Глава 3. Главный враг рабоче-крестьянской власти

Глава 3. Главный враг рабоче-крестьянской власти

После большевистского переворота Савинков отправляется на Дон, в русскую Вандею. Он рассчитывал убедить собиравшихся со всей страны офицеров создать добровольческую армию, готовую дойти до Москвы и способную навести в стране поря-

док. Ему даже удалось войти в образованный генералом Алексеевым «Донской гражданский совет» — некую альтернативу коммунистической власти. Но извлечь политических дивидендов из этого Савинкову не удалось. Антон Иванович Деникин писал в своих «Очерках русской смуты»: «За кулисами продолжалась работа Савинкова. Первоначально он стремился во что бы то ни стало связать свое имя с именем Алексеева, возглавить вместе с ним организацию и обратиться с совместным воззванием к стране. Эта комбинация не удалась. Корнилов в первые дни после своего приезда не хотел и слышать имени Савинкова. Савинков доказывал, что «отмежевание от демократии составляет политическую ошибку», что в состав Совета необходимо включить представителей демократии в лице его, Савинкова, и группы его политических друзей, что такой состав Совета снимет с него обвинение в скрытой реакционности и привлечет на его сторону солдат и казачество; он утверждал, кстати, что в его распоряжении имеется в Ростове значительный контингент революционной демократии, которая хлынет в ряды Добровольческой армии. Все три генерала относились отрицательно к Савинкову. Но Каледин считал, что «без этой уступки демократии ему не удастся обеспечить пребывание на Дону Добровольческой армии», Алексеев уступал перед этими доводами, а Корнилова смущала возможность упрека в том, что он препятствует участию Савинкова в организации по мотивам личным, восходящим ко времени августовского выступления».

В феврале 1918 года вечный боец решает покинуть столь негостеприимный для него Дон и тайно пробирается в Москву. Он прекрасно понимал, что его известность может сыграть с ним злую шутку. Но, как шутил сам, у ЧК еще руки были коротки добраться до таких боевиков. В полувоенном френче спокойно прогуливался по Москве, не отказывая себе в удовольствии пройти и мимо той самой Лубянки. На него никто не обращал

особого внимания. Со стороны Савинкова можно было бы принять за одного из первых советских бюрократов. Встречи со своими агентами он всегда назначал в одном и том же месте — в сквере у Большого театра.

За несколько месяцев путем титанических усилий ему удалось сколотить крупную антибольшевистскую организацию — «Союз защиты Родины и свободы». Входили в нее разочаровавшиеся эсеры, озлобленные на большевиков кадеты, народные социалисты, офицеры и вчерашние юнкера. Всего удалось рекрутировать почти 5000 человек, создав отделения в Казани, Калуге, Костроме, Ярославле, Рыбинске, Челябинске, Рязани и Муроме. Во всех этих городах тайно создавались склады оружия на случай вооруженного выступления против коммунистов. Возглавляли организацию, помимо Савинкова, генерал-лейтенант Рычков, полковник Перхуров и командир охранявших Кремль латышских стрелков Ян Бреде.

Именно те легендарные латышские стрелки стали основой организации. С их помощью Савинков надеялся захватить всех лидеров большевиков. Казалось бы, что общего у преторианской гвардии Ленина и знаменитого боевика? Объединяло их одно: неприятие только что подписанного Брестского мира, по которому Латвия переходила под контроль Германии. А план Савинкова им очень импонировал. Предусматривалось установление диктатуры, которая должна была бы защитить завоевания февральской революции, передел земли в пользу крестьян и создание армии. Основной задачей своей организации Савинков видел вооруженную борьбу с большевиками. После переворота он планировал немедленно объявить войну Германии, аннулировать Брестский мир и помочь союзникам довести Первую мировую до победы. Под эти цели выделялись значительные средства. От французского посла Нуланса Савинков получил более двух миллионов рублей. Еще 200 тысяч рублей выделил Масарик, мечтавший продолжить борьбу против немцев за

государственность Чехословакии. О роли «спонсоров» в «Союзе защиты Родины и свободы» сам Савинков через несколько лет начнет давать показания на процессе в Москве:

«Судья: Какой тактики придерживалась ваша организация, и какие ближайшие цели вы преследовали весной 1918 года ?

Савинков: Наша организация была боевой организацией. Она ставила себе задачей те восстания, которые потом произошли в Ярославле, Рыбинске и Муроме. Я всегда стоял на той точке зрения, что если я веду войну, то я веду ее всеми средствами и всеми способами. Наша организация имела в виду все возможные способы борьбы, вплоть до террора. Мы имели в виду прежде всего вооруженные восстания, но не отказывались и от террористических актов. В 1918 году предполагалось покушение на Ленина и Троцкого, но делалось очень мало. Пытались организовать наблюдение по старому способу, но из этого толку вышло мало не потому, что мы не хотели, а потому, что мы не смогли. Я следил за Лениным через третьхлиц. Эти лица мне рассказывали о том, как живет Ленин, где живет Ленин, но дальше этого дело не поиию. К делу Каплан наш союз не имел никакого отношения. Я знал, что эсеры что-то делают, но что именно делают — этого я не знал.

Судья: В вашей брошюре «Борьба с большевиками» написано: «План этот удался, но только отчасти. Покушение на Ленина удалось только наполовину. Каплан только ранила его, но не убила». Как понять эту фразу ?

