Глава 8 ЛЮБАНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ (февраль — июль 1942 года)
Глава 8
ЛЮБАНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ
(февраль — июль 1942 года)
Результатом ворошиловской инспекции явилась новая директива Ставки Верховного Главнокомандования от 26 февраля. В ней уточнялись задачи 2-й ударной и 54-й армий. Обе армии теперь должны были наступать навстречу друг другу и соединиться в Любани не позднее 5 марта. С этого момента стратегическая операция по разгрому группы армий «Север» перешла в разряд самостоятельной фронтовой операции и стала именоваться Любанской. И задача теперь стояла поскромнее — окружить и уничтожить 1-й армейский корпус генерала фон Бота.
«Эта директива означала, по существу, отказ Ставки от своего первоначального замысла, — пишет генерал М.С. Хозин. — Поняв, что для его выполнения не хватает ни сил, ни средств, Ставка предложила последовательно разгромить вначале Любань — Чудовскую, а затем уже Мгинскую группировку. Будь это решение принято вначале, то есть при организации операции, возможно, и исход ее был бы другим».
Для воздушного обеспечения операции привлекались восемь авиационных полков РВГК, дальнебомбардировочной авиации и ВВС фронтов. Несколькими днями ранее Гитлер еще раз указал командующему группой армий «Север» на значение Ленинграда: «Ни метра назад! Самое важное — удержать Ленинград в кольце блокады». Было произведено перераспределение зон ответственности 18-й и 16-й армий. Генерал Линдеман принял весь фронт до озера Ильмень, сосредоточив в своих руках руководство Волховской битвой.
Генерал Мерецков, выполняя указания Ставки, требовал скорейшего выхода частей 2-й ударной на железную дорогу Москва — Ленинград. В ответ Клыков докладывал: «В воздухе все время господствует авиация противника и парализует действия войск. Дорожная сеть в плохом состоянии… Подвоз фуража, продовольствия, горючего и боеприпасов далеко не обеспечивает существующих потребностей. Для развития успешного наступления армии надо три свежие дивизии, дивизион ракетных установок, не менее двух автобатальонов, не менее трех дорожно-строительных батальонов, не менее пятнадцати бензовозов, сено, пополнить конский состав и прикрыть армию с воздуха».
Для прорыва к Любани в состав 13-го кавалерийского корпуса из 4-й армии была передана 80-я кавалерийская дивизия полковника Л.А. Сланова, а из резерва фронта — пополненная 327-я стрелковая. Этим частям было приказано «с ходу» овладеть Красной Горкой и выйти к Любани. За ними, развивая успех, в прорыв должны были войти 46-я стрелковая дивизия генерала А.К. Окулича и 22-я стрелковая бригада полковника Ф.К. Пугачева. Взятию «населенного пункта» Красная Горка, представлявшего из себя домик лесника на краю болота, препятствовала сильно укрепленная насыпь железной дороги Чудово — Вейнмарн. И до нее еще надо было дойти.
«Путь пролегал по лесам и болотам, лишенным каких бы то ни было дорог, — вспоминает П.П. Дмитриев. — Передвигались только по компасу. Впереди топографы прокладывали маршрут. Глубокий снег, под ним — незамерзающие болота. Гаубицы весом по 2400 кг тонули сразу на оба колеса. Лошади выбивались из сил. Люди — огневики и управленцы — надели лямки и совместно, с помощью подручных материалов, тащили на себе через топи орудия. Скорость продвижения определялась метрами, и все же мы старались не отставать от пехоты. На всем пути следования встречалось очень много убитых лошадей — след, оставленный кавалерийским корпусом. Картина ужасная. Весь световой день — налеты немецкой авиации. Правда, бомбы, попадая в болото, рвались на большой глубине, а прямые попадания случались редко».
Сформированный генералом Гусевым передовой отряд, состоявший из 80-й кавдивизии и 1100-го стрелкового полка с двумя ротами танков, 26 февраля прорвался за насыпь, но главным силам, попавшим под сильнейшие атаки с воздуха и понесшим большие потери в конском составе, этого сделать не удалось. На следующее утро противник закрыл брешь и восстановил прорванный участок обороны у Красной Горки. Десять суток группа Сланова сражалась в окружении, не получая боеприпасов, продовольствия, не имея связи. В ночь с 8 на 9 марта, уничтожив всю боевую технику и тяжелое вооружение, полковник с боем вывел остатки отряда (из состава 1100-го полка прорвалось 18 человек) обратно и немедленно был снят с должности за самовольный отход, «вялые и нерешительные действия». Все дальнейшие атаки в сторону Любани отбивались противником. 8 марта в журнале боевых действий 18-й армии сообщается о 1093 пленных и 1556 убитых русских под Красной Горкой. Вскоре после этого 13-й кавалерийский корпус вывели в тыл.
Столь же неудачной оказалась и Померанская операция, порученная 191-й стрелковой дивизии с целью выхода на Московскую железную дорогу в 5 км к юго-востоку от Любани. Дивизии предписывалось без артиллерии и обозов совершить скрытный марш через лесные массивы, ночной атакой захватить станцию Померанье и, организовав круговую оборону, держаться до подхода помощи. Комдив полковник А.И. Старунин пытался доказать командующему оперативной группой генералу П.Ф. Привалову невозможность проводить операцию без единого орудия, имея в ротах по 30–50 стрелков, с запасом продовольствия по 5 сухарей на бойца, боеприпасов — по 5–7 патронов на винтовку и по одному диску на автоматы и пулеметы. На Привалова эти доводы не подействовали. По свидетельству бывшего командира комендантской роты И.С. Осипова, «разговор закончил комиссар Алексеев примерно так: «Хорошо, мы пойдем, но за последствия и нашу гибель Родина спросит с вас».
