Глава 4 – В ЭПОХУ РЕФОРМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4 – В ЭПОХУ РЕФОРМ

К моменту вступления на престол Александра II уже столетие как перезрел и неотклонно требовал своего разрешения в России – крестьянский вопрос. Но вдруг выступило, что с не меньшей настойчивостью требовал себе решения и вопрос еврейский – не столь давний в России, как застарелое и дикое крепостное право, и до сих пор не казавшийся столь масштабным для страны. (А отныне – весь XIX век насквозь, и в Государственной Думе до самого 1917 года – вопросы еврейский и крестьянский будут то и дело оказываться смежны, состязаться, так они и переплетутся в соревновательной судьбе.)

А ещё принял трон Александр II в тяжёлой невылазности Крымской войны против соединённой Европы, в перекачливости трудного решения – выстаивать или сдаваться.

По новом воцарении «тотчас же раздались голоса в защиту еврейского населения» – и через несколько недель Государь распорядился: «уравнять евреев в отношении рекрутской повинности с прочим населением[и] прекратить приём малолетних рекрутов». (Вскоре затем отменён был и проект «разбора» евреев-мещан, значит и «все классы еврейского населения были уравнены в отношении рекрутской повинности»)[400]. Это решение подтверждалось в коронационном манифесте 1856 года: «Рекрут из евреев принимать тех же лет и качеств, кои определены для рекрут из других состояний, и затем приём в рекруты малолетних евреев отменить»[401]. Тут же был вообще упразднён институт военных кантонистов, так что еврейские кантонисты моложе 20 лет, хотя бы и перешедшие в солдаты, возвращались к своим родителям. Отслужившие же полный срок нижние чины и их потомки получали право жить на всей территории Российской Империи. (Они обосновывались там, где заставал их конец службы, и обычно прочными поселенцами, часто становились в новых местах основателями еврейских общин[402]. По усмешке истории и в форме исторического наказания: из тех осевших потомков кантонистов Россия и романовская династия получили и Якова Свердлова[403]).

В 1856, тем же манифестом, еврейскому населению «были прощены все[немалые] податные недоимки» прошлых лет. «Но уже в течение ближайших пяти лет» накопились новые недоимки в 22% от полагаемой подати[404].

Шире того, Александр II выразил намерение решить еврейский вопрос – и в самом общем виде благоприятно. Для этого кардинально менялась вся постановка его. Если при Николае I правительство ставило задачу – сперва реформировать еврейский внутренний быт, постепенно разряжая его через производительный труд и образование и так ведя к снятию административных ограничений; то при Александре II, напротив, правительство, начало с быстрого снятия внешних стеснений и ограничений, не доискиваясь до возможных внутренних причин еврейской замкнутости и болезненности, надеясь, что тогда сами собой решатся и все остальные проблемы; начало «с намерением слияния сего народа с коренными жителями страны», как сказано было в высочайшем повелении 1856[405].

Для того в 1856 был учреждён ещё новый «Комитет по устройству быта евреев» (уже седьмой по счёту комитет по еврейским делам, но никак не последний). Председатель его, всё тот же граф Киселёв, докладывал Государю, что «цели слияния евреев с общим населением» – «препятствуют разные ограничения, временно установленные, которые в соединении с общими законами содержат в себе многие противоречия и порождают недоумения», на что Государь и повелел: «Пересмотреть все существующие о евреях постановления для соглашения с общими видами слияния сего народа с коренными жителями, поколику нравственное состояние евреев может сие дозволить», то есть «приписываемые им фанатизм и экономическая вредоносность»[406].

Нет, не впустую прошли в России ни Герцен с «Колоколом», ни Белинский с Грановским, ни Гоголь (ибо и он, хотя не имея такой цели, действовал в том же направлении, что и они). Под корою сурового николаевского царствования накоплялась потребность решающих реформ, и силы к ним, и люди к ним, и, поразительно: просвещённых высоких государственных сановников свежие проекты коснулись даже действеннее, чем нечиновных членов образованного общества. Немедленно сказалось это и на вопросе еврейском. И министры внутренних дел (поочерёдно Ланской, Валуев), и генерал-губернаторы Западного и Юго-Западного краёв то и дело представляли Государю соображения, которыми он весьма интересовался. «Частичные улучшения в правовом положении евреев проводились правительством, по его собственной инициативе, под непосредственным наблюдением Государя»[407], – и прикладывались к общим освободительным реформам, касавшимся и евреев наряду с остальным населением.

В 1858 новороссийский генерал-губернатор Строганов предложил и безотлагательное, единовременное и полное уравнение евреев во всех правах, – но Комитет, теперь под председательством Блудова, замялся, оказался не готов к такой мере и (1859) указывал для сравнения, что «в то время как западно-европейские евреи по первому приглашению правительства стали посылать своих детей в общие школы и сами более или менее обратились к полезным занятиям, русскому правительству приходится бороться с предрассудками и с фанатизмом евреев», а поэтому «уравнение евреев в правах с коренными жителями не может иначе последовать, как постепенно, по мере распространения между ними истинного просвещения, изменения их внутренней жизни и обращения их деятельности на полезные занятия»[408].

В Комитете получили развитие и доводы против равноправия: что рассматриваемый вопрос – не столько еврейский, сколько русский; что опрометчиво было бы открывать полное равноправие евреям прежде, чем будет поднят образовательный и культурный уровень населения русского, чья тёмная масса не сможет отстоять себя перед экономическим напором еврейской сплочённости; что евреи стремятся совсем не к слиянию с гражданами страны, а к получению всех гражданских прав при сохранении своей обособленности и спаянности, какой нет между русскими.

