Пять мифов о пятидневной войне[128]

Пять мифов о пятидневной войне[128]

После признания Россией независимости Абхазии и Южной Осетии, состоявшегося 26 августа 2008 года, в московском воздухе разлилась атмосфера конца эпохи. И дело не в том, что ухудшение конъюнктуры, внешнеэкономической и внешнеполитической, пошатнет основы «режима». Лица могут остаться прежними, но эпоха будет другой, поскольку все говорит о том, что для «новой России» кончилось время легкого успеха. Или, точнее сказать, дешевого, дутого успеха, который был квинтэссенцией путинской стабильности.

Пятидневная война или обвал фондового рынка – эти события, каждое на свой лад, возвестили неминуемую смену эпох.

Так, мы не знаем, насколько далеко зайдет финансовый кризис, но с уверенностью можем предположить, что исчерпана прежняя модель экономического роста. И если не будут заложены фундаментальные основания для экономического и промышленного развития, то мы не сможем наслаждаться даже иллюзией успеха и благополучия.

Мы не знаем, насколько далеко пойдет Запад в своем ответе на вызов новой российской субъектности, но со всей определенностью можем сказать, что сама манифестация этой субъектности создала принципиально новый уровень ответственности Кремля в мировой игре.

Российская правящая группа не является новичком в мировой политике. Но если раньше она участвовала в борьбе за условия собственной интеграции в глобальную элиту, то теперь ей придется включиться в другую борьбу: за интеграцию вокруг себя нового полюса силы.

У этой игры другие правила и более высокие риски. Понятно, что она является вынужденной для Кремля, и, наверное, он волен в нее не играть. Но объективно она уже идет, и даже если российская команда будет делать вид, что просто гуляет по полю, все пропущенные голы будут все равно записаны на ее счет.

Пока, увы, никто и ничто в России не готово к эпохе новой серьезности, и единственной точкой опоры, шансом на обретение адекватности остается событие, открывшее для нас эту эпоху: событие пятидневной войны.

Многие наблюдатели, а отчасти и сами действующие лица говорят о том, что все основные решения, принятые Москвой в ситуации августовского кризиса – и вступление в войну 8 августа 2008 года, и ее политическое завершение 26 августа, – были от начала и до конца вынужденными, реактивными. И в этом смысле не выражали никакой внятной геополитической или исторической стратегии.

Эти замечания во многом справедливы. Во многом, но не в главном. Главное же, как мне кажется, состоит в том, что, в ключевых случаях, стратегия – это не то, что предшествует решениям, а то, что примысливается к ним.

И сегодня многое зависит от того, какая политическая стратегия и, больше того, какая историческая идентичность России будут «примыслены» к событию пятидневной войны. Этот вопрос пока остается открытым, а вместе с ним и само событие – исторически незавершенным.

Участвовать в игре его интерпретаций, борьбе за право придать ему смысл – таков наиболее уместный на сегодня способ говорить об идеологиях российского будущего.