«Социализм в отдельной стране»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Социализм в отдельной стране»

Реакционные тенденции автаркии представляют оборонительный рефлекс старческого капитализма на поставленную историей задачу: освободить экономику из оков частной собственности и национального государства и планомерно организовать ее на поверхности всей нашей планеты.

В ленинской «Декларации прав трудящегося и эксплоатируемого народа», представленной Советом народных комиссаров на утверждение Учредительного Собрания, в короткие часы его жизни, «основная задача» нового строя определяется так: «установление социалистической организации общества и победа социализма во всех странах». Международный характер революции записан в основном документе нового режима. Никто и не смел в то время ставить проблему иначе! В апреле 1924 года, три месяца после смерти Ленина, Сталин писал в своей компилятивной брошюре «Об основах ленинизма»: «Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны – об этом говорит и история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как наша, уже недостаточно, – для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран». Эти строки не требуют пояснений. Зато издание, в которое они вошли, изъято из обращения.

Крупные поражения европейского пролетариата и первые, еще очень скромные экономические успехи Советского Союза внушили Сталину осенью 1924 г. мысль, что историческим призванием советской бюрократии является построение социализма в отдельной стране. Вокруг этого вопроса развернулась дискуссия, которая многим поверхностным умам казалась академической или схоластической, но которая, на самом деле, отражала начавшееся перерождение Третьего Интернационала и подготовляла Четвертый.

Уже знакомый нам бывший коммунист, ныне белый эмигрант Петров рассказывает, по собственным воспоминаниям, как жестоко упиралось молодое поколение администраторов против учения о зависимости СССР от международной революции. «Как же это так, что мы сами не справимся с устройством в нашей стране счастливой жизни?» Если по Марксу выходит иначе, значит «мы никакие не марксисты, большевики мы российские, вот что». К этим воспоминаниям о спорах середины 20-х годов Петров прибавляет: «сегодня не могу не подумать: теория о построении социализма в отдельной стране – не просто сталинская выдумка». Совершенно правильно! Она безошибочно выражала настроения бюрократии: говоря о победе социализма, она понимала под этим свою собственную победу.

В обоснование разрыва с марксистской традицией интернационализма Сталин имел неосторожность сослаться на то, что Марксу и Энгельсу неизвестен был закон… неравномерного развития капитализма, впервые будто бы открытый Лениным. В каталоге идейных курьезов это утверждение должно, по праву, занять одно из первых мест. Неравномерность развития проходит через всю историю человечества, особенно же через историю капитализма. Молодой русский историк и экономист Солнцев, человек исключительных дарований и нравственных качеств, замученный на смерть в тюрьмах советской бюрократии за принадлежность к левой оппозиции, дал в 1926 г. превосходную теоретическую справку о законе неравномерного развития у Маркса: разумеется, она не могла быть напечатана в Советском Союзе. Под запрет попала также, но по соображениям противоположного порядка, работа давно уже умершего и забытого немецкого социал-демократа Фольмара, который еще в 1878 г. развивал перспективу «изолированного социалистического государства» – не для России, а для Германии – со ссылкой на неизвестный будто бы до Ленина «закон» неравномерного развития.

«Социализм безусловно предполагает экономически развитые отношения, – писал Георг Фольмар, – и если бы дело ограничилось только ими, он должен был бы быть наиболее могущественным там, где хозяйственное развитие наивыше. Но дело ни в каком случае не обстоит так. Англия несомненно экономически наиболее развитая страна; тем не менее социализм, как мы видим, играет в ней весьма второстепенную роль, тогда как в экономически менее развитой Германии он представляет сейчас уже такую силу, что все старое общество не чувствует себя более прочным»… Ссылаясь на множественность исторических факторов, определяющих ход событий, Фольмар продолжает: «ясно, что при взаимодействии столь многочисленных сил развитие какого бы то ни было общечеловеческого движения не могло и не может быть одинаковым, в отношении времени и формы, хотя бы в двух странах, не говоря уже обо всех… Тому же закону подлежит и социализм… Предположение единовременной победы социализма во всех культурных странах является начисто исключенным, равно как, и по тем же причинам, и предположение, что примеру социалистически организованного государства неизбежно тотчас же последуют остальные цивилизованные государства… Таким образом – заключает Фольмар – мы приходим к изолированному социалистическому государству, относительно которого я, как надеюсь, доказал, что оно является хотя и не единственной возможностью, но наибольшей вероятностью». В этой работе, написанной, когда Ленину было 8 лет, закону неравномерного развития дается гораздо более правильное истолкование, чем то, какое мы находим у советских эпигонов, начиная с осени 1924 года. Надо впрочем отметить, что в этой части своего исследования Фольмар, весьма второстепенный теоретик, только пересказывает мысли того самого Энгельса, которому будто бы оставался «неизвестен» закон неравномерности развития капитализма.

