Документы внешней политики Сталина, проливающие свет на пакт Сталина-Гитлера
Документы внешней политики Сталина, проливающие свет на пакт Сталина-Гитлера
В августе 1949 г. в Гуверовский институт войны, революции и мира Стэнфордского университета в Калифорнии, в качестве дара от руководства военной администрации США в Германии (OMGUS), поступил набор из 232 особо секретных постановлений советского Политбюро по вопросам внешней политики за 19341936 гг. Одна треть этих документов была на русском языке с переводом на немецкий, остальная часть была только на немецком языке. В архивах института также содержатся пять докладов для Политбюро из разных источников, все на русском[290].
В Национальный Архив США поступило около 140 таких постановлений на русском языке без перевода, два из которых датируются 24 апреля и 22 мая 1934 г., а остальные — с 16 ноября 1934 г. по 14 марта 1936 г.
В 1962 году Гуверовский институт получил все документы Политбюро из Национального Архива, среди них было десять постановлений, которых не было в Гуверовском институте. Таким образом, общее число постановлений теперь равнялось 242.
Германская разведка никогда не получала оригиналы документов. Документы попадали к ней через утечку в Советском посольстве в Вене, скопированные от руки карандашом и переписанные чернилами (одним и тем же человеком). Немцы переводили и перепечатывали их[291]. Немецкие агенты регулярно приобретали такие документы, получая их через 7–8 дней после создания. Немецкие агенты тратили 600 рейхсмарок в месяц, и поскольку немцы получали около десяти документов в месяц, цена одного приближалась к 60 маркам, или 15 долларам, а по сегодняшнему курсу — 300 долларам[292]. Документы были изучены доктором Лейббрандтом, одним из крупнейших немецких советологов[293]. Он проверял содержание документов, используя данные международной прессы и источники в немецкой разведке. Эти постановления циркулировали в высших кругах нацистского правительства. Бернхард Вильгельм фон Бюлов, государственный секретарь, в письме министру иностранных дел, Константину Фрайхерру фон Нойрату, отметил, что немецкий посол в Австрии Франц фон Папен «регулярно поставляет фюреру и рейхсканцлеру сведения о собраниях Политбюро в Москве, которые получает в Вене и за которые он платил определенные суммы»[294].
Мы также знаем, что Гитлер определенным образом использовал одно из этих постановлений Политбюро для влияния на политику. Об этом пишет в своем дневнике Альфред Розенберг:
«Я передаю фюреру текст постановления Политбюро от 29 мая 1934 г., в котором Советская Россия склонялась к безусловному союзу с Францией и принимала решение об агрессивных действиях против Японии, совместно с США.
Гитлер (читает): Это действительно очень интересно. Нужно передать это итальянцам.
Я: Сегодня в полдень я встречаюсь с британским послом [Сэром Эриком Фиппсом]. Я уведомлю также и его.
Гитлер: Безусловно. Англия и Италия должны знать об этом»[295].
Эти постановления содержали информацию об указаниях Политбюро верхушке Наркоминдела (Народного комиссариата иностранных дел) и другим высшим государственным чиновникам. Они были посланы из головного офиса НКИД в Москве — его Особого отдела (О. О.) по сбору разведданных в Западной Европе — в его Венский отдел (В. О.). Венский отдел был связан с агентами разведки в Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Албании, Италии и Югославии.
К этим постановлениям немцы подшили переписку из 34 писем и телеграмм между Особым отделом НКИД в Москве и Венским отделом за период с 4 января 1934 г. по 9 февраля 1935 г. Из этой переписки 31 письмо содержит в среднем 642 слова и 3 телеграммы по 220 слов. Точных цифр дать нельзя, т. к. не вся корреспонденция доступна по-русски[296].
Немцы хранили большинство постановлений Политбюро под отдельными титульными листами с указанием типа документа и даты его принятия, даты передачи, специальных номеров, определяющих позицию документа в серии, и даты получения в Германии. Среднее число слов в каждом постановлении — 385 в документах 1934 года и 432 — в документах 1935 г. Плата за документ была фиксированной, не зависящей от количества слов, и этот факт говорит об аутентичности документов[297] Русские использовали подчеркивания в тексте для расстановки акцентов, и немцы воспроизвели эти подчеркивания в переводах и добавили свои.
