17. Председатель ВЦИК

17. Председатель ВЦИК

В советской исторической традиции был затенен тот факт, что победа большевиков в Октябрьской революции оказалась очень непрочной и кратковременной. Что им вскоре пришлось совершить значительное «отступление». Хотя главная угроза для них исходила отнюдь не от Керенского, не от сторонников Временного правительства, не от армии…

Сторонников у Временного правительства почти и не было. Только в Москве нашелся энергичный начальник гарнизона полковник Рябцев. Сил у него было мало – юнкера, «белая гвардия» (добровольцы из студентов, гимназистов, офицеров-отпускников), но он организовал отпор. А большевики тоже были еще очень слабы. В партии насчитывалось всего 60 тысяч человек – на всю Россию. Но они были слабы не только количественно, а и «качественно». Как следует подготовить взятие власти хотя бы в двух больших городах, и то оказалось затруднительно. В Москве не было таких лидеров, как Ленин, не было таких организаторов, как Троцкий, Сталин и Свердлов. Здешние руководители Ярославский, Бухарин и т. д. проявили полную беспомощность, упустили инициативу, увязли в спорах, позволили противнику захватить Кремль и центр города. Закипели уличные бои. Но Рябцев помощи ниоткуда не получил, а к революционерам стали целыми эшелонами подходить подкрепления – матросы из Питера, красногвардейцы Фрунзе из Иваново-Вознесенска. И вскоре все было кончено.

В других городах переворот прошел практически незаметно. Власть уездных и губернских комиссаров Временного правительства была настолько призрачной, что ее и раньше никто всерьез не принимал. Во многих местах еще несколько месяцев сохранялось двоевластие. Параллельно работали и Советы, и городские думы. Последние думы разогнали только весной. Вооруженные столкновения происходили лишь там, где имелись юнкерские училища. В Казани, Киеве, Смоленске, Омске, Иркутске. Только зеленые мальчишки еще верили в идеалы «демократии» и готовы были вступить в бой за павшее правительство. И, конечно, везде их быстро раздавили.

Не представляли особой опасности для большевиков и фронтовые части. Потому что прежние правители сами же постарались разрушить и доломать армию. Командование, как уже отмечалось, совершенно затюкали, и Духонин исполнял лишь роль «технического специалиста», передаточного звена между Керенским и войсками. Он ее и исполнил очередной раз. Получил приказ об отправке нескольких соединений в Петроград, передал в штаб Северного фронта и успокоился. А главнокомандующего Северным фронтом В. А. Черемисова купили очень просто. Так же, как в марте Рузского. Пообещав пост Верховного Главнокомандующего. И он, получив приказ, задержал его до выяснения обстановки, а после победы большевиков вовсе отменил. Когда же Ставка, уверенная, что все идет как надо, и войска уже в пути, случайно узнала правду и потребовала от Черемисова объяснений, он ответил телеграммой, что Ставка не в курсе дел, что Временного правительства больше нет, что в Петрограде уже другое правительство, Керенский уже не Верховный Главнокомандующий, и что скоро на этот пост будет назначен он, Черемисов.

Ну а так называемый «поход Керенского – Краснова» на Петроград был вообще несерьезным. Когда министр-председатель примчался в Псков, где размещался штаб Северного фронта, этот штаб уже передался большевикам. Но Керенский случайно встретил в городе командира 3-го конного корпуса Краснова, приехавшего выяснить обстановку. Очень обрадовался, назначил его «командующим армией» с приказом наступать на столицу, наобещал, что в подчинение ему передаются еще 4 дивизии, которые скоро подойдут. Все это было не более чем пустозвонством. И даже самого 3-го конного корпуса по сути уже не существовало. Потому что казаки оставались самыми надежными частями, и корпус растащили по полкам и сотням для «затыкания дыр» – по всему Северному фронту от Витебска до Ревеля (Таллина). А Керенского 3-й конный ненавидел. Ведь это был тот самый корпус, который участвовал в «корниловщине». Временное правительство выжило в отставку первого командира корпуса, графа Келлера, погубило второго командира, Крымова, арестовало Корнилова. И когда, например, Керенский протянул руку сотнику Карташову, тот своей не подал. Презрительно пояснил: «Виноват, господин Верховный Главнокомандующий, я не могу подать вам руки. Я – корниловец».

