1 

1 

••• два невообразимых путаника, любителя пенистого баварского пива, Карлуша и Фрид, собравшись как?то за липким кухонным столом, чтобы постучать по его засаленной поверхности хвостом вяленой воблы или щупальцем кальмара (что для истории не принципиально) решили, царство им небесное, свести «розу белую» — диалектику Гегеля с «черной жабой» — материализмом Фейербаха. И что из этой затеи получилось? Судите сами: родился одноглазый вурдалак материалистической диалектики.

Ребенок рос и развивался не нормально, как и все гении. То затяжной приступ маниакального возбуждения выведет его из колеи, то онейроидная кататония тяжким бременем ляжет на душу; что не могло не заинтересовать кучерявого симбирского паренька, имевшего необузданное влечение ко всему, вылезающему из ряда вон, Володю У., не убоявшегося оформить молодого, подающего надежды монстрика на службу в свое сырое подполье по специальности зомби и выдать ему в безвозмездное пользование необходимое для успешного ведения домашнего хозяйства орудие труда — мясорубку диктатуры пролетариата.

Когда вурдалаку материалистической диалектики становилось не по себе, он развлекался тем, что вместе с авангардом самого передового, революционного класса брал в свои потные, мозолистые руки дубинушку или шнурок, серп или молот, лезвие или финку, разбитую бутылку или шило и умерщвлял организаторов производства. Естественно, что после сего деяния страною начинала управлять разруха, и голод открывал свой кровоточащий рот. «Положение безвыходно», — пищали робкие интеллигентики. Но наш монстрик не терялся, находил выход из создавшегося положения, затыкая этот скорбящий рот котлетками из человечьего фарша. Да, что ни говорите, но корифеи марксизма–ульянизма не были вегетарианцами.

Как?то раз, листая гегелевскую «Науку логики», захотелось им перекусить. Весь дом перерыли, по сусекам поскребли, а ничего съестного найти не могут. Глядь, а под тахтою валяется экспроприированная у идеалистов бомбажная консервная банка ржавого закона диалектики. Открыли корифеи эту банку и, пропустив ее содержимое через свой организм, резюмировали: «В борьбе двух противоположностей побеждает самая наглая и агрессивная».

Если бы дедушка Гегель узнал, что у него появились эдакие самозванные, лудитствующие ученики, то он бы их по–отечески выпорол и порекомендовал заняться чем?либо другим, скажем, разведением гусей, но не для Третьего Рима, а для собственного желудка.

Но боже Вас упаси, дорогой читатель, считать марксизм простым до дебильности учением. Марксизм владеет абстрактным мышлением как пулеметом, который тащит рабочий, чтобы вступить в бой, и поэтому не случайно он выказывает претензии на собственную исключительность и всеобщность.

Его ядром провозглашается наука наук, искусство искусств, соль соли земли, т. е. материалистическая диалектика (сокр. — м. д.), хромосомами — законы этой самой м. д. И все было бы о’кей, и спорить?то вроде бы как?то и не с чем, поскольку утверждение о всеобщности марксизма–энгелизма являет собой объективную истину в самой наиконечнейшей из инстанций. Но иногда у дотошного автора сего трактата, пребывающего в периоде сомнений (который налицо!), ни с того ни с сего возникает, быть может, и ненужный вопрос: должно ли учение, претендующее на всеобщность, подчиняться своим же собственным всеобщим законам? Марксизм, находящийся в сношении с собственным «эго», никаких сомнений подобного рода не культивирует. Весь мир для него раскалывается как скорлупа грецкого ореха на две половинки противоположностей. Весь, да не весь. Сам марксизм, будучи учением исключительным, исключает себя из своего же собственного правила, и поэтому имеет честь распадаться на «Три источника, три составных части…»

Заслуга его созидателей, наших непревзойденных корифеев, перед всем прогрессивным человечеством состоит в том, что они впервые за все время существования рода людского не побоялися «иттить» на операцию по перекраиванию естества хромосом гегелевской «Науки логики» по форме хунвейбинских извилин и выводить больную люэсом ведьму революционной теории из тиши затхлых кабинетов, где она была достоянием «могучей кучки философов», на арену классовых битв пролетариата.

Гениальность Карла Маркса и других орлов партийной мысли в том?то и состоит, что они впервые в истории человечества увидели и доказали существование непримиримых, антагонистических противоречий, противоположностей в тех явлениях общественного духа и бытия, где их никогда не существовало и существовать не могло. Так, если спроецировать учение Гегеля на отношения между общественными классами при капиталистической общественно–экономической формации, то никакой классовой борьбы (в марксистском понимании этого термина) выявить не удается, видны одни лишь неантагонистические противоречия, компромиссы, да любовь между двумя враждебно настроенными классами.

Но не даром же косноязычный оратор с лучистой улыбкой авантюриста решительным образом настаивал (простим его за сексуальную перверсию) брать в руки любой тупой или острый, режущий или колющий предмет, ежели ты ощутил себя пролетарием и наносить им тяжкие телесные повреждения буржуазии и всем тем, кто ей сочувствует. Узаконенное коммунизмом влечение пролетариата к физическому и моральному устранению буржуазии, как своей противоположности, есть суррогат неудовлетворенных сексуальных переживаний (потребностей). Пролетариат есть класс, специализирующийся на продолжении рода. Буржуазия для обильно размножающегося класса — женщина, которую он любит и насилует по наущению классиков марксизма–ульянизма, убивая, дабы испытать невостребованно жестокий вид оргазма.

Сильвия Бурдон в своей монографии «Любовь — это праздник» справедливо полагает, что садизм и жестокость — разные вещи. Настоящий садист уважает мнение мазохиста и даже боится его обидеть, а если и причиняет ему боль, то только по его просьбе.

Пролетариат России настоящего оргазма до октябрьского переворота не испытывал, ввиду традиционно низкой культуры сексуального общения. Научный(?) коммунизм обучил темные массы эксплуатируемых целенаправленному насилию и жестокому виду оргазма.