В основном эти постановления касаются целей, тактики и сдвигов в советской внешней политике, по большей части речь в них идет о советско-германских отношениях, за ними следуют отношения с Англией, Францией, Японией, Италией, Польшей и Америкой. Предоставлять такую сложную информацию с точными деталями, каждый второй день с октября 1934 по июнь 1935 (136 постановлений) было бы невыполнимой задачей для самого искусного фальсификатора.
Доктор Фриц Эпштейн, куратор славистики в Гуверовском институте и специалист по советско-германским отношениям, принял меры для передачи этих документов Гуверовскому архиву от американской военной администрации (OMGUS). Он снабдил 136 из них аннотациями, но затем, проявив непростительную безответственность, поместил их в отдел «документов на выброс» на 14-м этаже Гуверовской библиотеки, считая, что они сфальсифицированы и абсолютно бесполезны. Ему не пришло в голову, что они могли сыграть роль в советско-германских отношениях, как это и было на самом деле.
Судьба этих документов могла бы быть решена уже тогда, но на 14-м этаже не было мусорного ведра, а служащие делали свою работу с черепашьей скоростью. Таким образом, вместо того, чтобы навсегда исчезнуть со страниц истории, эти бесценные материалы остались пылиться на 14-м этаже до тех пор, пока сменивший Эпштейна на посту куратора славистики Витольд Свораковски не обнаружил их в ноябре 1952 года и не принял соответствующие меры. Свораковски сразу понял, что документы, содержащие такую информацию, не должны быть потеряны.
Свораковски предложил советологу Милтону Ловенталю работу по аутентификации этих постановлений в середине марта 1955 г. Ловенталь принял это предложение и работал над документами с 1955 г. по 1960 г. Он перевел документы, составил именной, географический и предметный указатель на 20.000 наименований, выбирал и выполнял исследовательские задачи и вел переписку о них с другими советологами. Он пришел к выводу, что документы подлинны, в чем Свораковски был с ним согласен. За данный период Ловенталь собрал практически всю информацию по документам. В 1961 г. к проекту Ловенталя присоединилась советолог Дженнифер МакДауэлл, специалист по Джорджу Оруэллу и советским концентрационным лагерям. Вместе они написали множество исследовательских статей, комментирующих данные постановления. Они и многие другие специалисты доказывали на основе опубликованных исследований, что ни при каких обстоятельствах ни белоэмигранты, ни нацисты, ни какие-либо другие фальсификаторы не смогли бы создать такие документы. Было также установлено, что постановления не являлись советской дезинформацией.
Ловенталь и МакДауэлл создали комплексную аналитическую методологию, основанную на анализе содержания, которая включала в себя анализ отдельных ключевых документов и проверяла на значение и точность каждый факт. Были проведены сравнения с официальными советскими документами — такими, как советские законы. Были проверены стиль и терминология постановлений в сравнении с основными характеристиками стиля и терминологии Сталина и Максима Литвинова. Анализировались идеология, даты собраний, хронология и обсуждаемые в документах предметы, а также проблема выбора тем и предметов, которая могла стоять перед возможным фальсификатором. Значительно меньшее внимание уделялось попыткам восстановить цепь доставки документов германской разведке из Москвы в Вену, поскольку ввиду ее секретного характера это не представлялось возможным.
Со временем Ловенталь и МакДауэлл пришли к выводу, что эти постановления Политбюро были частью большого набора документов, похищенных немецкой разведкой из Советского Союза. Эти документы подразделяются на четыре группы: документы 1925–1929 гг., 1931–1933 гг., 1934–1936 гг. и 1936–1937 гг. Эти документы проливают свет на «великую чистку», пакт Сталина — Гитлера, политику Сталина и решение Гитлера напасть на Советский Союз в 1941 г. Важно отметить, что сам Сталин сетовал на недостатки в советской системе безопасности. В письме 1927 года он писал: «Мы не можем допустить, чтобы за нами шпионили повсюду, вплоть до самого высокого уровня. Практически ни одно секретное распоряжение не остается в секрете. В течение менее восьми дней [курсив наш] многочисленные копии передаются в Берлин, Париж и Варшаву. От левых радикалов они попадают к меньшевикам, а затем передаются капиталистическим правительствам; таким образом, они всегда информированы о самых секретных наших материалах и решениях»[298].