Однако эти голоса не получили влияния. Ограничения с евреев снимались одно за другим. В 1859 был снят запрет 1835 года: евреям брать в аренду или в управление населённые помещичьи земли. (А тем самым – и право распоряжаться крестьянами, правда и раньше «в отдельных случаях запрет… втайне наруша[л]ся». Впрочем, после 1861 оставшиеся у помещиков земли уже не могли считаться «населёнными».) Нынешнее изменение имело целью и «облегчить помещикам возможность открыто обращаться за помощью к евреям» в связи с упадком помещичьего хозяйства, но и «чтобы несколько расширить пред евреями ограниченное поле экономической деятельности». Теперь евреи могли эти земли арендовать и поселяться на них, но не приобретать в собственность[409]. Как раз в Юго-Западном крае «в руках некоторых евреев… сосредоточились капиталы, которые могли бы быть обращены на покупку земель… давать же им[помещикам] свои капиталы под залог имений евреи отказывались, раз такие имения не могли быть ими в случае необходимости приобретены». Вскоре в пределах черты оседлости евреи получили право землю у помещиков и покупать[410].

С развитием железных дорог и пароходства упадал такой еврейский промысел, как содержание постоялых дворов и почтовых станций. – Также и от новых либеральных таможенных тарифов 1857 и 1868, понижавших пошлины на ввозимые в Россию товары, сразу резко упали «выгоды контрабандного промысла»[411].

В 1861 же был отменён запрет евреям брать на откуп отдельные доходы с имений. В том же 1861 была отменена система казённых откупов и откупов винных. Это оказалось большим ударом для крупного еврейского предпринимательства. «Откупщик и подрядчик, у евреев, – синонимы богачей»; теперь, пишет Оршанский, только вспоминать могли «время Крымской войны, когда подрядчики, благодаря гибкой совести и своеобразному взгляду на казну в известных сферах, наживали миллионы»; «тысячи евреев жили и наживались под благодатным крылышком откупов», – теперь же стал соблюдаться казённый интерес и подряды стали мало выгодны. – И «торговля питьями» стала «далеко не так выгодна, как… при… откупной систем[е]»[412].

Правда теперь, когда в винном промысле вместо откупной системы вводилась акцизная, для евреев не было установлено специальных ограничений: и продажу питей и аренду винокуренных заводов они могли в местах своей оседлости производить на общих основаниях[413]. – И евреи правом аренды, а также и приобретения, широко воспользовались в последующее 20-летие: к 80-м годам в губерниях черты оседлости евреям принадлежало от 32% до 76% винокуренных заводов и почти все они имели «характер крупнопромышленный»[414]. А в Юго-Западном крае уже к 1872 в аренде у евреев находилось 89% всех винокуренных заводов[415]. – С 1863 евреям было разрешено винокурение в Западной и Восточной Сибири (ибо «замечательнейшие специалисты по части винокурения почти исключительно принадлежат к числу евреев»), а с 1865 евреям-винокурам разрешено проживать повсеместно[416].

Что же касается виноторговли в деревнях, то треть всего еврейского населения «черты» к началу 80-х годов жила в деревнях, по две-три семьи в каждой деревне[417], как остатки корчемства. – В 1870 в официальном правительственном сообщении говорилось, что «питейная торговля в Западном крае почти исключительно сосредоточилась в руках евреев и злоупотребления, встречающиеся в этих заведениях, выходят из всяких границ терпимости»[418]. И – потребовано было от евреев, чтобы они производили питейную торговлю только из собственных домов. Смысл этого требования поясняет Г. Б. Слиозберг: в малороссийских деревнях, то есть вне наследия польских порядков, у помещиков не было права производить торговлю вином – а значит, и евреи не могли его у них перекупить. Но нельзя было евреям купить и клочка крестьянской земли; поэтому евреи арендовали крестьянские дома и вели питейную торговлю из них. Когда запретили такую виноторговлю не из собственных домов – запрет часто обходился путем «подымённой» торговли: фиктивный патент на питейное заведение давался христианину, а еврей якобы служил у него лишь «сидельцем»[419].

Также и «карательная статья» (по выражению Еврейской энциклопедии), то есть наказание, сопровождающее запрет личного найма евреями христиан в услужение, с 1865 была отменена как «несогласн[ая] с общим духом принимаемых мер терпимости». И «многие еврейские семьи… с конца 60-х годов, стали нанимать христианскую прислугу»[420].

К сожалению, характерно для многих историков еврейства в России: если вчера на отвоевании какого-то права были заострены вся борьба и внимание, а сегодня то право добыто, – то оно уже сочтено и мелочью. О «двойной подати» евреев сказано столько, будто она существовала века, а не была наложением нескольких лет, к тому же никогда и не собираема реально. – Положение 1835, в своё время встреченное евреями с облегчением, уже обозначается С. Дубновым, к рубежу XX в., как «хартия бесправия». – Будущему революционеру Льву Дейчу, в 60-е годы ещё, по малолетству, верноподданному, виделось так, что администрация «не проводила строго некоторых существенных… ограничений в… правах» евреев, «сквозь пальцы смотрела на… нарушения», «в шестидесятых годах евреям в общем жилось в России недурно… ни в ком из моих сверстников-евреев я не замечал выражения угнетённого состояния, придавленности и отчуждённости» от своих товарищей-христиан[421]. Но, с революционным достоинством, спохватывается и называет «в сущности незначительны[ми] облегчения[ми]» всё, что было дано евреям при Александре I, тут же не упуская и зарубки: «преступления Александра II», хотя, по его мнению, всё же убивать этого царя не следовало[422]. – А из середины XX века уже видится и так: весь XIX век создавались комитеты и комиссии для пересмотра еврейских правоограничений и «приходили к выводу, что существующие правоограничения не достигают своей цели и должны быть… упразднены… Но ни один из выработанных Комитетами проектов… не получил осуществления»[423].