Савинков: Это неудачная фраза. В этой брошюре, которая была предназначена для широкого распространения, я описал правду, но не с такой точностью, с какой говорю вам.

Судья: Знали ли французы, что вы не исключаете индивидуального террора ?

Савинков: Конечно, знали.

Судья: Знали ли они, что предполагалось совершить покушение на Ленина ?

Савинков: Не могу сказать с полной уверенностью, но думаю, что они должны были знать. Сейчас не вспоминаю разговоров, но думаю, что такой разговор должен был иметь место. Французы не только могли, но и должны были предполагать по всему ходу наших сношений, они должны были знать...»

***

6 марта 1918 года в газете «Русские ведомости» появилась статья Савинкова, в самом начале которой он расставил точки на «i»: большевики служили и служат немцам. Соратники Ленина обиделись. Газету немедленно закрыли. Редактора и его заместителя пригласили погостить на Лубянку, где долго и с особым пристрастием узнавали: кто автор навета на революцию? Журналисты сопротивлялись недолго и предпочли рассказать все, что знали. Во многом благодаря их показаниям через два месяца удалось арестовать более ста членов савин-ковской организации в Москве. В том числе почти всех подпольщиков из числа латышских стрелков. Еще больше заговорщиков было арестовано в Казани. Все были расстреляны в кратчайшие сроки. Но многократно воспетые самим Савинковым методы конспирации в этот раз все же принесли желаемый результат. Почти все лидеры союза ареста избежали. Все же у него была удивительная интуиция. Он покидал конспиративные квартиры за полчаса до того, как туда врывались чекисты. Одно время Савинков прятался даже в английском консульстве, потом решил убраться подальше от неспокойной Москвы. В Казань. Сам он потом отозвался о тех днях такими строчками:

Когда безгрешный Серафим

Взмахнет орлиными крылами,

Нетленный град Иерусалим

Предстанет в славе перед нами. Смарагд, ияспис, и берилл... Богатствам Господа нет счета, И сам архангел Гавриил Хранит жемчужные ворота. Ни звезд, ни солнца, ни луны... Нетленный град — светильник Божий: У городской его стены Двенадцать огненных подножий... Но знаю: жжет святой огонь, Убийца в храм Христов не внидет: Его истопчет бледный конь, И царь царей возненавидит.

Но даже не вынужденный отъезд из златоглавой расстраивал Савинкова. Гораздо более огорчительно было то, что французы отказались финансировать его до тех пор, пока не увидят реальных результатов работы. Их можно было понять. Летом 1918 года началось масштабное наступление немецких войск на Париж. Положение города было критическим. В этой ситуации помочь могла Россия, если бы она снова вступила в войну. Однако сделать это можно было только после свержения большевиков. Савинков немедленно взялся разрабатывать план вооруженного восстания. Члены «Союза защиты Родины и Свободы» должны были выступить в Москве в первых числах июня. И хотя затея могла иметь неплохие шансы на успех, Савинков вскоре передумал. Он посчитал, что даже при победе в столице город оказался бы во вражеском кольце и население Москвы было бы обречено на голод. А это привело бы мало того что к стратегическому поражению, так еще и к укреплению власти большевиков.

Савинков немедленно разработал новый план. Согласно ему, восстания должны были пройти в городах вокруг Москвы: в

Ярославле, Казани, Рыбинске, Костроме, Муроме, десант союзников должен был, высадившись в Архангельске, нанести главный удар через Вологду на Москву. В дальнейшем, взаимодействуя с войсками самарского комитета Учредительного собрания, восставшие планировали с севера и востока штурмовать столицу. Последним этапом в случае успеха всей операции должно было стать объявление войны Германии.

В ночь на 6 июля 1918 года 120 членов «Союза защиты Родины и свободы» и сагитированный ими броневой дивизион подняли восстание в Ярославле. В городе находились крупные военные склады, и восставшим удалось быстро вооружить большинство антикоммунистически настроенных людей. Тут же было опубликовано обращение, написанное заранее:

«Объявляю гражданам Ярославской губернии, что со дня опубликования настоящего постановления в целях воссоздания в губернии законности, порядка и общественного спокойствия:

1. Восстанавливаются повсеместно в губернии органы власти и должностные лица, существовавшие по действовавшим законам до октябрьского переворота 1917года, т.е. до захвата центральной власти Советом Народных Комиссаров, кроме особо установленных ниже изъятий.

2. Признаются отныне уничтоженными все законы, декреты, постановления и распоряжения так называемой «Советской власти», как центральной в лице Совета Народных Комиссаров, так и местных в лице рабочих, крестьянских и красногвардейских депутатов, Исполнительных Комитетов, их отделов, комиссий, когда бы и за чьей бы то ни было подписью означенные акты не были изданы.

3. Упраздняются все органы означенной «Советской власти», где бы в пределах Ярославской губернии они ни находились и как бы ни именовались, как коллегиальные, так и единоличные...»

