4. Иран. Между войной и сдерживанием

4. Иран. Между войной и сдерживанием

Рассматривая попытки администрации президента Линдона Б. Джонсона «американизировать» вьетнамскую войну путем использования воздушной мощи против северных вьетнамцев, советник по национальной безопасности Джонсона Макджордж Банди так размышлял о том, что удивило его больше всего в этой войне. Выносливость противника – пришел он к такому заключению. Его вера в убедительную силу принуждения не позволила ему увидеть вероятность противостояния северных вьетнамцев всей мощи американской военной машины. Слабое воображение, широко распространенное в команде Джонсона, стало единственной причиной последовавшей катастрофы⁷⁵. Дорога к внешнеполитическим катастрофам проходит через ложные представления, которые, даже будучи достаточно часто повторенными в ходе внутриполитических дебатов в узком кругу в Америке, не приобретают качеств самоочевидной истины.

Самой страшной его ошибкой, как думал Банди много позже вылета последнего вертолета из Сайгона, было то, что он ни разу не задался вопросом, от чего северные вьетнамцы абсолютно никогда не захотят отказаться, и не смог «проверить, что можно было бы сделать, чтобы стойко перенести трудности без наращивания присутствия»⁷⁶. Война в конечном счете оказалась не лучшим вариантом, а отказ от изучения иных возможных вариантов продемонстрировал слабость Америки.

Десятилетия спустя после Вьетнама администрация Джорджа У. Буша-младшего повторила эти ошибки в Ираке. Там тоже имел место набор ложных предположений. Просчеты разведки и непомерно раздутые утверждения относительно возможностей ядерного и химического оружия Ирака привели нас к ненужной и дорогостоящей войне. В Ираке мы обнаружили, что сделали из мухи слона и оказались заложниками страшных образов, которые мы сами себе нарисовали. Такого рода внешняя политика, основанная на создании страшилок, оказала нам плохую услугу – мы еще долго будем подсчитывать расходы на иракскую войну.

В 2009 году рассуждения Макджорджа Банди были популярным чтением в Белом доме. Все, включая президента Обаму, казалось, изучали эту поучительную историю во избежание подобной катастрофы в Афганистане⁷⁷. Но предупреждение Банди относилось в той же степени и к неясности еще одного конфликта, конфликта с еще одним источником американских страхов – Ираном. Этот фактор явно оказался вне поля зрения администрации.

Подход Америки к ядерной проблеме Ирана за последнее десятилетие повторил в деталях все то, что привело нас к двум недавним злополучным войнам. Преувеличенные описания угрозы, ложные предположения и преднамеренная узость приводимых доводов рикошетом отражались во внешнеполитической говорильне.

Принято как должное, что ядерная программа Ирана – это проблема для национальной и глобальной безопасности, особенно с учетом сравнительно развитой системы доставки ракет этой страны. Отсюда происходит реальная угроза Израилю и неприемлемый механизм для смены стратегической игры, который может дестабилизировать ситуацию на Ближнем Востоке, поскольку непременно произойдет передача ядерных материалов в руки террористов. Или Иран возглавит региональную гонку ядерных вооружений, а в более широком плане – подвергнет угрозе и мир во всем мире, подхлестнув ядерное распространение. Короче говоря, иранское ядерное оружие – это красная черта, которую не следует переходить. Америка «не поддержит» получение Ираном ядерного оружия, как сказал президент Обама, утверждая, что американская политика давления и принуждения обеспечит, чтобы такое не случилось⁷⁸. Стремление сломить волю Ирана стало ключевым испытанием мощи и эффективности США, как в умах американцев, так и в умах друзей и врагов Америки в одинаковой степени. Такой подход имел, однако, огромный побочный риск, поскольку он привязывал Америку к тропе нарастающего давления, сопровождаемого военными угрозами, реализация которых с самого начала была невыполнимой миссией.

