Итогами и перспективами» и признал правильность заключавшегося в них исторического прогноза? На этот счет я ничего не могу предложить, кроме психологических догадок. Убедительность этих последних зависит от оценки спорного вопроса по существу. Слова А. А. Иоффе о том, что Ленин признал мой прогноз правильным покажутся непонятными человеку, воспитанному на теоретическом маргарине послеленинской эпохи. Наоборот, кто продумает действительное развитие мысли Ленина в связи с развитием самой революции, тот поймет, что Ленин в 1919 году должен был дать, не мог не дать новую оценку теории перманентной революции, отрывочно, мимоходом, иногда явно противоречиво, на основании отдельных цитат, ни разу не подвергая рассмотрению мою позицию в целом.
Для того, чтобы признать в 1919 г. мой прогноз правильным, Ленину не было никакой надобности противопоставлять мою позицию своей собственной. Ему достаточно было взять обе позиции в их историческом развитии. Незачем здесь снова повторять, что то конкретное содержание, которое Ленин давал каждый раз своей формуле «демократической диктатуры» и которое вытекало не столько из этой гипотетической формулы, сколько из анализа реальных изменений в соотношении классов, – что это тактическое и организационное содержание навсегда вошло в инвентарь истории, как классический образец революционного реализма. Почти во всех тех случаях, по крайней мере, во всех важнейших, где я тактически или организационно противопоставлял себя Ленину, правота была на его стороне. Именно поэтому я не видел никакого интереса вступаться за свой старый исторический прогноз, пока могло казаться, что дело касается только исторических воспоминаний. Вернуться к вопросу я увидел себя вынужденным только в тот момент, когда эпигонская критика теории перманентной революции стала не только питать теоретическую реакцию во всем Интернационале, но и превратилась в орудие прямого саботажа китайской революции./
Было бы, однако, опрометчиво думать, что «ленинизм» Ленина в этом именно и состоит. А таков, по-видимому, взгляд Радека. Во всяком случае разбираемая мною статья его свидетельствует не только о том, что основных моих работ у него нет «под рукой», но и о том, что он как будто никогда не читал их, а если и читал, то давно, до октябрьского переворота, и во всяком случае, очень немногое удержал в памяти.
Этим дело, однако, не ограничивается. Если в 1905 или в 1909 г. допустимо и даже неизбежно было полемизировать друг с другом по поводу отдельных злободневных тогда статей и даже отдельных фраз в отдельных статьях, особенно в условиях раскола, – то теперь, при ретроспективном обзоре гигантского исторического периода, нельзя же революционеру-марксисту не поставить перед собой вопрос: как обсуждаемые формулы применялись на практике, как они преломлялись и истолковывались в действии? Какова была тактика? Если б Радек дал себе труд перелистать хотя бы две книги «Нашей первой революции» (т. II-й моих «Сочинений»), он не отважился бы написать свою нынешнюю работу, во всяком случае выкинул бы из нее целый ряд своих размашистых утверждений. По крайней мере, я хочу надеяться на это.
Так, Радек прежде всего узнал бы из этих двух книг, что перманентная революция отнюдь не означала для меня в политической деятельности перепрыгивание через демократический этап революции, как и через более частные ее ступени. Он убедился бы, что, несмотря на то, что весь 1905 год я нелегально провел в России, без связи с эмиграцией, я задачи очередных этапов революции формулировал совершенно однородно с Лениным; он узнал бы, что основные воззвания к крестьянам, выпущенные центральной большевистской типографией в 1905 году, были написаны мной; что редактировавшаяся Лениным «Новая Жизнь» в редакционной заметке решительно взяла под защиту мою статью о перманентной революции в «Начале»; что ленинская «Новая Жизнь», а иногда и Ленин лично неизменно поддерживали и защищали те политические постановления Совета Депутатов, автором которых я был и по которым я в девяти случаях из десяти выступал докладчиком; что после декабрьского разгрома я написал из тюрьмы тактическую брошюру, в которой центральную стратегическую проблему усматривал в сочетании пролетарского наступления с аграрной революцией крестьянства; что Ленин напечатал эту брошюру в большевистском издательстве «Новая волна», передав мне через Кнунианца очень энергичное одобрение; что на лондонском съезде 1907 года Ленин говорил о «солидарности» моей с большевизмом во взглядах на крестьянство и либеральную буржуазию. Все это для Радека не существует: очевидно, и этого не было «под рукой».