Правая рука Савинкова полковник Перхуров объявил себя

главнокомандующим Северной добровольческой армией и губернатором Ярославской губернии. Было арестовано около двухсот самых видных большевиков, нескольких расстреляли. И хотя восставшим удалось создать из крестьян несколько полков, через пятнадцать дней превосходящие силы Красной армии подавили восстание. В своих воспоминаниях генерал-майор Гоппер с горечью писал: «Меня иногда мучают угрызения совести за эти страшные и ненужные жертвы, принесенные на алтарь Ярославля, и я нахожу некоторое утешение только в том, что я не был инициатором этого дела, а лишь исполнителем, не бывшим в состоянии изменить хода событий. Но нельзя отрицать и того, что Ярославль почти в течение месяца сковывал у большевиков руки в важном стратегическом узле, притягивая их слабые в то время силы. Нас, уцелевших участников ярославских событий, это заставило изменить свои взгляды на многие факты и явления, которые мы раньше неверно оценивали. О том, как кончилась ярославская трагедия, я слышал уже впоследствии в Уфе и в Сибири от товарищей, которым удалось уйти из Ярославля уже после его сдачи и которые отчасти были свидетелями ужасов, творивших там красными вопреки данным обещаниям и гарантиям при условиях о сдаче».

7 июня началось восстание в Рыбинске. Отряд из четырехсот человек вел в бой сам Савинков. Но местная ЧК заранее знало о мятеже, и все попытки захватить артиллерийские склады в городе были отбиты. После двухдневных боев восстание захлебнулось. Итогом авантюры Савинкова стали массовые казни эсеров, нейтральных обывателей, арестованных ранее членов «Союза защиты Родины и свободы». Большевики не собирались церемониться с врагами революции. Вот лишь один из приказов чрезвычайного штаба Ярославского фронта: «Всем, кому дорога жизнь, предлагается в течение двадцати четырех часов со дня объявления сего оставить город и выйти к Американскому мосту.

Оставшиеся после указанного срока в городе будут считаться участниками мятежников. По истечении двадцати четырех часов пощады никому не будет, по городу будет открыт самый беспощадный, ураганный артиллерийский огонь из тяжелых орудий, а также химическими снарядами. Все оставшиеся погибнут под развалинами города вместе с мятежниками, предателями и врагами революции рабочих и беднейших крестьян».

Об этом Савинков старался не думать. Все мысли его занимало очередное предательство союзников. Войска Антанты мятеж не поддержали — не хватило у них сил, поэтому он решил на время приостановить мятежи с целью срывания Брестского мира. В отчаяние от срыва восстания, которое готовилось полгода, Савинков бежит в Сибирь, где совершает полный театрального фарса жест — записывается рядовым в каппелевские части. О том, насколько это было серьезное приобретение для белого Движения, вспоминал уже в эмиграции полковник Вырыпаев: «Когда Савинков и я сидели около лавки, ко мне привели грязного 16-летнего красноармейца мои смеющиеся над ним добровольцы. Он от страха заливался горькими слезами. Среди приведших его был мой большой приятель и друг по коммерческому училищу Л. Ш., который сказал: «Господин командир (чинов у нас тогда не было, обращались по должности), разрешите этого парнишку отшлепать. Он убежал от матери и поступил в красные добровольцы». Я ему разрешил, так как хорошо знал, что доброволец Л. III. ничего страшного парнишке не сделает. Он скомандовал красному вояке снять штаны и лечь на бревно и дал ему несколько шлепков, приговаривая: «Не бегай от матери, не ходи в красные добровольцы/» И добавил: «Вставай и иди к своим и скажи, что мы никого не расстреливаем». Красный вояка, застегивая на ходу пуговицы штанов, быстро побежал к бронепоезду, крича: «Никому ничего не скажу!» — и скрылся за плетнями огородов.

Наблюдавший эту картину Савинков, обращаясь ко мне, сказал: «Эх, Василий Осипович, добрый вы человек — что вы с ними цацкаетесь? Расстрелять эту сволочь, да и дело с концом. Ведь, попадись мы с вами к этим молодчикам, они ремнями содрали бы с нас кожу. Я только что бежал от них и видел, что они делали с пленными...»

***

Душа поэта суровой воинской дисциплины долго выдержать не смогла. При первом же удобном случае он перебирается в Омск, где входит в состав Сибирского правительства. Многие склонны считать, что это именно Савинков был истинным вдохновителем переворота, благодаря которому адмирал Колчак пришел к власти. В самом деле, почерк узнаваем, жаль лишь, что документально это не подтверждено. Но даже если это действительно было так, то Савинков жестоко просчитался. Александр Васильевич Колчак не очень-то жаловал несостоявшегося цареубийцу и предпочел при первом же удобном случае избавиться от него. Савинков потом всем рассказывал, что Верховный правитель России не захотел быть в тени популярного лидера. Это чепуха. Никакой популярностью бывший террорист не пользовался в войсках Восточного фронта. Больше того, многие офицеры армии Колчака не скрывали своего желания повесить Савинкова, как только представится хороший повод. Не знать этого он не мог. Поэтому и воспринял свое назначение зарубежным представителем Колчака с удовольствием и явным облегчением. За короткий срок он успел перезнакомиться со всеми европейскими лидерами, агитируя их помочь добровольцам, иначе красная вакханалия доберется и до старого света. Особо близкие отношения у него сложились с военным министром Великобритании сэром Уинстоном Черчиллем, который и спустя годы будет с теплотой

вспоминать о мистере Савинкове: «Манеры его были одновременно непринужденными и исполненными достоинства; за свободной и учтивой речью чувствовалось холодное, но не мертвящее внутреннее спокойствие; все это говорило о том, что я нахожусь в присутствии человека незаурядного, в тайниках личности которого волевой импульс соседствовал с сильным чувством самообладания, Я оиущал силу и обаяние его личности».

