КОЛЫМСКИЕ СЛЕДОПЫТЫ

КОЛЫМСКИЕ СЛЕДОПЫТЫ

Юноша-студент с голубыми глазами и румянцем во всю щеку прочитал реферат о теории относительности Эйнштейна и координатах времени и пространства. Старик-профессор, математик, с европейской известностью восторженно жал ему руку и густо гудел в ухо:

— Очень хорошо, друг мой. Ваше будущее — научная работа… Сейчас вы — астроном-геодезист. Несколько лет углубленной научной работы, — а ведь вы склонны к ней и по вкусам и по привычкам, — и вам обеспечена кафедра. Я предлагаю вам остаться аспирантом в моем отделении.

— Хорошо, — сказал студент, — я подумаю.

На другой день этот студент подписал договор с Геолкомом на должность астронома-геодезиста научной экспедиции, едущей на Колыму. Взволнованный перспективой поездки в страну, почти целиком представляющую еще белое пятно на карте, он носился по Ленинграду и закупал топографические сумки, рюкзаки, карабины, складные палатки, самосветящиеся компасы и самопишущие ручки.

— Куда ты едешь, — говорили молодому астроному Казанли его доброжелатели. — Ведь ты же будущий ученый. А там, в тайге, ты деквалифицируешься, забудешь все, чему учился, превратишься в рядового работника-ремесленника…

— Ничего, — упрямо отвечал Казанли. — Учиться не обязательно в кабинете. Приобретать знания можно и в тайге. А книги я везу с собой…

В экспедицию, с которой Казанли поехал на Колыму, входили преимущественно молодые исследователи, только сошедшие с учебной скамьи. Возглавляли ее молодые геологи из ленинградского вуза — ныне уже известные исследователи Приарктики — Билибин и Цареградский. Впоследствии к ним присоединился еще их друг, тоже ленинградский студент-геолог Вознесенский. С экспедицией ехали с Алдана разведчики золотоносных районов Раковский, Лунеко, Алехин и другие. Почти все без исключения они выросли впоследствии в выдающихся работников золотой промышленности.

Весь состав экспедиции, вооруженный знаниями и любовью к своему делу, был увлечен идеей исследования огромных неизвестных районов, изобилующих горными богатствами. И вот, пробиваясь на пароходе сквозь неохотно расступающиеся льды, экспедиция в 1928 году впервые увидела суровые горы Колымы. Исследователи высадились на маленькой береговой полосе ольского побережья. Одни древние избы времен первых казацких поселений стояли здесь. А за узкой береговой полосой распростерлась непроходимая тайга, прорезаемая неизвестно куда ведущими звериными тропами.

По вечерам, когда рассеивался туман, над тайгой загорались большие неподвижные звезды — единственные ориентиры, по которым можно было намечать астропункты и набрасывать на карту направление. Вообще Колымский край в масштабе птичьего полета давно уже наносился на карту. Географический контур этой страны рисовали еще политэмигранты Черский, Тан-Богораз и другие. Академия наук по отрывочным их данным наметила карту течения некоторых колымских рек. Однако почти каждая проверка на месте обнаруживала большую неточность этих наметок. А пока толком неизвестно было, куда и как двигаться, какие выбрать пути, чтоб пробраться к крупнейшим водным артериям Колымы.

При таких обстоятельствах двадцать пять молодых участников экспедиции начали возле Олы разрабатывать генеральный план исследований золотоносного края. Билибин и Цареградский, с исключительной для своего еще небольшого опыта научной прозорливостью, сводили воедино разрозненные сведения, намечая первоначальный вариант движения экспедиции. Сведениями приходилось пользоваться местными, подчас совершенно сомнительными и фантастичными. Но и такие доставались не без труда. Возле Олы жил, например, старый приискатель Гайфулин — друг легендарного Бориски, открывшего золото на Колыме. Этот осторожный и хитрый хищник, сам втайне надеявшийся добраться до золота, либо ни слова не говорил о нем, либо указывал ложные пути. Приходили в экспедицию и искренне желавшие помочь ей старатели. Но сведения их оказывались зачастую ошибочными или просто невежественными. Так, старый казак-охотник Попов нашел вместо золота сернистый минерал пирит, похожий на золото. Выйдя по его указаниям, геологическая группа экспедиции лишь даром потратила время на бесплодные поиски.