Изжито, забыто, и пиво не в честь.

После первых льгот Александра II главным ограничением евреев, которое ощущалось всего острей, – стала черта оседлости. «Едва только появилась надежда на возможность грядущих общегосударственных реформ, едва только повеяло первым дыханием ожидаемого обновления государственной жизни, как в среде еврейской интеллигенции возникло смелое намерение поднять вопрос об уничтожении черты оседлости»[424]. – Но ещё свежа была и в еврейской памяти идея «разбора», возлагания повинностей на неоседлых и не ведущих производительного труда, – и в слое евреев, кто, «по своему общественному положению и по роду своей деятельности, могли вступать в более близкое соприкосновение с центральной властью», в «групп[е] еврейских купцов, петербургских и иногородних»[425], родилось в 1856 ходатайство к Государю «с просьбой о даровании льгот не всему еврейскому населению, а лишь отдельным категориям», молодому поколению, «воспитанно[му] в духе и под надзором правительства», «высшему купечеству», «добросовестны[м] ремесленник[ам], добывающи[м] хлеб свой в поте лица», чтобы они были «отличены правительством большими правами от тех, которые ничем ещё не засвидетельствовали об особенной своей благонамеренности, пользе и трудолюбии… Ходатайство наше состоит в том, чтобы Милосердный Монарх пожаловал нас и, отличая пшеницу от плевел, благоволил, в виде поощрения к добру и похвальной деятельности, предоставить некоторые, умеренные, впрочем, льготы достойнейшим, образованнейшим из нас»[426]. (При всех возбуждённых надеждах – и они ещё не могли представить, как быстро пойдут изменения в положении евреев, – а в 1862 часть авторов этой записки сможет просить уже «о предоставлении равноправия всем окончившим среднее учебное заведение», ибо гимназисты «не могу[т], конечно, не считаться людьми, получившими европейское образование»[427].)

Да и «царь принципиально не был противником нарушения законов о черте оседлости в пользу отдельных групп еврейского населения». В 1859 право жительства по всей России получили евреи-купцы 1-й гильдии (с 1861 в Киеве – также 2-я гильдия, в Николаеве, Севастополе, Ялте – все три гильдии)[428] – с правом устройства фабричных заведений, подрядов и приобретения недвижимости. – Уже раньше имели право повсеместного жительства доктора и я магистры наук (с занятием постов на государственной службе; тут можно отметить профессора медицины Г. А. Захарьина, которому в будущем предстояло вынести летальный приговор по болезни Александра III). С 1861 это право предоставили и «кандидатам университетов», то есть просто окончившим их[429], также и «лицам свободных профессий»[430]. Ограничения чертою оседлости не распространялись отныне и «на лиц, желающих получить высшее образование… именно на лиц, поступающих в медицинскую академию, университеты и технический институт»[431]. – Затем в результате ходатайств отдельных министров, губернаторов, а также влиятельных еврейских купцов (Евзель Гинцбург) – с 1865 вся территория России, включая и Петербург, была открыта для евреев-ремесленников – однако лишь до того времени, пока таковой реально занимается своим ремеслом. (Понятие ремесленников затем расширялось на техников всех видов, наборщиков, типографских рабочих.)[432]

Следует при этом иметь в виду, что купцы переселялись с приказчиками, конторщиками, разными подручными и еврейской обслугой, ремесленники – также с подмастерьями и учениками. Всё вместе это составляло уже заметный поток. Таким образом, еврей, получивший право жительства вне черты, был свободен переезжать отнюдь не только с семьёй.

Новые разрешения обгонялись и новыми ходатайствами. В 1861 сразу же за «кандидатами университетов» генерал-губернатор Юго-Западного края просил дать выход из черты также и окончившим казённые еврейские училища, то есть неполные средние заведения, живо описывая состояние выпускников: «Молодые люди, выходя из заведений, видят себя совершенно оторванными от еврейских обществ… Не находя среди своих обществ занятий, сообразных с полученным ими образованием, они привыкают к праздности и нередко роняют в глазах общества образование, коего они являются недостойными представителями»[433].

В том же году министры внутренних дел и просвещения согласно заявили, «что важнейшая причина бедственного положения евреев таится в ненормальном количественном соотношении между ними, являющимися преимущественно торгово-промышленным элементом, и остальной земледельческой массой», и вот, благодаря этому, «крестьяне неизбежно делаются жертвою евреев, будучи как бы обязаны отдавать часть своих средств на их содержание». Но и внутренняя конкуренция ставит евреев «почти в невозможность снискивать себе законными путями средства к существованию». И поэтому надо «предоставить право повсеместного жительства купцам» 2-й и 3-й гильдий, а также окончившим курс средних учебных заведений[434].

А новороссийский генерал-губернатор в 1862 снова просил «полного уничтожения черты оседлости»: начать «с предоставления права повсеместного жительства всему[еврейскому] народу»[435].