«Изолированное социалистическое государство» из исторической гипотезы стало фактом, правда, не в Германии, а в России. Но факт изолированности и есть как раз выражение относительной силы мирового капитализма, относительной слабости социализма. От изолированного «социалистического» государства до социалистического общества, навсегда покончившего с государством, остается большой исторический путь, который как раз и совпадает с путем международной революции.

Беатриса и Сидней Веббы уверяют нас, с своей стороны, что Маркс и Энгельс только потому не верили в возможность построения изолированного социалистического общества, что им не снилось (neither Marx nor Engels had ever dreamt) такое могучее орудие, как монополия внешней торговли. Нельзя без неловкости за престарелых авторов читать эти строки. Огосударствление торговых банков и компаний, железных дорог и торгового флота является такой же необходимой мерой социалистической революции, как и национализация средств производства, в том числе и экспортных отраслей промышленности. Монополия внешней торговли есть не что иное, как сосредоточение в руках государства материальных средств экспорта и импорта. Сказать, что Марксу и Энгельсу «не снилась» монополия внешней торговли, значит сказать, что им не снилась социалистическая революция. В довершение беды в работе того же Фольмара монополия внешней торговли выдвигается, и вполне справедливо, как одно из важнейших орудий «изолированного социалистического государства». Маркс и Энгельс должны были бы, следовательно, узнать об этом секрете от Фольмара, если б сам он не узнал о нем раньше от них.

«Теория» социализма в отдельной стране, самим Сталиным нигде, кстати сказать, не изложенная и не обоснованная, сводилась к той достаточно бесплодной внеисторической мысли, что, благодаря естественным богатствам страны, социалистическое общество может быть построено в географических границах СССР. С таким же успехом можно утверждать, что социализм мог бы победить и в том случае, если б население земного шара было в 12 раз меньше нынешнего. На самом деле, однако, новая теория стремилась ввести в общественное сознание более конкретную систему взглядов, именно: революция завершена окончательно; социальные противоречия будут непрерывно смягчаться; кулак будет незаметно врастать в социализм; развитие в целом, независимо от событий внешнего мира, сохранит мирный и планомерный характер. Бухарин, пытавшийся обосновать новую теорию, провозглашал незыблемо доказанным, «что из-за классовых различий внутри нашей страны, из-за нашей технической отсталости мы не погибнем, что мы можем строить социализм даже на этой нищенской технической базе, что этот рост социалиизложенная и не обоснованная, сводилась к той достаточно бесплодной внеисторической мысли, что, благодаря естественным богатствам страны, социалистическое общество может быть построено в географических границах СССР. С таким же успехом можно утверждать, что социализм мог бы победить и в том случае, если б население земного шара было в 12 раз меньше нынешнего. На самом деле, однако, новая теория стремилась ввести в общественное сознание более конкре В апреле 1926 г. левой оппозицией внесена была на пленум ЦК следующая поправка против теории черепашьего шага: „Было бы в корне неправильно думать, будто к социализму можно идти произвольным темпом, находясь в капиталистическом окружении. Дальнейшее продвижение к социализму будет обеспечено лишь при том условии, если расстояние, отделяющее нашу промышленность от передовой капиталистической… будет явно и осязательно уменьшаться, а не возрастать“. Сталин с полным основатеории черепашьего шага: „Было бы в корне неправильно думать, будто к социализму можно идти произвольным темпом, находясь в капиталистическом окружении. Дальнейшее продвижение к социализму будет обеспечено лишь при том условии, если расстояние, отделяющее нашу промышленность от передовой капиталистической… будет явно и осязательно уменьшаться, а не возрастать“. Сталин с полным основанием объявил эту поправку „замаскированной“ атакой на теорию социализма в Но иллюзия социализма, который черепашьим темпом строится на нищенской базе, в окружении могущественных врагов, недолго продержалась под ударами критики. В ноябре того же года XV партийная конференция, без малейшей подготовки в печати, признала необходимым „в относительно (?) минимальный исторический срок нагнать, а затем и превзойти уровень индустриального развития передовых капиталистических стран“. Левая оппозиция во всяком случае оказалась „превзойдена“. Но выдвигая лозунг: догнать и перегнать весь мир „в минимальный срок“, вчерашние теоретики черепашьего шага попадали в плен к тому самому „международному фактору“, к которому советская бюрократия относится с суеверным страхом. Так, на протяжении восьми месяцев ликвидирована была чистая версия сталинской теории.