Пока до начала общего похода члены экспедиции читали книги и бродили по берегу с ружьями, охотясь на чаек и зайцев. Астроном Казанли определял астропункты и, вместе с товарищами, десятками наносил на карты новые названия сопок, хребтов, ручьев, речек и долин. Фантазии молодых географов здесь давался широкий простор, ибо эта земля представляла собой еще девственную целину, которую предстояло всю подвергнуть географическим «октябринам». Вся экспедиция упражнялась в придумывании подходящих названий для новых географических объектов, а таких названий требовался поистине неограниченный запас.

Для похода экспедиции нужны были, прежде всего, средства передвижения и хорошие проводники. Неподалеку от Олы проживал в селении Гадлю столетний якут Килланах — знаменитый путешественник, неоднократно прошедший Колымский край от Якутска до Охотского моря и от Охотска до Северного ледовитого океана. Но Килланах был стар и плохо видел, он не мог уже больше ходить по тайге. Вместо себя он порекомендовал геологам своего ученика — якута Макара Медова, столь же неутомимого путешественника. Медов сам, по памяти, составлял карты маршрутов. Карты эти противоречили всем принципам картографии и напоминали примитивные схемы, составленные в XVI веке первыми исследователями Сибири и Дальнего Востока. Но и в таком виде они давали некоторую, хотя бы условную ориентировку.

Хуже обстояло дело с транспортом. Ездовых оленей и собак у местных жителей хватало только на их собственные нужды. Тогда Раковский сам взялся обучать необъезженных оленей. Олени долго не поддавались никакой выучке. Стоило их только привязать постромками к нартам, как они срывались с места и бешено скакали через наледи, пригорки, рвы и ямы до тех пор, пока не выворачивали седоков в сугробы и сами не выбивались из сил. Но упорно добиваясь своего, Раковский все же обучил вскоре тридцать оленей всем правилам культурной езды.

Собачье хозяйство взялись организовать Казанли и флегматичный техник Гудименко, выдавший себя за специалиста по собачьей езде. Действительно, он с неожиданным уменьем хватал собак за шиворот, привязывал к нартам и свирепо кричал на них, как заправский каюр: «Tax, тах!» и «хук, хук»!

— Им, собачьим детям, — утверждал техник, — ничего не треба, кроме доброй палки.

Помахивая толстым березовым «остолом», он убеждал Казанли садиться в нарту без всякого страха и опасения. Но при первой же попытке отъехать от стана на несколько километров потяг из четырнадцати собак сбился в кучу и поднял невообразимую грызню. Гудименко, размахивая «остолом», храбро кинулся в самый центр собачьей свалки и исчез в ней. Собаки, оставив друг друга, всем скопом набросились на злосчастного «каюра». С большим трудом Гудименко выбрался из-под собак, оставив в свалке часть своего полушубка. Как оказалось, одной «доброй палкой» вопрос не решался. Лишь после долгой, кропотливой тренировки удалось, наконец, объездить и собак.

Теперь, пользуясь собственным транспортом, Раковский отправился в тунгусские стойбища, закупил там продукты и наметил ориентировочные маршруты. Имелись два варианта: плыть к реке Колыме либо по Бахапче, либо по Буюнде. Оба варианта, впрочем, не были достоверно изучены, не было известно даже, проходимы ли эти реки. Местные жители говорили, что по Бахапче двигаться нельзя, так как в низовьях ее огромные пороги, через которые трудно проплыть даже на плотах. Но так как Бахапча была все же полноводной рекой, не пересыхающей до осени, экспедиция решила попытаться выплыть к Колыме по ней.