Никак не с таким темпом, но текли своей чередой частные разрешения повсеместного жительства. С 1865 разрешён приём евреев в должности военных врачей, а вслед за тем (1866, 1867) евреям-врачам была разрешена служба по министерствам народного просвещения и внутренних дел[436]. – С 1879 – и фармацевтам, и ветеринарам, также и «приготовляющимся к соответствующему роду деятельности»[437], также и акушеркам и фельдшерам, и «желающим учиться фельдшерскому искусству»[438].

Наконец в 1880 последовал указ министра внутренних дел (Макова): вне черты оседлости оставить на жительстве всех тех евреев, кто поселился там незаконно[439].

Сюда уместно добавить: в 60-е годы «евреи-юристы… при отсутствии тогда института адвокатуры, без всяких затруднений устраивались на государственной службе»[440].

Послабления коснулись и пограничной черты. – 1856, когда, по Парижскому трактату, российская государственная граница отступила, приблизилась к Кишинёву и Аккерману, из новообразованной так пограничной полосы евреев теперь не выселяли. А в 1858 «были окончательно отменены указы Николая I, предписывавшие евреям покинуть 50-вёрстную приграничную полосу»[441]. – С 1868 был разрешён (прежде формально, хотя и не строго запрещённый) переход евреев из западных губерний России в Царство Польское и обратно[442].

Наряду с официальными послаблениями в правоограничениях существовали исключения и обходы правил. Например в столице, Петербурге, «несмотря… на запреты, евреи всё же водворялись на продолжительные сроки»; а «с воцарением Александра II… число евреев в Санкт-Петербурге начинает быстро возрастать. Появляются капиталисты, посвящающие значительное внимание организации общины» еврейской тут, «как, например, барон Гораций Гинцбург… Л. Розенталь, А. Варшавский и др.»[443]. К концу царствования Александра II российским Государственным секретарём состоял Е. А. Перетц (сын откупщика Абрама Перетца). – В 60-х годах XIX в. «Петербург стал стягивать к себе немало представителей торгово-промышленных и интеллигентных[кругов] еврейства»[444]. – По данным Комиссии по устройству быта евреев, в 1880-81: в Петербурге официально числилось 6.290 евреев[445], по другим официальным данным – 8.993, а по «местной переписи» от 1881 года – 16.826, около 2% от общего населения[446].

В Москве в 1856 была отменена обязательность жительства приезжих купцов-евреев только в Глебовском подворьи, которое «было упразднено… евреям разрешили останавливаться в любом районе города. При Александре II… еврейское население Москвы стало быстро расти», к 1880 – около 16 тысяч[447].

Сходно и в Киеве. После 1861 «начался быстрый рост еврейского населения Киева» (от полутора тысяч в 1862 до 81 тыс. к 1913). С 80-х годов наблюдался наплыв в Киев евреев. «Несмотря на частые полицейские облавы, которыми славился Киев, численность его еврейского населения намного превосходила официальные данные… К концу 19 в. евреи составляли 44% киевского купечества»[448].

«Важнейшим» называет Ю. И. Гессен «предоставление права повсеместного жительства (1865 г.) ремесленникам». Правда, была заминка с их переездом. Ведь так скученные, так стеснённые, настолько лишённые рынка сбыта и заработка – почему же они «почти не воспользовались правом выхода из черты оседлости»? К 1881 в 31 внутренней губернии евреев-ремесленников считалось всего 28 тысяч (а евреев вообще – 34 тысячи). Гессен объясняет этот парадокс так: зажиточные ремесленники не нуждались искать новые места, нищенствующие – не имели средств для переезда, а средняя группа, «кое-как перебивавшаяся изо дня в день, не терпя особой нужды», опасалась, что после их отъезда старая их община, в налоговых соображениях, откажется им потом продлить годовой паспорт или даже «потребует возвращения выселенц[ев] домой»[449].

Но можно сильно усумниться в самой статистике. Мы только что прочли, что в одном Петербурге евреев было по крайней мере в два раза больше, чем по официальным данным. Усчитывалось ли ртутно-подвижное еврейское население медлительным российским аппаратом – в определенное время и во всех местах?

А росло еврейское население России – уверенно и быстро. В 1864 без Польши оно составляло 1, 5 миллиона[450]. – А вместе с Польшей было: в 1850 – 2 млн. 350 тыс., в 1880 – уже 3 млн. 980 тыс. От первичного около миллионного населения при первых разделах Польши – до 5 млн. 175 тыс. к переписи 1897, – то есть за столетие выросло больше, чем в пять раз. (В начале XIX в. российское еврейство составляло 30% мирового, в 1880 – уже 51%)[451].

Это – крупное историческое явление, не осмысленное привременно ни русским обществом, ни российской администрацией.

Только один этот быстрый численный рост, без всех остальных сопутствующих особенностей еврейского вопроса, – уже ставил перед Россией большую государственную проблему. – И тут необходимо, как и всегда во всяком вопросе, постараться понять обе точки зрения. При таком экстра-росте российского еврейства – всё настоятельнее сталкивались две национальные нужды. Нужда евреев (и свойство их динамичной трёхтысячелетней жизни): как; можно шире расселиться среди иноплеменников, чтобы как можно большему числу евреев было бы доступно заниматься торговлей, посредничеством и производством (затем – и иметь простор в культуре окружающего населения). – А нужда русских, в оценке правительства, была: удержать нерв своей хозяйственной (затем – и культурной) жизни, развивать её самим.

Одновременно же со всеми этими частными полегчаниями для евреев, не забудем, по России ступали одна за другой и всеобщие освободительные реформы Александра II, тем расширяя свою сень и на евреев. Например, в 1863 была отменена подушная подать с городского населения, а значит – и с главной части еврейской массы, остались только земские повинности, евреи покрывали их из коробочного сбора[452].