Тем не менее Краснов решил выполнить приказ. И те подразделения, которые имелись у него под рукой, в Острове, двинулись на Петроград. Да какое там «двинулись»! Погрузились в один-единственный эшелон и поехали. В «армии», наступающей на столицу, насчитывалось всего 700 казаков при 16 пушках. Керенский все еще играл в Верховного Главнокомандующего, мимоходом бросал порученцу указания для рассылки в войска – как будто кто-то стал бы обращать на них внимание!

И все же даже такой горстке удалось одержать ряд успехов. Разоружили революционный гарнизон в Гатчине. Нахрапом разогнали 16 тысяч солдат в Царском Селе. В это время и в Петрограде против большевиков выступил «комитет общественного спасения», организованный при городской думе. Точнее, не сам выступил. Сами-то думцы и политики в драку не полезли. Подбили на выступление юнкеров Павловского училища. Ну и что? Мальчишек сразу обложили массами красногвардейцев, матросов, броневиками, подвезли пушки. Расстреляли артиллерией и перебили. А горстка казаков Краснова остановилась в Царском Селе. Ждали, когда подтянутся обещанные дивизии. А их и в помине не было. И казаки кляли Керенского, обманувшего их и втянувшего в безнадежную авантюру.

В это время вмешалась и «третья сила». Правый эсер Чернов выехал в Лугу, где пытался организовать «нейтральные» части, чтобы с их помощью «разнимать» враждующие стороны, прекращать «гражданскую войну». Впрочем, успеха он не добился. Но о нейтралитете объявил и Всероссийский исполнительный комитет профсоюза железнодорожников – Викжель. Там верховодили меньшевики, и они провозгласили, что железные дороги не будут перевозить ни войска большевиков, ни их противников. Хотя на данном этапе «нейтралитет» был сугубо односторонним и выгодным большевикам – их вооруженные силы были уже сосредоточены в столице и в перевозках не нуждались. А к Краснову не смогли присоединиться даже сотни и полки его корпуса, двигавшиеся к нему из разных точек фронта, куда их разбросали.

Под его началом оставалась все та же горстка. А когда попробовали пройти дальше по направлению к Петрограду, дорогу уже перекрыли линии окопов. Которые занимала не трусливая тыловая солдатня, а 6 тысяч матросов и красногвардейцев с броневиками и артиллерией. И они уже не бежали при первом наскоке, наоборот, сами то и дело атаковали. Казаков выручали их орудия, осаживали противника огнем. Бой длился целый день. К сторонникам большевиков подходили все новые и новые колонны из столицы. А к вечеру у красновцев кончились снаряды. Массы матросов, солдат и красногвардейцев стали обтекать их со всех сторон. И Краснов отвел казаков в Гатчину, где и начались переговоры о перемирии.

Причем рядовые казаки заключали с матросами собственные соглашения, например, обсуждая вариант: «Мы вам Керенского, а вы нам – Ленина. И замиримся». И на полном серьезе пришли к Краснову доложить, что скоро им для такого обмена привезут Ленина, которого они тут же около дворца повесят. А Керенского, мол, не грех и выдать, «потому что он сам – большевик». Выдавать бывшего министра-председателя генерал счел неэтичным и обратился к нему: «Как ни велика ваша вина перед Россией, я считаю себя не вправе судить вас. За полчаса времени я вам ручаюсь». И Керенский удрал, теперь уже окончательно.