В ночь на 21 февраля полкам удалось просочиться через немецкие позиции. Однако под Помераньем при выходе из леса колонна 191-й стрелковой дивизии была обнаружена авиаразведкой противника, затем подверглась внезапному артиллерийскому налету, в результате которого была разбита единственная рация и погиб единственный радист, довершили дело немецкие пулеметы. Деморализованные полки укрылись в лесу, дороги назад уже не было. «Неудачи, понесенные потери, голод и холод сильно подорвали моральный дух не только бойцов, но и командиров, — вспоминает И.С. Осипов. — Бесконечное, бесцельное блуждание по лесам окончательно измотало физические и моральные силы людей. Мы потеряли боеспособность».
После того как закончились боеприпасы и продовольствие, а связь ни с кем из своих так и не удалось установить, полковник Старунин решил свернуть «операцию» и приказал командирам полков разбить подразделения на мелкие группы и выходить из окружения. Вырваться удалось только одному полку и комендантской роте. Судьба штаба дивизии неизвестна. Новый штаб набирал новый комдив, уже знакомый нам бригадир-полковник Коркин. В феврале Волховский фронт потерял еще 53 тысячи человек убитыми и ранеными, Ленинградский — 51 тысячу, Северо-Западный в боях за Демянск и Старую Руссу — 50 тысяч. Убыль личного состава в группе армий «Север» составила 38,5 тысячи солдат и офицеров.
Таким образом, в начале марта 1942 года части 2-й ударной армии продвинулись на 75 км к западу, достигнув железнодорожной станции Рогавка, и на 40 км к северу, не дойдя 6 км до Любани. Фронт армии растянулся на 200 км. Приказ наступать все дальше и дальше, невзирая на фланги, привел к образованию Любанской «бутыли» — территории площадью в 3 тысячи квадратных километров с узкой горловиной в месте прорыва. Этот четырехкилометровый коридор от деревни Мясной Бор до деревни Кречно, который немцы все время пытались перерезать, а мы силами 52-й и 59-й армий расширить, был единственной коммуникацией, обеспечивающей снабжение наступавших частей. 1 марта противник начал переброску сил к основанию горловины прорыва. Это снова не были дивизии из Дании и «самой Греции». Фон Кюхлер снимал войска из-под Ленинграда: оставив позиции в районе Урицка, к югу от места советского прорыва сосредоточивалась 58-я пехотная дивизии генерала Фридриха Альтрихтера, на северном фланге — полицейская дивизия СС генерала Вюнненберга, снятая с пулковского направления. На состоявшемся
2 марта в Ставке Гитлера совещании фон Кюхлер доложил план уничтожения советских войск. После совещания генерал Гальдер записал в дневнике: «Решение: переход в наступление на Волхове… Фюрер требует за несколько дней до начала наступления провести авиационную подготовку (бомбардировка складов и войск в лесах бомбами сверхтяжелого калибра). Завершив прорыв на Волхове, не следует тратить силы на то, чтобы уничтожить противника. Если мы сбросим его в болота, это обречет его на смерть».
54-я армия всю зиму штурмовала Погостье. Для нового наступления прибыли новые дивизии и маршевое пополнение, создана ударная группировка из двенадцати расчетных дивизий и 200 танков. Ставка усилила армию 4-м гвардейским стрелковым корпусом, в состав которого входили 1 стрелковая дивизия, 4 стрелковые и 1 танковая бригада,
3 лыжных батальона и дивизион реактивной артиллерии. Задача оставалась прежней: наступать в общем направлении на Любань. Операция началась 28 февраля. Советские соединения, не считаясь с потерями, шаг за шагом, неимоверно медленно, но все же начали прогрызать немецкую оборону навстречу 2-й ударной армии. Сражение здесь развернулось жесточайшее. Наконец удалось взять Погостье и продвинуться на 12–15 км за линию железной дороги.
«Бои за станцию Погостье продолжались несколько месяцев, — вспоминает бывший солдат 311-й пехотной дивизии H.H. Никулин — Утром дивизии шли на штурм железнодорожной линии, сильно укрепленной немцами, и падали, сраженные пулеметными очередями. Вечером подходило пополнение. Наутро они снова шли в атаку и вновь падали, скошенные немецкими пулеметами. Так продолжалось день за днем. Сильные снегопады покрывали поле сражения. Когда весною снег стаял, обнаружились штабеля убитых. У самой земли лежали солдаты в летнем обмундировании, в гимнастерках и ботинках. На них громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках — клешах. Выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе — феврале 1942 года. Еще выше — «политбойцы» в ватниках и тряпичных шапках, выданных в блокадном Ленинграде. На них — тела в шинелях и маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались погибшие многих дивизий…
Много убитых я видел до этого и потом, но зрелище Погостья весной 1942 года было единственным в своем роде! Как символ жестокой борьбы возвышался над заснеженным полем моряк из морской пехоты, сраженный в момент броска гранаты. Он так и замерз в напряженной позе. Медные пуговицы на черном бушлате сверкали в лучах солнца. Был тут и пехотинец, который, уже раненным, стал перевязывать ногу и застыл, сраженный новой пулей. Бинт в его руках всю зиму трепетал на ветру… Это жуткое зрелище навсегда запечатлелось в моей памяти. В подсознании еще крепче: я приобрел неизменный, повторяющийся постоянно, сон — груда мертвых тел у железной дороги…
Погостье все же взяли. Сперва станцию, потом деревню, вернее места, где все это когда-то было. Пришла дивизия вятских мужичков, низкорослых, кривоногих, жилистых, скуластых. «Эх, мать твою! Была не была!» — полезли они на немецкие дзоты, выкурили фрицев, все повзрывали и продвинулись метров на пятьсот. Как раз это и было нужно. По их телам в прорыв бросили стрелковый корпус, и армия двинулась вперед. И вновь на пути ее встали немецкие подкрепления. А Ставка гнала все новые дивизии в заранее обреченные на неудачу атаки. Выполнялась директива Великого Вождя Всех Народов и Мудрого Полководца, предписывавшая нанести поражение Германии в 1942 году».