Но как раз самая крупная из тех александровских реформ, самая исторически значимая, поворотный пункт в русской истории – освобождение крестьян, отмена крепостного права в 1861, – оказалась для российских евреев весьма невыгодной, а для многих и разорительной. «Общие социально-экономические перемены, происшедшие в связи с отменой крепостной зависимости крестьян… значительно ухудшили в тот переходный период материальное положение широких еврейских масс»[453]. – Социальная перемена была в том, что переставал существовать многомиллионный, бесправный и лишённый подвижности класс крестьянства, отчего падало в сравнительном уровне значение личной свободы евреев. А экономическая – в том, что «освобождённый от зависимости крестьянин… стал меньше нуждаться в услугах еврея», то есть освободился от строгого запрета вести и весь сбыт своих продуктов и покупку товаров – иначе чем через назначенного посредника (в западных губерниях почти всегда еврея). И в том, что помещики, лишившись дарового крепостного труда, теперь, чтобы не разориться, «были вынуждены лично заняться своим хозяйством, в котором ранее видная роль принадлежала евреям как арендаторам и посредникам в многообразных торгово-промышленных делах»[454].

Отметим, что вводившийся в те годы поземельный кредит вытеснял еврея «как организатора финансовой основы помещичьего быта»[455]. Развитие потребительных и кредитных ассоциаций вело к «освобождению народа от тирании ростовщичества»[456].

Интеллигентный современник передаёт нам в связи с этим тогдашние еврейские настроения. Хотя евреям открыт доступ к государственной службе и к свободным профессиям, хотя «расширены… промышленные права» евреев, и «больше средств к образованию»; и «чувствуется… в каждом… уголку» «сближение… между еврейским и христианским населением»; хотя остающиеся «ограничения… далеко не соблюдаются на практике с таким рвением», и «исполнители закона относятся теперь с гораздо большим уважением к еврейскому населению», – однако положение евреев в России «в настоящее время… в высшей степени печальное», евреи «не без основания сожалеют» о «добром старом времени», везде в черте оседлости слышатся «сожаления[евреев] о прошедшем». Ибо при крепостном праве имело место «необыкновенное развитие посредничества», ленивый помещик без «еврея-торгаша и фактора» не мог сделать шагу, и забитый крестьянин тоже не мог обойтись без него: только через него продавал урожай, у него брал и взаймы. «Промышленный класс» еврейский «извлекал прежде огромные выгоды из беспомощности, расточительности и непрактичности землевладельцев», а теперь помещик схватился всё делать сам. Также и крестьянин стал «менее уступчив и боязлив», часто и сам достигает оптовых торговцев, меньше пьёт, и это «естественно отзывается вредно на торговле питьями, которой питается огромное число евреев». И автор заключает пожеланием, чтобы евреи, как и случилось в Европе, «примкнули к производительным классам и вовсе не оказались излишними в народной экономии»[457].

Теперь евреи развили аренду и покупку земель. В докладных записках сперва (1869) новороссийского ген. – губернатора с просьбой запретить и там евреям покупать землю, как уже запрещено в 9 западных губерниях, затем (1872) в записке ген. – губернатора Юго-Западного края писалось, что «евреи арендуют землю не ради сельскохозяйственных занятий, а только в промышленных целях; арендованные земли они отдают крестьянам не за деньги, а за известные работы, превышающие ценность обыкновенной платы за землю, «устанавливая своего рода крепостную зависимость». И хотя «капиталами своими они несомненно оживляют, как и торговлею, сельское население» – ген. – губернатор «не считал полезным соединение промышленности и земледелия в одних сильных руках, так как только при свободной конкуренции земледелия и промышленности крестьяне могут избегнуть «обременительного подчинения их труда и земли еврейским капиталам, что равносильно неминуемой и скорой материальной и нравственной их гибели». Однако полагая положить предел найму евреями земель у себя в крае, он предлагал: «дать евреям возможность расселиться по великороссийским губерниям»[458].

Записка поступила в как раз тогда созданную «Комиссию по устройству быта евреев» (8-ю в ряду «еврейских комитетов»), весьма сочувственную к положению евреев, и получила отрицательный отзыв, затем утверждённый и правительством: запрет еврейской аренды был бы «полным правонарушением» по отношению… к помещикам. К тому же крупный еврей-арендатор «по своим интересам становится вполне солидарным с интересами остальных землевладельцев… Правда, что евреи-пролетарии группируются около крупных арендаторов и живут на счёт труда и средств сельского населения. Но то же самое видно и в имениях, управляемых местными помещиками, которые до сего времени не могут обходиться без помощи евреев»[459].

Однако в области Войска Донского стремительное экономическое продвижение евреев было ограничено запретом (1880) содержать в собственности или аренде недвижимые имущества. Областное правление нашло, что, «в виду исключительного положения Донской области, казачье население которой обязано поголовно воинской повинностью, [это] единственный и верный способ спасти хозяйство казаков и только что начинающие водворяться в области промыслы и торговлю от разорения», ибо «слишком поспешная эксплуатация местных богатств и быстрое развитие промышленности… сопровождаются обыкновенно чрезвычайно неравномерным распределением капитала, быстрым обогащением одних и обеднением других. Между тем казаки должны обладать достатком, так как отбывают воинскую повинность на собственных лошадях и с собственным снаряжением»[460]. И этим – предотвращён был возможный казачий взрыв.