Те, кто считал, что ядерная угроза со стороны Ирана, возможно, не так страшна, как ее представляют, или те, кто полагал, что Иран можно отговорить от ядерной программы, расценивались как «голуби» времен 1965 года. Это были те, кто «работал над слабыми аргументами, основанными на «фантастичных обнадеживающих» ожиданиях того, что существует дипломатическое урегулирование, к которому можно прийти путем переговоров, завершив таким образом войну во Вьетнаме и добившись великого компромисса с коммунистическими властями»⁷⁹. Как сказал мне один старый опытный дипломат, «все это битье в грудь по поводу Ирана» напоминает Вьетнам. «Есть только одна аргументация; любой, предлагающий что-либо иное, отвергается как «безответственный человек».

Однако в отличие от Джонсона Обама не жаждал войны. По сути, он пришел к выводу, что иранская проблема может быть решена без применения военных действий. Когда в Вашингтоне весной 2012 года возникли разговоры о войне, Обама высказал свое несогласие, бросив вызов своим критикам в Республиканской партии и разъяснив американскому народу, что стране не нужна война в данное время. Это был смелый и толковый прием⁸⁰.

И тем не менее собственные предположения Обамы относительно урегулирования кризиса, которые включали все виды давления, за исключением войны, страдали изъяном с самого начала. Его администрация подпала под влияние преувеличенных страхов Израиля и арабских стран и преувеличенное предположение поддержки арабами американских действий против Ирана. Он не вел активной дипломатии и предпочитал опираться только на давление, тем самым неизбежно заведя Америку вновь туда же, где она находилась в 1965 году, – на скользкий путь скатывания к войне. Оставался только один альтернативный выход – признать ядерный Иран и принять стратегию его сдерживания для ее урегулирования, чего Обама обещал никогда не делать. На протяжении всего срока его пребывания на посту президента позиция Обамы по Ирану постепенно сдвигалась вправо, его допущения и стратегия едва отличаются от тех, которыми руководствовался Белый дом при Буше. К 2012 году Обама был вынужден убегать от огромного валуна, который он сам стал скатывать с горы, стараясь спасти американскую внешнюю политику от тропы конфронтации, на которую он же ее и направил.

Соединенные Штаты и Иран были в ссоре с исламской революцией, свергшей проамериканскую монархию Пехлеви в 1979 году. Большое количество спорных вопросов и множество столкновений и взаимных обвинений разделили бывших союзников. Однако неприятная правда заключается в том, что антиамериканизм входит в канву идеологической ткани Исламской республики. Иран является последним бастионом своего рода антиимпериалистического движения «третьего мира», окружавшего когда-то Запад со всех сторон. Его диктаторский режим видит мощь и славу в сопротивлении, прикрывая старый антизападный национализм оболочкой исламского экстремизма.

Большую часть последних трех десятилетий Америка преимущественно игнорировала Иран. Правила бал тупиковая ситуация враждебности, при том, что обе стороны были рады тому, что между ними нет официальных связей и значимых отношений. Несмотря на агрессивную стойку Ирана – он угрожал своим соседям и выступал против международного порядка, – Вашингтон не планировал никаких шагов навстречу и никаких военных действий. Когда надо было, Вашингтон сдерживал Иран, а в остальное время позволял ему вариться в собственном соку, настоянном на чувстве обиды, – американские политики ждали того дня, когда охватившая все сферы жизни шиитская теократия рухнет под бременем внутренних противоречий перед лицом народного недовольства.

Но Иран всегда трудно было игнорировать. Его геостратегическое положение, большие запасы нефти и газа, значительное влияние на общественное мнение в мусульманском мире, особенно в его шиитской части, – все это работает вопреки стремлению Америки действовать так, как будто исламского мира не существует. Кроме того, Иран всегда был угрозой для своих соседей и нарушителем (наряду с сирийскими, ливанскими и палестинскими союзниками) стабильности на Ближнем Востоке. Иран постоянно вовлекался в террористическую деятельность. Его элитное подразделение военной разведки Бригада Кудс революционной гвардии пользуется почти что мистической репутацией темной силы, стоящей за всеми протестными формами и экстремистскими атаками по всему региону. В Ираке она вела наглую кампанию насилия против американских войск – настоящую войну, по оценкам генерала Петреуса⁸¹. Тегеран также – к тихому раздражению как Вашингтона, так и арабских соседей – настраивал палестинцев на продолжение противодействия Израилю и отказ от мира с ним. Кроме такого настроя, Иран оказывал радикальным палестинским группировкам существенную материальную помощь.

