ГЛАВА ПЯТАЯ У ЗОЛОТЫХ ВОРОТ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ПЯТАЯ

У ЗОЛОТЫХ ВОРОТ

Экспресс подан на товарную станцию

Все дальше и дальше уходит на север оранжевый экспресс.

Но по сторонам, за широкими стеклами вагонов, пейзаж остается неизменным: слева временами появляется шумящий океан, справа расстилаются желтые, растрескавшиеся от нестерпимой жары бугры истосковавшейся по влаге земли. Дождя бы сюда! Калифорнийская земля мгновенно расцвела бы. Там, куда человек сумел доставить воду, разрослись густые апельсиновые рощи, стелется жирная зелень овощных и цветочных плантаций, над которыми поблескивают серебристые брызги оросительных фонтанчиков. Но сколько здесь еще неосвоенной, одичалой земли!

Кое-где мелькают нефтяные вышки. Чем ближе к Сан-Франциско, тем чаще видны цехи предприятий. И над всем этим — высокое безоблачное бирюзовое небо.

Где-то, совсем неподалеку, стоит домик Джека Лондона, которому довелось своими глазами увидеть и описать кусочек истории этих мест. Здесь бушевала когда-то «золотая лихорадка»: люди, добравшиеся на Дальний Запад с берегов Атлантики, нашли в горах Сьерра-Невады золото, и сколько страшных трагедий произошло! Немного поодаль — обнесенный частоколом бревенчатый форт и маленькая православная церковь при нем. Это форт Росс, построенный в 1812 году русскими, шхуны которых пересекли Тихий океан. В этой дальней российской фактории жизнь била ключом. Русские поселенцы сеяли здесь пшеницу, разводили рогатый скот, выращивали сады. Они построили кожевенный завод, мельницу, мастерские, сооружали здесь морские суда.

Редчайший по удобству расположения глубокий залив, которому испанские мореходы присвоили имя святого Франциска, был тогда пунктом встреч Востока и Запада, и происходили эти встречи ко взаимной выгоде. Недаром вход в этот залив до сих пор сохранил поэтическое и в то же время многозначительное название «Золотые Ворота». Тут есть о чем вспомнить и подумать не только поэту, но и политику, и деловому человеку…

Раскачиваясь и содрогаясь на стыках, экспресс мчится по извилистой трассе, совершая порой такие зигзаги, что начинает казаться, будто он ловит себя за хвост.

Остался позади Кастровилл, громко именуемый «мировой столицей артишоков». Эти вкусные овощи пользуются в Калифорнии большим спросом. Мелькнула станция Уотсонвилл, близ которой находятся заповедные рощи тысячелетней гигантской секвойи, именуемой также мамонтовым деревом. В такой роще человеку невольно начинает казаться, что он превратился в муравья, — эти древние деревья достигают необыкновенной высоты, а толщина их такова, что в прорубленные в стволе дерева ворота въезжает автомобиль. Пролетела долина Санта-Клары, знаменитая своими садами, высшими учебными заведениями и заводом электронных вычислительных машин, — на нем мы побываем завтра…

Вот и Пало-Альто; слева среди эвкалиптов виднеются здания известного Стэнфордского университета, в стенах которого не только готовятся кадры специалистов, но и проводятся большие научно-исследовательские работы. Этот университет был создан в 1885 году на средства, которые предоставил Леланд Стэнфорд — один из четырех крупнейших промышленников, наживших баснословные состояния на строительстве железных дорог в Америке. Стэнфорд раскошелился на создание университета, чтобы увековечить память о своем сыне.

Сейчас университетский городок в Пало-Альто занимает площадь свыше трех с половиной тысяч гектаров. Здесь учится более восьми тысяч студентов. Это частное учебное заведение, которое содержится на деньги, получаемые за выполнение научно-исследовательских работ для различных фирм, и на средства, поступающие от учащихся в виде платы за обучение. В специальном научно-исследовательском институте, посетить который приглашен Н. С. Хрущев, известный интерес представляют ведущиеся там по заказам компаний работы в области физики, электроники и радиосвязи.

И вот, наконец, появились пригороды Сан-Франциско, тесно застроенные крохотными кубическими домишками в один-два этажа. Как мы потом узнали, строят их быстро: прошел бульдозер, разровнял землю, проложили дорогу, водопровод, и вот уже вдоль дороги высыпаны, словно кости из коробочки, десятки одинаковых мелких домиков. Они стандартны: существует не более семи — восьми типов этих зданий, и различить их можно только по цвету, по раскраске. Некоторым американцам нравится жить в таких домишках: плохонький, да свой, хотя за такой домик приходится выплачивать компании его стоимость на протяжении многих лет.

Но, на взгляд советского человека, есть что-то бесконечно тоскливое в том, как люди втискиваются в эти крохотные домики, зажатые в тиски слева и справа чужими, такими же крохотными строениями. Ни настоящего дворика, ни садика, асфальт тротуара и сразу — человечья каменная нора среди сотен таких же нор.

Впрочем, как говорится, о вкусах не спорят…

Экспресс прибывает в Сан-Франциско, в его южный район. Пока что о городе трудно составить какое-либо представление: поезд ныряет из туннеля в туннель (здесь каждая миля железнодорожного пути обошлась в миллион долларов). Короткий свисток, визг тормозов, и мы — у цели: экспресс остановился на предназначенном ему пути. Но где же вокзал? Его не видно. Пути забиты товарными составами. Меж рельсами растет редкая жесткая трава, и влажный ветер с океана поднимает бурунчики песка.