А как дела с отбыванием рекрутской повинности евреями после александровских полегчаний 1856? – Для 60-х, годов картина такая: «Когда получается Высочайший манифест о рекрутском наборе и евреи успевают проведать о нём, то прежде, чем манифест обнародуется установленным порядком, все члены еврейских семейств, годные к военной службе, разбегаются из своих жилищ в разные стороны…» По требованиям веры, по «отсутствию товарищества и вечн[ой] обособленности еврейского солдата… военная служба представлялась для евреев самою грозною, самою разорительною и самою тягостною из всех повинностей»[461]. Хотя с 1860 была дозволена служба евреев и в гвардии, с 1861 – производство в унтер-офицеры, прием в писари[462], – но не было доступа к чинам офицерским.

И.Г. Оршанский, свидетель тех 60-х годов, констатирует: «Правда, есть много данных, подтверждающих мнение, что евреи, действительно, в последние годы не отправляют рекрутской повинности натурой. С этой целью они покупают и представляют в казну старые рекрутские квитанции», – иные крестьяне хранили их даже с 1812 и не знали им цены, еврейская находчивость привела их в движение; ещё – «нанимают охотников» вместо себя, «вносят в казну известную сумму». «А также стараются разделить семейства на меньшие единицы», – таким путём в каждой семье использовать льготу «единственных сыновей» (освобождаемых от военной службы). Однако, замечает он, «все уловки для уклонения от рекрутчины… встречаются и в чистокровной русской земщине», и даёт цифры по Екатеринославской губернии. И даже удивляется, что русские крестьяне и за высокую плату не остаются на военной службе, а хотят «вернуться к излюбленному занятию русского народа – земледелию»[463].

В 1874 рекрутскую повинность заменил единый устав о всеобщей воинской повинности, принесший евреям «значительное облегчение». «В самом тексте устава не содержалось каких-либо статей, дискриминирующих евреев»[464]. Впрочем, после военной службы евреям отныне не разрешалось оставаться на жительстве во внутренних губерниях. Были выработаны и правила, чтобы «привести в известность численность мужского еврейского населения», ибо оно оставалось в сильной степени неопределённым, не учтённым. Начальникам губерний рассылались «сведения о злоупотреблениях евреев с целью уклонения от воинской повинности»[465]. В 1876 приняты были первые «меры к ограждению правильного исполнения евреями воинской повинности»[466], Еврейская энциклопедия видит в них «тяжёлую сеть репрессивных мер»: «были изданы правила о приписке евреев к призывным участкам, о замене неспособных к службе евреев евреями же», и о проверке правильности льгот по семейному составу: при нарушении этих правил «разрешалось призывать… единственных сыновей»[467].

Привременная петербургская, влиятельная в те десятилетия газета «Голос» приводит такую официальную правительственную, довольно поразительную цифру, опубликованную «в отчёте об исполнении призыва новобранцев в 1880 году… Недобрано новобранцев всего[по Российской империи] 3 309; в этом общем итоге недобора евреев значится 3 054, что составляет 92%»[468].

Недоброжелательный к евреям А. Шмаков, известный адвокат, приводит со ссылкой на «Правительственный Вестник» такие данные: за период 1876—1883: «из 282.466 подлежавших призыву евреев не явилось 89.105, т. е. 31, 6%». (Общий недобор по Империи был – 0, 19%.) – Администрация не могла этого не заметить и был проведен ряд «мероприятий к устранению такого злоупотребления». Это дало эффект, но ближний. В 1889 подлежали призыву 46.190 евреев, не явились 4.255, т. е. 9, 2%. Но в 1891 «из общего числа 51.248 евреев, занесенных в призывные списки, уклонил[и]сь от воинской повинности… 7.658, 14, 94% – в то время, когда процент неявившихся христиан едва достигал 2, 67%». – В 1892 не явилось: евреев 16, 38%, христиан – 3, 18%. – В 1894 не явилось к призыву 6.289 евреев – то есть 13, 6% (при общем проценте неявки призывников – 2, 6 %)[469].

Однако из этого же материала по 1894 видим: «всего же подлежало отбытию повинности: 873.143 христианина, 45.801 еврей, 27.424 магометанина и 1.311 язычников». Сравнение этих цифр тоже поражает: ведь в России магометан было (по счёту от 1870) – 8, 7%, а их состав в призыве был лишь 2, 9%! Евреи поставлены в невыгодное положение и сравнительно с магометанами, и с общей массой населения: их доля призыва – 4, 8%, а доля в населении (на 1870 г.) – 3, 2%. (Христианская же доля призыва 92%, а в населении – 87%.)[470]

Из всего тут сказанного не следует заключить, что в тогдашнюю, 1877-78, турецкую войну солдаты-евреи не проявили храбрости и боевой находчивости. Убедительные примеры того и другого приводил в то время журнал «Русский еврей»[471]. Впрочем, в ту войну в армии развилось большое раздражение против евреев, главным образом из-за бесчестных подрядчиков-интендантов – а «таковыми были почти исключительно евреи, начиная с главных подрядчиков Компании Горовиц, Грегер и Каган»[472]. Интенданты поставляли (надо думать – при высокочиновных покровителях) по вздутым ценам недоброкачественное снаряжение, знаменитые «картонные подошвы», из-за которых отмораживали ноги солдаты на Шипке.

В эпоху Александра II заканчивался – неудачею – полустолетний замысел привязать евреев к земледелию.

