Спать пора

Спать пора

«Повернись на бок и закрой глаза», — говори-ЖИЗНЬ ли мне взрослые. Я делала как мне говорили, а за моей спиной бурлила! Там смеялись, танцевали, чокались. А куда было меня девать? Гостей много, комнаты маленькие, коммуналка. Вот и растекались по всей скудной территории. Даже садились на мою кровать.

«Так. Всем в постель, — громовым голосом сообщила воспитательница. — Кто через пять минут не ляжет, пусть пеняет на себя». Дело было летом, еще сияло солнце, но детям полагалось спать. А взрослым жить. О, эти звуки жизни — хохот, восклицания, звон посуды.

Особенно терзал душу вечерний шум южного курортного городка. Домик, где мы с мамой снимали комнату, был в горах, а откуда-то снизу, наверное с танцплощадки, доносилось знойное танго.

Когда позже я читала или слышала фразу «Жизнь прошла мимо», я всегда представляла себе одно и то же: вечер, я в постели, мне положено спать, а где-то кипит, бурлит, пенится жизнь. «Наверстаю, наверстаю», — думала я.

Школьный вечер. Танцы. Музыка. Твой час настал. Вперед! Чего же ты жмешься поближе к проигрывателю и перебираешь пластинки с таким видом, будто только за этим и пришла?

День рождения подружки. Она живет с бабушкой. Ее родители работают за границей, и потому у нее полно пластинок, которые у нас ни за какие деньги не купишь. Все с энтузиазмом сдвигают в сторону столы и стулья, освобождая место для танцев. «Куда ты? Почему уходишь?» «Мне пора. Меня просили рано вернуться», — говорю я удивленной подружке. И все вру. Никто меня ни о чем таком не просил. Я спускаюсь по ступенькам, а за дверью гремит музыка. Жизнь идет — и, как всегда, мимо. Или я иду мимо.

«Pardon me, boys, is that a chatanooga choo-choo»? — несется со сцены. Институтский вечер в самом разгаре — in full swing, как сообщает учебник для третьего курса. На наши инязовские вечера стремилась вся московская золотая молодежь. «Sixteen tons, and what do you get?» — поет местный Элвис Пресли по кличке Джон Маленький. В зале душно, я вся красная, и у меня наверняка блестит нос. Он всегда блестит, когда мне жарко. Надо куда-нибудь спрятаться и его напудрить. «Пудреный нос», — дразнил меня мой друг, который уже больше не мой друг. Вон он, в дальнем углу зала, и, как всегда, в центре внимания — что-то говорит, и все хохочут. Я выхожу в коридор, вынимаю круглую пудреницу, смотрю на себя в зеркало, и меня охватывает тоска. Господи, ну что же это? Красная, растрепанная, нос блестит. Прочь отсюда. Нечего мне здесь делать. Мимо меня, держась за руки, промчались двое. Они спешили туда, а я оттуда. «Volare, а-а, — заливался Джон Маленький. — Cantare, а-а-а-а». Я уходила под свою самую любимую песню. «Лети и пой, пой и лети, — говорилось в ней. — Давай улетим к облакам, прочь от шумной толпы». Давай, я согласна. Но с кем полетим? Я уже пробовала летать, но быстро спускалась.

Что-то со мной не так. Наверное, меня в детстве слишком рано спать укладывали, и мне привычнее слушать шум со стороны, чем быть в гуще событий. К тому же в ней не так уж интересно, в этой гуще, — шумно, суетно и душно. И даже когда я в ней, мне кажется, что жизнь идет мимо. Потому что жизнь — это то пленительное, загадочное, недосягаемое, что происходило где-то вдали от меня или за моей спиной, когда я лежала с закрытыми глазами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.