Вступившая в Гатчину 20-тысячная советская армия буквально растворила в себе малочисленных казаков. Происходили чуть ли не опереточные сцены. Дыбенко отгонял подчиненных матросов от казачьих командиров и поучал при этом офицеров: «Товарищи, с ними надо умеючи. В морду их, в морду!» Делегаты от Финляндского полка явились в штаб к Краснову и потребовали его на расправу. Он на них наорал, обматерил и выгнал вон – тогда полк прислал других делегатов. Вежливо просивших разрешения разместиться на ночлег. Прибыл советский командующий Муравьев. Начал с того, что вознамерился арестовать Краснова и его штаб, а кончил тем, что сел с казаками обедать и напился, вспоминая общих фронтовых знакомых. Приехал и сам Троцкий. И прибежал к Краснову жаловаться, просил, чтобы тот избавил его от казака, прицепившегося к нему, как репей. А казак жаловался, что «этот еврейчик» забрал у него арестованного, которого он охранял.

Вот так и кончилась «первая» гражданская война. У казаков в ней погибло 3 человека, 28 были ранены, советская сторона потеряла около 400 человек. Краснова и его начальника штаба Попова пригласили для переговоров в Смольный, гарантируя безопасность. И все же попытались арестовать. Но в Питер тут же примчался казачий комитет 1-й Донской дивизии, притащил с собой Дыбенко, насел на большевистского главнокомандующего Крыленко, и начальников освободили. Разрешили отпустить части корпуса на Дон с оружием и всем имуществом. Казаков вообще после этих событий очень зауважали. Троцкий пригласил к себе Попова и поинтересовался, как отнесется Краснов, если новое правительство предложит ему высокий пост? Попов откровенно ответил: «Пойдите предлагать сами, генерал вам в морду даст». Вопрос был исчерпан.

Каледин в данный момент тоже не представлял опасности для советской власти, хоть и не признал ее. Казачьи части, как более дисциплинированные, оставались на фронте до последнего. И теперь они только-только начинали возвращаться на Дон. Но и их дисциплина была уже относительной. Заключалась лишь в том, что они не дезертировали, не разбегались, а ехали домой в полном составе, с конями и оружием. А едва достигнув родных мест, расходились по станицам и хуторам и служить больше не желали.

Нет, главную угрозу создала не «контрреволюция», а «революция». Другие левые партии и их лидеры, которые тоже находились в оппозиции к Временному правительству. Но, в отличие от большевиков, занимались словоблудием и болтологией. А когда те взяли в свои руки бесхозную власть, эти партии и лидеры спохватились – а почему они? Почему не мы? Если меньшевистский Викжель общей забастовкой железнодорожников фактически помог большевикам против Керенского и Краснова, то и уступать новым правителям он не собирался. Переговоры с ним были возложены на недавно избранного председателя ЦИК Каменева и его помощника Сокольникова.

Викжель выдвинул свои условия. Удаление из Совнаркома Ленина и Троцкого и формирование «однородного социалистического правительства» из представителей всех левых партий: большевиков, меньшевиков, правых и левых эсеров, бундовцев, народных социалистов. А во главе правительства поставить Чернова или Авксентьева. Каменев начал обсуждение выдвинутых пунктов, поиски компромиссов, уступок. Что, ясное дело, встревожило Ленина и Троцкого. Их-то подобный «компромисс» никак не устраивал. Они восстание готовили, власть брали – а их коленом под зад? Чтобы в правительстве сели Чернов, Авксентьев и меньшевики из Викжеля? Вместе с Каменевым?

1 ноября был созван ЦК – рассмотреть ход переговоров. И Каменев принялся настаивать на необходимости во что бы то ни стало договориться с Викжелем. Иначе, мол, революция погибнет. Что ж, ведь его персоны ультиматум не касался. Он надеялся и в ходе компромисса сохранить полученный пост, так чего ему за Ленина с Троцким цепляться? Его поддержали Зиновьев, Рыков, Милютин, Ногин. А со стороны Ильича горячо выступали Свердлов, Дзержинский, Урицкий. В тот же день собрался ЦИК. И ленинцы сумели провести резолюцию, что соглашение между социалистическими партиями возможно – но только на базе признания решений II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. И того, что новое правительство будет ответственным перед ЦИК, избранным этим съездом.