Как же, однако, обстоит дело у Радека с работами самого Ленина? Не лучше или немногим лучше. Радек ограничивается только теми цитатами, которые Ленин направлял против меня, сплошь да рядом имея в виду не меня, а других (напр., Бухарина и Радека: откровенное указание на этот счет имеется у самого же Радека). Ни одной новой цитаты против меня Радеку привести не удалось: он просто использовал готовый цитатный материал, который ныне почти у каждого гражданина СССР имеется «под рукой». Радек прибавил к этому лишь несколько цитат, где Ленин втолковывает анархистам и социалистам-революционерам прописные истины о различии между буржуазной республикой и социализмом, причем у Радека выходит так, будто и эти цитаты направлены против меня. Невероятно, но тем не менее это так!
Радек совершенно обходит те старые заявления Ленина, в которых он очень сдержанно, очень скупо, но с тем большим весом, констатирует солидарность мою с большевизмом в основных революционных вопросах. Надо ни на минуту не забывать, что эти заявления делались Лениным в условиях, когда я не принадлежал к большевистской фракции, и когда Ленин беспощадно (и совершенно справедливо) нападал на меня за примиренчество, – не за перманентную революцию, где он ограничивался эпизодическими возражениями, а за примиренчество, за готовность надеяться на эволюцию меньшевиков влево. Ленин заботился о борьбе с примиренчеством гораздо больше, чем о «справедливости» отдельных полемических ударов по «примиренцу» Троцкому.
Защищая от меня в 1924 г. поведение Зиновьева в Октябре, Сталин писал:
"Тов. Троцкий не понимал писем Ленина (по поводу Зиновьева. Л. Т.), их значения, их назначения. Ленин в своих письмах иногда нарочно забегает вперед, выдвигая на первый план те возможные ошибки, которые могут быть допущены, и критикуя их авансом с целью предупредить партию и застраховать ее от ошибок, или же иногда раздувает «мелочь» и делает «из мухи слона» с той же педагогической целью... Но делать из таких писем Ленина (а таких писем у него немало) вывод о «трагических» разногласиях и трубить по этому поводу, – значит не понимать писем Ленина, не знать Ленина". (И. Сталин, «Троцкизм или ленинизм?» 1924 г.).
Формулировка мысли здесь грубиянская: «стиль – это человек», но существо мысли правильное, хоть и меньше всего подходит как раз к октябрьским разногласиям, которые не похожи на «муху». Но если Ленин прибегал к «педагогическим» преувеличениям и к превентивной полемике по отношению к ближайшим сочленам собственной фракции, то тем более – по отношению к человеку, стоявшему тогда вне большевистской фракции и проповедовавшему примиренчество. Радек даже и не подумал внести в старые цитаты этот необходимейший поправочный коэффициент.
В предисловии 1922 года к своей книге «1905», я писал, что предвиденье возможности и вероятности диктатуры пролетариата в России раньше, чем в передовых странах, оправдалось на деле через 12 лет. Радек, следуя не очень привлекательным образцам, изображает дело так, как если бы я этот прогноз противопоставлял стратегической линии Ленина. Между тем из «Предисловия» совершенно ясно, что я беру прогноз перманентной революции в тех его основных чертах, в которых он совпадает со стратегической линией большевизма. Если я в одном из примечаний говорю о «перевооружении» партии в начале 1917 года, то не в том смысле, что Ленин признал предшествующий путь партии «ошибочным», а в том, что Ленин, к счастью для революции, прибыл, хоть и с запозданием, но все же достаточно своевременно в Россию, чтобы научить партию отказаться от изжившего себя лозунга «демократической диктатуры», за который продолжали цепляться Сталины, Каменевы, Рыковы, Молотовы и пр. и пр. Если Каменевы возмущались упоминанием о «перевооружении», то это понятно, ибо оно производилось против них. А Радек? Он стал возмущаться только в 1928 году, т. е. после того, как сам стал сопротивляться необходимому «перевооружению» китайской компартии.
Напомню Радеку, что мои книги «1905» (вместе с криминальным «Предисловием») и «Октябрьская революция» играли при Ленине роль основных исторических учебников по обеим революциям. Они выдержали тогда несчетное число изданий на русском и на иностранных языках. Никто никогда не говорил мне, что в моих книгах есть противопоставление двух линий, ибо тогда, до ревизионистской смены вех эпигонами, каждый здравомыслящий партиец не октябрьский опыт подчинял старым цитатам, а старые цитаты рассматривал в свете октябрьской революции.
