ДЕТИ ТАЙГИ

ДЕТИ ТАЙГИ

Семь часов утра. Печка погасла. Чернила на столе замерзли. По полу, где я сплю, ползут острые струйки холода, пробираясь под тулуп.

Учитель Варрен уже встал и пошел за дровами. Сквозь сон слышу дружные детские голоса, с каким-то необыкновенным акцентом поющие:

И тот, кто с песнью веселой сагает,

Тот никогда и никде не пропадет…

В коридоре детишки делают утреннюю зарядку. Кулачки их рук сжаты, крепкие ноги, привыкшие с детства бродить по лесу, упруго сгибаются.

Воспитательница и учительница Нина Иосифовна Пинчук с большим удовольствием занимается этим делом. Еще не так давно у себя на родине, в Ворошилове-Уссурийском, она была вожатым пионерского отряда. Это видно по той ловкости, с которой она исполняет на круге сигнал окончания зарядки и командует:

— Отставить. По комнатам. Шагом марш!

Дети строятся в ряды и шагают в комнаты общежития. Оттуда они в беспорядке выскакивают с полотенцами, мылом и зубными щетками.

Умывание является своего рода делом чести. Недаром в учебнике сказано:

«Приехал Ного домой. В юрте грязно. Никто не моется. Ного сказал: — Надо лицо и руки мыть. Надо зубы чистить. Мыло достать надо. В бане мойтесь».

Эти несколько десятков детей являются агитаторами и пропагандистами. Если сейчас в юртах колхоза можно видеть мыло и отдельные полотенца — гарантию против трахомы, — то в этом значительная доля заслуги интерната и его воспитанников.

* * *

«Имлыту девять лет. Хорошо Имлыт шкуры снимает и рыбу ловит. Нутавит сказал: — Ты, Имлыт, хочешь быть октябренком. Учись так хорошо, как хорошо рыбу ловишь».

«Мекко не играет. Мекко трубку курит. — Нельзя курить, — сказал Оло, — октябрята не курят. Ребята сказали: брось, Мекко, трубку, больной будешь. Иди играть».

Девочка с плутовскими черными глазками, читая эти слова в учебнике, хитро посматривает на соседа Гаврюшку.

Гаврюшка сконфужен и смотрит исподлобья.

Дело в том, что не так давно Гаврюшка сбежал из интерната. Он снял с себя красный пионерский галстук и ночью, прокравшись мимо комнаты воспитательницы, ушел в тайгу.

Гаврюшке восемь лет, но тайга для него — открытая книга. Вот та лиственница, на которой он убил белку. Он, пожалуй, может еще найти след от пульки на ветке. Слева, в километре, он вместе с дедушкой ставил капканы на горностая. А вот здесь у реки жила рысь, которая загрызла у них четырех оленей. Брат Гаврюшки убил эту рысь.

Гаврюшка пришел в свою юрту и сказал отцу:

— Я не хочу больше жить в школе. Там едят мясо «катлет» и воду с капустой. Там нет нерпы и юколы, там читают скучные книги про мальчиков, которые не курят.

Отец молча кивнул головой, набил табаком трубку и протянул ее Гаврюшке. Тунгусы не любят итти против желания детей.

Гаврюшка покурил, вволю напился чаю, не так как в школе, залез в меховой кукуль и заснул у дымящего костра.

Через несколько дней в юрту пришел председатель колхоза и долго говорил с отцом Гаврюшки. Потом Гаврюшку посадили в оленью нарту и снова отвезли в интернат.

Сейчас Гаврюшке неудобно вспоминать об этом.

Девочку зовут Акулиной. Она очень бойкая девочка. Гораздо бойче Гаврюшки. Она прекрасно читает и пишет и все умеет делать. Совсем маленькая женщина.

— Я умею делать «тыргыз», перчатки, ровдугу. Сначала железком шкуру снимать надо, потом шкуру водом мокнет, потом опять, когда мокнет, железком, потом шить штаны и перчатки. Штаны мужики носят и женщины тоже.

Гаврюшка поднимает голову и мрачно заявляет:

— Я тожи могу лыжи делать. Дерево такое пойду рубить, потом пополам, как доска, топором, потом сушить, потом строгает, потом загибает их на чытыри палки.

— Кем же ты хочешь быть, когда вырастешь? — спрашиваю я Акулину.

— Детей учить, — не задумываясь, отвечает девочка, — как Нина Иосифовна.

— А ты, Гаврюша?

Мальчик долго думает:

— Учися буду, Ленград буду. Потом Маякан приеду. Начальник буду. Штаны — во! — и Гаврюшка, широко разводя руками, показывает воображаемые галифе.