Не забывал Савинков и про литературную деятельность, которая все больше и больше трансформировалась в журналистику. Надо сказать, весьма талантливую. В Варшаве он редактировал газету «Слово», в Париже руководил бюро печати армии Колчака. В своих статьях он настоятельно советовал действовать только под демократическим флагом, забыв навсегда про возрожденную монархию. Главная его идея заключалась в следующем: отказаться раз и навсегда от бессмысленного лозунга «Единая, Великая и Неделимая Россия», заключить стратегический союз с Петлюрой и польскими войсками. Но Антон Иванович Деникин в достаточно вежливой форме объяснил легендарному террористу, что в его советах не нуждается.

Савинкову многие прочили должность представителя Белого движения в Праге. Немудрено, ведь он очень хорошо знал президента страны Масарика, даже получал от него деньги на убийство Ленина. Однако он решил возобновить знакомство со своим другом по гимназии Пилсудским, ставшим к тому времени лидером Польши. В Варшаве Савинков создает «Русский политический комитет», который, по его расчетам, должен был стать объединяющим стержнем всего антибольшевистского сопротивления. Казалось бы, так и должно было бы произойти. В апреле 1920 года польские и петлюровские части начали наступление против Красной армии. Уже через десять дней были захвачены Киев и большая часть Правобережной Украины. Сам Савинков в тот момент организовал в Польше Русскую народную армию

под командованием генерала Булак-Балаховича, о котором ходила дурная слава. Отвлечемся ненадолго от Савинкова и посмотрим, кому же он доверил командовать армией.

***

Современники так описывали его: «Среднегороста, сухая во-енная выправка, стройный, лицо незначительное, широкие скулы. Говорит с польским акцентом, житейски умен, крайне осторожен. Характеру вполне соответствовала и первая часть его фамилии: «Булак» — человек, которого ветер носит». Он прославился еще в годы Первой мировой. Немцы называли его «рыцарем смерти», отдавая должное его стойкости: в боях он был ранен пять раз, но никогда не покидал свой эскадрон. Георгиевский кавалер остался в строю и после большевистского переворота. Мало того, он единственный из белых вождей, кто служил в армии Троцкого. Однако при первом же удобном случае вместе со своим отрядом перешел на сторону добровольцев Северо-Запада.

После перехода атамана на сторону белых генерал Родзянко подписал приказ об амнистии отряду Булак-Балаховича, офицерам были сохранены их прежние чины. Свою службу в Добровольческой армии в октябре 1918 года он начал с того, что поспособствовал уходу в отставку командира Северо-Западного корпуса генерала Вандама, которого критиковали за нерешительность. Многие тогда считали, что руководить добровольцами должен пользовавшийся огромной популярностью Булак-Балахович. Офицерам импонировали слова георгиевского кавалера: «Я воюю с большевиками не за царскую власть, не за помещичью Россию, а за новое Учредительное собрание». Однако сам он, судя по воспоминаниям князя Вермонт-Авалова, был против назначения командующим корпусом, о чем совершенно открыто и заявил. Булак-Балахович принял самое активное уча-

стие в наступлении «северо-западников» на Петроград. 29 мая 1919 года его партизанский отряд занял Псков, где был торжественно встречен населением, которое устало от красного революционного террора и массовых казней. Однако виселицы, построенные большевиками в центре города для буржуазных элементов, недолго простаивали без дела. 31 мая в газете «Новая Россия» Булак-Балахович изложил свой метод восстановления порядка и законности в городе: «Я предоставляю обществу свободно решить, кого из арестованных или подозреваемых освободить, а кого покарать. Смутьянов, изменников и убийц повешу до единого человека». Публичные казни в первый месяц освобождения Пскова от большевиков проходили днем, в самом центре города. Но очень скоро союзники потребовали от Булак-Бала-ховича немедленно прекратить это «варварское средневековье». А между тем атаман отправил рапорт в штаб Северо-Западного корпуса, где отмечал: «Яне хочу, чтобы белых и меня обвиняли в том, что я казню в застенках. Пусть все видят, кого я вешаю. Я приглашаю вступиться, если кто-то видит, что страдает невиновный. На тех, за кого вступятся свободные граждане, моя рука не поднимется».

Член Северо-Западного правительства Иванов, который возглавлял гражданское управление Пскова и хорошо знал атамана, утверждал в своих воспоминаниях, что на Булак-Балахови-ча поступало не так много жалоб. Однако все они касались непосредственно публичной формы казни, а также принудительного сбора средств на содержание белых частей. Устав слушать доклады своих офицеров, что в армии не хватает оружия и продовольствия, атаман взялся лично решить эту проблему раз и навсегда. Вызвав к себе состоятельных жителей Пскова, он дал им три дня для сбора пожертвований на нужды Северо-Западного корпуса. Чтобы все поняли, что это не шутка, Булак-Балахович открыл окно в своем кабинете и стал демонстративно рас-

сматривать пустующую виселицу, вокруг которой беззаботно прогуливались гимназистки. И что же? В установленный срок ему на стол положили 200 000 рублей. Интересно, что добровольные финансовые пожертвования совпали по времени с присвоением Булак-Балаховичу звания генерал-майора. Основанием для этого послужили удачные действия его отряда в боях с большевиками, где особо отличился младший брат атамана — Юзеф, который захватил батарею противника, пулеметы и взял в плен почти 2000 человек. Однако многие офицеры считали, что он не достоин чести именоваться «ваше превосходительство». Командующий Северо-Западным корпусом Родзянко в своих воспоминаниях объяснял: «С одной стороны, я ничего не имел против этого производства, так как надеялся, что генеральские погоны сломят его честолюбие и наконец-то прекратится стремление к партизанщине. Вместе с тем, однако, я решил, что это будет последняя моя поблажка, после которой буду по отношению к нему действовать строго».