Оказывается, поезд подан на товарную станцию…

«Мы хотим спасти мир»

Никиту Сергеевича Хрущева встречают представители властей. Мэр города Джордж Кристофер произносит речь. И с первых же слов становится ясно, что здесь встреча будет иной…

Дж. Кристофер заверяет Н. С. Хрущева в том, что Сан-Франциско, известный повсюду своим гостеприимством, окажет ему самый радушный прием. Он говорит гостю, что деятели города «не намерены спорить с ним по идеологическим вопросам», и без лишней дипломатии, напрямик, выкладывает, что городские власти приняли такое решение «в соответствии с рекомендациями государственного департамента». Стало быть, ночной разговор Г. Лоджа из Лос-Анжелоса с Вашингтоном, о котором сегодня пишут все газеты, нашел свой отзвук и здесь.

Н. С. Хрущев благодарит Дж. Кристофера за теплую встречу.

— Что же касается вопросов, которые затронул мэр, — насчет наших идеологических взглядов и вашего отношения к этому, — говорит Никита Сергеевич, — то я должен сказать вам, что никогда не уклонялся от политических споров, вернее бесед. Если вы пожелаете, я готов принять участие в беседах и спорах на эти темы — в спорах рождается истина… Беседы и споры на политические темы, если разумно подходить к ним, не могут испортить наших отношений или обострить их; наоборот, они могут содействовать нашему сближению.

И вот автомашины уже мчатся по боковым улочкам и выходят на прямую магистраль, ведущую к центру города, раскинувшегося на высоких и крутых холмах. Через город проходит та же автострада, по которой мы ездили в Лос-Анжелосе, она тянется через всю Америку, от Аляски до границ Мексики, и дальше продолжается вдоль берега Тихого океана по латиноамериканским странам. Сооружение этой гигантской дороги началось еще в период страшного кризиса тридцатых годов, и прокладывали ее безработные.

Вдали сияет купол городского муниципалитета, он кажется даже выше, чем купол Капитолия в Вашингтоне. И сразу же за третьим поворотом открывается вид на знаменитый Оклэндский мост, соединяющий Сан-Франциско с городом Оклэнд, расположенным по ту сторону широкого океанского залива. Левее остаются Золотые Ворота, через них также переброшен гигантский высокий мост, под которым свободно проходят океанские корабли. Вдоль берега океана раскинулся огромный парк. Созданный жителями Сан-Франциско на огромной площади, он располагает тысячами диковинных растений и деревьев. В нем же находятся аквариум, планетарий, музеи, концертные площадки.

Слева и справа на всем пути толпятся люди, вышедшие встречать Н. С. Хрущева.

Джордж Кристофер был прав: Сан-Франциско радушно встречает своего гостя. Что это? Тоже «в соответствии с предписаниями государственного департамента»? Нет! Достаточно взглянуть на лица людей, чтобы понять, что их привело сюда нечто иное. Глаза не лгут! По всему видно, что здесь он желанный гость. Люди улыбаются, аплодируют, машут руками…

Особенно много людей собралось у гостиницы «Марк Гопкинс» — многоэтажного здания, построенного на вершине одного из самых высоких и крутых холмов города — Нобхилл. Когда-то здесь были только дома миллионеров, теперь — многочисленные гостиницы и деловые здания. Здесь, в гостинице «Марк Гопкинс», и остановится Н. С. Хрущев. Вагончики городской железной дороги с трудом вползают сюда, увлекаемые канатом, как на фуникулере. Уже несколько часов люди теснятся на крохотном пятачке, не обращая внимания на призывы полиции не мешать уличному движению. И едва они узнали Н. С. Хрущева, как сразу же раздались аплодисменты, послышались возгласы приветствий, все устремились к его машине.

Никита Сергеевич вышел из автомобиля, глянул в открытые, дружественно улыбающиеся лица встречающих, улыбнулся сам и, высоко подняв руки над головой, соединил их в символическом рукопожатии, адресованном жителям Сан-Франциско. «Спасибо!» — сердечно сказал он. Приветствия возобновились с удвоенной силой. Гость уже вошел в вестибюль гостиницы, а люди все еще не расходились.

И когда Н. С. Хрущев, поднявшись к себе на шестнадцатый этаж, вышел на балкон, люди сразу же заметили его и вновь тепло приветствовали. То был настоящий, неподдельный голос дружбы. Конечно, кое-кому такая встреча не нравилась, но что поделаешь?!

Один из американских журналистов, приехавший вслед за Н. С. Хрущевым из Нью-Йорка, раздраженно сказал женщине, аплодировавшей гостю:

— Какие вы странные люди здесь!

Она отрезала ему:

— Мы хотим спасти мир, чтобы наши дети могли жить в нем. Если это странно, то признаю себя виновной…

Через несколько часов мы прочли в местной газете «Сан-Франциско кроникл» любопытную статейку, из которой стало ясным, что не только заезжий журналист счел «странным» поведение жителей Сан-Франциско, тепло встретивших Н. С. Хрущева. Из статьи мы узнали также, какие меры предпринимались для того, чтобы встреча была менее теплой, и что из этого вышло. Мы приводим здесь статью почти полностью:

«Словом «странная» охарактеризовал толпу, тепло встречавшую Премьера Хрущева по его прибытии в гостиницу «Марк Гопкинс», заместитель начальника полиции Эл Нелдер.

«Я обратился к ним с помощью рупора с просьбой не сходить с тротуаров, когда прибудет Премьер, и они лаже не попытались этого сделать», — сказал Нелдер, качая головой, с видом человека, который теперь уже все повидал.

Нелдер считал толпу странной своим послушанием, но она была странной и по другим причинам.

Толпа начала стекаться примерно в три часа дня и затем разрослась, по подсчетам Нелдера, до десяти тысяч человек.

Она полностью запрудила три угла перекрестка, растеклась вниз по улицам Калифорния и Мейсон и поднялась по ступенькам солидного клуба «Пасифик юнион».

Конторские служащие, библиотекари, складские рабочие, продавцы магазинов молча стояли под теплым солнцем со своими женами и подругами или тихими голосами беседовали на маловажные темы.