Вначале двинулась часть экспедиции во главе с Билибиным и Раковским. Цареградский и Казанли остались на побережье, чтобы вскоре тоже двинуться по их пути. Билибин и Раковский добрались до Мольтана и оттуда двинулись вниз по Бахапче. Они взяли с собой любимицу всей экспедиции — собаку Демку, хорошего, привезенного с материка сеттера.

Цареградский и Казанли тем временем готовили на побережье к выходу вторую часть экспедиции. Серьезность похода была вполне ясна им. От Билибина и Раковского не было еще никаких сведений, но, однако, вскоре и они все вышли в тайгу по Мольтану на соединение с первой партией.

Уже вблизи Мольтана, в тайге, Цареградский и Казанли услышали однажды хриплый звериный лай. Затем вскоре из зарослей к ним выбежало четвероногое одичавшее существо с торчащей дыбом шерстью. Они с трудом узнали в нем собаку Демку. Эта встреча внушила путникам невольные опасения. Никак нельзя было предполагать, что Демка добровольно покинул партию Билибина и Раковского, — видимо, с экспедицией что-нибудь случилось. И лишь впоследствии, когда обе части экспедиции благополучно встретились, Казанли узнал, что Демка отстал от плотов своих хозяев. Плутая в прибрежных кустарниках, он в течение нескольких недель бежал по следу за плывущими, но не смог их догнать. Проблуждав так месяца полтора в тайге, одичалый, облезлый Демка, движимый собачьим своим чутьем, кинулся в сторону и дошел до партии, которую вели Цареградский и Казанли.

Осенью, после нескольких месяцев путешествия, Казанли и Цареградский вышли, наконец, на Колыму в том месте, где сейчас находится пристань Дальстроя Запятая. Так окрестила это место ранее прошедшая его партия Билибина. Приняв неизвестный ручей за речку Средникан и решив сначала разбить здесь базу экспедиции, место назвали «Точкой», но так как пришлось плыть дальше, то «Точку» переименовали в «Запятую». С таким названием она и осталась на географической карте.

Добравшись до Колымы, Цареградский и Казанли вздохнули с облегчением. Здесь они получили первую счастливую весть о своих товарищах. На крупной лиственнице у самого берега реки они увидели выведенную химическим карандашом на обнаженном от коры стволе надпись — радостную, таежную «телеграмму». Билибин написал на дереве:

«Уважаемый Сергей Владимирович!

Я сплавился по Бахапче. По этой реке будет большой сплав грузов. Прошу определить астрономические пункты.

Б. А. Билибин».

К удивлению Цареградского и Казанли, под этой надписью, на том же стволе была еще вторая затесь с более свежей надписью:

«Уважаемый Юрий Александрович!

Проплыл на легкой лодке один, без астронома. Ближайший пункт — устье Таскана.

С приветом С. В. Обручев».

Эту своеобразную таежную переписку следует дополнительно пояснить. Дело в том, что сплав по Бахапче являлся для Билибина своего рода делом чести. Он не мог допустить даже и мысли о неправильном планировании и провале своих прогнозов по этому вопросу. В случае провала прямо была бы уязвлена его честь, так как экспедиция его проводилась одновременно с такой же экспедицией, руководимой известным геологом Обручевым, направлявшимся на Колыму со стороны Якутска. Шло, таким образом, соревнование двух молодых ученых по вопросу о том, кто правильнее и лучше нанесет на карту древнюю Колыму, откроет ее богатства и найдет пути к ним. Документы же на лиственнице свидетельствовали о том, что оба исследователя не теряли времени даром и достигали успеха.

Астрономические пункты, о которых писал Билибин, определил и занес на карту Казанли. Обе группы экспедиции сошлись вскоре на реке Колыме. Здесь Билибин разработал и написал известный свой отчет, положенный в основу разработки колымских богатств. Это был блестящий проспект, в котором молодой ученый талантливо раскрыл картину распространения колымского золота на территории, равной территориям Аляски и Калифорнии.