Однако это никак не подходило конкурентам. Викжель и ЦИК прошлого созыва, эсеро-меныпевистский, выступили с призывами не признавать II съезда как незаконного, не признавать его решений, не признавать нового состава ЦИК, объявляли большевиков узурпаторами и обратились к профсоюзам, местным Советам, руководству политических партий, городским думам с требованиями начать забастовки и акции гражданского неповиновения. Большевики очутились в политической изоляции.

2 ноября снова состоялось два заседания, ЦК и ЦИК. ЦК принял решение, осудившее «попытки мелкого торгашества» с меньшевиками и эсерами, воспрещавшее уступки в принципиальных вопросах. Но Каменев и Зиновьев занимали теперь ключевые посты в Советах! Один – председатель ЦИК, другой – Петроградского Совета. И они даже и в большевистской фракции ЦИК сумели протолкнуть противоположную резолюцию. О том, что надо искать компромиссы любой ценой.

Видать, тут-то и призадумался Ленин, правильно ли он сделал, что при «раздаче слонов» вознаграждал и выдвигал «именитых» партийцев? Именитые они и есть именитые. Что для них авторитет лидеров? Они и сами себя почти такими же считают. А возвысившись, начинают еще больше зазнаваться. Неуправляемыми становятся, норовят дорожку перейти. Не лучше ли делать ставку на «верных»? А одним из самых «верных» в дни партийного кризиса снова проявил себя Свердлов. За Ильича горой стоял. На всех заседаниях, собраниях в бой кидался, перекрывая оппонентов громовым голосом. И его умение плести интриги опять очень кстати пришлось. Новгородцева вспоминала, как в это время внутри Смольного все бурлило. По комнатам, кабинетам, коридорам кипели споры до хрипоты и хватаний за грудки. И Яков Михайлович всюду среди этой каши сновал. Кого обрабатывал, кого переубеждал, кого нейтрализовывал.

Но общее положение большевиков ухудшалось. Железные дороги бастовали. А обаяние «демократии» жило в основном среди интеллигенции. И началось то, что в исторической литературе получило название «саботаж». Распоряжения новых властей отказывались выполнять служащие государственных и общественных учреждений, инженеры, техники, клерки, телефонисты, телеграфисты. Банки отказывались выдавать деньги. Почта не пересылала их корреспонденцию. Телеграф и телефонные линии прекратили обеспечивать им связь. Министерские служащие не передавали дела. И государственный аппарат, без того разболтанный, забуксовал.

На саботажников нажимали всеми мерами. Угрозами, увольнениями, размещением в учреждениях вооруженных патрулей. Банковские операции приходилось осуществлять таким образом, что они напоминали обычные грабежи – уполномоченные оружием, уговорами и прочими способами «вытрясали» у служащих ключи от сейфов, выгребали деньги и в мешках везли в Смольный. Ничего не помогало. Саботаж продолжался. Из-за сопротивления телеграфистов, телефонистов и почтовых работников правительство очутилось вообще отрезанным от всей страны и внешнего мира. Сообщение с другими регионами России осталось только через Царскосельскую радиостанцию и рации балтийских кораблей – без какой-либо гарантии, что на местах рассылаемые указания примут и будут выполнять. Направляли курьеров – без гарантии, что они доберутся до пунктов назначения.

Эти проблемы налагались и на борьбу внутри партии. Многие начинали склоняться к мнению, что все пропало, и остается только идти на уступки. ЦК упорно стоял на своем, принял решение, «что сложившаяся внутри ЦК оппозиция целиком отходит от всех основных позиций большевизма и пролетарской классовой борьбы вообще». Каменеву и его сторонникам Ленин предъявил ультиматум, что если они не прекратят «раскольничества», то будут исключены из партии. Под ультиматумом подписались Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский.