Интересно, что буквально через несколько дней после присвоения Булак-Балаховичу звания генерала разразился страшный скандал. Офицеры его штаба были уличены в печатании фальшивых 40-рублевых керенок. При этом подпольный монетный двор располагался в доме Коммерческого банка, прямо под помещением районной комендатуры. Взбешенный Родзянко потребовал немедленно отдать атамана под суд. В ночь на 23 августа 1919 года Булак-Балахович был арестован и заключен под домашний арест. Охранял его прапорщик Шувалов. Закончилось все очень прозаично. Генерал сказал конвоиру, что ему разрешено попрощаться со своими полками. Когда же атаман оказался в окружении солдат, он заявил, что сдает командование и просит всех сохранять спокойствие. Сам же Станислав Нико-димович отправился в штаб эстонской дивизии, почему-то решив, что там ему будет легче бороться с большевиками.

Современник так отозвался о генерале Булак-Балаховиче: «Кем же он был в действительности: искателем приключений и авантюристом, как пишут о нем недоброжелатели? Или лихим воином, патриотом Родины ? Сейчас весы Фемиды наполнены ошибками «батьки», его преступлениями, действительными и вымышленными. Но не следует ли сперва положить на другую чашу подвиги и заботу о товарищах, а уже только после этого делать выводы». Один из его офицеров однажды назвал Булак-Балаховича последним романтиком империи. Он действительно пытался окружить свою борьбу с Третьим интернационалом неким ореолом, свойственным скорее эпохе романтизма. Оттуда и помпезность формы его частей, и адамова голова на ордене, и тяга к сравнению себя с воинством Христовым. Может быть, страстью к рыцарскому авантюризму и объясняется тесное сотрудничество генерала с Борисом Савинковым — легендарным охотником за царскими сановниками и большевистскими функционерами.

27 августа 1920 года Савинков и Булак-Балахович заключили взаимовыгодное соглашение о сотрудничестве. Атаману была обещана должность главнокомандующего русскими вооруженными силами на территории Польши. Взамен требовалось признать руководство политического центра, сформированного бывшим эсеровским боевиком. Генерал с легкостью согласился. Офицеры Булак-Балаховича были отправлены в лагеря военнопленных, где проводили вербовку добровольцев. Белые воины шли к нему на службу неохотно, предпочитая войска других генералов. Зато крестьяне считали атамана подлинным народным вождем и заступником. Действительно, он буквально ежедневно говорил, что будет защищать трудовой народ до последней капли крови и, не задумываясь, отдаст свою жизнь за процветание родины. Не случайно Савинков писал в своих воспоминаниях:

«— Знаете вы о Врангеле ?

— Знаем.

— Ну, что же, верите вы ему?

— Не верим.

— Почему?

— Рангель — пан.

Так говорили крестьяне самых глухих, медвежьих углов. Так говорили они в Вухче, Тонеже, Млынке, Буйновичах, Злодине, Ще-котове, Романовке и других неведомых деревнях.

И еще говорили они:

— Керенского помните?

— Помним.

— Керенскому верите?

— Нет.

— Почему? Ведь Керенский не помещик.

— Не помещик, да пустозвон.

В России за три года многое изменилось. Крестьянин желает знать, за что люди борются, за что проливают кровь, — за народ или за помещиков, за слова или за крестьянскую землю. И не только крестьянин желает знать, он требует гарантий, что с ним говорят «без обмана». Каких гарантий? Бесспорных. Одно дело — когда о земле говорит «Рангель», помещик, другое дело — когда о земле говорит Керенский, «пустозвон»; и, наконец, третье, совсем иное, близкое ему дело, когда о земле говорит свой брат, доброволец, и так же чуждый ненавистным панам и так же пренебрегающий пустыми словами. Сперва скажите, а потом докажите, что:

1. Долой коммуну.

2. Долой помещиков.

3. Мир.

4. Учредительное собрание.

А доказав своим крестьянским происхождением и своей винтовкой, обращенной против большевиков, своим отношением к мобилизации, к реквизиции, к сходу, к старосте, к «трепьякам», — покажите «бумагу с пецаткой», где все написано, как «и в приказе», и бумагу эту вывесите у церкви или у волостного правления. А потом спросите, если угодно:

— Про генерала Балаховича слышали ?

— Про Батьку?

— Про Батьку.

— Как не слыхать ? Слыхали.

— Ну что же, верите хоть ему, Балаховичу ?

— Верим. Он — за народ.

— Нуи мы, балаховцы, — за народ.

— Правильно.

Вот от этого «правильно» все и зависит. Если «правильно», т.е. если крестьянин поверил, он даст вам сена, хлеба, овса, подводу, барана — и денег не спросит. Если «правильно», он укажет вам тропинку в болоте, предупредит против красных, проведет ночью через леса, поможет словом и делом. Если «правильно», он попросит винтовку и с этой винтовкой пойдет с вами рядом — новый боец, новый завербованный балаховец. Если «правильно», он соберется в отряды, в «зеленодубское» войско и этим «зеленодубским» войском покроет всю волость, воюя с красными «за народ». Был ли возможен поход генерала Балаховича на Гомель без флангов, без тыла, с горстью людей, если бы повсеместно его не поддерживали «зеленодубцы» ? Сколько писем от белорусских «зеленодубцев» лежит у меня на столе, когда я пишу эти строки...»