Казалось, они собрались, чтобы сказать нечто очень важное, но не знали, как это сказать. Большинство людей, когда корреспонденты их спрашивали, зачем они пришли, пожимали плечами и казались сконфуженными. — Нет, это не просто любопытство, — говорили они, — это… ну… Хрущев важный человек и… ну…

— А будут ли они аплодировать, когда Хрущев проедет мимо?

— О, нет, — сказала пожилая женщина. — По-моему, нам не следует этого делать для такого человека. Ведь…

И она, сконфузившись, посмотрела на людей, стоящих по обе стороны от нее, но они глядели прямо перед собой, не желая ввязываться в эту беседу.

Многие из стоящих в толпе людей отказывались сообщать свои имена, когда к ним обращались журналисты, или делали это с явной неохотой.

Журналистам, которые прошли по одной стороне улицы Калифорния, а затем по другой, не удалось найти ни одного человека, который бы сказал, что будет аплодировать, когда приедет Премьер.

Однако, когда в 18 часов 45 минут большой черный лимузин проехал по улице Калифорния, небольшая группка, стоящая перед клубом «Пасифик юнион», начала хлопать в ладоши. В течение нескольких минут, казалось, все до единого начали хлопать, выкрикивая приветствия, или махать руками.

По лицам, которые за минуту до этого были столь безучастными, теперь разлилась широкая улыбка, как будто прорвалась какая-то плотина.

Премьер, быстро воспользовавшись положением, подошел сначала к одной стороне площадки перед гостиницей, а затем к другой. И каждый раз толпа, стоящая на противоположной стороне улицы, громогласно выражала свою радость по поводу того, что он обратил на нее внимание.

Когда все кончилось и Премьер исчез в гостинице, толпа совершенно изменила своей прежней солидности. Подобно потоку, она затопила всю улицу, и незнакомые люди беседовали друг с другом среди общего беспорядочного гула. Казалось, произошла какая-то странная метаморфоза. В воздухе витало какое-то чувство, чувство гордости и свершения, как будто сделано что-то мужественное и значительное.

Теперь люди свободно беседовали с корреспондентами, рассказывая, как они аплодировали и кричали.

— Что толку в недружелюбии? — сказал один пожилой человек, дымя сигарой. — Ну что это дает? Ну и показали же мы ему, а?..»

Сто тысяч человек, и ни одного недружелюбного лица — такова была лаконичная, но исчерпывающая оценка встречи, данная местной печатью. По-видимому, над тем, что здесь произошло, серьезно задумались в Вашингтоне и Нью-Йорке.

Газета «Нью-Йорк таймс» напрямик заявила, что «официальные лица были озадачены» тем, что произошло в Сан-Франциско. Как объяснить все это?

«Говорят, что жители Сан-Франциско, у которых вековое соперничество с жителями Лос-Анжелоса, решили показать, что они другие люди, — писала газета. — Когда некоторых из толпы спрашивали о горячей встрече, они говорили, что, узнав, как грубо встретили Хрущева в Лос-Анжелосе, они вышли на улицу, чтобы показать ему традиционное американское гостеприимство».

Как часто случается в газете «Нью-Йорк таймс», ее авторы вывернули наизнанку факты, умышленно умолчав о том, кто допустил грубость в отношении Н. С. Хрущева в Лос-Анжелосе. Из сообщения газеты читатели могли заключить, будто виновны были жители Лос-Анжелоса, а не г-н Поулсон вкупе с его уполномоченным по организации встречи — сыном купца второй гильдии из Ростова-на-Дону.

Но, так или иначе, жители Сан-Франциско, как и жители Лос-Анжелоса, действительно приняли близко к сердцу то, что произошло накануне, и хорошим, теплым движением своей души дали знать гостю, что народ Соединенных Штатов настроен дружелюбно, совершенно иначе, нежели это пытались представить апостолы «холодной войны».

Здесь, у Золотых Ворот, стало ясно, что американцы и наши люди, которые глядят друг на друга через океан из Владивостока и Сан-Франциско, словно соседи из окошек домов, разделенных широкой улицей, в равной мере заинтересованы в мирном сосуществовании.

Последующие встречи с жителями Сан-Франциско подтвердили первое впечатление, и только один эпизод внес режущий слух диссонанс — это была состоявшаяся в тот же вечер, 20 сентября, встреча с лидерами американских профсоюзов. Наши читатели, конечно, помнят об этом эпизоде, о нем сообщали газеты. Тем не менее нам хотелось бы вновь коснуться его, привести некоторые подробности.

Как и почему произошло то, что произошло в тот вечер?

Люди вчерашнего дня

Следовало ли идти на встречу с лидерами профсоюзов? Разве не было известно, что реакционные лидеры американских профсоюзов не собирались говорить о контактах, о сотрудничестве? Больше того, они вовсе не интересовались какой-либо информацией о Стране Советов. Разве не было известно, что У. Рейтер и некоторые его коллеги давно зарекомендовали себя как ярые враги нашей социальной системы и защитники капитализма?

Да, все это было известно.

Было известно, что один из организаторов встречи, вице-председатель Американской федерации труда — Конгресса производственных профсоюзов (АФТ—КПП) Дж. Кэри, заявил в свое время на совместном заседании с предпринимателями в отеле «Астор» в Нью-Йорке: «В прошлой войне мы объединились с коммунистами, чтобы бить фашистов. В будущей войне мы объединимся с фашистами, чтобы разгромить коммунистов».

Не правда ли, поразительное заявление? Оно было напечатано в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» 29 июня 1949 года.

Мы помнили и о том, что другой вице-председатель АФТ — КПП, У. Рейтер, взявший на себя роль главного защитника капитализма во время беседы Н. С. Хрущева с лидерами американских профсоюзов, пошел в своих мечтаниях еще дальше. Напомним нашумевшую историю со специальным номером американского журнала «Кольерс», вышедшего 27 октября 1951 года. Редакция «Кольерса», охваченная зудом военной лихорадки, решила пофантазировать, что было бы, если бы да кабы американская армия… оккупировала Советский Союз.