Обоснованность этого недовольства Сталина демонстрируют даты получения постановлений 1934-36 гг. в Германии, которые, как мы показали в 1980 г. в журнале San Jose Studies, подтверждают, что 96 % постановлений Политбюро дошли до Германии не позже, чем через восемь дней после соответствующих собраний Политбюро.
В 1962 году Эдгар Андерсон, основоположник балтийских исследований в США, опубликовал первую статью об этих постановлениях Политбюро, включив их в анализ предпосылок Восточного пакта в 1934–1935 гг.[299]. В 1963 году чешский дипломат Джозеф Корбел (отец Мадлен Олбрайт и наставник Кондолизы Райс) опубликовал два постановления 1931 г. той же группы материалов в своей книге Poland Between East and West («Польша между Востоком и Западом»). Корбел выяснил, что на постановлении 17 августа 1931 г. канцлер Генрих Брюнинг написал: «Строго секретно. Ни в коем случае не разглашать источник этого секретного отчета»[300]. Корбел также считал постановления 1934-36 гг. подлинными[301].
В 1980–1981 гг., в журнале San Jose Studies, Ловенталь и МакДауэлл опубликовали три ключевые статьи об этих постановлениях Политбюро, содержащие описание документов, историю и методологию исследования, а также экзегезис ключевого документа[302]. Эти статьи дают наиболее полный обзор предмета и окончательно обосновывают аутентичность документов. В 1991 г. в Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas было опубликовано письмо о документах[303]. Аутентичности документов были посвящены две статьи, представленные на Конференции ассоциации славистов Роки Маунтин в Денвере в 1998 г., еще раз привлекая внимание к этой проблеме.
Как упоминалось ранее, Свораковски инициировал исследования по данным постановлениям Политбюро в Гуверовском институте в середине марта 1955 г., а затем, в июне 1955 г., он занялся исследованием сообщения, опубликованного французским новостным агентством Havas 27 ноября 1939 г. Этот материал воспроизводит секретную речь Сталина 19 августа 1939 г., в которой он объясняет Политбюро, почему он принял пакт о ненападении с нацистской Германией ранее в тот же день.
Значение советско-нацистского пакта хорошо понял исследователь Сталина Олег В. Хлевнюк, отметивший, что «Сталин лично ответственен за пакт с Гитлером…»[304]. Это подтверждает доклад от агентства Havas. Свораковски считал, что этот доклад и постановления Политбюро относятся к одному типу материалов и что доклад и постановления подлинны. Эти взгляды разделял и эксперт по внешней политике Советского Союза Роберт М. Слассер, который в 1960 году назвал постановления Политбюро «Свитками Мертвого Моря в советских исследованиях»[305].
В работе 2006 г. Виктор Дорошенко, Ирина Павлова и Р.Ч. Раак представили наиболее полную на сегодняшний день картину того, что произошло 19 августа 1939 г. и позже, объединив материал агентства Havas и исследования Свораковски в высокоинформативном, основанном на детальном анализе сообщении о том, что произошло в этот судьбоносный промежуток времени[306].
Постановления Политбюро и материал агентства Havas органически объединяют основные идеологические и политические лейтмотивы деятельности Сталина, подчеркивая твердую приверженность Сталина идее мировой революции и его макиавеллиевские методы достижения своих целей. Эти лейтмотивы вылились в 1939 году в заключение Сталиным экстраординарного союза с нацистским правительством, ведущим политику расового неравноправия. Давайте рассмотрим эти лейтмотивы.
1. Вторая мировая война является предварительным условием для мировой коммунистической революции
11 февраля 1934 года Политбюро пришло к единогласному заключению, что лишь новая европейская война может создать в Европе положение, способное вызвать мощное коммунистическое движение в объеме и размахе, достаточных для успешного захвата власти революционным пролетариатом в наиболее крупных европейских центрах[307]. 19 августа 1939 года Сталин считал, что «опыт предыдущих двадцати лет полностью доказал нам, что в мирное время в Европе невозможно создать коммунистическое движение, достаточно сильное для захвата власти Коммунистической Партией. Такое движение — и, как результат, диктатура Коммунистической Партии — может быть вызвано только великой войной»[308].