Атаман лично разработал несколько вариантов плана боевых действий против большевиков. Согласно одному из них, предполагалось идти прямо на Москву, не оглядываясь на тылы. Такое дерзкое, молниеносное движение должно было, по замыслу генерала, вызвать панику и дезертирство в рядах красных и восстания крестьян. Безусловно, Булак-Балахович учитывал, что под его командованием находится слишком мало войск, и надеялся прежде всего на политический эффект. В первых числах ноября 1920 года, едва начался поход на Кремль, газета «Новое

варшавское слово» опубликовала телеграмму лидеров белорусского политического комитета Адамовича и Алексюка с призывом освободить Родину от гнета большевиков. Надо сказать, что Булак-Балахович с презрением относился к «бумажным политикам», учитывая их тягу к сепаратизму. Сам он без устали повторял, что борется за единую и неделимую Россию. Впрочем, это не помешало ему 12 ноября 1920 года в Мозыле провозгласить о создании Белорусской народной республики. Правительство, сформированное в Каунасе и Варшаве, приступить к своим обязанностям не успело. Все силы Западного фронта красных обрушились на Булак-Балаховича. Атаман предпочел закончить поход. Он всегда старался не превращать отступление в паническое бегство со страшными потерями. Армия вернулась в Польшу, где была встречена без особого восторга.

***

Казалось бы, все, полный крах. Любой бы опустил руки. Но только не Савинков. Он все еще жаждал активных действий. В письме президенту Чехословакии Бенешу, в частности, отмечал: «Вы соблаговолили подать мне надежду на то, что не откажетесь от своей выдающейся поддержки дела «зеленых», интересы которых я защищаю. Мы всегда страдали из-за огромных финансовых затруднений. .Однако сейчас нам грозит полная ликвидация, потому что мы совершенно лишены каких-либо средств. Я прибегаю к последней возможности и от имени всех «зеленых» крестьян, солдат и ремесленников апеллирую к Вам, господин президент, к великому демократу и другу России, каковым Выявляетесь».

После недолгих раздумий он предложил новый план борьбы с ненавистными ему Советами — «внутренний взрыв». Он исходил из того, что диктатура пролетариата противоречит интересам

широких народных масс в целом и крестьянства в частности, а значит, неизбежны восстания, руководить которыми должны профессионалы. Савинков тут же приступил к созданию мобильных ударных отрядов, которые должны были бы при первых сигналах о бунтах поддерживать крестьян удачными рейдами из-за границы.

В январе 1921 года он формирует новую военно-подпольную организацию «Народный союз зашиты Родины и свободы». Кроме него, в лидерах числились генерал Эльвенгрен, полковник Гнилорыбов, профессор Философов, журналист Дикгоф-Дерен-таль. В одной из программных статей нового детища Савинкова указывалось: «В то время как монархические витии русской эмиграции, проев на банкетах полученные из Америки доллары, ждут новых безответственных благотворителей, мы начинаем новый этап борьбы с большевизмом •— этим главным несчастьем человечества. И мы заявляем, что однажды избранный нами путь мы пройдем до конца. Мы не позволим себе обманывать надежды тех, кто надеется на нас. Мы держим в руках оружие, а не банкетные бокалы с вином. И, как никогда, мы уверены в победе!

Мы торжественно заявляем:реставрации монархии в России не произойдет!На это пусть никто и не надеется. Мы заявляем это в столь категорической форме, зная, что и в наших рядах есть явные и тайные сторонники монархического строя. Одни являются ими по убеждению, и им мы говорим: или решительная смена убеждений, или уходите от нас под посрамленные знамена монархистов. Другие являются ими по ошибке, по примитивному неразумению законов прогресса истории, и им мы говорим: не превращайтесь в политических обывателей, задумайтесь еще раз над нашей программой, и, если она вас не устраивает, прямо об этом скажите — двери перед вами открыты, идите под те же посрамленные знамена. Третьи являются ими просто по темноте разума своего, и для них мы не пожалеем сил, чтобы разъяснить им их роковое заблуждение и наши великие цели в России.

Мы видим впереди только парламентскую Россию, и это не зыбкий мираж, а твердая наша цель, к которой мы приближаемся тысячами путей и сейчас, как никогда, ошущаем ее близость и ее реальность. Вперед, с открытыми глазами, и преданной борьбе чистой душой, и с верой в нашу грядущую победу!»

В тот момент он вновь верил, что недалек тот день, когда он станет диктатором новой, свободной, республиканской России. Все же эсеровская закваска давала о себе знать. Даже такой искушенный политик, как Савинков, не смог сразу отказаться от основных доктрин идеологии. Он всерьез рассуждал, что после свержения большевиков Россия будет управляться тремя партиями. Даже называл их: «Крестьянско-казачья», «Социалистичес-ко-рабочая» и «Буржуазная». Основную роль он отводил первой, которая должна была бы защищать интересы мелких хозяев.