То был горячечный бред особого рода: редакторы «Кольерса» установили конкретную дату осуществления своего замысла—1960 год. Так вот, У. Рейтер был одним из соучастников этой дикой выходки. Захлебываясь, он расписывал тогда, как вступит в Москву с оккупационными войсками и начнет вместе со своими коллегами насаждать у нас американский образ жизни. Для «Кольерса» эта глупая затея кончилась плохо: журнал прогорел и вынужден был прекратить свое существование. А Рейтер… остается вице-председателем американского объединения профсоюзов!

Столь же хорошо было известно и то, как готовились Рейтер и некоторые его единомышленники ко встрече с Н. С. Хрущевым, в каком духе они собирались повести разговор.

Утром в тот день специальный корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд трибюн» Дон Итон передавал из Сан-Франциско: «Семь вице-президентов АФТ — КПП вооружаются острыми вопросами, готовясь к сегодняшней встрече с премьер-министром Никитой С. Хрущевым». Специальный корреспондент «Нью-Йорк таймс» А. Раскин ехидно вторил ему: «Семь профсоюзных лидеров составили для Премьера Хрущева длинный список вопросов, рассчитанных на то, чтобы поставить его в затруднительное положение сегодня вечером… Список вопросов не рассчитан на то, чтобы удерживать кровяное давление г-на Хрущева на нормальном уровне».

Газеты сообщали, что в их редакции было заблаговременно отправлено несколько коробок с отпечатанными на мимеографе материалами. В них содержались пространные резкие выпады против СССР и оскорбительные заявления, якобы разъясняющие «вопросы», которые собирались задать гостю.

И все же, несмотря ни на что, Н. С. Хрущев принял приглашение лидеров профсоюзов.

Те, кто находились в гуще событий, хорошо понимали огромное значение этого решения: глава Советского правительства, верный своему обыкновению — никогда не уклоняться от острых политических споров, с чем он только что напомнил в своей речи на вокзале в Сан-Франциско, дал очередную взбучку своим идеологическим противникам, нанес им сокрушительное политическое поражение. Он вывел Рейтера на чистую воду, и тот предстал перед рабочим движением в своем неприглядном обличии политического лжеца, подлого адвоката капитализма.

В то же время через головы своих собеседников Н. С. Хрущев от имени советских рабочих протянул руку дружбы американским рабочим.

И даже самые ярые противники нашей страны были вынуждены признать, что продолжавшаяся без малого три с половиной часа встреча в зале Аргонавтов отеля «Марк Гопкинс» вечером 20 сентября ознаменовалась поражением людей вчерашнего дня, пытавшихся пойти против течения и вернуть в Сан-Франциско климат «холодной войны».

Для того чтобы в полной мере осознать и оценить то, что совершил Н. С. Хрущев в тот вечер, следует вспомнить великую в своих взлетах и трагичную в своих падениях историю рабочего движения в Соединенных Штатах.

Каждый советский школьник знает, что празднование международного дня солидарности рабочего класса зародилось здесь, в Америке: 1 мая 1886 года триста пятьдесят тысяч рабочих страны провели забастовку с требованием восьмичасового рабочего дня, причем значительная часть их, особенно строители, добилась удовлетворения своих требований. Но шесть руководителей рабочего класса Америки были зверски убиты в тот день на площади Хэймаркет в Чикаго, и это было сделано с ведома властей штата, контролируемых местными капиталистами.

Пожалуй, ни в одной стране рабочее движение не знало столь резких подъемов и спадов; пожалуй, нигде классовая борьба пролетариата с буржуазией не приобретала такого острого и беспощадного характера, как здесь. История этой борьбы написана кровью на мостовых Америки.

И как бы ни пытались сейчас некоторые политические деятели США изобразить задним числом прародителей современных монополий в роли «экономических гуманистов», факты есть факты, и от них никуда не уйти.

…Идет «долгая забастовка» шахтеров Пенсильвании 1874–1875 годов — десять руководителей профсоюзов подвергаются смертной казни, а семнадцать гниют в тюрьме. Возникает первая общенациональная забастовка 1877 года — погибают в вооруженных схватках пятьдесят рабочих. Начинается в 1892 году мощная забастовка сталелитейщиков в Хомстэде — лишаются жизни десять рабочих. Бастуют в 1905 году чикагские возчики — 21 человек убит, 400 ранено. В 1914 году в Ладлоу вооруженные наемники «гуманиста» Рокфеллера убивают 14 мужчин, женщин и детей. Во время забастовки сталелитейщиков в 1919 году 23 человека были убиты, сотни людей ранены…

Предприниматели создавали в цехах своих заводов, особенно накануне первой мировой войны, укрепленные форты наемной охраны с целыми арсеналами оружия. Они разработали изощренную систему доносов и слежки. Придумали систему «черных списков». Создали армию штрейкбрехеров. Чем сильнее становились монополии, тем беспощаднее были расправы. Но все было тщетно. Всякий раз, когда карателям казалось, что все уже кончено и что американский рабочий класс не посмеет больше поднять головы, находились новые смелые люди и борьба возобновлялась.

Хозяева Соединенных Штатов, наконец, поняли: надо найти какое-то иное средство обуздания рабочего класса. Какое именно? Более тонкое и хитрое: надо было среди деятелей самого рабочего движения найти человека, который взял бы на себя черную роль «вожака-предателя». Образно говоря, роль такого вожака сходна с ролью прирученного быка на бойне, который ведет за собой животных под нож: он спокойно и привычно шагает в убойный цех, а за ним, как за ведущим, плетется, скользя копытами по мокрому и клейкому полу, охваченное смертной тоской стадо. Потом он возвращается в стойло, жует свою обильную еду и снова ведет очередное стадо.