Социализм неминуемо должен будет «перегнать» капитализм во всех областях, писала Левая оппозиция в нелегально распространявшемся ею в марте 1927 г. документе. «Но сейчас речь идет не об отношении социализма к капитализму а об экономическом развитии СССР по отношению к Германии, Англии и Соединенным Штатам. Что следует понимать под словами: „минимальный исторический срок“? В течение ряда ближайших пятилеток мы далеко еще не достигнем уровня передовых стран Запада. Что же за это время произойдет с капиталистическим миром?.. Если допускать возможность его нового расцвета, охватывающего десятки лет, тогда жалкой пошлостью будут речи о социализме в нашей отсталой стране; тогда надо будет сказать, что мы ошиблись в оценке всей эпохи, как эпохи капиталистического загнивания; тогда Советская республика оказалась бы вторым, после Коммуны, опытом диктатуры пролетариата, более широким и плодотворным, но только опытом… Имеются ли, однако, какие либо серьезные основания для такой решительной переоценки всей нашей эпохи и смысла Октябрьской революции, как звена международной? Нет!.. Завершая, в большей или меньшей степени, свой восстановительный период (после войны)… капиталистические страны восстанавливают, притом в несравненно более остром, чем до войны, виде, все свои старые противоречия, внутренние и международные. Это и есть основа пролетарской революции. То, что мы строим социализм, есть факт. Но не меньшим, а большим фактом, поскольку целое вообще больше части, является подготовка европейской и мировой революции. Часть сможет победить только совместно с целым… Европейскому пролетариату на разбег для захвата власти нужен гораздо более короткий срок, чем нам для того, чтобы технически сравняться с Европой и Америкой… Нам нужно тем временем систематически сокращать расстояние, отделяющее нашу производительность труда от мировой. Чем больше продвинемся вперед, тем менее опасна для нас возможная интервенция дешевых цен, а, следовательно, и военная интервенция… Чем выше поднимем жизненный уровень рабочих и крестьян, тем вернее ускорим пролетарскую революцию в Европе, тем скорее эта революция обогатит нас мировой техникой, тем вернее и полнее пойдет наше социалистическое строительство, как часть европейского и мирового». Этот документ, как и другие, остался без реплики, если не считать репликой исключения из партии и аресты.

Вслед за отказом от идеи черепашьего темпа пришлось отказаться и от связанной с нею идеи врастания кулака в социализм. Административный разгром кулачества дал, однако, теории социализма в отдельной стране новое питание: раз классы «в основном» уничтожены, значит социализм «в основном» осуществлен (1931 г.). В сущности этим реставрировалась концепция социалистического общества «на нищенской базе». Именно в те дни, как мы помним, официозный журналист объяснял, что отсутствие молока для детей объясняется недостатком коров, а вовсе не недостатками социалистической системы.