Внимательно следя за развитием ситуации в России, он с гордостью говорил: смотрите, мой прогноз сбывается! В самом деле, восстания в Тамбовской губернии, на Средней Волге и в Западной Сибири делали весьма близкой перспективой то, что Савинков называл «взрывом изнутри». Дело было за малым — начать отправлять на помощь крестьянам ударные отряды. А вот с этим-то ничего и не вышло. Добиваясь финансовой помощи от бывших союзников по Антанте, Савинков сильно преувеличивал возможности своего союза и подпольных групп по всей России, которые ему якобы подчиняются. На деле же большинство лидеров восстаний и не подозревали, что, оказывается, получают указания к действию непосредственно от бывшего эсеровского террориста. Савинкову удалось-таки отправить в Россию 192 бывших офицера, но судьба их была незавидна: все они были арестованы и расстреляны.

Казалось бы, восстание в Кронштадте — «гордости революции» — должно было доказать всему миру гениальную политическую прозорливость Савинкова. Впрочем, он и сам сделал все

возможное, чтобы о нем вновь заговорили: отправил письмо военному министру Франции, в котором сообщал, что его отряды двигаются к границе Белоруссии, чтобы помочь успеху всеобщего восстания в России. Вот только все гладко было опять лишь на бумаге. Большевики быстро подавили мятеж, и Савинкову пришлось перенести восстание на неопределенный срок. Но это вовсе не означает, что он перестал о нем мечтать. Больше того, все его мысли только и были заняты грядущим мятежом, в котором он рассчитывал взять убедительный реванш за крах выступлений в Ярославле и Рыбинске. В июне 1921 года на съезде «Народного союза защиты Родины и Свободы» он представил детально разработанный план совместных действий подпольных групп и восставшего народа. Французы и англичане даже взялись оказать финансовую поддержку, прочитав очередную декларацию Савинкова: «Если бы русские люди не сражались против большевиков, если бы не было Степного и Ледяного походов, если бы не было похода на Петроград, если бы не защищалась Сибирь, если бы не восстали Дон, Терек, Кубань, если бы в Крыму (после — Новороссийск!) не было снова поднято рус-ское знамя, мы, русские, были бы вынуждены признать, что у нас, русских, нет чести и что Родина действительно не более как предрассудок. И если честь спасена, и если идея Родины — идея России — не умерла до сих пор, то этим мы обязаны безвестным героям, положившим жизнь свою у Пскова, у Омска, у Новочеркасска, под Орлом, под Казанью, на Перекопе — во всей земле Русской. Этим мы обязаны Корнилову, Алексееву, Колчаку, Деникину, Врангелю. Вечная слава им. Идею Родины они сберегли, святого духа не угасили. Но ни один из них не смог восстановить поверженной в прах России, ни даже Врангель, ни даже Корнилов. Чем объяснить их тяжкие неудачи?

У Колчака — воровство, интриганство, непонимание души народной. У Деникина — воровство, интриганство, непонимание

души народной. У Врангеля — воровство, интриганство, непонимание души народной. Некий тяготевший над ними закон.

Честнейшие люди окружены ворами. Бескорыстнейшие вожди — честолюбцами. Демократы — держимордами николаевского режима.

Что оставалось делать нам, видевшим эти язвы, предчувствовавшим неизбежное поражение? Умыть руки, как это сделали многие «патриоты» ? Или признать русский, пусть колеблемый ветром, пусть изорванный, пусть даже испачканный, и все-таки наш, родной, когда-то гордый и славный флаг? Признать — помочь. Признать — предостеречь. Признать — служить ему безответно. Что касается меня, я признавал и горжусь этим.

Потеряв армию, можно бороться — можно создать новую армию. Потеряв территорию, можно бороться — можно завоевать утраченное пространство. По потеряв и территорию, и армию, надо признать свое поражение и если бороться, то иными путями, вдумавшись в смысл поражения и устранив причину его.

Недостаточно написать демократическую программу, необходимо уметь воплотить ее в жизнь. Деникин — за Учредительное собрание, но штабы, тылы, «Осваги» Деникина — за «Его Императорское Величество». То же Колчак. То же Врангель. Скажите крестьянину, что от коммуны его освободят кадетствующие помещики, — и он не поверит вам. Скажите красноармейцу, что от коммуны его освободят старорежимные генералы, —и он не поверит вам. Представьте себе, что вы русский крестьянин. Красные мобилизуют вас, реквизируют хлеб и скот, расстреливают за дезертирство. Белые тоже мобилизуют вас, реквизируют хлеб и скот, расстреливают за дезертирство. Фамилии красных ненавистные и чужие: Ленин, Троцкий, Подвойский. Фамилии белых ненавистные и чужие: Кривошеий, Глинка, Климович. Красные говорят: мы за народ, за крестьян. Белые говорят: мы за народ, за крестьян. За красными недоговоренно скрывается «Ве-че-ка», за белыми недоговоренно скрывается царь. Что бы вы делали в этом, поистине безвыходном, положении ? Крестьяне ненавидели и тех и других и, ненавидя, кланялись и тем и другим. Приветствовали красных, приветствовали и белых. Чтобы крестьянин дрался за совесть, не щадя живота своего, надо, чтобы Белое дело стало делом не помещиков, не министров, не самозарождающихся и дорого стоящих «Всероссийских» правительств, а его крестьянским, хозяйским делом. Но тогда долой не только воров, интриганов и держиморд, но и «Осваги», и тылы, и «Как стоишь, сукин сын ?!», и епископа Вениамина и пр., и пр., и пр. — все наследство старозаветного строя. Ни Колчак, ни Деникин, ни Врангель не смогли или не захотели сделать эту необходимую хирургическую операцию. Кто сумеет сделать ее, кто сумеет борьбу против большевиков из борьбы за старозаветные пережитки сделать борьбой за новую, свободную, крестьянскую Россию, тот победит большевиков. И для победы этой не нужно иностранных солдат и миллиардов франков. Нужны только пламенная любовь к родному народу и вера в русского мужика».