С этим связан еще один момент, которым Радек совершенно непозволительно злоупотребляет: Троцкий ведь признал – повторяет он, – что Ленин был прав против него. Конечно, признал. И в этом признании не было ни йоты дипломатии. Я имел в виду весь исторический путь Ленина, всю его теоретическую установку, его стратегию, его строительство партии. Но это, конечно, не относилось к каждой отдельной полемической цитате, да еще истолкованной сегодня для целей, враждебных ленинизму. Радек предупреждал меня тогда же, в 1926 г., в период блока с Зиновьевым, что мое заявление о правоте Ленина нужно Зиновьеву для того, чтобы хоть немножко прикрыть свою неправоту против меня. Я, разумеется, это прекрасно понимал. Вот почему я сказал на VII пленуме ИККИ, что я имею в виду историческую правоту Ленина и его партии, а вовсе не правоту моих нынешних критиков, которые пытаются прикрыть себя надерганными у Ленина цитатами. Сегодня я должен распространить эти слова, к сожалению, и на Радека.
В отношении перманентной революции я говорил только о пробелах теории, неизбежных, к тому же, поскольку дело шло о прогнозе. Бухарин тогда же, на VII пленуме ИККИ, подчеркнул, и вполне правильно, что Троцкий не отказывается от концепции в целом. О «пробелах» я поговорю в другой работе, более обширной, в которой попытаюсь связно представить опыт трех революций применительно к дальнейшим путям Коминтерна, особенно на Востоке. Здесь же, чтобы не оставлять места никаким недоговоренностям, скажу кратко: при всех своих пробелах теория перманентной революции, как она изложена даже в самых ранних моих работах, прежде всего в «Итогах и перспективах» (1906), неизмеримо больше проникнута духом марксизма, и следовательно неизмеримо ближе к исторической линии Ленина и большевистской партии, чем не только нынешние сталинские и бухаринские мудрствования задним числом, но и последняя работа Радека.
Этим я совершенно не хочу сказать, что концепция революции представляет во всех моих писаниях одну и ту же ненарушимую линию. Я занимался не сортировкой старых цитат, – к этому ныне вынуждает лишь период партийной реакции и эпигонства, – а пытался, худо ли, хорошо ли, оценивать реальные процессы жизни. На протяжении 12 лет (1905-1917) революционной журналистики были у меня и такие статьи, в которых конъюнктурная обстановка, и даже неизбежные в борьбе конъюнктурно-полемические преувеличения выпирали на передний план, нарушая стратегическую линию. Можно найти, напр., статьи, в которых я выражал сомнения по поводу будущей революционной роли всего крестьянства, как сословия, и в связи с этим отказывался, особенно во время империалистической войны, именовать будущую русскую революцию «национальной», считая это наименование двусмысленным. Нужно только не забывать, что интересующие нас исторические процессы, в том числе и процессы в крестьянстве, стали куда яснее теперь, когда они давно завершились, чем в то время, когда они только развертывались. Отмечу еще, что Ленин, который ни на минуту не упускал из виду мужицкую проблему во всем ее гигантском историческом объеме, и у которого мы все этому учились, уже после февральской революции считал неясным, удастся ли оторвать крестьянство от буржуазии и повести его за собой. Вообще же скажу по адресу строгих критиков, что гораздо легче в течение часа найти формальные противоречия в чужих газетных статьях за четверть века, чем самому выдержать единство основной линии, хотя бы в течение одного только года.
Остается в этих вступительных строках отметить еще одно совершенно сакраментальное соображение: если бы теория перманентной революции была правильна – говорит Радек, – то Троцкий собрал бы на этой основе большую фракцию. Между тем, этого не случилось. Значит... теория была неправильна.
Довод Радека, взятый в общем его виде, диалектикой и не пахнет. Из него можно вывести, что точка зрения оппозиции по отношению к китайской революции, или позиция Маркса в британских делах была неверна; что неверна позиция Коминтерна по отношению к реформистам в Америке, в Австрии, а если угодно, – во всех остальных странах.