Но Каменев, Зиновьев, Рыков, Милютин и Ногин провозгласили ответное заявление – что они не согласны с политикой ЦК и выходят из ЦК. Это спровоцировало кризис и в правительстве. Ряд наркомов – Ногин, Рыков, Милютин, Теодорович, Юренев, Ларин, заявили, что не желают разделять ответственность за ошибочную политику ЦК и уходят со своих постов.

Однако в ЦИК Советов они остались. И этот самый орган, о котором декларировалось, что перед ним будет ответственным правительство, явно приобретал черты центра оппозиции! Большевистское руководство поняло – если оно хочет удержаться у власти, надо срочно брать под контроль ЦИК. Переизбрать председателя Каменева и поставить другую кандидатуру. Кого? Ленин остановил выбор на Свердлове, обладавшем всеми необходимыми качествами. «Верностью», умением вести кулуарную борьбу, организаторскими талантами. Тщательно подготовили заседание ЦИК, обработали его членов, «подкопали» противников. И 8 ноября провернули эту операцию. ЦИК сместил своего председателя и по рекомендации ЦК избрал на его место Якова Михайловича…

Хотя облегчения это сперва не принесло. Теперь уже Свердлов вместо Каменева попытался вести переговоры с Викжелем. Подключил к ним и Шаю Голощекина. Видимо, надеясь, что меньшевиков Дана, Гоца и Либера диалог с хасидом сделает уступчивее. Нет, и это не подействовало. Они уперлись и повторяли те же требования.

А 10 ноября в Петрограде открылся Чрезвычайный съезд Советов крестьянских депутатов. Тот самый, что был по требованию левых эсеров был перенесен с 30 ноября на 5-е, но собрался с задержкой из-за хаоса и перебоев с транспортом. Россия была аграрной страной, и теоретически съезд крестьянских депутатов представлял куда большую часть населения, чем съезд рабочих и солдатских депутатов. Хотя, конечно, эсеры, выступавшие от лица русского крестьянства, к оному ни малейшего отношения не имели. А в значительной доле не только к крестьянам, а и к русским отношения не имели. Но позиции большевиков в крестьянских Советах были чрезвычайно слабы, куда слабее, чем в рабочих. Из 330 делегатов 195 было от левых эсеров, 65 от правых эсеров, а от большевиков лишь 37.

Чернова встретили овациями, Ленина освистали с криками «долой». Вопили об «узурпации», обвиняли большевиков в плагиате – мол, они в «Декрете о земле» украли эсеровскую аграрную программу. Но… съезд этот, при всей своей оппозиции ленинцам, был и вполне «демократическим». В худшем стиле демократии осени 1917-го. То есть мгновенно раскололся на фракции, группы, группочки, потонул в безудержной болтовне, речах, резолюциях, выработке формулировок, голосованиях по частным вопросам, во взаимных претензиях, счетах и обвинениях. Левые эсеры разругались с правыми, лидеры принялись грызться друг с другом…

На чем и сыграли большевики. Намекнули левым эсерам – а чего бы нам с вами не составить коалицию? Им уже предлагалось несколько портфелей в Совнаркоме сразу после взятия Зимнего, тогда они отказались. А теперь призадумались – почему бы и нет? Власть-то уже взята, Керенский вернуть ее не смог и исчез с горизонтов. И пока съезд хаялся и ругался, в Смольном начались секретные переговоры. От большевиков их вел Свердлов. Периодически подключались Троцкий, Зиновьев, Голощекин. Диалог им пришлось вести опять с соплеменниками – от левых эсеров были уполномочены Натансон, Шрейдер, Камков (Кац). Но эти соплеменники оказались гораздо более покладистыми, чем меньшевистские.