Однако Савинков в очередной раз просчитался. Создавая свой план, он предпочел вовсе не учитывать политических реалий Советской России, о которых, положа руку на сердце, знал крайне мало. Его методология была хороша и актуальна для 1919 года. А вот в 1921 году настали уже совсем другие времена. Окончательно убедившись в невозможности скинуть большевиков, крестьянство резко качнулось в сторону их признания. Виной тому была новая экономическая политика, которая, прежде всего, поначалу ликвидировала столь ненавистную многим продразверстку и колхозы.

Восстание запланировали на середину августа 1921 года. Подпольные представительства савинковского союза должны были к этому времени подготовить повстанческие отряды по всей

территории Советской России. Ударные группы было решено бросить маршами на Москву, Петроград и Орел. Началом восстания должны были послужить террористические акты против лидеров большевиков, взрывы военных объектов, уничтожение железнодорожных путей. Двадцать пять диверсионных отрядов были готовы по первому сигналу перейти границу и начать победоносное свержение советской власти в западных губерниях России, Белоруссии и Украины.

Однако узкоспециализированные (исключительно на убийства коммунистов) боевики так и не смогли поднять восстания. В городе Холмы чины отряда правой руки Савинкова полковника Павловского ликвидировали несколько сот человек. У Полоцка пустили под откос поезд, ограбили подчистую всех пассажиров, расстреляли пятнадцать членов партии. Но ведь явно не на это делал ставку Савинков. То крестьянство, на которое он так надеялся, уже, в сущности, перестало вовсе существовать. Уставшие от бесконечной войны люди, запуганные красным террором, хотели одного — спокойной жизни. Не случайно ведь к тому моменту полностью сошли на нет многочисленные повстанческие армии Антонова и Сапожкова.

Да и ЧК не дремала. В кратчайшие сроки «карающему мечу партии большевиков» удалось ликвидировать западный и черноморский отделы «Народного союза защиты Родины и Свободы». План поднять всенародное восстание рухнул. Даже ярый ненавистник коммунизма сэр Уинстон Черчилль стал полагать, что нужна новая методика. Однако радоваться чекистам было рано, о чем на совещании на Лубянке им открыто заявил нарком просвещения Луначарский, сидевший в свое время с Савинковым в ссылке: «И вот никто ему не верит и все рады повернуться к нему спиной. Но в этих случаях Савинков придумывает новый трюк. Он с костяным стуком выбрасывает на зеленое поле свои карты, и вся эта банда, не верящая в себя, близкая к отчаянию, хватается за

него, как за спасительную соломинку, как за возможного вождя. И вновь его принимают министры, едут к нему на поклон генералы, и вновь в карман суют ему миллионы, он вновь на хребте новой мутной волны. Савинков — наиболее яркий тип в самой своей мутности...»

Тот год был вообще фатальным для Савинкова. Один за другим рушились его блестящие планы. Отряды, готовые к борьбе с большевиками, были интернированы в Польше. Черчилль ушел в отставку, и как следствие этого прекратилось финансирование из Англии. Новый друг Муссолини не проявлял больше интереса к русским антикоммунистам. Даже на литературном фронте, где Савинков почти всегда умел брать реванш у судьбы, его ждало горькое разочарование. Новая книга «Конь вороной», в которой он рассказывает о своей борьбе с большевизмом, не пользовалась успехом. Воистину пророческими были слова, сказанные Савинковым в самом конце: «Сроков знать не дано. Но встанет Родина — встанет нашей кровью, встанет из народных глубин. Пусть мы «пух». Пусть нас «возносит» ненастье. Мы слепые и ненавидящие друг друга, покорные одному несказанному закону. Да, не мы измерим наш грех. Но и не мы измерим нашу малую жертву...»

Но и это все не остановило самого Савинкова. Вечный певец «активизма» остался верен себе. Он лично взялся разрабатывать серию террористических актов против лидеров государства рабочих и крестьян. В апреле 1922 года совместно с английским разведчиком Сиднеем Рейли планировалось осуществить покушение на советского дипломата Григория Чичерина на Генуэзской конференции. Однако итальянская полиция задержала бывшего охотника за царскими сановника, и убийство не состоялось. Равно как ничего и не получилось в Берлине, куда прибыли три боевика во главе все с теми же Савинковым и Рейли.

Еще одна блестящая идея —- захватить Петроград во главе с двадцатитысячным десантом из опытных офицеров — не увлекла никого, кроме Муссолини. Напрасно Савинков внушал всей Европе: «Под нашим флагом — и с Богом! Никто и ничто не устоит!» Охотников до его откровений уже не находилось. Да и сам лидер итальянских фашистов в тот момент как раз заключал договор с СССР, поэтому совершенно справедливо решил больше не связываться с Савинковым.

Впрочем, я не прав. Охотники до откровений Савинкова нашлись. Но вовсе не там, где ему хотелось бы. Борисом Викторовичем всерьез заинтересовались в Москве. На Лубянке. Там совершенно справедливо рассудили, что он относится к категории самых опасных врагов советской власти. Тех, кого только смерть заставляет отказаться от борьбы...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.