Если же взять соображение Радека не в его общем «историко-философском» виде, а лишь применительно к интересующему нас вопросу, то оно бьет самого же Радека: довод мог бы иметь тень смысла, если бы я считал, или, что важнее, если бы события показали, что линия перманентной революции противоречит стратегической линии большевизма, противостоит ей и все больше расходится с нею: только тогда была бы почва для двух фракций. Но ведь это хочет доказать как раз Радек. Я же доказываю, наоборот, что при всех фракционно-полемических преувеличениях и конъюнктурных обострениях вопроса, основная стратегическая линия была та же самая. Откуда же тут было взяться второй фракции? На самом деле, получилось то, что в первой революции я работал руку об руку с большевиками и затем защищал эту совместную работу в международной печати от ренегатской критики меньшевиков. В революции 1917 года я вместе с Лениным боролся против демократического оппортунизма тех самых «старых большевиков», которых подняла ныне реакционная полоса, вооружив их только травлей перманентной революции.
Наконец, я никогда и не пытался создавать группировку на основе идей перманентной революции. Моя внутрипартийная позиция была примиренческой и, поскольку я в известные моменты стремился к группировке, то именно на этой основе. Примиренчество мое вытекало из, своего рода, социально-революционного фатализма. Я считал, что логика классовой борьбы заставит обе фракции вести одну революционную линию. Мне был тогда неясен великий исторический смысл ленинской политики непримиримого идейного межевания и, где нужно, раскола, чтоб сплотить и закалить костяк подлинно пролетарской партии. В 1911 году Ленин об этом писал:
«Примиренчество есть сумма настроений, стремлений, взглядов, связанных неразрывно с самой сутью исторической задачи, поставленной перед РСДРП в эпоху контрреволюции 1908-1911 г. г. Поэтому целый ряд с.-д. в этот период впадал в примиренчество, исходя из самых различных посылок. Последовательнее всех выразил примиренчество Троцкий, который едва ли не один пытался подвести теоретический фундамент под это направление». (XI, ч. 2, стр. 371).
Стремясь к единству во что бы то ни стало, я невольно и неизбежно идеализировал центристские тенденции в меньшевизме. Несмотря на трехкратные эпизодические попытки мои, никакой совместной работы с меньшевиками у меня не выходило и не могло выйти. В то же время примиренческая линия тем резче противопоставляла меня большевизму, что Ленин, в противовес меньшевикам, давал примиренчеству, и не мог не давать, беспощадный отпор. А на платформе примиренчества никакой фракции, разумеется, создать было нельзя.
Отсюда урок: недопустимо и гибельно ломать или смягчать политическую линию в целях вульгарного примиренчества; недопустимо прихорашивать центризм, делающий левые зигзаги; недопустимо преувеличивать и раздувать разногласия с действительно-революционными единомышленниками в погоне за блуждающими огоньками центризма. Вот каковы подлинные уроки из подлинных ошибок Троцкого. Эти уроки очень важны. Они и сейчас сохраняют всю свою силу. Именно Радеку следовало бы над ними хорошенько задуматься.
Сталин, со свойственным ему идейным цинизмом, сказал однажды:
«Троцкий не может не знать, что Ленин боролся против теории перманентной революции до конца своих дней. Но это его не смущает». («Правда», N 262, 12/XI-26).
Это грубая и нелояльная, т. е. чисто сталинская карикатура на действительность. В одном из своих обращений к иностранным коммунистам Ленин разъяснял, что разногласия внутри коммунистов совсем не то, что разногласия с социал-демократией. Такие разногласия – писал он – большевизм переживал и в прошлом. Но
«в момент завоевания власти и создания советской республики, большевизм оказался единым, он привлек к себе все лучшее из близких ему течений социалистической мысли» (т. XVI, стр. 333).
