Достаточно одного

Достаточно одного

У бригады Геббельса «фактов» о том, что пленных польских офицеров убили русские, не просто много, а очень много. А она все ищет и ищет новые «факты». В Генеральной прокуратуре РФ этих «фактов», думаю, уже не менее 160 томов, уже сами следователи не способны упомнить, какие факты они по этому делу насобирали и кому эти «факты» нужны, тем не менее следователи и прокуроры дело не заканчивают, в суд его не передают, а продолжают и продолжают собирать все новые и новые «факты». Прямо не следствие (оно идет уже 14 лет), а какой-то «перпетуум-мобиле» – безразмерная титька по отсасыванию денег из казны России прокурорской сволочью.

Между тем, если следствие хочет найти истину, то оно поступает не так, оно не запутывает дело никому не нужными «доказательствами», а представляет одно-два доказательства, но весомых – таких, которые невозможно опровергнуть, и таких, которые понятны и тем людям, за счет налогов с которых и содержится все это следствие.

В качестве примера возьмем то, как были проведены следствия для открытых процессов 1937—1938 гг. Из всей имеющейся доказательной базы следствие представило суду единственное – признание всех обвиняемых. И этого доказательства достаточно было тогда и достаточно сегодня. Французский писатель Лион Фейхтвангер, присутствовавший на одном из процессов, так писал о необходимости одного, но весомого доказательства (выделено мною):

«Кроме нападок на обвинение слышатся не менее резкие нападки на самый порядок ведения процесса. Если имелись документы и свидетели, спрашивают сомневающиеся, то почему же держали эти документы в ящике, свидетелей – за кулисами и довольствовались не заслуживающими доверия признаниями?

Это правильно, отвечают советские люди, на процессе мы показали некоторым образом только квинтэссенцию, препарированный результат предварительного следствия. Уличающий материал был проверен нами раньше и предъявлен обвиняемым. На процессе нам было достаточно подтверждения их признания…Подробное изложение документов, свидетельских показаний, разного рода следственного материала может интересовать юристов, криминалистов, историков, а наших советских граждан мы бы только запутали таким чрезмерным нагромождением деталей. Безусловное признание говорит им больше, чем множество остроумно сопоставленных доказательств. Мы вели этот процесс не для иностранных криминалистов, мы вели его для нашего народа.

Так как такой весьма внушительный факт, как признание, его точность и определенность, опровергнут быть не может, сомневающиеся стали выдвигать самые авантюристические предположения о методах получения этих признаний.

В первую очередь, конечно, было выдвинуто наиболее примитивное предположение, что обвиняемые под пытками и под угрозой новых, еще худших пыток были вынуждены к признанию.

…Советские люди только пожимают плечами и смеются, когда им рассказывают об этих гипотезах. Зачем нужно было нам, если мы хотели подтасовать факты, говорят они, прибегать к столь трудному и опасному способу, как вымогание ложного признания? Разве не было бы проще подделать документы?».[351]

И действительно, как вы увидите ниже, бригаде Геббельса документы подделать технически ничего не стоит, ее беда только в том, что у нее для подделки этих документов не хватает мозгов. Но сейчас не об этом. Я хочу еще раз подчеркнуть мысль Фейхтвангера: нормальным людям, да и нормальному суду, обилие малозначащих и сомнительных доказательств ни к чему – человеку достаточно порой одного факта, чтобы понять суть дела или чтобы поверить в виновность или невиновность. Мне, чтобы понять, что поляков расстреляли немцы, тоже достаточно было одного факта, но обо мне ниже.

Когда я писал «Катынский детектив», мне пришлось в Алма-Ате разговаривать с одним полковником КГБ, который, как оказалось, об этом деле что-то слышал по своей линии, причем тогдашний председатель КГБ Крючков и среди своих работников уже распустил слух, что поляков убил НКВД, а те своему начальнику, естественно, тогда верили. Я, полагая, что полковник должен быть знаком хотя бы с основными доказательствами по Катынскому делу, начал излагать ему косвенные моменты, которых он, по моему мнению, мог не знать. Он слушал меня со все нарастающим раздражением на лице, а потом прервал: «Не надо этой чепухи. Скажи сразу – из какого оружия убиты поляки, и все станет ясно». То есть для него, профессионала по расследованию преступлений, это обстоятельство было главным и по сравнению с ним остальные доказательства мало что стоили, – чьим оружием поляки были убиты, тот и убийца! Одного доказательства достаточно. Поняв, что Крючков своих работников подло дезинформировал, я не стал спешить: «Но ведь немцы уже захватили горы нашего оружия, поэтому они вполне могли убить поляков и из наганов». Почувствовав мою «слабину», полковник еще больше взбодрился: «Не надо увиливать – из чьих пистолетов они были убиты: наших или немецких?» Пришлось ему ответить: «Из немецких пистолетов калибра 7,65 и 6,35 мм патронами немецкой фабрики «Геко». У полковника от удивления вытянулось лицо…

То есть для человека основным и убедительным доказательством часто является то, с чем он свыкся, то, что он считает безусловным. А мы, русские, столь отличаемся от поляков и вообще от людей Запада, что просто не учитываем, что для них главным доказательством по этому делу является то, о чем мы, в силу своей национальной особенности, просто не подумаем. Вот об этой разнице в национальных образах мысли стоит специально поговорить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.