Тактика, вполне достойная именоваться «трехрядкой Федюнинского», куда там баталисту Верещагину, с его «Апофеозом войны».
К середине марта 54-й армии удалось продвинуться еще на 15 км, как скромно отметил командарм, — «ценой больших усилий». В Журнале боевых действий армии приводится состав 11-й стрелковой дивизии на 13 марта: курсы младшего комсостава — 54, заградительный отряд — 51, минометный дивизион — 25, 320-й стрелковый полк — 57, 163-й полк — 112, 219-й полк — 27 человек. Итого, 326 «активных штыков», вместе с заградотрядом, который имел несколько другую специализацию, чем борьба с огневыми точками врага. Однако советским генералам казалось, что долгожданный прорыв уже состоялся. Именно в этот день Хозин, находившийся в штабе Федюнинского, обсуждал планы дальнейших действий со Ждановым и Кузнецовым, которые требовали скорейшего «заворота на Тосно», и уверенно обещал снять блокаду Ленинграда до наступления весенней распутицы:
«а) выход к Любани — 4–5 дней — 19–20.3;
б) перегруппировка войск — два дня — 21–22.3;
в) начало наступления на Тосненском направлении — 23.3;
г) выход в район Тосно — 27–28.3.
С товарищеским приветом ХОЗИН».
Обстановка в районе Погостья начала беспокоить германское командование, производившее в это время перегруппировку сил для проведения операции по «закупориванию» Любанской «бутыли». Соединение частей Клыкова и Федюнинского, которых разделяли 30 км, грозило окружением сразу шести немецким дивизиям. За вторую половину месяца название русской деревни Погостье в дневнике генерала Гальдера с тревогой и надеждой упоминается одиннадцать раз. Но все обошлось: 269-я пехотная устояла.
Затем подоспели подкрепления, и продуманными контрударами немцы к 30 марта стабилизировали положение.
«Труднее всего мне было под Погостьем зимой тысяча девятьсот сорок второго года, — признался через двадцать лет генерал Федюнинский. — Четыре месяца изнурительных, кровопролитных, а главное, малоуспешных боев в лесистом и болотистом крае между Мгой и Тихвином навсегда оставили у меня тяжелые воспоминания». В марте 54-я армия понесла наибольшие потери — 43 тысячи бойцов, — не выполнив поставленной задачи, но отбив у противника 400 квадратных километров болотистого леса и две деревни — Зенино и Кондую. Фронт оказавшейся в «мешке» армии пролег по рубежу: ручей Дубок северо-западнее Погостья — деревни Веняголово — Макарьевская пустынь — Смердыня — Кородыня — Липовик — Дубовик и далее по железной дороге. Взять эти деревни не удалось, несмотря на многочисленные попытки.
59-я армия, исполняя директиву фронта перехватить шоссе и железную дорогу Чудово — Новгород севернее Спасской Полисти, пыталась встречными ударами 378-й и 111-й стрелковых дивизий с запада и 377-й и 92-й дивизий с востока срезать немецкий «палец» — узкую полоску насквозь простреливаемых позиций, не превышавшую 3–4 километра в ширину, протянувшуюся от Трегубово к Мосткам.
2-я ударная 14 марта отбила Красную Горку, и это был последний успех.
Увлеченное организацией прорывов и разгромов, наше командование не заметило, что противник готовит адекватный ответ.
15 марта немцы, завершив сосредоточение ударных кулаков, при поддержке авиации 1-го воздушного флота начали операцию «Раубтир» и к исходу 18 марта встречными ударами с севера и юга перекрыли горловину в четырех километрах к западу от Мясного Бора, перерезав коммуникации 2-й ударной армии. Теперь ее связь с базами снабжения осуществлялась только по воздуху — учебными самолетами У-2. Соединившиеся части вермахта были объединены в боевую группу «Вюнненберг» и немедленно приступили к оборудованию отсечной позиции по рекам Полисть и Глушица.
Неприятно пораженный Верховный приказал Мерецкову выехать в войска и лично организовать прорыв, а заодно «полностью разгромить и уничтожить контрнаступающие части врага». Начались жестокие бои по восстановлению коридора. «В течение 10 дней, — вспоминал бывший командир спешно переброшенной из состава 4-й армии 376-й стрелковой дивизии генерал-лейтенант Г.П. Исаков, — дивизия отражала контратаки превосходящих сил противника. Борьба за горловину шла не на жизнь, а на смерть. Я тогда был молодым командиром, и, скажу откровенно, были такие критические минуты, когда, казалось, наступил предел — болота, вода, холод, непрерывные налеты пикирующих бомбардировщиков и шквалы пулеметного и артиллерийского огня по скучившейся, как на пятачке, ничем не прикрытой с воздуха группировке; всюду масса незахороненных трупов, своих и противника, — все это ложилось на плечи тех, кто нес ответственность за выполнение задачи и стоял насмерть».
Бросив в бой пять стрелковых дивизий, две стрелковые, 7-ю гвардейскую танковую бригаду и все имевшиеся под рукой части, вплоть до курсов младших лейтенантов и учебной роты младших командиров, Мерецков частично выполнил сталинский приказ и 29 марта доложил, что «части противника, оседлавшие дорогу, отброшены в северном и южном направлениях». На следующий день, продолжая радовать Кремль «бодрыми донесениями», Военный совет фронта сообщил, что «ликвидация противника, прорвавшегося в стыке 52-й и 59-й армий, развивается успешно», и с утра 2 апреля 2-я ударная армия при поддержке 450 артиллерийских и минометных стволов и двух тяжелых гвардейских реактивных полков возобновит решительное наступление на Любань. Заодно пообещали в скором времени освободить Новгород.