2. Во Второй мировой войне СССР следует сохранять нейтралитет
Невовлечение в предстоящую мировую войну упоминается в постановлениях Политбюро более двадцати раз. Например, 10 ноября 1934 г., в докладе на Политбюро, Сталин утверждал, что приближается вторая мировая война и что Советский Союз не должен принимать в ней участие, в то же время стараясь вовлечь Германию и Японию в конфликт с их наиболее сильными врагами. В то же время Советский Союз должен проводить «линию умиротворения и разоружения в Европе».
19 августа 1939 года Сталину приписываются следующие слова: «Если мы примем предложение Германии… она, несомненно, нападет на Польшу, и тогда вступление Англии и Франции в эту войну станет неизбежным. При таких обстоятельствах у нас будут хорошие шансы остаться в стороне от конфликта, и мы сможем, находясь в выгодном положении, выжидать, когда наступит наша очередь».
3. Война должна продолжаться как можно дольше, чтобы обе стороны исчерпали свои ресурсы, тогда в войну должна вступить Красная Армия
В постановлении Политбюро от 1 мая 1935 г., основанном на докладе Сталина, Политбюро поддержало взгляды Сталина на разворачивающиеся в мире события: «…Политбюро ВКП (б) с одушевлением видит в заключительных словах доклада тов. Сталина ясный прогноз предстоящего развития событий: «На Западе подготовляется новая война держав против германского милитаризма. В Азии неминуемым становится столкновение между Японией, США и Великобританией… Советский Союз примет участие в этих конфликтах лишь в той мере, которая позволит ему сказаться решающим фактором в смысле превращения мировой войны в мировую революцию».
Эти взгляды объясняют мотивы Сталина при заключении пакта с Гитлером.
В том же тоне Особый отдел НКИД в Москве писал в Венский отдел 20 сентября 1934 г. о том, что Красная Армия будет оказывать помощь революциям в других странах после второй мировой войны: «Наш тезис чрезвычайно прост: торжество коммунизма в Центр. Европе проходит через три стадии: 1) подготовка сил и условий революционного выступления; 2) вооруженное столкновение капиталистических держав между собою без участия СССР в конфликте; 3) революция, поддержанная Вооруженными Силами СССР»[309].
19 августа 1939 года Сталин утверждал, что «для нас очень важно, чтобы эта война [между Германией и англо-французским блоком] продолжалась как можно дольше, чтобы обе стороны исчерпали свои ресурсы… В то же время мы должны усилить коммунистическую работу в воюющих странах, чтобы быть готовыми к тому моменту, когда закончится война [для вторжения Красной Армии]».
Подтверждение подлинности сообщения Havas о речи Сталина исходит не от кого иного, как от Уинстона Черчилля, который в 1948 году, в книге «Надвигающаяся буря», публикует следующее: «Вечером 19 августа [1939 года] Сталин объявил Политбюро о своем намерении подписать с Германией пакт»[310]. Нужно помнить, что Черчилль имел доступ к данным британской разведки с 10 мая 1940 г., когда он стал премьер-министром.
В ходе своей работы по аутентификации документов, в 1960 году, Ловенталь дискутировал по поводу их подлинности с генералом Александром Орловым, одним из наиболее выдающихся инструкторов разведки Советского Союза. Орлов подготовил «Кембриджскую тройку» — Кима Филби, Дональда Маклина и Гая Берджеса; эта разведывательная операция изменила ход истории, потому что благодаря ей Советский Союз узнал секрет атомной энергии. Орлов был доверенным лицом НКВД при испанском республиканском правительстве во время гражданской войны в Испании, и в Испании он организовал убийство Андреса Нина. Нин организовал в Испании коммунистическую партию и сделался лидером ПОУМа, испанской антикоммунистической левой партии, в которую вступил анархист Джордж Оруэлл. Орлов убивал троцкистов и других антисоветских активистов в Испании, а в июле 1938 года бежал из Испании в Соединенные Штаты, опасаясь, что Сталин может убить его самого в ходе «великой чистки».
В ходе переписки о документах 1934-36 гг. с коллегами Ловенталь написал Бертраму Вулфу, автору книги «Three Who Made a Revolution», бывшему коммунисту, который в 1966 году стал старшим научным сотрудником в Гуверовском институте. Вулф, в свою очередь, обратился к Орлову, считая его честным и более компетентным, чем он сам, поскольку был знаком с предметом изнутри. Благоговение Вулфа перед бывшими агентами советской разведки заставило его без критики принять все, что говорил Орлов, и пропустить без внимания аргументы Ловенталя в защиту своей позиции. Тем не менее, когда открылись советские архивы, на свет вышла информация, доказывающая, что Орлов оставался лояльным идеям марксизма-ленинизма. Более того, он гордился тем, что ему удалось провести агентов американской разведки[311]. Таким образом, неудивительно, что его свидетельства в отношении постановлений Политбюро полны неточностей, которые Ловенталь со временем идентифицировал.
