Личное дело

Личное дело

Недавно трое военных встретились с одним иностранным журналистом: ленинградец, украинец, сибиряк. Журналист спросил: «Каковы, по-вашему, цели войны?» Ответил ленинградец: «О целях войны достаточно ясно сказал товарищ Сталин. Мне хочется вам сказать про другое. Вначале война и мне представлялась только государственным делом. Но вот весной я узнал, что моя жена умерла в Ленинграде. Понятно? Теперь война — это мое личное дело. Мои цели? Убить как можно больше немцев». Украинец поглядел на журналиста и начал: «У меня в Чернигове осталась…» Он не кончил и только махнул рукой. Сибиряк молчал. Я знаю, что его два брата убиты на фронте, он поклялся за них отомстить.

«Убей немца» — эти слова давно перешли со столбцов газеты на листки писем. Их пишет мать. Их пишет наивными каракулями ребенок, Их пишет с тоской и надеждой любимая женщина, и боец, перечитывая эти слова, даже в лютый мороз чувствует на своем лице горячее дыхание.

Страшно, развернув газету, прочитать о судьбе близких людей. Сколько воинов Красной Армии, отрезанных от своих семей, смотрят на лист газеты как на письмо! Старший лейтенант Григорий Андреевич Дайнека мне пишет:

«Я прочитал корреспонденцию „На белорусской земле“. У меня сердце кровью обливается. Немцы пришли в Рудобелку. Они согнали в клуб 210 жителей, и они всех сожгли. Они замучили Надю Михайловскую, отрезали груди, выкололи глаза. Они бросили в огонь жену Самутина. Это все мои друзья. А в моей родной Карпиловке они сожгли в сарае 700 женщин и детей. Нет больше любимца народа доктора Чернецкого. Немцы его сожгли. Нет больше красавицы Елены Гапанович. Немцы ее сожгли. Мне страшно об этом писать. Там сожгли и мою любимую. Я хочу сказать, что жив наш белорусский народ. Вот мое слово — отомстим! Скажите бойцу: если не перебьем немцев, они сожгут и его любимую. Скажите ему: если трудно станет в наступлении, пусть вспомнит Елену Гапанович — и сразу станет легче. Общее наше горе и общая судьба. У меня теперь большое горе, но я не теряю бодрости. Знаю — мы идем на запад. Мы скоро придем…».

Далеко от лесов Белоруссии до Азовского моря. Но вот еще одно письмо — оно рождено дневником немца Фридриха Шмидта, который в Буденновке пытал и убивал девушек. Фридрих Шмидт 26 февраля пометил, что он бил нагайкой девушек, и добавил: «Особый интерес привлекла красотка Тамара». Мне пишет летчик Иван Ефимович Голуб: «Моя Буденновка… Там я родился, там вырос. Мне трудно писать — я очень волнуюсь. Тамара — это моя девушка, с ней я мечтал построить мою жизнь».

Фридрих Шмидт был трусом. 13 марта он записал: «Никогда мы еще не переживали в Буденновке такого страшного дня. Русский бомбардировщик сбросил осветительные ракеты, а затем 12 бомб…» Летчик Голуб пишет: «Это были мои бомбы. Я своими руками ввинчивал взрыватели. Они не отказали. Много сотен бомб сбросил уже мой самолет. А теперь… Бомбить, бомбить и бомбить!»

Издалека можно говорить об ответственности, о грядущей судебной процедуре, о международном праве. Нам трудно ждать. Нам нельзя ждать. Совесть не мирится с ожиданием. Сердце не терпит промедления. Воин Красной Армии, ты — истец. Ты — судья. Тебя облек доверием народ. На тебя с надеждой смотрит оскорбленная Россия. Иди и суди! Иди и карай!

20 декабря 1942 г.