В действительности очищенная от немцев «дорога» представляла собой узкую полоску леса и раскисших болот, пробраться по которой могли только небольшие группы бойцов и подводы, и то в основном ночью. «Коридор как бы пульсировал, — вспоминает генерал И.Т. Коровников, — то сужаясь, то расширяясь. Но в поперечнике он был уже не 11–14 километров, а всего два с половиной — два, сокращаясь порою до нескольких сот метров. Прицельный огонь все чаще сменялся выстрелами в упор. Нередко завязывались рукопашные схватки». Участники сражения считают, что до 30 мая 1942 года, дня, когда «горловина захлопнулась намертво», немцы перекрывали ее не менее шести раз.
Путь, пролегший к северу от Мясного Бора, наши солдаты стали называть Чертовым мостом, а заболоченную местность между речками Полистью и Глушицей — Долиной смерти. По насквозь простреливаемому перешейку тянулись вереницы носильщиков, доставлявших снаряды и сухари. Это их имел в виду Мерецков, сообщая, что во 2-ю ударную армию «опять пошли транспорты с продовольствием, фуражом и боеприпасами». Немецкие зольдатики, сидевшие в «рукаве» отсечной позиции, поставили на въезде каллиграфически выполненный указатель: «Здесь начинается задница мира».
Где волны Волхова хрюкают день и ночь, Где сталинский орган играет нам музыку, Где осколки свистят протяжно всю ночь, Это наша родина — задница мира.
Кстати, пока Мерецков «успешно ликвидировал» противника под Мясным Бором, 24 марта западнее деревни Глушицы немцы окружили 378-ю стрелковую дивизию, которую после гибели Дорофеева возглавил полковник Г.П. Лиленков, и полк 111-й дивизии (переименованной к этому времени в 19-ю гвардейскую). Советские части заняли круговую оборону на лесном участке размером 1,5 на 2 километра, неся колоссальные потери от свирепых бомбежек и непрерывных артобстрелов, а в минуты затишья «политработники, руководители партийных организаций, проводили беседы с воинами». В этой позиции они пребывали ровно месяц, пока оставшиеся в живых «с разрешения командования», преодолев 8 километров по болотам, не вышли к Ольховским хуторам.
И насмерть стояли на рубежах любанской «бутыли» красноармейцы 2-й ударной армии, обороняя «освобожденный от гитлеровцев обширный лесисто-болотистый район» (!), где не было ни дорог, ни городов, ни важных стратегических объектов. Потери Волховского фронта в марте составили 40 679 человек.
Обещанное Мерецковым «решительное наступление» захлебнулось почти сразу. Из донесений проверяющих от вышестоящих штабов и политотделов можно сделать вывод, что войска на переднем крае, измученные чудной организацией, дезорганизованные и брошенные собственным командованием, лишь изображали активность:
«Проверял готовность частей 330 сд, включительно до батальона и обнаружил: 92 сп опоздал больше чем на 1,5 часа, т. к. в 8.00 людей стали кормить завтраком; в 46 сп батальон первого эшелона получил задачу очистить лес, не сориентировался и стал наступать на КП дивизии (!). В 259 сп роты и батальоны плохо знали задачу, и при занятии исходного положения у одной из рот пулеметы были установлены в нашу сторону. Кроме того, в 259 сп огонь артиллерии был спланирован сам по себе, а пехота наступала сама по себе. Фронт наступления каждой дивизии 200–500 м. Остальные участки командованием именованы сковывающими и никто на них не наступал… В процессе боя действиями пехоты никто не руководит, так как большинство командиров от дивизии до батальона сидят в землянках, за исключением 259 сп».
Собственную войну ведут фронтовые и армейские артиллеристы. Они не знают, где находится противник, и знать не хотят, стреляют просто на звук или «в ту сторону», на головы «гансов» или «Иванов» — как Бог положит, выбрасывая попусту сотни тонн драгоценных снарядов и беспрерывно жалуясь на нехватку боеприпасов; какими-то своими интимными делами заняты летчики:
«Стрельба по засеченным целям с наземным наблюдением в итоге дает бесцельный расход и перерасход снарядов. Звено корректировочной авиации артиллерийского отдела армии бездействовало.
За все время боевых действий (!) авиация не сделала ни одного фотоснимка узлов сопротивления и огневых точек противника, вследствие чего фотобатареи полковых РГК бездействовали. Артотдел армии, зная это, ни разу не поднял вопрос перед отделом ВВС о производстве фотосъемок с воздуха, а также о засечке огневых точек противника по огневым вспышкам ночью».
В результате получается картина «Штурм деревни Крутик 19-й гвардейской дивизией»: «Перед началом наступления не были разведаны предполье, передний край обороны противника и его огневая система. Артиллерия не разрушила неприятельских укреплений и не подавила его огневых точек.
Наступающие части оказались неподготовленными к преодолению инженерных препятствий противника в полосе предполья. Например, 1218-й гвардейский стрелковый полк, достигнув проволочных заграждений, не смог их преодолеть из-за отсутствия ножниц для резки проволоки. Ножниц не оказалось и у приданного полку 697-го саперного батальона (!!!), хотя на тыловых складах их имеется вполне достаточное количество. Из-за того, что не были сделаны проходы в заграждениях, 1218-му полку пришлось сделать полукилометровый обход под огнем противника. Кроме того, саперы этого же батальона не обезвредили противопехотные и противотанковые мины, и минные поля противника не были преодолены…
Отсутствовало взаимодействие между родами войск. При атаке на деревню Крутик пехота 1218-го полка оторвалась от танков и залегла, оставив их без поддержки. Прорвавшиеся в деревню танки вынуждены были вернуться, потеряв три машины. Не могла удовлетворить всех заявок пехоты артиллерия сопровождения, так как не имела достаточного количества боеприпасов. Поэтому не были подавлены вражеские батареи зенитных орудий и крупнокалиберных пулеметов в деревне Заполье, которые беспрерывно вели огонь во фланг наступающему 1347-му полку.