Ясно, что ситуация Орлова была довольно сложной, хотя в то время это не было очевидным. Самое главное, что нам нужно иметь в виду, это то, что в ряде анализов документов для Вулфа Орлов сознательно лгал о миссии НКИД по сбору разведданных, и эта ложь была частью всей лжи, которую Орлов говорил о своей работе на НКВД и о своей лояльности Америке. Так, например, он никогда не раскрыл имена более чем шестидесяти агентов, работавших под его началом, включая Кембриджскую тройку. Он тщательно скрывал тот факт, что он был агентом НКВД в Великобритании. Он отрицал свою причастность к убийству Нина и то, что он знал о роли испанских агентов в убийстве Льва Троцкого.
28 августа 1960 г. Орлов прислал Вулфу отчет по аутентичности документов. Основная критика его сводилась к утверждению, что в НКИД не было разведывательного аппарата, то есть не было Особого отдела. Как высокопоставленный агент советской разведки, Орлов должен был знать такие вещи. Документы же показывают, что Особый отдел НКИД все-таки существовал, что еще раз подтвердило значение этих документов. Поэтому давайте рассмотрим свидетельства Орлова, поскольку они демонстрируют недостаточную компетентность Вулфа в данной области, хитрость Орлова, и то, как все это повлияло на историю этих аутентичных документов. В своем отчете Орлов писал:
В НКИД не было разведывательного аппарата, ни в какой форме. Всей разведкой занимался НКВД и, в редких случаях, Четвертый отдел Красной Армии.
В НКИД, как и в других советских Народных комиссариатах, был Особый отдел, но его деятельность не имела никакого отношения к разведке. Особый отдел состоял из шифровальщиков, чьей обязанностью было зашифровывать и расшифровывать письма и телеграммы и следить за тем, чтобы они сохранялись в соответствии с принятыми нормами секретности.
Господин Ловенталь пишет в предисловии, что в Гуверовской библиотеке Стэнфордского университета содержится «12 писем из венского отдела советской разведывательной сети при НКИД, адресованные в Особый отдел в Москве, и 22 письма из московского Особого отдела в венский отдел». Вся эта переписка (между несуществующими разведывательными аппаратами) является, несомненно, стопроцентной фальси-фикацией[312].
Совсем другое о разведывательных функциях НКИД Орлов рассказывал своему лучшему другу, агенту ФБР [FBI] Эдварду Газуру в беседе о структуре советской разведки. Он говорил, что 6 сентября 1936 г. Генрих Ягода, глава КГБ [НКВД], «…напомнил… [Орлову], что информацию, собранную им в Испании, КГБ будет докладывать Политбюро напрямую, и ввиду важности разведданных о развитии событий в Испании, которыми он будет снабжать Центр, они должны быть максимально точными и полными, а также максимально своевременно достигать Центра, чтобы в глазах Политбюро КГБ выглядел более компетентным, по сравнению со своими конкурентами по сбору разведданных — Комиссариатами иностранных дел и обороны»[313].
Как видно из этого сообщения, Орлов знал, что НКИД располагал разведывательным аппаратом. Его нападение на корреспонденцию НКИД лишний раз указывает на ее подлинность.
Продолжая аутентификацию документов, в 2005 году МакДауэлл и Ловенталь сравнили эти 242 постановления Политбюро, доставленные из Германии, с протокольными постановлениями Политбюро по советской внешней политике, ставшими доступными в российских архивах. В ходе этой работы они обнаружили, что существует два уровня постановлений Политбюро. Есть протокольные постановления Политбюро, содержащие материал низкого уровня, например инструкции по выполнению указаний. Также существуют материалы более высокого уровня, указывающие на общий курс ведения политики в рамках марксистско-ленинской идеологии, представленный и в 242 постановлениях Политбюро, о которых идет речь здесь. Эти материалы не дублируют друг друга, но содержат политическую информацию, поступающую с различных организационных уровней советской иерархии. Документы дополняют друг друга, этим объясняются содержащиеся в них совпадения.