Сначала они выдвинули все тот же пакет условий: исключение из правительства Ленина и Троцкого, создание «однородного социалистического министерства», роспуск ВРК и других «репрессивных организаций». А ВЦИК, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов, как рабочих, так и крестьянских, пусть станет парламентом, там должны быть представлены все левые партии, городские думы, профсоюзы, земства, армия. Однако защищали эти пункты левые эсеры не очень-то твердо. Действительно, имело ли для них смысл отстаивать интересы своих врагов, правых эсеров? И городских дум с земствами? И валить Ленина с Троцким – которые так любезно протягивают их партии руку дружбы и союза?

Так что удалось за несколько дней сторговаться. ВРК был оставлен. Ленин с Троцким тоже. Совнарком становился коалиционным, двухпартийным, из большевиков и левых эсеров. Благо и часть портфелей освободилась после ухода «раскольников». ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов и ЦИК Советов крестьянских депутатов сливались в единый ВЦИК, получавший права парламента. А в его состав входило 108 депутатов от съезда рабочих и солдатских Советов, 108 от съезда крестьянских Советов, 100 от армии и флота и 50 от профсоюзов. Кроме того, к статусу Совнаркома – «рабоче-крестьянское правительство», добавлялась приставочка «временное». До Учредительного Собрания. И все свои декреты и постановления Совнарком должен был снабжать фразой «впредь до решения Учредительного Собрания».

Известие о достигнутом соглашении прозвучало на Чрезвычайной крестьянском съезде совершенно неожиданно, 14 ноября. И было встречено бурным ликованием. Во-первых, делегатов от левых эсеров было подавляющее большинство. А во-вторых, открывался выход из тупика, наступал конец затянувшемуся противостоянию и общей напряженности. Поддержку возникшей коалиции высказали меньшевики-интернационалисты Мартова, анархисты, польские социалисты, окологазетная группировка «Новая жизнь» Горького. Да и тех, кто остался недоволен, соглашение в целом удовлетворило. Новое правительство все равно получило статус «временного», как бы пятый кабинет. Повластвовали два кабинета Львова, два кабинета Керенского, ну и пусть кабинет Ленина повластвует – всего полтора месяца до Учредительного Собрания осталось…

День 14 (27) ноября провозглашался концом гражданской войны, «величайшим днем» всей революции. Было разыграно массовое праздничное действо. В Таврическом дворце делегатов крестьянского съезда горячо приветствовал Свердлов. Затем они вышли на улицу и двинулись к Смольному. Вдоль дороги были выстроены солдатские полки, играли военные оркестры. Было уже темно, но организаторы заготовили факелы. Их зажгли, и колонна с факелами и знаменем крестьянского ЦИК шагала по Питеру. Присоединялись новые группы, колонны. Шествие разрасталось. Провозглашалась победа революции, здравицы объединению сил демократии и социализма. Возле Смольного ждала выстроенная Красная гвардия, на ступенях – делегации рабочих. Встретили, повели в зал, где ждал ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов и Петроградский Совет. Под музыку впустили, два президиума обнялись и сели вместе. Скрестили знамена обоих ЦИКов. Опять приветствовал Свердлов – как «хозяин» помещения. Предоставил слово Спиридоновой…

На следующий день прошло торжественное объединенное заседание ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Председательствовал на заседании Яков Михайлович. И он же был избран председателем ВЦИК. Без всяких проблем, без альтернативных кандидатур. Оно как бы уже само собой подразумевалось. Он ведь на всех объединительных мероприятиях на первом плане был. А скорее, это тоже согласовали заранее, в ходе закулисного торга. И левые эсеры с этим согласились. Почему бы и нет? Свердлов не был «аллергеном» для «социалистической общественности», подобно Ленину и Троцкому. Вроде, человек почти нейтральный. И вон какой умный, обходительный, дипломатичный. С таким будет легко дела вести, взаимопонимание находить…