В частях группы были случаи паники и провокации. Во 2-м батальоне 1347-го полка кто-то из бойцов крикнул: «Нас окружают!» Поднялась беспорядочная стрельба, среди бойцов появилась растерянность. На ликвидацию несуществующего окружения был брошен первый батальон, который в течение часа из-за этого был оторван от выполнения непосредственной боевой задачи. Так как к этому времени большая часть среднего командного состава выбыла из строя, возникшая паника ликвидировалась медленно, а непосредственные виновники ее остались необнаруженными».
Командармы на основании допросов пленных, взятых из состава немецких сводных боевых групп, выявляли невероятное количество «скованных» дивизий противника. После войны на собственные липовые донесения они будут ссылаться, как на архивные документы: «О силах врага можно судить потому, что к концу апреля 1942 года войскам 59-й армии противостояло до десяти пехотных (!?), одна моторизованная дивизия и три полка СС, поддержанные сильными артиллерийскими и минометными группами». (Архив МО СССР, ф. 416, оп. 10437, д. 13, л. 8.) Тогда конечно… 8 апреля командующий фронтом попросил у Ставки разрешения атаки прекратить. Ненадолго, дня на четыре.
В апреле наступила оттепель, затем пошли обильные дожди, смывшие протоптанные в снегу «колонные пути», единственная дорога, снабжающая действующую армию всем необходимым, превратилась в месиво, а окружающая местность — в сплошное болото. Озера, многочисленные речки и ручьи вышли из берегов. Вода затопила позиции и землянки, солдаты переселились в шалаши и срубы, для пушек строились деревянные настилы. Окончательно замер автотранспорт. В войска доставлялись только патроны к стрелковому оружию и мины малого калибра. Артиллеристы целыми подразделениями снимались с передовой и отправлялись в тыл, чтобы обеспечить самих себя огнеприпасами: если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.
«У орудий оставались только командиры орудий и наводчик, — вспоминает П. Дмитриев, — все остальные были на работах. Постоянно командировались команды на тыловые склады, а это — 50–55 км туда и обратно. Но такой марш совершали за 5–6 дней. Наш один снаряд и заряд к нему весили около 30 кг. Значит, один человек мог принести максимально только один снаряд и заряд, а второй нес продовольствие, которое съедалось большей частью за время марша. Так что результат таких походов был крайне скромным».
По решению Военного совета для подвоза продовольствия и вывоза раненых началось строительство узкоколейной железной дороги от Новой Керести к Мясному Бору. Прокладывали ее армейские и фронтовые дорожники, привлекая местное население. От позиций в тыл выводились лежневки. По ночам бойцы валили лес, прокладывали бревна через топи, укладывали на них деревянные настилы — все, за наличием отсутствия крепежного материала, без единого гвоздя. До этого никакой осмысленной деятельности по созданию сети коммуникаций для снабжения и переброски войск не наблюдалось, автодорожной службы не существовало, а построить фронтовую рокаду так и не собрались, поскольку никто не предполагал, что просидеть в волховских болотах придется целых два года. О каком маневре силами и внезапности могла идти речь, если, к примеру, на 15-километровый марш в собственном тылу от Мостков к Глушице у 378-й стрелковой дивизии ушло десять суток.
Политуправление фронта проявило инициативу и провозгласило движение по сбору «бесхозного и трофейного имущества». Действительно, вместе с подснежниками вылезли горы разбросанного оружия и амуниции, в основном советского производства. В течение месяца по лесам было собрано три 76-мм, четыре 45-мм и одно 105-мм орудие, 34 станковых, 87 ручных пулеметов, 43 миномета, 13 противотанковых ружей, 3737 винтовок, 187 автоматов, 7600 снарядов, более 7000 мин, 5180 гранат, 236 400 винтовочных патронов, 10 450 патронов ППШ, 112 противотанковых гранат, четыре автомашины, два самолета и многое другое. Все свое, отечественное. Трофеев оказалось не в пример меньше: два танка, два автомобиля, два орудия, пять мотоциклов, четыре велосипеда, 8 ручных, 4 станковых пулемета, 67 000 винтовочных патронов, 1100 противотанковых снарядов.
Ожила соответствующая рельефу фауна. «Проклятые комары, мухи, вши — враги наши ненавистные. Разве какой писатель станет их описывать, если его никогда не кусали? А я их до конца дней не забуду, — рассказывает И.И. Калабин. — Вшивость — дело не новое, но чтоб в таких масштабах… Серые дьяволы ели нас поедом, со злостью, сплошь покрывая тело и одежду. Их не давили — просто, если выпадала свободная минута, стряхивали на землю. Они, паразиты, ухитрялись внутри каждой пуговицы жить по 5–6 штук. Шутка ли — шесть месяцев без бани! И все шесть месяцев не раздевались».
Из донесения заместителя начальника политуправления Волховского фронта бригадного комиссара Ганенко в Главное политическое управление РККА:
«Бойцы частей 191-й дивизии поражены вшивостью на 70 %. В отдельном батальоне связи 366-й дивизии — на 60 %, в 1222-м полку той же дивизии — на 50 %. Примерно такое же положение в других соединениях…
На совещании армейских врачей по вопросу борьбы с эпидемиологическими заболеваниями в частях указывали, что большая завшивленность наблюдается в санбатах, госпиталях и что нечистоплотен часто и сам медперсонал… Многие командиры и бойцы по несколько месяцев не моются и не меняют белья. Дезинфекционные камеры в большинстве частей до сих пор не организованы. Санитарный контроль за чистоплотностью бойцов и немедленная обработка завшивленных не практикуются…
Интендантство инертно выполняет приказы об организации в дивизиях прачечных и об обеспечении частей мылом и бельем. В 225-й и 267-й дивизиях и 25-й бригаде совершенно нет обменного фонда белья, части 191-й дивизии имеют 25 % потребного фонда.