Взаимодействие между этими двумя уровнями очень интересно само по себе, потому что оно отражает логику, диктуемую событиями и нуждами политики. Высший уровень более интересен, поскольку здесь содержится более значимая информация. Стоит также отметить тот факт, что постановления высокого уровня отличаются широтой охвата, информативностью, высоким стилем и сложностью, в то время как постановления низкого уровня можно узнать по их усредненному стилю.
Далее идут семь примеров того, как выглядят эти совпадения:
ПРИМЕРЫ СООТВЕТСТВИЙ И СПОСОБ ИХ ВЫЯВЛЕНИЯ
Сравнение, приведенное ниже, показывает, как опубликованный архивный документ низкого уровня — протокольное постановление — соотносится с документом высокого уровня, аутентичность которого установлена посредством анализа содержания. Последний документ более информативен и носит более общий характер. Протокольное постановление снабжено идентификационным номером и датой, второе постановление имеет только дату.
Первое соответствие
Предмет: Проблема контроля над Бессарабией была предметом разногласий. (Заметим, что русское правление в Бессарабии продолжалось с 1812 по 1918 г., затем она находилась под властью Румынии: 1918–1940 гг.).
Постановление Политбюро из советского архива (Протокол № 8, 1 июня 1934 г.):
1 июня 1934 г. Политбюро постановило:
«63/51. В отношении Румынии.
Одобрить следующую телеграмму:
В крайнем случае считаем возможным при восстановлении дипломатических отношений умолчать о спорных вопросах [спорных вопросах]».
(9 июня 1934 года Чехословакия и Румыния признали Советский Союз.)
Постановление Политбюро от 10 июня 1934 г., аутентифицированное посредством анализа содержания:
«Политбюро ВКП (б) было также известно, что тем не менее самый акт признания [Малой Антантой — Чехословакией, Румынией и Югославией] задерживался из-за наличия спорных вопросов [спорных вопросов] между СССР и Малой Антантой, или — точнее — между СССР и Румынией в связи с вопросом о Бессарабии»[314].
Постановление от 10 июня 1934 г. предоставляет полную картину вопроса, а протокольное постановление содержит инструкции, логически следующие из него — так действует это иерархическое распределение информации.
Второе соответствие
Предмет, о котором идет речь во втором, третьем и четвертом соответствиях — попытка Советов заключить тройственное соглашение с Францией и Германией, гарантирующее позиции регионального Пакта. Эти три нации должны были сформировать основу Пакта.
Постановление Политбюро из советского архива (Протокол № 10, 14 июля 1934 г.):
14 июля 1934 года Политбюро постановило: «Согласиться на подписание тройственного соглашения [соглашения] с Францией и Германией, гарантирующего восточный региональный пакт»[315]. То, что Политбюро активно стремилось к заключению этого соглашения, хорошо известно из источников, не имеющих отношения к постановлениям. Поэтому слово «согласиться» неадекватно отражает тот факт, что Политбюро просто жаждало заключить этот Пакт.
Постановление Политбюро от 13 ноября 1934 г., аутентифицированное посредством анализа содержания:
«…со своей стороны, [советское правительство] должно употребить все усилия на согласование [согласование] внешнеполитических интересов Франции, Германии и Сов. Союза, поскольку дело касается Европы…»
Третье соответствие
Постановление Политбюро от 4 мая 1935 г., аутентифицированное посредством анализа содержания:
«…Политбюро ВКП (б) не утрачивает надежды на то, что окруженная со всех сторон и изолированная Германия окажется в конце концов вынужденной изменить свою позицию в отношении восточного пакта, чем создастся почва для широкого франко-германо-советского соглашения [для широкого франко-германо-советского соглашения], при наличии которого Польше волей-неволей придется играть второстепенную роль».
Четвертое соответствие
Постановление Политбюро от 12 мая 1935 г., аутентифицированное посредством анализа содержания:
«…Политбюро ВКП (б) считает совершенно необходимым, чтобы советская дипломатия постепенно взяла на себя инициативу в целях привлечении Германии к участию в восточном пакте, имея в виду то обстоятельство, что с точки зрения интересов Советского Союза, возможности советско-франко-германского соглашения [соглашения] неизмеримо предпочтительнее, чем путь советско-франко-польского сближения».
