Последствия для народа

Последствия для народа

Ельциноиды и гайдарочники всерьез рассуждают о «принятии ряда мер» по социальной поддержке малообеспеченных людей. Да, 26 декабря 1991 года вышел указ Ельцина «О дополнительных мерах социальной поддержки населения в 1992 году».

В феврале 1992 года принимались новые указы о единовременных выплатах малообеспеченным группам населения, создавались даже особые территориальные фонды социальной помощи. Как полагается в бюрократической системе, шла активная возня вокруг федеральных и региональных фондов социальной поддержки, благотворительных столовых и должностей в администрациях разного уровня по «молодежной политике» или по прочим направлениям социальной политики.

На бумаге, возможно, это и было замечательно. В некоей теории, возможно, из бюджетов региональных органов власти выделялись дотации на молочные продукции и основные виды детского питания. Но даже вернейший гайдаровец А. Нечаев честно сознается, что «компенсировать для всех и полностью повышение цен было невозможно»[101].

А для человека, который не был министром при Ельцине, 1992 и 1993 годы запомнились как время полного отсутствия какой бы то ни было социальной политики. Наверное, самое ужасное было в исчезновении и в сокращении инфраструктуры.

В крупных городах речь шла все же о сокращении… Скажем, исчезли или изменили профиль какие-то магазины, на улицах появились торговые палатки и «блошиные рынки».

А в деревнях и даже маленьких городках инфраструктура реально исчезала. Всегда ходил в деревню автобус… А теперь вообще перестал ходить, или вместо ежедневного стал ходить два раза в неделю. Была школа-десятилетка? Стала восьмилетка, десятилетка — в соседнем селе за 10 км, а автобус ходит 2 раза в неделю. Была поликлиника? Исчезла, остался постоянно пьяный фельдшер.

Было два магазина, и каждое утро привозили свежий хлеб? А теперь осталась одна лавочка, и завозят в нее продукты нерегулярно, хлеб чаще всего черствый.

Ощущение постоянного наступления на жизненные интересы и повседневные нужды людей. И конечно же, нищета. В советское время у людей было немного… но, во-первых, было стабильно и надежно. Во-вторых, равенства все же было больше. Шофер на севере зарабатывал 800–900 рублей в месяц? Но он и жил и работал в таких условиях, которые требовали компенсации. Это в 4 раза выше средней зарплаты, а не в 30 и не в 50.

Член Академии наук получал 300 рублей (хорошая зарплата) за сам факт принадлежности к числу академиков. Но так ли несправедливо это было?

Номенклатура имела свои закрытые распределители и уровень жизни в 2–3 раза выше основной массы населения? Номенклатуры была кучка, она никогда не рекламировала свое благосостояние, и опять же — не так велика несправедливость.

А тут внезапно появился крохотный, но очень шумно ведущий себя слой богачей, который жировал буквально на глазах полуголодных людей, живущих нерегулярными выдачами зарплаты, раз в три месяца, и урожаем со своих дач.

Средние реальные доходы населения в 1992 году сократились почти в два раза по сравнению с уровнем 1991 года, причем у трети населения (42,6 млн человек) доходы опустились ниже прожиточного минимума[102].

Збигнева Бжезинского трудно заподозрить в излишней любви к русскому народу. Тем не менее писал он вот что: «В то время как прославляли Ельцина, а Америка и Европа заключали в объятия Россию с ее политическим хаосом, увидев в нем братскую демократию, российское общество погружалось в беспрецедентную бедность. К 1992 году экономические условия уже были сравнимы с тем, что было в годы Великой депрессии. Еще больше ухудшала дело целая стая западных, большей частью американских, экономических «консультантов», которые слишком часто вступали в сговор с российскими «реформаторами» в целях быстрого самообогащения путем «приватизации» российской промышленности и особенно энергетических ресурсов. Хаос и коррупция превращали в насмешку российские и американские заявления о «новой демократии» в России»[103].

То, что копилось поколениями, растаяло в потоке гиперинфляции, про зарплату Сергей Трофимов (Трофим) пел:

«На заводе, видно, милостыню дали».

В маленьких городках и деревнях, где исчезала вся инфраструктура жизни, начали доставлять в больницы людей с диагнозом «общее истощение». Я хорошо знаю коллектив целой сельской школы, который фактически разбежался страшной зимой 1992/93 годов.

— Не могу больше кормить сына одной картошкой, — сказала одна из бежавших.

Правительство много рассказывало о своей борьбе за права человека, но директор Института социально-политических проблем РАН полагала, что оно своей политикой нарушает права граждан на приемлемые условия существования[104].

Опрос ВЦИОМ в сентябре 1992 года о материальном состоянии семьи показал, что 54 % россиян «еле сводили концы с концами», 31 % — «жили более или менее прилично», 9 % «жили за гранью бедности» и лишь 4 % не испытывали затруднений.