Забота о производительности труда не позволила, однако, надолго задерживаться на успокоительных формулах 1931 года, которые должны были служить моральным удовлетворением за опустошения сплошной коллективизации. «Некоторые думают, – неожиданно заявил Сталин в связи со стахановским движением, – что социализм можно укрепить путем некоторого материального поравнения людей на базе бедняцкой жизни. Это неверно… На самом деле социализм может победить только на базе высокой производительности труда, более высокой, чем при капитализме». Совершенно правильно! Однако, в то же самое время новая программа Комсомола, принятая в апреле 1936 г., на том самом съезде, который отнял у Комсомола последние остатки политических прав, определяет социальный характер СССР следующими категорическими словами: «Все народное хозяйство страны стало социалистическим». Никто не заботится о согласовании этих противоречащих друг другу концепций. Каждая из них пускается в оборот в зависимости от потребностей момента. Критиковать все равно никто не посмеет.

Самую необходимость новой программы комсомольский докладчик мотивировал следующими словами: «в старой программе содержится глубоко ошибочное, утверждение о том, что Россия „может прийти к социализму лишь через мировую пролетарскую революцию“. Этот пункт программы в корне неправилен: в нем нашли отражение троцкистские взгляды», т.е. те самые, которых Сталин защищал еще в апреле 1924 г. Остается во всяком случае необъяснимым, каким образом программа, написанная в 1921 г. Бухариным и тщательно проверенная Политбюро, с участием Ленина, оказалась через 15 лет «троцкистской» и потребовала пересмотра в прямо противоположном направлении! Но логические доводы бессильны там, где дело идет об интересах. Завоевав независимость от пролетариата собственной страны, бюрократия не может признать зависимость СССР от мирового пролетариата.

Закон неравномерности привел к тому, что противоречие между техникой и имущественными отношениями капитализма разорвало самое слабое звено мировой цепи. Отсталый русский капитализм первым поплатился за несостоятельность мирового капитализма. Закон неравномерного развития дополняется, на всем протяжении истории, законом развития. Крушение буржуазии в России привело к пролетарской диктатуре, т.е. к скачку отсталой страны вперед по сравнению с передовыми странами. Однако, установление социалистических форм собственности в отсталой стране натолкнулось на недостаточный уровень техники и культуры. Родившись сама из противоречия между высокими мировыми производительными силами и капиталистической собственностью, Октябрьская революция породила, в свою очередь, противоречие между низкими национальными производительными силами и социалистической собственностью.

Изолированность Советского Союза не имела, правда, непосредственно тех грозных последствий, каких можно было опасаться: капиталистический мир оказался слишком дезорганизован и парализован, чтоб обнаружить в полной мере свое потенциальное могущество. «Передышка» получилась более длительная, чем позволял надеяться критический оптимизм. Однако, изолированность и невозможность пользоваться ресурсами мирового хозяйства, хотя бы на капиталистических началах, (размеры внешней торговли снизились с 1913 года в 4-5 раз) влекли за собою, наряду с огромными расходами на военную оборону, крайне невыгодное распределение производительных сил и медленный подъем жизненного уровня масс. Но наиболее злокачественным продуктом изолированности и отсталости является спрут бюрократизма.

Юридические и политические нормы, заложенные революцией, оказывают, с одной стороны, прогрессивное воздействие на отсталое хозяйство, с другой – сами испытывают принижающее влияние отсталости. Чем дольше СССР остается в капиталистическом окружении, тем глубже заходит процесс перерождения общественных тканей. Дальнейшая изолированность должна была бы неминуемо завершиться не национальным коммунизмом, а реставрацией капитализма.

Если буржуазия не может мирно врасти в социалистическую демократию, то и социалистическое государство не может мирно врасти в мировую капиталистическую систему. В порядке исторического дня стоит не мирное социалистическое развитие «отдельной страны», а долгая серия мировых потрясений: войн и революций. Потрясения неизбежны и во внутренней жизни СССР. Если бюрократии пришлось в борьбе за плановое хозяйство раскулачивать кулака, то рабочему классу придется в борьбе за социализм разбюрократить бюрократию. На могиле ее он начертает эпитафию: «здесь покоится теория социализма в отдельной стране».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.