Правители Ирана, кажется, зациклены на поддержании революционного запала своего режима. В плане они повенчаны с антиамериканизмом. В регионе, в котором глубоко сидит беспокойство по поводу затянувшегося исторического спада некогда славной исламской цивилизации, неприятие Запада и клятвы повернуть вспять ход истории падают на благодатную в некотором роде почву. Именно здесь лежит большая разница между Ираном и его исламским соседом – экономически успешной и дипломатически дальновидной Турцией. Турция следит за устойчивым ростом ВВП для того, чтобы подпитывать свое международное влияние, Иран делает ставку на антизападные настроения и подкрепляет их ядерными амбициями. Правящая турецкая партия выросла на той же почве стремления к политическому возрождению ислама, а сейчас видит мощь и славу в сплочении, в успешном ведении дел, в мировом порядке и глобальной экономике.

Иран решил добиться успеха в регионе, возложив надежды на демонстрацию силы и стратегию отрицания Америки и противостояния Израилю. Вот уже нескольких поколений негативный настрой против Израиля означает признак мощи на Ближнем Востоке. Среди мусульман мира существует глубокая симпатия к палестинцам, однако относительная степень этой симпатии от страны к стране говорит о разной динамике в игре: палестинская драма стала чем-то вроде игры гладиаторов для главных и возвышающихся региональных игроков, один из которых – Иран – выступил исключительно успешно. Но с охватившим арабский мир исламизмом (приправленным антиамериканизмом) дивиденды от антиизраильской позиции, очевиднее всего, снизятся.

Судя по всему, Иран никак не отойдет от революции 1979 года. Он полон решимости сохранить правление твердолобой идеологии, которая, как полагали в мире, умерла, когда ликующие немцы сломали берлинскую стену. Иран пользуется славой бросающего вызов статус-кво чужака, этакой неудобной помехи, которая все время держит регион в напряжении. На языке международных отношений «реализма» Иран является образчиком «повстанческой» региональной страны, нацеленной против ратующих за «статус-кво» сил в этом регионе.

В 2003 году, когда Америка была готова свергнуть националистическую диктатуру арабского толка в Ираке, были люди, которые полагали, что битва за либеральные ценности в регионе будет выиграна только в случае, если также будет свалена и теократия в Иране. В конечном счете именно в Иране исламский фундаментализм достиг такой степени, что смог бросить вызов Западу; это прекратится только с прекращением существования Исламской республики. Страшная иракская война умерила энтузиазм в отношении военных действий в Иране. Однако иранские руководители полностью отдают себе отчет в том, что их страна выглядит неким провалом на, как правило, всегда ровной поверхности мира растущих демократических ожиданий, мировой торговли и либеральных международных институтов. Иранские лидеры знают в глубине души, что их система правления и взгляды на мир выглядят аномалией в глобальном миропорядке, отражающем американское восприятие гораздо сильнее, чем их собственное. Мир не может в долгосрочной перспективе равнодушно смотреть на эти провалы. Конфронтация неизбежна. Как заметил Генри Киссинджер, «Иран должен решить, является он нацией или поводом»⁸².

Но Иран отказывается принимать решение. Одна из причин, почему Иран стремится обладать ядерным потенциалом, состоит в том, что тот дает возможность сохранять эту промежуточную позицию. Ядерный щит означает: ни войны, ни мира. Америка никогда не пойдет на войну с ядерным Ираном для устранения этих последних остатков устаревшей идеологической позиции неповиновения и разрушительной революционной активности. В свою очередь, Ирану не потребуется заключать мир с Америкой и идти на идеологические компромиссы – ему надо перестать быть парией во избежание войны и изоляции.