Какие же это близкие течения социалистической мысли имел в виду Ленин, когда писал эти строки? Не Мартынова ли с Куусиненом? Не Кашена ли с Тельманом и со Шмералем? Не они ли казались Ленину «лучшими из близких течений»? Какое другое течение было ближе большевизму, чем то, которое представлялось мною во всех основных вопросах, в том числе и крестьянском? Даже Роза Люксембург отшатнулась на первых порах от аграрной политики большевистского правительства. Для меня же здесь вообще не было вопроса. Мы были вдвоем с Лениным у стола, когда он карандашом писал свой аграрный законопроект. И обмен мнений состоял вряд ли больше, чем из десятка коротких реплик, смысл которых был таков: шаг противоречивый, но исторически абсолютно неизбежный; при режиме пролетарской диктатуры, в масштабе международной революции, противоречия выровняются, – нужен только срок. Если бы между теорией перманентной революции и ленинской диалектикой в крестьянском вопросе было капитальное противоречие, то как же все-таки объяснит Радек тот факт, что я, не отказываясь от основных взглядов своих на ход развития революции, нимало не споткнулся в 1917 году о крестьянский вопрос, подобно большинству тогдашней большевистской верхушки? Как объясняет Радек тот факт, что нынешние теоретики и политики антитроцкизма – Зиновьев, Каменев, Сталин, Рыков, Молотов и пр. и пр. – все до одного заняли после февральской революции вульгарно-демократическую, а не пролетарскую позицию? И еще раз: о чем и о ком вообще мог говорить Ленин, указывая на слияние с большевизмом лучших элементов наиболее близких ему течений марксизма? И не показывает ли эта итоговая оценка Лениным прошлых разногласий, что он то во всяком случае не видел двух непримиримых стратегических линий?
Еще знаменательнее в этом отношении речь Ленина на заседании петроградского комитета 1/14 ноября 1917 г.[3]. Там разбирался вопрос о соглашении с меньшевиками и эсерами. Сторонники коалиции пытались и там, правда, очень робко, намекать на «троцкизм». Что ответил Ленин?
Не перманентная революция, а примиренчество, вот что отделяло меня от большевизма, по мнению Ленина. Для того, чтобы стать «лучшим большевиком», мне нужно было, как мы слышим, понять невозможность соглашения с меньшевизмом.
Как, однако, объяснить крутой характер поворота Радека как раз в вопросе о перманентной революции? Один из элементов объяснения у меня как будто имеется. Радек был в 1916 году, как мы узнаем из его статьи, солидарен с «перманентной революцией» в истолковании Бухарина, который считал, что буржуазная революция в России закончена, – не революционная роль буржуазии и даже не историческая роль лозунга демократической диктатуры, а буржуазная революция, как таковая, – и что поэтому пролетариат должен идти к захвату власти под чисто социалистическим знаменем. Очевидно, Радек и мою тогдашнюю позицию истолковывал на бухаринский лад: иначе он не мог бы одновременно солидаризироваться с Бухариным и со мной. Этим объясняется, с другой стороны, и то, почему Ленин полемизировал с Бухариным и Радеком, с которыми он вел совместную работу, выводя их под псевдонимом Троцкого (Радек в своей статье признает и это). Вспоминаю, что своей проблематической «солидарностью» в этом вопросе пугал меня в парижских беседах того времени М. Н. Покровский, единомышленник Бухарина, неистощимый конструктор исторических схем, с большим вкусом подкрашенных под марксизм. В политике Покровский был и остается анти-кадетом, искренне принимая это за большевизм.
В 1924-25 г.г. Радек, очевидно, все еще жил идейными воспоминаниями о бухаринской позиции 1916 года, продолжая отождествлять ее с моей. Законно разочаровавшись в этой безнадежной позиции на основании беглого штудирования Ленина, Радек, как это нередко в таких случаях бывает, описал над моей головой дугу в 180°. Это очень вероятно, ибо типично. Так Бухарин вывернувшись в 1923-25 гг. наизнанку, т. е. из ультралевого превратившись в оппортуниста, все время подкидывает мне свое собственное идейное прошлое, выдавая его за «троцкизм». В первый период кампании против меня, когда я еще иногда вынуждал себя почитывать бухаринские статьи, я нередко спрашивал себя: откуда это у него? – но затем догадывался: это он глядит в свой вчерашний дневник. Вот мне и думается, нет ли в контр-апостольском превращении Радека из Павла перманентной революции в ее Савла той же самой психологической подоплеки? Я на этой гипотезе не смею настаивать. Но другого объяснения подобрать не могу.
Так или иначе, но, по французскому выражению, бутылка откупорена, приходится пить до дна. Нам придется совершить длительную экскурсию в область старых цитат. Насколько возможно было, я сократил их число. Но их все же много. Оправданием пусть послужит то, что от этого навязанного мне перетряхивания старых цитат я все время стараюсь провести нити к жгучим вопросам современности.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.