После отмены в 1856 еврейского усиленного рекрутства земледелие «сразу потеряло всю притягательную свою силу» для евреев или, словами государственного чиновника, произошло «ложно[е] толковани[е] ими манифеста, по которому они считали себя свободными от обязательного занятия земледелием» теперь, – и могли свободно отлучаться. «Почти совершенно прекратились и самые ходатайства евреев о переселении их в земледельцы»[473].

Состояние же колоний существовавших – оставалось всё тем же, если не хуже: «поля… вспаханы и засеяны точно на смех, или только для вида». Вот, в 1859 «некоторые колонии не выбрали даже посеянного зерна». Для скота и в новейших «образцовых» колониях всё так же нет не только хлевов, но даже навесов, загонов. – Большу ю часть земель евреи-колонисты всё время отдают в наём на сторону, в аренду – крестьянам или немецким колонистам. – Многие просят разрешения нанимать в работники христиан, а иначе грозят ещё сократить посевы, – и признано было за ними такое право, даже и независимо от величины реального посева[474].

Конечно, образовалось среди колонистов сколько-то и зажиточных земледельцев, успешно занимавшихся своим хозяйством. Очень оправдывало себя приселение немецких колонистов, у кого перенимали опыт. И молодое, тут родившееся поколение было приимчивее к сельскому хозяйству и немецкому опыту, у них появлялось и «убеждение в выгодности земледельческого их положения, в сравнении с прежним в городах и местечках», в той тесноте и изнурительной конкуренции[475].

Однако несравнимое большинство стремилось прочь от земли. Всё те же инспекторские доклады становятся совсем монотонны: «Везде поражало общее нерасположение евреев к земледельческим работам, сожаление их о прежнем их занятии ремёслами, торгом и промыслами»; они проявляли «неутомимое усердие во всяких промышленных занятиях», например «среди самого разгара полевых работ… уходили с поля, узнав, что по соседству можно выгодно купить или продать лошадь, вола или что-либо другое»; пристрастие к «мелочным торговым оборотам», требовавшим, по их «убеждению, меньшего труда и дававшим больше средств к жизни», «более лёгк[ая] нажив[а] евреев в ближайших немецких, русских и греческих сёлах, в которых евреи-колонисты занимались шинкарством и мелким торгашеством». Но ещё ущербнее для состояния земли – уход в отлучки длительные и дальние: оставляют одного-двух членов семьи при домах в колониях, остальные – на заработки, на маклерство. А в 60-х годах (итог полустолетия от основания колоний) дозволено было отлучаться из колоний и полными семьями или одновременно многими членами; в колониях числилось немало таких, кто в них никогда и не жил. Отпуская из колонии, часто не ставили срока приписки к сословию в новом месте и там «многие по несколько лет сряду оставались, с семействами, не приписанными ни к какому сословию, не несли никаких податей и повинностей». А в колониях выстроенные для них дома стояли пустые и приходили в упадок. С 1861 дано было евреям и право содержать питейные дома в колониях[476].

Наконец, петербургским властям вся идея еврейского земледелия проступила в окончательно безотрадном виде. Недоимки (прощаемые по разным государственным и тронным событиям как, например, бракосочетание императора) – всё росли, и каждое прощение их только поощряло и впредь не платить податей и не возвращать ссуд. (В 1857 кончились очередные 10 лет льготы и отсрочек, добавили ещё 5 лет. Но и в 1863 не могли собрать долгов.) И для чего же было переселять? и для чего же давать льготы и ссуды? Вся эта 60-летняя эпопея с одной стороны открывала евреям-земледельцам временное «средство избежать исполнения государственных повинностей», но у подавляющего большинства не развило «охоты к земледельческому труду»; «успех не соответствовал расходам». Напротив, одно «простое дозволение проживать во внутренних губерниях, без всяких льгот, – привлекало в эти губернии несравненно большее число евреев-переселенцев» – так настойчиво стремились они туда[477].

Если на 1858 формально числилось еврейских колонистов 64 тыс. душ, то есть 8-10 тысяч семей, то к 1880 министерство числило лишь 14 тысяч душ, меньше 2 тысяч семей[478]. А комиссии на местах, проверявшие, используется ли земля или лежит в небрежении, в 1872 во всём Юго-Западном крае обнаружили еврейских колонистов менее 800 семей[479].

С несомненностью видели теперь российские власти: образовать из евреев оседлых земледельцев – не удалось. Уже не верилось, чтобы «лелеянная надежда на процветание колоний осуществилась». Министру Киселёву было особенно трудно расстаться с этой мечтой, но в 1856 он ушёл в отставку. Один за другим гласили официальные документы: «переселение евреев для занятия земледелием «не сопровождалось благоприятными результатами». – Между тем «огромное пространство плодоносной, чернозёмной земли оставалось в руках евреев без производительности». Ведь для еврейского населения была намечена и удерживалась лучшая земля. Та часть, какую временно сдавали в оброк желающим, давала большой доход (на него и содержались еврейские колонии): население на Юге росло, все просили землю. Теперь и земля похуже, из резерва, сверх отведенной для еврейской колонизации, быстро росла в ценности[480]. Новороссийский край впитал уже много других деятельных поселенцев и «перестал нуждаться в искусственной колонизации»[481].

У еврейской колонизации не оставалось уже никакого государственного смысла.

И в 1866 Александр II утвердил: действие особых постановлений о перечислении евреев в земледельцы – остановить. Теперь стояла задача: как уравнять еврейских земледельцев с прочими земледельцами Империи. Еврейские колонии оказались неспособны к начавшейся повсюду самостоятельной земской жизни. Теперь оставалось – открыть им уход из земледельческого состояния, даже и раздробительно, не в полном составе семьи (1868), переход в ремесленники и в купцы. Разрешено было им и выкупать свои земельные наделы – и они выкупали, и перепродавали с большим барышом[482].