Эта беседа происходит в большой классной комнате Бараборского интерната.

За партой рядом сидят два ученика — пятилетний Коля и шестнадцатилетний Василий. Оба они в одном классе. Оба впервые начинают читать по-русски и по-орочски, хотя Колю только недавно отняли от груди и вынули из мехового детского комбинезона, а Вася в прошлом году уже сдал приемщику Дальстроя пяток пойманных им в капкан лисиц.

Учительница терпеливо переводит им фразу с орочского на русский:

— Вот буржуй. Буржуи жили богато. У буржуев была хорошая еда.

Под этой фразой в книжке нарисован толстый нэпман в котелке в стиле Моора.

— Вы знаете, что такое буржуй? — спрашивает учительница.

Коля устремляет на Нину Иосифовну удивленные глазенки и молчит. Василий чешет затылок и ломаным русским языком объясняет:

— Буржуй, у его целковый много. Много «мина», много мяса, много шкура, большой юрта. Его живет город, такой большой, как Магадан.

— Ады хундула орор? Сколько оленей у вас? — спрашивает учительница.

Василий долго шевелит губами и считает на пальцах.

— Элан, няма, орор. Триста оленей.

Я спрашиваю учительницу:

— Однако ведь Василий совсем взрослый, когда же он выучится?

Учительница улыбается.

— О, они ведь способные. Через полгода он будет хорошо читать и писать и может ехать в Магадан в советско-колхозную школу, а потом и в Ленинград, в Институт народов Севера.

* * *

Нина Иосифовна снова берется за сигнальную трубу.

— Становись! Шагом марш. Обедать.

Детишки весело срываются с парт и бегут в столовую.

На клеенке чистые миски, приборы, хлеб, кипяченая вода.

За столом оживленно.

Сегодня важное событие. Приехавший из Олы врач разрешил давать детям привычную им пищу — строганину, юколу, нерпичье мясо и жир. Все это действительно вкусно и питательно. Особенно вкусна строганина. Это замороженная сырая рыба, которую режут тоненькими ломтиками. Она имеет вкус слегка обжаренной на вертеле осетрины и тает во рту, как масло.

В этой пище много витаминов и жиров.

Дети едят только белый хлеб, как и все тунгусы. Они быстро приобретают культурные навыки.

Возвращаясь в юрты, в гости к родителям, дети требуют ложек, вилок, и уже нередкость встретить в юрте поставец из лубка березы, украшенный прекрасным эвенским орнаментом, в котором аккуратно сложены чистые чашки, ложки и вилки.

* * *

Вечером над берегом на утрамбованной площадке, где искрятся под светом фонаря миллиарды алмазных снежинок, дегтя играют возле школы.

Начинается любимое развлечение — танец хейдя.

Единственный танец орочей, юкагиров, эвенов. Своеобразный танец. Танцующие становятся в кружок, прижимаясь тесно плечом к плечу, берутся под руки и ритмически перескакивают обеими ногами сразу с места на место.

— Хейдя! — кричит запевало.

— Хейдя! — вторят ему танцующие и в этот момент делают скачок.

Так продолжается без перерыва. Одни в изнеможении выскакивают из круга, а другие приходят им на смену, становясь на их место.

Движение не меняется, изменяется только припев.

Сначала кричат: хейдя, хейдя! Потом — унде, унде! Урье, урье! Умге, умге! Хидо, хидо! Хекке, хекке! Умге, умге! И снова то же самое — хейдя, хейдя!

Дети танцуют с крайним увлечением, и учительница танцует вместе с ними.

Но вот пришло время сна. Дети снова бегут к умывальникам. Моются, чистят зубы, стелют себе отдельную кроватку, раздеваются и, свернувшись калачиком в тепло натопленных комнатах, засыпают в сладком сне.

* * *

В комнате воспитательницы тепло и уютно: на лампе — абажур, на окне — тюлевая занавеска. Много книжек и журналов. Огромные закопченные бревна стен украшены картинами и фотографиями. На «буржуйке» кипит кофейник. Нина Иосифовна Пинчук, дочь рабочего Уссурийского совхоза, приехала на Колыму по разверстке комсомола. Ей всего восемнадцать лет, но ей поручено большое ответственное дело — воспитывать детей тайги. Она единственная русская женщина в этой глуши.

Молодая учительница увлечена своей работой. Перед ней раскрывается прекрасное будущее. Рука об руку со всей нашей страной она смело и бодро шагает в это будущее.