Такой человек был найден. Его звали Сэмюэл Гомперс. Он стал руководителем созданной в 1881 году Федерации профессиональных союзов (АФТ), которая до сих пор остается смирительной рубашкой для рабочего класса США. Гомперс с усердием лакея служил монополиям до гроба, и здесь уместно вспомнить символическую деталь: прах Гомперса покоится на кладбище рядом с прахом миллиардера — «нефтяного короля» Джона Д. Рокфеллера.

Сэмюэл Гомперс начал свою карьеру с того, что объявил себя социалистом. Он даже похвалялся тем, что изучил немецкий язык, чтобы читать «Капитал» Маркса в оригинале. Но вскоре Гомперс отбросил всякую маскировку и выступил с фальшивым призывом к «единству интересов рабочих и предпринимателей». Ставка была сделана на создание цеховых профсоюзов применительно к средневековому принципу ремесла: внутри каждой из отраслей экономики создавалось по 15–20 замкнутых профсоюзных групп. Это вело к разобщению рабочего класса, каждый из профсоюзов действовал независимо друг от друга, и, если на транспорте, например, кондуктора решили бы бастовать, машинисты паровозов могли их не поддержать.

Так оно и случалось: сотни забастовок потерпели неудачу из-за этой коварной системы.

Гомперс и его компания закрыли доступ в профсоюзы неквалифицированным рабочим и рабочим низкой квалификации, закрыли двери перед женщинами. Уставом было запрещено принимать в профсоюзы негров. Под лицемерным предлогом, будто пособия «унижают достоинство рабочих» и противоречат американскому образу жизни, Гомперс, а после его смерти Грин упорно противились введению каких бы то ни было форм социального страхования: пенсий для престарелых, страхования по болезни, пособий безработным. Особенно яростно препятствовали они какой бы то ни было политической деятельности рабочих.

Услуги соглашателей были должным образом оценены. И если до того предприниматели вели жестокое наступление против организованного рабочего движения, то теперь перед лидерами Американской федерации труда были гостеприимно раскрыты двери господских прихожих. Они несказанно разбогатели, их стало нелегко отличать от настоящих преуспевающих буржуа. Профсоюзные средства, собранные за счет членских взносов рабочих, пошли в оборот и обратились в капитал, которым распоряжались хозяева Америки. К началу пятидесятых годов XX века крупнейшие профсоюзы располагали капиталом, достигающим в общей сложности около двухсот миллионов долларов.

В 1929 году страшный экономический кризис потряс страну. Он разбудил рабочий класс, усыпленный болтовней, будто система «свободного частного предпринимательства» обеспечит ему благополучие на вечные времена. Вновь началось движение за создание профсоюзов по производственному принципу. Требования рабочих звучали все громче, их натиск усиливался. Американская федерация труда треснула и раскололась. Возникла новая профсоюзная организация в США — Конгресс производственных профсоюзов.

Эта организация, в которой активно действовали лучшие представители американского рабочего класса, быстро росла — к 1948 году в ее рядах уже насчитывалось шесть миллионов человек, почти столько же, сколько в Американской федерации труда. Казалось, перед рабочим движением Соединенных Штатов открываются, наконец, новые, многообещающие перспективы.

Но и на сей раз взметнувшаяся высоко волна пошла на спад. И главная причина была все та же: предательство профсоюзных лидеров…

В 1949 году руководитель Конгресса производственных профсоюзов Ф. Мэррей, который на протяжении доброго десятка лет сотрудничал с прогрессивными организациями рабочего класса США, круто повернул на тот же гибельный путь, по которому шли лидеры Американской федерации труда. Руководство Конгресса производственных профсоюзов начало травить и изгонять прогрессивных деятелей. Когда это не удавалось, Мэррей и его помощники не останавливались перед исключением из КПП целых профсоюзов. Так они обрубили связи со многими союзами, объединявшими в общей сложности около восьмисот тысяч рабочих.

Это было началом конца: Конгресс производственных профсоюзов утратил свой авторитет, и вскоре его руководители Кэри, Рейтер и другие пришли с повинной головой к «боссу» Американской федерации труда Мини, такому же «другу» рабочих, как и его предшественники Гомперс и Грин.

5 декабря 1955 года обе организации объединились. Кэри и Рейтер стали заместителями Мини. Теперь только немногие независимые профсоюзы, исключенные в свое время из Конгресса производственных профсоюзов, сохраняют былые традиции американского рабочего движения и честно отстаивают интересы трудящихся Соединенных Штатов.

Но трудно — ох, как трудно! — приходится им. Об этом многое могли бы рассказать, например, деятели находящегося здесь, в Сан-Франциско, независимого профсоюза портовых грузчиков и складских рабочих.

Перед тем, как направить приглашение Н. С. Хрущеву, руководители АФТ—КПП разыграли своего рода театрализованное представление. Лидер американских профсоюзов Мини, который признается, что нет в Соединенных Штатах более непримиримого врага коммунизма, нежели он, выступил против такой встречи. Рейтер и другие, делая вид, будто они более либеральны, возразили, что они не послушаются Мини и встретятся с Н. С. Хрущевым.

В наше время, когда американский народ все определеннее высказывается за нормализацию отношений с СССР, для профсоюзных боссов становится рискованным выступать столь прямолинейно, как Мини. Поэтому Рейтер и его коллеги явно хотели изобразить дело так, будто им хочется «сблизиться с советским лидером», но он отталкивает протянутую ему руку. Расчет был прост: пусть Н. С. Хрущев откажется от встречи, тогда можно будет поднять шумиху, что вот, мол, руководитель Советского правительства охотно встречается с капиталистами, а с лидерами профсоюзов повидаться не хочет; если же он на встречу все же придет, накидать ему горячих угольков под видом выяснения вопросов и поставить в трудное положение…

Но так рассуждать могли только те, кто не знает Советского Союза, Коммунистической партии и ее деятелей. Н. С. Хрущев принял вызов, пошел на встречу с лидерами американских профсоюзов, дал открытый политический бой Рейтеру и некоторым его коллегам, разоблачил их провокационный замысел.