Однако, в споре разных проектов в министерстве государственных имуществ, вопрос о преобразовании еврейских колоний затянулся, затянулся и даже вовсе остановился к 1880. А между тем с новым воинским уставом 1874 г. для евреев-земледельцев отпали и рекрутские льготы – и ими окончательно был утерян последний интерес к земледелию. К 1881 «в колониях «преобладали усадьбы из одного только жилого дома, вокруг которого не было и признаков оседлости, т. е. ни изгороди, ни помещений для скота, ни хозяйственных построек, ни гряд[ок] для овощей, или хотя бы одного дерева или куста; исключений же было весьма немного»[483].

Чиновник с 40-летним опытом по земледелию (статский советник Ивашинцев, посланный в 1880 для исследования состояния колоний) писал: во всей России «не было ни одного крестьянского общества, на которое столь щедро лились бы пособия» – и «пособия эти не могли оставаться тайною для крестьян и не могли не вызывать в них недоброго чувства». Соседние с еврейскими колониями крестьяне «негодовали… что им… за недостатком у них земли, – приходилось арендовать, за дорогую цену, у евреев земли, дёшево отведенные последним от казны в количестве, фактически превышавшем действительную потребность». Этим именно обстоятельством объяснялось… «отчасти и то ожесточение крестьян против евреев-земледельцев, которое выразилось разорением нескольких еврейских селений» (в 1881-82)[484].

В те годы работали комиссии, производившие отрезку крестьянам избыточной земли от еврейских поселений. Неиспользованные или заброшенные участки забирались правительством обратно. «В Волынской, Подольской и Киевской губерниях из 39.000 десятин осталось[под еврейским хозяйством] только 4.082»[485]. Но сохранились и весьма обширные еврейские земледельческие поселения. Вот Якшица в скудоземной Минской губ.: на 46 семей 740 десятин[486], то есть в среднем по 16 дес. на семью, что не часто встретишь у крестьян Средней России. – Вот Анненгоф Могилёвской губ., тоже не раздольной землями: в 1848 г. 20 еврейских семей получили каждая по 20 дес. казённой земли, но к 1872 обнаружено там только 10 семей, и большая часть земли не обработана, глохнет[487]. – Вот Вишенки Могилёвской губ. – по 16 дес. на семью[488], Ордыновщина Гродненской – по 12 дес. – А в южных губерниях тем естественней простор; в первоначальных поселениях сохранилось: в Большом Нагартаве – по 17 дес., в Сейдеменухе по 16, в Ново-Бериславе по 17. – В посёлке Роскошная Екатеринославской губ. – по 15 дес., но вместе с землёй «при колонии» получится по 42 дес.[489] – В Весёлой (к 1897) – по 28 дес. В Сагайдаке по 9 дес., – считалось малоземьем[490]. – А вот в Киевской губ. Элювка – еврейских семей 6, а десятин у них – 400, т. е. по 67 десятин на семью! И «земля в аренде у немцев»[491].

А у советского автора 20-х годов прочтём категоричное: «Царизм почти совершенно запрещал евреям заниматься земледелием»[492].

На страницах, обобщающих свой огромный кропотливый труд, исследователь еврейского земледелия В. Н. Никитин выводит: «Упрёки евреев в слабом прилежании к земледелию и в самовольных отлучках из колоний в города, для торговых и ремесленных занятий, совершенно справедливы… Мы отнюдь не отрицаем виновности евреев в том, что в течение 80 лет относительно малое число их сделалось земледельцами». Но – и приводит в оправдание евреев-земледельцев следующие соображения: «ни в чём им не доверяли; систему их колонизации меняли многократно», порой «направлять их жизнь уполномочивались люди, в земледелии ничего не смыслившие или относившиеся к ним совершенно равнодушно… Евреи из независимых горожан попадали в деревни без всякой подготовки к жизни в ней»[493].

Примерно в то же время, в 1884, Н. С. Лесков в записке, предназначенной для ещё новой правительственной «комиссии Палена», указывал, что еврейская «отвычка от полевого хозяйства образована не одним поколением», эта отвычка «так сильна, что она равняется утрате способностей к земледелию», и еврей не станет снова пахарем, разве что постепенно[494].

(А Лев Толстой, по косвенной передаче его слов, судил так: что это за люди, «удерживающи[е] целый народ в тисках городской жизни и не дающи[е] ему возможности поселиться на земле и начать работать единственную, свойственную человеку земельную работу. Ведь это всё равно, что не давать этому народу дышать воздухом… кому может быть от этого плохо… что евреи поселятся в деревнях и заживут чистой трудовой жизнью, о которой, вероятно, уже истосковался этот старый, умный и прекрасный народ…»[495] – На каких облаках он жил? Что он знал о 80-летней практике этой земельной колонизации?)

Так-то так, однако после опыта освоения Палестины, где еврейские поселенцы почувствовали себя на Родине, они отлично справлялись с землёй, и в условиях куда неблагоприятней, чем в Новороссии. Все же попытки склонить или принудить евреев к хлебопашеству в России (и затем в СССР) окончились неудачей (и оттого унизительной легендой, что евреи вообще не способны к земледелию).

Итак, за 80 лет усилий российского правительства – вся эта колонизация была грандиозное, пустое дело: много усилий, масса средств, замедление развития Новороссии – и всё зря. Произведенный опыт показал, что не надо было и вообще затевать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.