Столь же продуктивно, энергично и неутомимо работали Казанли, Цареградский, Раковский и другие участники экспедиции. Разбившись на небольшие группы, они планомерно исследовали десятки золотоносных ключей. Они нашли много богатых районов, в которых и до сих пор идут золотоносные разработки Дальстроя. Да и вся золотоносная карта Колымы, на основе которой работают сейчас горные управления Дальстроя, в основном, намечена была этой и другими экспедициями, в которых участвовали те же исследователи.

Многие тысячи километров были пройдены для этого участниками экспедиции. На Колыме километры называют иногда в шутку «колыметры». Очень характерна эта многозначительная шутка. В этом краю с его былым бездорожьем километры подчас поистине превращались в бесконечные «колыметры». Раз начавши ходить, колымские энтузиасты, открыватели края, долго затем не оставляют этого деятельного занятия. Так, например, — несколько забегая вперед, — можно сказать, что Цареградский, Вознесенский, Казанли, Раковский и многие другие геологи и разведчики Дальстроя, начавшие ходить по Колыме девять лет назад, и по сей день не прекратили своих научно-исследовательских передвижений. Часто передвижения эти были связаны с большими трудностями и опасными эпизодами. Однажды Казанли двигался по своему маршруту вдвоем с врачом экспедиции. Отклонившись по свежему следу медведя в сторону, путешественники заблудились в горах. Пройдя несколько километров на юг, они достигли непроходимой тайги, на месте которой теперь раскинулся порт Нагаево. Здесь обессиленный тяжелым путем врач нечаянно слетел с высокой скалы в море. Казанли, рискуя собственной жизнью, едва спас его от неминуемой гибели.

Но край был неиссякаемо богат — и никакие трудности не останавливали молодых энтузиастов в упорных поисках этих богатств.

В 1930 году к участникам первой экспедиции Геолкома присоединился еще один ленинградец, геолог Вознесенский. Он зимой пробрался на реку Колыму таким путем, на который мало кто отваживался рисковать. Купив потяг собак, Вознесенский один, без каюра, руководясь только компасом, двинулся по тайге за шестьсот километров по неизвестным местам. Это был редкий в истории Колымы случай, когда прибывший с материка новичок в одиночку, на собаках пересек все огромное расстояние от побережья Охотского моря до реки Колымы. Здесь Вознесенский и присоединился к участникам первой экспедиции.

Можно было бы писать целую книгу о том, что сделано всей этой группой молодых научных работников на Колыме. Их работа — это, в сущности, начало истории развития края. Для самых молодых научных работников Колыма явилась своеобразным вузом, в котором они проходили на практике этапы своей крупнейшей научной работы. Они стойко провели тогда на реке Колыме свои первые три года — три богатых, творческих года.

Вместе с тем, в истории края это еще были тяжелые годы. Цветметзолото, пытавшееся в этот период организовать добычу металла на Колыме, не располагало ни техническими, ни организационными возможностями руководства и помощи экспедиции. Участникам экспедиции приходилось выходить из всех затруднений собственными силами. Работать было сложно и трудно. Запасы продовольствия были крайне ограничены и пополнялись только охотой и рыбной ловлей. Бесконечные утомительные переходы по тайге в жестокие морозы и неистовую жару истощали силы исследователей; недостаточное питание развивало малокровие, вызывало первые зловещие признаки цынги.

Живой, подвижной Цареградский долго бодрился. Сидя у привальных костров, отбиваясь от тучи гнуса, он пил стакан за стаканом чай и сочинял стихи о капитанах — победителях полюса. Но один за другим у него расшатывались зубы и отекали ноги, сдавленные тяжелыми сапогами. Румяный Казанли также бледнел с каждым днем. Его одолевала сонливость, все труднее становилось вычислять формулы и координаты Гаусса и определять эклиптику звезд. Лишь один Раковский — человек необыкновенной энергии, настоящий индейский следопыт, лучший ходок Колымы — не сдавался. Он все дальше углублялся в дебри Заколымья, открывая все новые золотоносные районы.