А как тщательно они готовились к этой встрече! Сколько стараний вложили в разработку своих провокационных вопросов!

Перед Рейтером лежал объемистый фолиант — заранее разработанный сценарий беседы, и он без стеснений вычитывал оттуда свои вопросы и реплики. Остальные тоже были вооружены бумажками. Заблаговременно были распределены не только выступления, была строго рассчитана и их очередность. «Стратегия, разработанная еще до обеда профсоюзниками, — писала газета

«Нью-Йорк таймс» 21 сентября, — заключалась в том, чтобы оставить свои «тяжелые снаряды» на конец беседы и таким образом уменьшить возможность того, что г-н Хрущев покинет зал. Они сообщили, что имеют специальную шкалу для оценки ответов Хрущева в зависимости от сложности вопроса, однако не рассказали, сколько очков будет присуждаться за каждый ответ».

И весь этот хитро сплетенный, но в то же время, мы бы сказали, глуповато-наивный план был сметен, словно ураганом. Глава Советского правительства сразу же взял инициативу в свои руки и поставил в центр беседы коренные вопросы, живо интересующие рабочий класс всех стран: вопросы борьбы за прекращение гонки вооружений; новые советские предложения о полном и всеобщем разоружении; вопрос о том, как ликвидировать напряженность в отношениях между государствами и обеспечить дружественное сотрудничество между ними.

Обеспокоенный Рейтер засуетился. Он предложил перейти к вопросу о помощи слаборазвитым странам, заявив, что о разоружении можно будет поговорить потом. Зачем? Только затем, чтобы бросить тень на все то, что делает в этом отношении Советский Союз.

— Не стоит ходить вокруг да около, — развязно сказал Рейтер. — Я видел в Индии строительство завода в Бхилаи. Ваша помощь, которую вы оказываете в индивидуальном порядке, продиктована политическими целями. Она содействует коммунистическому проникновению и эксплуатации слаборазвитых стран…

— Вы направляете свои стрелы не в ту сторону, — спокойно возразил Н. С. Хрущев. — Советский Союз никого не эксплуатировал и не эксплуатирует. Он оказывает помощь слаборазвитым странам, как друг, не ставя перед ними никаких политических условий. Например, мы отгрузили Йемену тысячи тонн зерна. Но ведь там не социалистический строй, а королевство. Разве это помощь в корыстных целях? Какая же нам от зтого корысть? Мы на этом не наживаем капиталов, поступаем, как друзья. Теперь посмотрите, что делают империалисты. Американские монополии эксплуатируют богатства слаборазвитых стран и наживают на этом большие капиталы. Англия, Франция и другие капиталистические страны тоже занимаются этим.

Нельзя ли этим странам за счет прибылей, получаемых таким образом, расширить помощь слаборазвитым странам? Такое предложение выдвинуто Советским правительством и внесено в Организацию Объединенных Наций…

Рейтер растерялся. Он не знал, что возразить, и вдруг выкрикнул, сбиваясь на фальцет:

— Вы эксплуатируете народ Восточной Германии!

Все, в том числе и коллеги Рейтера, заулыбались.

— Где это Вам приснилось? — с тем же спокойствием спросил Никита Сергеевич. — Успокойтесь, Вас трясет лихорадка. Кто дал Вам мандат выступать от имени германского народа? Почему Вы пытаетесь все время говорить за другие народы? Вы избалованы тем, что многие страны зависят от Соединенных Штатов и вынуждены просить у вас помощь. Но социалистические страны крепко стоят на своих ногах. Мы шляпы перед вами не снимаем. Советский рубль не кланялся, не кланяется доллару и не будет кланяться.

Разговор вновь вернулся к проблеме разоружения. Рейтер и некоторые из его коллег повторяли избитые утверждения наиболее реакционных буржуазных газет, будто советский план полного и всеобщего разоружения выдвинут ради пропаганды и будто Советский Союз тратит на вооружение столько же, сколько Соединенные Штаты, — 40 миллиардов долларов в год.

Никита Сергеевич обвел внимательным взором разгоряченные лица профсоюзных боссов и сказал, обращаясь к Рейтеру:

— Во-первых, мы тратим на оборону не 40, а 25 миллиардов долларов, если считать на ваши деньги. Во-вторых, когда я слышу Ваше заявление о том, что советские предложения — это пропаганда, то мне, как бывшему шахтеру, становится жалко смотреть на Вас. Говорят, что Вы родились среди рабочего класса, но говорите, как представитель капиталистов. Когда Херст печатает подобные вещи, мне это понятно, но когда это повторяет один из лидеров американских профсоюзов, я с горечью думаю, до чего же Вас разложили монополисты!

Н. С. Хрущев с огромным терпением и выдержкой продолжал беседу, разъясняя советские предложения о разоружении и разоблачая попытки извратить их.

Тогда Рейтер заявил, что уже поздно и что надо перейти к другим вопросам.

— Нельзя вести беседу, прыгая, подобно блохам, от одного вопроса к другому, — ответил Никита Сергеевич. — Вы хотите серьезной беседы или чего-то другого? Вы один вопрос затерли, потом второй, теперь прыгаете к третьему. Разоружение — это вопрос вопросов…

Однако Рейтер поспешил предоставить слово престарелому председателю профсоюза текстильщиков Риву. Тот, словно картошку из мешка, вывалил целую кучу вопросов: о роли государственной собственности в капиталистических и социалистических странах, о демократии и диктатуре, о контроле над прессой и радио, об обмене информацией и так далее. Каждый вопрос был обильно сдобрен враждебной пропагандой против Советского Союза и других социалистических стран. По тому, как Рив ставил свои вопросы, было видно, что он имеет самое смутное и во многих случаях превратное представление о советской действительности.