Опрос Института социологии РАН в декабре 1992 года — 38,2 % опрошенных за полгода (с мая 1992 года) стали жить «гораздо хуже», 27,4 % — «немного хуже», у 20,7 % жизнь «осталась такой же», у 8,6 % — «немного лучше», у 2,3 % — «гораздо лучше».

Опрошенные сравнивали жизнь с маем 1992 года, когда были получены еще более худшие результаты в сравнении с началом года[105].

В представленном правительству докладе «О состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году» сравнивается режим питания россиян с режимом питания в 1987 году, и делается вывод: «Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, неизбежно сказывающееся на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей»[106].

Даже по сравнению с 1991-м, не самым благополучным годом потребление мяса и мясопродуктов сократилось на 14 %, молочной продукции — на 15 %, рыбы и рыбопродуктов — на 20 %, сахара и кондитерских изделий — на 13 %.

Увеличилось потребление хлеба и хлебопродуктов — на 4 %, картофеля — на 6 %[107], если верить данным Госкомстата. Но, во-первых, дело не в одном калораже, дело в качестве рациона. «Произошло резкое и глубокое ухудшение питания большинства населения»[108].

А во-вторых, это же средние данные… Одинокие пенсионеры, матери с 2–3 детьми, целые семьи безработных сильно недоедали, а то и по-настоящему голодали.

Безработных же стало по-настоящему много: за 1992 год численность безработных увеличилась почти в 10 раз, составив к началу следующего года 577 тыс. человек[109]. Если скрытая безработица существовала и раньше, то люди все-таки хоть что-то получали… А в СССР «трудоизбыточными» были районы Средней Азии и Азербайджан, а никак не РСФСР.

По словам директора Института проблем рынка РАН, «именно при Гайдаре как раз и появились голодные люди»[110].

Голодных и голодающих я видел в эти годы неоднократно. Некоторые встречи просто ужасны. Например, когда в районном центре находились на грани голодной смерти женщина и четверо ее детей. Муж пропал без вести еще зимой, — уехал на заработки в город и как в воду канул. Работы нет, в долг больше ничего не дают, продать нечего, а в огороде еще ничего не выросло. В июне 1993 года эти люди неподвижно и тихо лежали на полу в своем непроветренном доме. Несколько еще живых скелетов, наблюдавших за нами, еле поворачивая головы[111]. Старшей девочке — 15, она еще вставала. Младшему ребенку — года три.

Телевизор был включен, шла реклама то ли «биржи «Алиса», то ли какая-то великосветская московская пошлятина про рестораны. Над этим царством надвигающейся смерти реклама выгодных вложений миллионов долларов, модная обжираловка выглядели особенно чудовищным издевательством.

Но ведь эта же реклама шла и в домах полуголодных людей всей России, вызывая не самые ласковые эмоции.

Новые хозяева жизни откровенно навязывали свои вкусы, совали всем в нос свое богатство. Уже появились «новые русские» в современном понимании — уже не кооператоры, уже воры. Они носились на недозволенной скорости на громадных иностранных машинах, с «эскортом» проституток и охранников, оглашая города ревом музыки. Они пировали в новых безвкусно-роскошных ресторанах, издавая дикие вопли и стреляя в воздух. Эта шумная полукриминальная накипь прилагала колоссальные усилия, чтобы сограждане их заметили и чтобы получше рассмотрели все атрибуты их богатств: красные пиджаки, золотые цепи на животе, золотые печатки на пальцах, «крутые тачки» и полураздетых девок.

В самой их демонстрации явно сквозил самый обычный комплекс неполноценности, но каково было наблюдать этот шабаш беднеющим людям, на глазах теряющим все, что у них когда-то было? Людям, обреченным выращивать поколение более хилое и больное, чем их собственное?

С 1992 года началось резкое ухудшение демографической ситуации. Еще в 1991 году естественный прирост был положительным, в 1992 году он стал отрицательным. Если в 1992 году естественная убыль населения составляла 1,5 человека на 1000, то в 1993 году — 5,1. В 1994-м депопуляция достигла дна — 6,1 человека на 1000. Число людей до 15 лет упало с 24,5 % в 1989 году до 23 % в 1995-м, людей старше 65 лет выросло с 18,5 до 20,2 % соответственно.

Упала продолжительность жизни: c 63 до 56 лет — у мужчин, с 76 до 70 — у женщин.

Заболеваемость сифилисом выросла в 25 раз (причем заболеваемость на Дальнем Востоке выросла в 200 раз, среди детей — в 77 раз), СПИДом — в 60 раз… В 2 раза выросла младенческая смертность. Наибольший показатель детской смертности достигнут в 1992 году — 19,9 на 1000 детей.

Демографические потери (включая нерожденных) составили свыше 10 миллионов человек. Сильнее всего сократилось население Чукотского автономного округа и Магаданской области, где убыль населения составила за 1991–1994 годы 35,1 % и 26,5 % соответственно. Конечно, в этих регионах сокращение численности населения шло еще и за счет массового выезда с Севера на «материк». Но и во Владимирской и Брянской областях население сократилось, пусть и не так значительно — на 2–3 %.