Но в это время к участникам экспедиции пришло подкрепление, сразу поставившее их на ноги и неизмеримо расширившее горизонт работы. Осуществляя решения партии и правительства об освоении Колымы, в край приехали работники вновь организованного треста Дальстрой. Из бухты Нагаево на далекие прииски доставили продовольствие, припасы, инструмент, патроны. Работа быстро вошла в русло системы и плановости и получила огромный размах.

Это было уже в марте 1932 года. В этом году Казанли заболел цынгой. Ему грозила гибель: ближайший врачебный пункт помещался на устье Утиной, в сотне километров от Оротукана, где работал тогда Казанли. Больного в жару и бреду повез на Утиную тунгус на оленях. В дороге нарта Казанли перевернулась, и он упал в снег. След быстро замело пургой, и нарта прибыла в устье Утиной без больного.

Раковский, находившийся тогда на Утиной, увидев пустую нарту, немедленно бросился на розыски Казанли и застал его в снегу уже замерзавшим. Больного привезли в Магадан и оттуда заставили уехать на материк, чтобы оправиться от цынги. Казанли поехал в Донбасс. Здоровый его организм за несколько месяцев совершенно выправился от всяких последствии цынги. Тотчас же, не успев даже как следует отдохнуть, Казанли засел за учебники, в короткий срок освоив курс маркшейдерии, написал на эту тему книгу и немедленно снова вернулся на Колыму.

Он живет здесь и сейчас, в этом богатейшем крае, в который девять лет назад направлялся только для геологической «прогулки». Казанли работает сейчас главным маркшейдером северного горного управления Дальстроя.

Здесь же работает главным геологом и Вознесенский. Мы сидим в его полузанесенном снегом маленьком домике. Внутри домика — ковры, картины, статуэтки. Старые таежники устраиваются на Колыме надолго и привозят с «материка» предметы удобств и комфорта, украшающие жизнь. Вознесенский, весело улыбаясь, говорит мне:

— Стал вот кабинетным работником. Ничего не поделаешь, старею… Ходить по тайге хорошо только до сорока лет. К этому возрасту и ноги уже не так сгибаются, и сердце уже не так работает.

— А вы хороший ходок? — интересуюсь я.

— Так себе, — скромно отвечает Вознесенский. — Цареградский лучше меня ходит. А лучше всех — Раковский. Этот до шестидесяти лет проходит. Мне за ним не угнаться, уже — старик…

— Какой он старик! — смеется начальник золотоносного района и, обращаясь ко мне, говорит: «Пойдемте, вот я вам покажу настоящего колымского старика!..»

Мы одеваемся и выходим наружу из теплого уюта домика. Пурга. Поселок Хаттынах погружен в кипящее белое снежное месиво. Мы идем по улицам поселка, ориентируясь на пение и веселый гам, доносящиеся откуда-то сквозь пургу.

— Это наши геологи развлекаются, — кричит мне в ухо начальник района, крепко держа меня за руку.

Мы идем на звуки патефона, играющего какой-то развеселый джаз, и вскоре вваливаемся в большую комнату, полную хохочущей молодежи. Дирижирует общим весельем совсем молодой человек с голубыми глазами. Он кричит:

— Сеанс изучения языков продолжается! По-польски «Камо грядеши», автор Генрих Сенкевич. Переведите на якутский.

— «Ханабарда», — отвечает экзаменующийся.

Его перевод сопровождается оглушительным хохотом.

— По-китайски! — кричит молодой человек.

— Шина-чио, куда ваша ходи!

Снова взрыв хохота…

— Познакомьтесь, — говорит начальник района, — это колымский «старик» — Казанли.