Рейтер без стеснения следил по лежавшему перед ним конспекту за тем, как его подручный задает вопросы. Заметив, что тот что-то запамятовал, он подсказал: «Спроси еще об однопартийной системе». Но вспотевший Рив на сей раз отмахнулся от подсказки.

Н. С. Хрущев сказал, что вопросы, поставленные Ривом, являются элементарными и изучаются в Советском Союзе в политических кружках первой ступени. Тогда Рейтер, стремившийся все время как-то обострить беседу, поставил еще один вопрос, говорящий сам за себя: «Обязательно ли система государственной собственности требует диктатуры, исключающей демократию?»

В то время как Никита Сергеевич, отвечая на вопросы Рива, разъяснял различие между государственной собственностью в социалистических странах, где средства производства принадлежат всему народу, и государственной собственностью в капиталистических странах, где национализация средств производства сохраняет их в руках буржуазии, Рейтер отличился еще раз. Он вдруг ни с того ни с сего громко выкрикнул, что «высшая степень социализма достигнута в Израиле», где профсоюзам якобы принадлежит (!) шестьдесят процентов промышленности.

— А кому принадлежит власть в Израиле? — спросил Никита Сергеевич.

Рейтер промолчал. Да и что мог он ответить!

И снова Н. С. Хрущев терпеливо разъяснял, что коренной политический вопрос — это вопрос о власти, кому принадлежит власть: рабочему классу, трудящимся или классу эксплуататоров.

— Если власть принадлежит народу, — сказал он, — то средства производства являются социалистической, общенародной собственностью. Другое дело, если национализация средств производства осуществляется в условиях, когда власть принадлежит капиталистам.

Никита Сергеевич подчеркнул, что коммунисты являются сторонниками диктатуры рабочего класса, что только в том случае, если власть перейдет в руки трудящихся, могут быть успешно осуществлены задачи строительства социализма. Диктатура рабочего класса не только не исключает демократии, но создает необходимые условия для развития подлинной демократии, народовластия. Сама диктатура рабочего класса и является такой высшей формой демократии.

Но разве Рейтера все это интересовало? Он заботился только о том, как бы успеть выпалить все свои «тяжелые снаряды», начиненные антисоветской пропагандой, ведь сценарий беседы был заранее передан в газеты, и Рейтер оказался бы в трудном положении, если бы не успел выпалить все свои «вопросы». Поэтому он юлил, как черт на сковороде, перепрыгивая с пятого на десятое, и без всякой логической связи выкрикивал один провокационный вопрос за другим, даже не дожидаясь ответов.

Н. С. Хрущев, хорошо понимавший, что происходит, с иронической улыбкой следил за возней раскрасневшегося, взмыленного от волнения Рейтера, а тот то лихорадочно рылся в лежавшем перед ним конспекте, то с деланным жестом бросал перед собой напоказ копию какой-то своей старой речи, то снова и снова пускался в нудные рассуждения о пользе капиталистической системы. И верещал, верещал, не давая рта раскрыть даже своим ближайшим соучастникам по встрече.

— Вы как соловей, — усмехнувшись, сказал Н. С. Хрущев. — Когда он поет, то закрывает глаза, ничего не видит и никого, кроме себя, не слышит.

Раздался общий смех, Рейтер покраснел еще больше. Но отступать ему, видимо, было некуда, и он продолжал что-то бормотать. В то же время, стараясь уйти от честной дискуссии по острым политическим вопросам, Рейтер дважды повторил, что гость, наверное, устал и поэтому надо побыстрее кончать встречу. Однако и этот маневр не удался…

— Хватит ли у вас сил тягаться со мной? — с сарказмом спросил Н. С. Хрущев. — Я в полной форме! Бороться за дело рабочего класса я не устану, пока живу. Если вы хотите, давайте вести деловой разговор. Время у нас не ограничено.

Делать нечего, отступать некуда! Только теперь некоторые лидеры профсоюзов, тщетно добивавшиеся у Рейтера дозволения зачитать свои вопросы, получили наконец слово. В частности, председатель национального профсоюза моряков Дж. Каррэн сказал, что ему хочется, как он выразился, задать вопрос из повседневной жизни.

— Я бывал в Советском Союзе в тридцатых годах, — сказал он, — когда мы возили туда закупленное вами оборудование. Нас радует технический прогресс, достигнутый вами. Меня интересует, будет ли развиваться система коллективных договоров по мере успехов технического прогресса в вашей промышленности, будут ли иметь право рабочие бастовать? Как профсоюзы защищают интересы трудящихся?

— Я Вас понимаю, — ответил Никита Сергеевич, — мне нравится, что у Вас есть классовое чутье в подходе к вопросам профсоюзной работы. Но Вы, видимо, совсем не представляете себе условий социалистического государства, положения в нем рабочего класса и роли профсоюзов. Вы все меряете привычной Вам меркой Соединенных Штатов…

Дж. Каррэн заинтересовался объяснением главы Советского правительства. И тут же опять вмешался Рейтер. Он начал что-то говорить о культе личности.

— Что ты перебиваешь! — резко оборвал его Каррэн.

Рейтер осекся. Н. С. Хрущев продолжал говорить, разъясняя, как Советская власть заботится об интересах народа, как наши профсоюзы защищают права трудящихся и почему советским рабочим не приходится бастовать…

Но вот Рейтер предоставляет слово председателю объединенного профсоюза рабочих бумажной промышленности П. Филиппсу. Тот повторяет, словно заученный урок, истрепанные, уже неоднократно выдвигавшиеся буржуазными деятелями претензии насчет свободного распространения в Советском Союзе реакционной литературы и антисоветской информации.