В частях 59-й армии нет даже машинки для стрижки волос».
Самых жирных кровососущих солдаты прозвали КВ — в честь танка. За вшами последовали вспышки тифа.
Ухудшилось положение с питанием, конина кончилась: «Сначала гибли от недоедания кони, потом люди их съедали. Недаром говорят: человек живучее собаки. И то правда: собака понюхает и есть не станет. Мы же всех дохлых лошадей из-под снега вырыли и съели. От того начались у солдат кишечные расстройства. Бывало, штаны спустить не успеешь. Настоящее бедствие! Немцы все видели, ведь рядом были, за какой-нибудь речушкой в десяток метров шириной. Какие насмешки, унижения, какое издевательство приходилось от них терпеть — не приведи Господь!.. Лошадей поели — снаряды таскаем на себе, по пояс в воде. Немцы играют на губных гармошках, песенки распевают, издеваются: «Русс, куп-куп!» Им что: они в деревнях, на сухом месте, а мы, Иваны, снова в дураках».
Появились случаи самоубийства. Боевые действия велись в основном в горловине «бутылки» и в полосе 54-й армии. Федюнинский до самого смещения с должности, сменяя обескровленные дивизии и выбитые танковые части, гнал и гнал свои войска через раскисшие болота — на Любань. Об этих боях генерал не оставил «тяжелых воспоминаний», наверно, потому, что совершенно ничего не сумел добиться, командуя самой мощной группировкой, состоявшей из десяти дивизий (3-й гвардейской, И, 80, 115, 177, 198,281,285,294, 311-й), пяти стрелковых (32, 33, 137, 140-й, 6-й морской пехоты), четырех танковых (16, 98, 122, 124-й) бригад, отдельного лыжного, пяти артиллерийских и одного гвардейского минометного полка, отдельных танковых, лыжных, аэросанных батальонов.
Армия Сухомлина, отпочковавшаяся от 54-й, в апреле на своем правом фланге безуспешно билась за Поселок № 8. Левым крылом (80-я стрелковая дивизия, 1-я горнострелковая, 4-я морская, 124-я танковая бригады) пыталась прорваться от Погостья на Шапки и Тосно, но застряла в трясинной хляби у Веняголово, едва преодолев речушку Мгу. В пятидневном сражении перестала существовать 1-я горнострелковая бригада, которой командовал герой «зимней войны» Угрюмов, по описаниям, человек «храбрый, но малограмотный и сильно пьющий», за два года выросший из лейтенантов в полковники: «Угрюмов лихо расхаживал под огнем, но немалую роль в его упрямой бесшабашности играла привешенная сбоку фляга…»
Штаб Волховского фронта, накопивший «большой опыт», вновь готовил «общее наступление». Командующий уверял всех, что «оперативная обстановка к настоящему времени на любанском направлении наряду с наличием трудностей более благоприятна, чем в прежние периоды операций».
Однако наступило время интриг и перетасовки генеральской колоды.
Сталин еще в марте решил, что руководство Ленинградского и Волховского фронтов надо менять. Он предложил возглавить Волховский фронт Ворошилову, однако маршал не пожелал взвалить на себя ответственность за «трудный фронт», прямо заявив, что боится «провалиться на этом деле» (легко было, ни за что не отвечая, подозревать в трусости Кошевого, хотя и Ворошилову в личной храбрости никак не откажешь, но мужества полководца он явно не проявил). Верховный окончательно убедился, что в этой войне «первый красный офицер» ему не помощник. В Ленинград отправился генерал-лейтенант Л.А. Говоров. В Малую Вишеру в компании с Ворошиловым, Маленковым и заместителем командующего ВВС Красной Армии генералом Новиковым 9 марта прибыл новый заместитель командующего Волховским фронтом, «сталинский полководец», генерал-лейтенант A.A. Власов.
В своих послевоенных воспоминаниях, давая оценки событиям и людям задним числом с оглядкой на идеологический отдел ЦК КПСС, наши мемуаристы, упоминая о Власове, рисуют портрет бездарности с моральным обликом потенциального предателя. Маршал Василевский, к примеру, сообщает, что «…Власов, не выделяясь большими командирскими способностями, к тому же по натуре крайне неустойчивый и трусливый, совершенно бездействовал».
Между тем в момент назначения генерал Власов находился в зените славы, являясь одним из самых перспективных военачальников РККА. Командуя 20-й армией во время битвы под Москвой, за успешную операцию по освобождению Солнечногорска и Волоколамска он был награжден орденом Боевого Красного Знамени, повышен в звании и заслужил особое расположение Сталина. О нем много и лестно писали газеты, публиковались его портреты. Генерал армии Жуков высоко оценивал боевые качества Власова, его оперативную подготовку и организационные навыки. И приехал он на Волховский фронт «для применения опыта подмосковной победы».
Мерецкову, естественно, новый заместитель тоже сразу не понравился: «Этот авантюрист, начисто лишенный совести и чести, и не думал об улучшении дела на фронте. С недоумением наблюдал я за своим заместителем, отмалчивавшимся на совещаниях и не проявлявшим никакой инициативы. Мои распоряжения Власов выполнял очень вяло. Во мне росли раздражение и недовольство».