Стремление Советов к созданию Восточного пакта было длительным и сложным начинанием, которое продолжалось на протяжении 1934-35 гг., поэтому неудивительно, что такие совпадения возникали именно в этот период времени. В этом пакте Политбюро продолжало искать решение, чтобы сдержать агрессию гитлеровской Германии.
Пятое соответствие
Постановление Политбюро из советского архива (Протокол № 16, 2 ноября 1934 г.):
Предмет, о котором идет речь в пятом, шестом и седьмом соответствиях, это стремление Политбюро завершить заключение Восточного пакта с участием или без участия отдельных стран, и отказ допустить легализацию перевооружения Германии. В случае если Франция уступит требованиям Германии, Политбюро настоятельно рекомендует, чтобы Франция настояла на вступлении Германии в Восточный пакт о взаимопомощи.
Слушали:
п. 47. Вопросы НКИД
Б. Об отношениях с Францией.
Постановили:
а) Признать возможным заключение Восточного пакта [Восточного пакта] и без участия Германии и Польши, в случае согласия на это Франции и Чехословакии [и без участия Германии и Польши, в случае согласия на это Франции и Чехословакии] или одной Франции.
Курсив в квадратных скобках здесь обозначает совпадающие слова.
б) Не делать никаких предложений о легализации вооружений Германии по нашей инициативе. В случае обнаружения со стороны Франции готовности согласиться на требования Германии о такой легализации, предлагать Франции настаивать на участии Германии в Восточном пакте о взаимной помощи [Восточном пакте о взаимной помощи][316].
Постановление Политбюро от 18 ноября 1934 г., аутентифицированное посредством анализа содержания:
«…Политбюро ВКП (б) подтверждает настоящим свои прежние постановления о желательности скорейшего заключения восточноевропейского пакта безопасности и взаимопомощи [восточноевропейского пакта безопасности и взаимопомощи] с участием или без участия в нем Германии и Польши […без участия в нем Германии и Польши…] и предлагает тов. Литвинову настаивать перед руководителями французской внешней политики на принятии последними немедленного решения».
Шестое соответствие
Постановление Политбюро от 3 декабря 1934 г., аутентифицированное посредством анализа содержания:
«…Политбюро ВКП (б) с особенным удовлетворением констатирует, что французское правительство окончательно отказалось от каких-либо комбинаций, которые развязали бы руки Германии в Центральной, а затем и в Восточной Европе, принимая на себя в отношении Советского Союза официальное обязательство поддерживать в полной мере план восточноевропейского пакта безопасности и взаимопомощи [восточноевропейского пакта безопасности и взаимопомощи] и привести его в исполнение даже в случае отказа Германии и Польши [даже в случае отказа Германии и Польши] к нему присоединяться».
Заметим, что совпадающие слова встречаются в разных комбинациях в протокольном постановлении от 2 ноября 1934 г. и в постановлении Политбюро от 18 ноября 1934 г. Слово «взаимопомощь» в постановлениях высокого уровня пишется в одно слово, а в протокольном постановлении, приведенном выше — в два слова. Интересно, что постановления высокого уровня употребляют термины в том виде, в котором они впоследствии появятся в советских словарях и энциклопедиях.
Седьмое соответствие
Постановление Политбюро от 14 января 1935 г., аутентифицированное посредством анализа содержания:
В этом постановлении содержатся совпадения с пунктом «б» протокола № 16 от 2 ноября 1934 г. Звучит оно следующим образом:
«Принимая во внимание настоящие тенденции британской и итальянской политики в отношении Германии и учитывая наличие предпосылок к советско-германскому сближению, Политбюро ВКП (б) считает целесообразным рекомендовать руководству НКИД содействовать всемерно со своей стороны согласию французского правительства на удовлетворение и действительное проведение в жизнь германского требования о равноправии при условии участия Германии в системе международных гарантий безопасности».
Содержание в точности воспроизводит пункт «б» протокольного постановления от 2 ноября 1934 г., приведенный в пятом соответствии именно для этой цели. Как видно отсюда, борьба за сдерживание Германии некоторым образом продолжалась.