За последние 10 лет американо-иранские отношения прошли путь от высшей точки сотрудничества по вопросу о войне в Афганистане до нынешней низшей точки постоянных переговоров по поводу предстоящей войны. В конце 2001 года иранские дипломаты и даже некоторые представители революционной гвардии излагали доводы в пользу сотрудничества с Соединенными Штатами в деле свержения Талибана и установления нового политического порядка в Афганистане. Верховный руководитель Хаменеи дал согласие, и Иран предложил авиационные базы, проведение операций поиска и спасения сбитых американских летчиков, помощь в обнаружении и ликвидации лидеров Аль-Каиды, а также содействие в установлении связей с антиталибанским Северным альянсом⁸³. Как мы заметили, Иран был также важной причиной успеха Боннской конференции, созванной в 2001 году для определения будущего Афганистана. Когда зашла в тупик торговля по поводу того, кто какое министерство получит в новом афганском правительстве, именно иранский посол в ООН Джавад Зариф потратил целый день, убеждая Юнуса Кануни, главу афганской делегации, пойти на компромисс⁸⁴.

И тем не менее даже тогда Хаменеи сказал своим дипломатам и военным командирам, что они должны относиться к сотрудничеству с Соединенными Штатами с превеликой осторожностью. Стабильный Афганистан, освободившийся от гнета талибов, гораздо лучше для Ирана, но иранцы не должны расценивать сотрудничество с Соединенными Штатами как трамплин для улучшения отношений. «Америка не примет Иран с распростертыми объятиями, – предупреждал он. – Америка также не готова вести переговоры с Ираном по вопросам региональной безопасности, поскольку они будут означать признание роли Ирана в этом регионе. Короче, Америка не готова признать и смириться с иранской революцией»⁸⁵. Хаменеи еще следовало бы добавить, что и иранская революция также была не готова или не хотела мириться с американским влиянием на Ближнем Востоке. Продолжающаяся поддержка Ираном терроризма и постоянно бросаемый вызов поддерживаемой США политике в этом регионе нельзя интерпретировать никаким иным образом.

Отсюда тесное сотрудничество в деле свержения Талибана и приведения к власти Карзая не имело особого значения. Вскоре после этих событий администрация Буша обнародовала свое истинное мнение об Иране, включив его в эксклюзивную «ось зла». И когда Иран в 2003 году предложил всеобъемлющие переговоры по всем нерешенным проблемам между двумя странами, они были тут же решительным образом отклонены на случай возможного недоразумения по поводу окончательности вынесенного Вашингтоном приговора относительно включения Ирана в эту «ось зла». Иран даже составил письменное предложение с выражением готовности обсудить прекращение своей поддержки радикальных палестинских группировок с целью заставить Хезболлу сложить оружие. Он был готов отреагировать на план Саудовской Аравии 2002 года о всеобъемлющем мире между Израилем и арабскими государствами, начав сотрудничество в борьбе с Аль-Каидой и в строительстве нового государства в Ираке и, наконец, подписав дополнительный протокол к Договору о нераспространении ядерного оружия.

Возможно, Иран понадеялся на то, что созданная встречей в Бонне благоприятная обстановка для улучшения отношений сохранится, или, возможно, Иран был напуган решимостью Америки сменить режим силой в соседнем Ираке. И в том, и в другом случае видно, что Тегеран стал делать какие-то шаги – чего прежде никогда не было, – чтобы предложить Америке совершить прорыв в отношениях.

Высший руководитель дал свое благословение этой масштабной инициативе, но сделал при этом одно предостережение. Хаменеи сказал реформаторскому президенту Ирана Мохаммаду Хатами: «Я не собираюсь возражать против твоих планов, но попомни мои слова: Америка не пойдет на это предложение. Они отнесутся к нему как к признаку нашей слабости»⁸⁶. И он был прав. Администрация Буша не увидела ценности в данном предложении, вовсе не дала ответ на него и вообще сделала упрек швейцарскому правительству за то, что оно передало его в Вашингтон.