Раздражение и недовольство Мерецкова вполне понятно: в ближайшей перспективе Власов должен был занять его место, и оба генерала об этом знали. Существует запись телефонного разговора Власова с Верховным Главнокомандующим, в котором он просит оставить его в должности заместителя, так как у Мерецкова — большой опыт ведения боевых действий в лесисто-болотистой местности. Уже будучи в плену, Власов тоже охарактеризовал Мерецкова довольно нелицеприятно: «Эгоист… Очень нервная, рассеянная личность. Спокойная беседа между командующим фронтом и командующими армиями была почти невозможна».
20 марта командующий фронтом отправил своего заместителя во главе специальной комиссии во 2-ю ударную армию, откуда ему было не суждено вернуться. 8 апреля, составив акт проверки, комиссия отбыла. Власов же остался, поскольку выяснилось, что генерал Клыков тяжело болен. По версии Мерецкова, 54-летний командарм серьезно хворал еще в феврале, это отражалось на исполнении им своих обязанностей, и «у меня не раз появлялась мысль о замене командарма». Однако тогда Кирилл Афанасьевич генерала Клыкова с армии не снял, а отстранил от должности совершенно здоровых начальника штаба и начальника оперативного отдела. Начальник артиллерии генерал Дегтярев, опубликовавший свои воспоминания раньше Мерецкова, о маршальском диагнозе еще ничего не знал, поэтому отклонений в здоровье командарма не заметил, а его снятие с должности напрямую связал с военными неудачами и работой проверяющих из штаба фронта:
«…был зачитан акт комиссии, и к вечеру она выбыла из армии.
— Все, — мрачно сказал Клыков, распрощавшись с нею, и машинально начал перебирать содержимое в ящиках своего рабочего стола.
Предчувствие не обмануло его: несколько дней спустя он был смещен с поста командующего 2-й ударной армией».
16 апреля «тяжело больного» Клыкова самолетом отправили в тыл.
Закономерно возник вопрос: кому поручить руководство войсками 2-й ударной армии? В тот же день состоялся телефонный разговор Власова и дивизионного комиссара И.В. Зуева с Мерецковым. Зуев предложил назначить на должность командарма Власова, Власов — начальника штаба армии полковника П.С. Виноградова. Военный совет фронта поддержал идею Зуева. Так «подлый предатель Родины» Власов с 20 апреля стал командующим 2-й ударной армией, оставаясь одновременно заместителем командующего фронтом. Он получил войска, практически уже не способные сражаться, армию, которую надо было спасать. С середины апреля хлеба выдавалось менее половины нормы, других продуктов вообще не было. Некомплект в дивизиях доходил до 70 %. Артиллерия была лишена снарядов. Обмороженные, изголодавшиеся, завшивевшие бойцы недели и месяцы сидели в болотных топях. Чтобы угробить своего солдата, нашему генералу вовсе не обязательно были нужны немцы.
Власов не мог отказаться от назначения, хотя прекрасно понимал, в какую задницу его засунули. «В беседе с Зуевым и Виноградовым, — рассказывал на допросе бывший генеральский адъютант майор И. Кузин, — Власов неоднократно говорил, что великие стратеги — это он по адресу товарища Мерецкова — завели армию на гибель. Власов по адресу Мерецкова говорил так: звание большое, а способностей… — и дальше недоговаривал, но давал понимать». Мерецков в это время докладывал о «разрыве в обороне противника», о 75-тысячной группировке, которую он в скором времени окружит и истребит, но «запланированному наступлению не суждено было свершиться».
Генерал Хозин, с прибытием в Ленинград Говорова оказавшийся в таком же положении, что и командующий Волховским фронтом, провернул свою комбинацию. Он доложил Ставке, что главной причиной провала Любанской операции является отсутствие взаимодействия между Ленинградским и Волховским фронтами: «Мы действуем разрозненно. В январе начал наступление Волховский фронт, Ленинградский фронт его не сумел по-настоящему поддержать, потому что войска 54 А были истощены в людском и материальном отношении. В феврале месяце истощился Волховский фронт. Ленинградский накапливал силы. В конце февраля и в марте месяце начал наступать Ленинградский фронт, но, не поддержанный Волховским фронтом, также выдохся. На днях вновь начал наступать Волховский, Ленинградский не в состоянии поддержать, т. к. дивизии 54-й армии выдохлись. Такое положение в дальнейшем терпимым признать нельзя. Действия должны быть одновременными, которые не позволили бы противнику маневрировать своими резервами и парировать наши удары».
Вывод: фронты необходимо объединить, доверив дело прорыва блокады одному единоначальнику, конкретно — генералу Хозину.
Маршал Б.М. Шапошников выступил против такого предложения, однако Сталин встал на позицию хитроумного командующего, и 20 апреля была подписана директива о преобразовании Волховского фронта в оперативную группу в составе Ленинградского фронта. Генерал армии Мерецков, вместе с накопленным «опытом», направлялся на Западное направление, заместителем к Жукову.
23 апреля генерал Хозин с «директивой в кармане и в весьма веселом настроении» появился в Малой Вишере.
Мерецков по пути к новому месту назначения побывал в Ставке и доложил Сталину, что 2-я ударная армия «совершенно выдохлась и в имеющемся составе не может ни наступать, ни обороняться. Ее коммуникации находятся под угрозой ударов немецких войск. Если ничего не предпринять, то катастрофа неминуема». Необходимо принять одно из двух решений: либо значительно усилить армию войсками и техникой, либо как можно быстрее отвести ее на линию дорог Чудово — Новгород. Кириллу Афанасьевичу пообещали учесть высказанные соображения.