Никита Сергеевич неожиданно спрашивает Филиппса:

— Какое блюдо Вы больше всего любите?

— Ростбиф, — растерянно отвечает тот.

— А я борщ, — говорит Н. С. Хрущев. — Вы его не едите, а мне он очень нравится. Вы за капитализм, а я за социализм. Почему я не даю Вам более подробного ответа на Ваш вопрос? Да потому, что мне уже много раз его задавали здесь, и я всякий раз отвечал. Видимо, Вам не нравится мой ответ и Вы хотели бы услышать что-то другое. Но что поделаешь, у нас с вами разные понятия о свободе. Когда мы были в Голливуде, нам показали танец «канкан». В этом танце девушкам приходится задирать юбки и показывать заднее место, и этот танец приходится исполнять хорошим, честным артисткам. Их заставляют приспосабливаться к вкусам развращенных людей. У вас это будут смотреть, а советские люди от этого зрелища отвернутся. Это порнография. Это культура пресыщенных и развращенных людей. Показ подобных фильмов у вас называется свободой. Нам такая «свобода» не подходит. Вам, очевидно, нравится «свобода» смотреть на заднее место. А мы предпочитаем свободу думать, мыслить, свободу творческого развития.

— Вы хотите, чтобы законом было запрещено показывать такие фильмы? — спрашивает Филиппс.

— Думаю, что должен быть такой закон, — отвечает Н. С. Хрущев, — закон морали.

— Я могу ходить или не ходить на такие фильмы, — говорит Кэри.

— Но Ваши дети смотрят подобные вещи!

— У меня нет детей.

— Но ведь у других есть дети. Хорошие дети, живущие на земле, — замечает Н. С. Хрущев, — и мы с вами должны предохранить их от дурных влияний, распространяемых под видом «свободного культурного обмена».

В ходе беседы Н. С. Хрущев заметил, что присутствующий на беседе негр Дж. Уивер (из профсоюза электриков) несколько раз порывался задать вопрос, но Рейтер почему-то упорно «не замечал» его.

— Вы не демократически ведете беседу, — указал Н. С. Хрущев, — дайте черному сказать. Ведь это позор. У вас до сих пор есть такие места, куда негр зайти не может! — И Никита Сергеевич, внимательно выслушав Уивера, ответил на заданные им вопросы.

Вот так и вел Никита Сергеевич беседу — остро, наступательно и в то же время терпеливо, с большой выдержкой, находя к каждому из собеседников особый подход. Кто вытаскивал из старых помоек антисоветской пропаганды провокационные вопросы, тот получал молниеносный сокрушительный отпор. Кто проявлял живой интерес к советской действительности, хотя бы и заблуждаясь и высказывая превратные суждения о ней, тому Н. С. Хрущев давал обстоятельные разъяснения в самых дружественных тонах…

Поскольку Рейтеру так и не удалось ни поставить гостя в положение обороны, ни спровоцировать его на уход из зала Аргонавтов, где происходила встреча, на выручку поспешил более дипломатичный вице-председатель АФТ — КПП Кэри. Он начал сглаживать остроту беседы, вести дело к мирному концу. Бросилось в глаза и другое: несколько участников беседы искренне заинтересовались высказываниями главы Советского правительства и ясно дали понять, что им хотелось бы продолжить контакты с советскими деятелями. Н. С. Хрущев поддержал эту идею.

— Приезжайте к нам, — сказал он, — посмотрите, как живут и трудятся советские рабочие, как проводят свою работу профсоюзы в нашей стране, как защищают они интересы рабочих. У нас с вами разный подход к явлениям; мы идем своим путем к коммунизму, вы же хотите укреплять капитализм. Таким образом мы стоим на разных позициях. Давайте признаем этот неоспоримый факт. Однако нельзя ли нам попытаться найти почву для делового сотрудничества? Мы думаем, что можно. Такое сотрудничество необходимо всему рабочему классу в борьбе за его коренные интересы, в борьбе за мир.

Был уже поздний час, когда участники этого необычного «обеда» поднялись из-за стола. Дж. Кэри благодарил Н. С. Хрущева за встречу. — Спасибо, — сказал он, — за то, что Вы так щедро уделили нам время. Счастливого Вам пути. Давайте сотрудничать на благо мира, на благо человека.

И даже Рейтер мило улыбался…

Пресс-конференция «закончилась хаосом»

Н. С. Хрущев поднялся на лифте на самый верхний этаж гостиницы, возвышающейся, словно утес, на высоком холме Ноб.

Там, на вершине, расположен большой квадратный зал со стеклянными стенами. За столиками, на которых едва теплятся стеариновые свечи, сидят состоятельные горожане, любующиеся панорамой ночного Сан-Франциско. От горизонта до горизонта, словно раздуваемые ветром уголья догорающих костров, мерцают белые, желтые, красные огни. По мостам, повисшим над морским заливом, мчатся тысячи огненных точек: движение автомобилей не утихает всю ночь.

Внизу, у подножья Нобхилла, раскинулся китайский квартал со своими бесчисленными фонариками. Здесь с давних пор живут выходцы из стран Азии — китайцы, японцы, малайцы. В Латинском квартале живут итальянцы, французы. Сан-Франциско многонациональный город: из 813 тысяч жителей здесь около 44 тысяч негров, более 25 тысяч китайцев, свыше 20 тысяч итальянцев, около 11 тысяч ирландцев и шотландцев, пять тысяч японцев, четыре тысячи шведов. Кого только нет!..

А вот залитая огнями реклам торговая магистраль Маркет-стрит. Черными бархатными провалами выделяются городские парки. Дальше, на холмах, — скупо освещенные жилые кварталы, в ложбинах — промышленные районы города.