Совпадения, найденные в официальных документах сталинского времени
Не менее, чем соответствия с протокольными постановлениями Политбюро, важны совпадения, которые были найдены в официальных документах соответствующих периодов правления Сталина. Рассмотрим постановление Политбюро от 24 мая 1934 г., основанное на докладе Сталина, и проследим за тем, как Сталин употребляет слово «пересмотр». Доклад Сталина Политбюро назывался «О пересмотре основных предпосылок генеральной линии ВКП (б)». Этот доклад напрямую ведет к VII всемирному конгрессу Коминтерна, который прошел в Москве с 25 июля по 25 августа 1935 г.
На заседаниях VII всемирного конгресса Коммунистического Интернационала была высказана официальная поддержка Французскому Народному Фронту, который сформировался в процессе развития Объединенного Фронта коммунистов и социалистов. Создание обоих этих объединений — Народного Фронта и Объединенного Фронта — было начато постановлением Политбюро от 24 мая 1934 г., на основе секретного доклада Сталина, и было естественным итогом той ситуации, в которой оказалось Политбюро. Основными чертами этого постановления были следующие:
Изменившаяся ситуация в мире заставила руководство Партии пересмотреть генеральную линию ВКП (б) и предпринять тактическое отступление. Эти идеи отозвались в тезисах заключительной речи Георгия Димитрова на VII конгрессе Коминтерна (в то время Димитров был Генеральным секретарем Коминтерна). Он заметил: «Чтобы соответствовать требованиям изменившейся ситуации в мире, наш конгресс пересмотрел тактическую линию Коммунистического Интернационала»[317]. Поскольку партийное руководство ВКП (б) контролировало Коминтерн, слова «наш конгресс» вполне можно приравнять по значению к словам «руководство Партии», а «тактическую линию Коммунистического Интернационала» к «генеральной линии ВКП (б)». Эти замены приведут к следующему высказыванию: «Чтобы соответствовать требованиям изменившейся ситуации в мире, руководство Партии пересмотрело генеральную линию ВКП (б)».
Очевидно, что постановление 24 мая определило как план действия, который должен был быть принят Коминтерном (в заключительной речи Димитрова), так и сами слова, в которых этот план был сформулирован. VII конгресс Коминтерна, естественно, не мог допустить никаких отступлений от коммунистических принципов.
Слово «пересмотр», как мы увидим, было словом, которое партийные чиновники выбрали для обсуждения очень важных и чрезвычайно деликатных вопросов, связанных с отклонением от марксистско-ленинской идеологии. Это слово возникает в ситуациях, которые идеологически связаны с докладом 24 мая, оно встречается как до, так и после мая 1934 г. Яркий тому пример — защита Сталиным в 1926 г. своей теории социализма в одной стране — теории, которая является идеологическим предшественником доклада 24 мая. В этом докладе Сталин заявляет, что он «пересмотрел» марксизм[318]. В обсуждении смены тактики Коминтерна в июне — августе 1934-го, когда высшим руководством Коминтерна выковывались первые звенья Объединенного Фронта, идеологического детища доклада 24 мая, самым употребляемым словом было слово «пересмотр». На коминтерновском конгрессе по Народному Фронту, следующем этапе идеологической эволюции доклада 24 мая, генеральный секретарь Коминтерна заявил 25 августа 1935 г., что: «наш конгресс пересмотрел тактическую линию Коммунистического Интернационала».
В своем докладе Политбюро 24 мая 1934 г. Сталин мог выбрать по меньшей мере восемь слов вместо слова «пересмотр»: (1) «изменение»; (2) «исправление»; (3) «переделка»; (4) «перемена»; (5) «переоценка»; (6) «перестройка»; (7) «поправка»; (8) «уточнение».
Тот факт, что Сталин выбрал именно это слово для секретного доклада, слово, используемое в серьезных дискуссиях о марксизме-ленинизме, показывает, как словарное совпадение помогает обнаружить источник.
Набор из 242 постановлений Политбюро на английском языке в переводе Ловенталя и МакДауэлл готовится к публикации в виде книги. В настоящее время эти постановления доступны в Гуверовском институте, в старом переводе Ловенталя.
Некоторые западные комментаторы не торопятся признать факт существования документов, относящихся к политике Сталина, которые были похищены из Кремля. Тем не менее советская система безопасности не была совершенной и не могла предотвратить потери некоторых самых важных секретов Советского Союза, несмотря на поразительные успехи НКВД в разведывательной деятельности. Что же касается данных 242 постановлений, то представляется вероятным, что они сыграли значительную роль в решении Гитлера напасть на Советский Союз.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.