Командующим Ленинградской группой войск стал генерал-лейтенант Говоров. Назначения на Западный фронт получили генералы Федюнинский и Галанин. В командование 54-й и 59-й армиями вступили генерал-майор А.М. Сухомлин и генерал-майор И.Т. Коровников. 8-ю армию принял генерал-лейтенант Ф.Н. Стариков. После проведенной организационной и кадровой реформы командующий объединенным фронтом и одновременно Волховской группой войск мог полностью сосредоточиться на любанском направлении. Для этого в распоряжении Хози-на в составе шести армий и трех корпусов имелось 39 дивизий, 14 стрелковых и 6 танковых бригад, 15 отдельных батальонов, 24 отдельных артиллерийских и 7 гвардейских минометных полков, в которых насчитывалось 356 тысяч бойцов и командиров, 4328 орудий и минометов, 191 танк, несмотря на то что с начала операции советские войска потеряли убитыми и ранеными 308 367 человек — почти 100 % от первоначального состава.
Ленинградцы пережили первую военную зиму, самую страшную. Наибольших размеров смертность достигла в начале февраля. В отдельные дни умирало 4500–4700 жителей. В феврале умерло 96 тысяч человек. На этот же месяц пришелся пик людоедства — 612 человек были арестованы «за употребление в пищу человеческого мяса» (всего до весны 1943 года отловили более 2 тысяч). В Сестрорецке и на станции Разлив в течение трех месяцев орудовала банда из шести женщин-людоедов. Нынешняя германская Фемида полгода искала подходящую статью для каннибала-гомосексуалиста; советская, не мучаясь тонкостями юриспруденции «в условиях особой обстановки», всем лепила статью 59-3 УК РСФСР — бандитизм. Поначалу решением Военного трибунала их расстреливали поголовно. Позднее стали различать убийства «с целью поедания мяса убитых» и просто «поедание трупного мяса», во втором случае по той же статье — по аналогии — давали до 10 лет лишения свободы. Интересно, что 41 % привлеченных к уголовной ответственности за эти преступления составили гегемоны-рабочие, а получавшие вдвое меньший паек^служащие — лишь 4,5 %.
Город был буквально завален трупами, в основном «не безусловно нужных» граждан. «Если в декабре еще значительную часть умерших транспортировало на кладбище население, то в январе это резко сократилось, — сообщал начальник Управления предприятий коммунального обслуживания исполкома Ленсовета А. Карпушенко. — Приняло большие размеры такое явление, когда покойников стали в массовом порядке подбрасывать к больницам, поликлиникам, выбрасывать на лестницы, во дворы и даже на улицах города. Организации и предприятия вывозили из города трупы умерших людей и, боясь, что администрация кладбищ от них не примет, за отсутствием документов, сваливали трупы незаметно для сторожей на кладбищах или улицах вблизи них. На Кременчугской улице у наружных дверей покойницкой больницы им. Боткина ежедневно беспорядочно в куче лежали подброшенные покойники. Кроме того, их можно было часто по утрам видеть выброшенными к воротам домов, на лестницах». Аппарат Управления треста «Похоронное Дело», несмотря на дополнительную прогрессивную выдачу работникам хлеба и водки, оказался к таким масштабам не готов.
«За непринятие мер к заготовке нужного количества запасных траншей и упорядочению работы кладбищ» перед Новым годом был арестован и осужден к восьми годам руководитель треста Кошман. Но это было лишь начало: «Последние дни января и февраль месяц были периодом, когда количество захоронений достигло наивысшей точки. В больницах, госпиталях, на эвакопунктах и в районных моргах скопилось большое количество трупов… В течение значительного количества дней февраля месяца только на Пискаревское кладбище привозили для захоронения 6–7 тысяч трупов в сутки… 3 февраля 1942 года Исполком Ленгорсовета принял решение об использовании под братскую могилу имевшегося на Богословском кладбище песчаного карьера, который был заполнен в течение 5–6 дней 60 тысячами трупов людей. Под захоронение были использованы и бомбовые воронки на Богословском кладбище, в которые захоронено около 1000 трупов. Позже было решено использовать под захоронение часть противотанкового рва, расположенного рядом с карьером с северной стороны, где было тоже захоронено больше 10 тысяч покойников. На северной окраине Серафимовского кладбища имевшиеся 18 волчьих ям, подготовленных как противотанковые препятствия, были использованы под захоронения, и в них было похоронено около 15 000 трупов. Но темпы поступления на кладбища трупов значительно обгоняли быстро нарастающие темпы заготовки траншей, а поэтому и проведение мероприятий по использованию под захоронение карьера и волчьих ям не устраняли диспропорцию между наличием готовых траншей и завозом на кладбище трупов. На Пискаревском кладбище количество незахороненных трупов, сложенных в штабеля длиною до 180–200 метров и высотою до 2 метров, за отсутствием траншей, в отдельные дни февраля достигало 20–25 тысяч; на Серафимовском кладбище трупами были забиты морг, церковь, и часть их лежала просто на кладбище. Штабель трупов около 5 тысяч лежал и на Болыпеохтинском кладбище, там же полностью был заложен трупами морг. На кладбище Жертв 9-го Января в сенном сарае лежало около 3 тысяч незахороненных трупов. Такое положение на кладбищах длилось до конца февраля месяца 1942 года…»
Безусловно ненужными власти оказались всякие филологи, историки, искусствоведы и прочие интеллигенты-гуманитарии, их не эвакуировали и не кормили (подкармливали лишь академиков и членов-корреспондентов). В Ленинградском университете от голода и болезней погибло свыше 100 профессоров и доцентов. Политехнический институт потерял 46 докторов и кандидатов наук, Строительный институт — 38. Когда в апреле, наконец, вывезли Эрмитаж, служащие МПВО обнаружили в подвалах здания 109 трупов.
В марте в городе умерло еще 81,5 тысячи человек, в апреле — около 75 тысяч. Это данные из ежемесячных спецсообщений УНКВД, но они далеко не полны. Десятки тысяч ленинградцев погибли в ходе эвакуации или вскоре после нее. Тысячи трупов, в укрытиях, траншеях, под снегом, были обнаружены во время генеральной чистки города с целью предотвращения эпидемий, начавшихся с приходом весны.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.