Ястребы в администрации посчитали, что Иран стал слабым и уязвимым. Зачем же бросать ему спасательный жилет, ведя с ним переговоры? Но они неверно оценили обстановку. После того как Ирак превратился в трясину, соотношение сил изменилось. Иран стал сильнее, и, будучи отвергнутым Америкой, он снял свое предложение.

Ирак не стал тем, на что рассчитывала Америка. Блицкриг оказался миражом, и Америка предстала перед лицом повстанческого движения и эскалации насилия на грани полномасштабной гражданской войны. Иран приложил руку ко всему этому, поддерживая радикальные шиитские группировки, которые прибегли к использованию оружия для того, чтобы покончить с американским присутствием в Ираке. Тем временем ожидания Вашингтона того, что смена режима в Ираке поможет покончить с клерикальным режимом в Иране, оказались напрасными. Иран, распространив свое политико-экономическое влияние в Багдаде и на юге Ирака, по сути, выглядел победителем в иракской войне⁸⁷. Это давало еще одну возможность для проведения переговоров.

Высший иракский шиитский руководитель Абдул Азиз Хаким, у которого были тесные связи с Хаменеи, сдружился ради общего дела с иранским консервативным лидером Али Лариджани для того, чтобы убедить Тегеран пойти на переговоры с Соединенными Штатами относительно Ирака. Хаменеи согласился, и иранцы обратились к президенту Ирака Джалалу Талахани с просьбой передать послание американцам в Багдаде. Он вернулся из поездки в Иран с новостями о том, что Тегеран «готов к установлению взаимопонимания с Америкой по вопросам от Афганистана до Ливана. Они готовы к обсуждениям с тем, чтобы добиться устраивающих обе стороны результатов»⁸⁸. Но переговоры так никогда и не случились. По мнению некоторых, Соединенные Штаты сорвали встречу незадолго до ее предполагаемой даты. Иран направлял Лариджани и командующего революционной гвардией Яхья Рахим-Сафави, а в то время Соединенные Штаты были недовольны ярой поддержкой Ираном шиитских боевиков, кроме того, Вашингтон не хотел серьезно вести дела с Ираном, да еще на высочайшем уровне. В конечном счете американский и иранский послы встретились в Багдаде, но они не пошли дальше зачтения вслух листов с жалобами на плохое поведение в адрес друг друга.

С тех пор Иран превратился в растущую головную боль для американских политиков. Среди проблем была расширяющаяся ядерная программа Ирана, впервые ставшая достоянием общественности в 2003 году. Вашингтон отклонил два предложения к переговорам по «сделке века», но ему в любом случае хотелось бы, чтобы с ядерной программой было покончено. Иран, однако, не видел ничего хорошего в прекращении программы без урегулирования всех имевшихся между двумя странами проблем. Как отметил бывший командующий революционной гвардией Мохсен Резаи, «либо переговоры решают все стоящие между США и Ираном проблемы, либо их вообще нет смысла проводить». Иранские руководители пришли к пониманию того, что Соединенные Штаты хотят не только прекращения их ядерной программы, но также и конца их правления. И в этом довольно много правды.

При таком высоком уровне взаимного подозрения неудивительно, что ядерная программа Ирана развертывалась, как игра в кошки-мышки. Как охарактеризовал этот момент старший помощник Хаменеи Мухаммад Джавад Лариджани, «Америка никогда не разрешит Ирану войти в ядерный клуб через парадный вход, поэтому нам следует перепрыгнуть через забор»⁸⁹. И именно так Иран поступает: сбивает с толку дипломатов и инспекторов, продолжая строить свою программу в скрытых местах, разбросанных по всей стране и укрепленных на случай военных ударов.

Иран все время утверждал, что он не стремится к обладанию ядерным оружием. Зафиксировано датированное 1995 годом высказывание Хаменеи о том, что «с точки зрения умственных возможностей, идеологии и фикхи (религиозное право) Исламская республика Иран считает обладание ядерным оружием большим грехом, и она полагает, что накапливание ядерного оружия бесполезно, вредно и опасно»⁹⁰.

Иран говорит, что его ядерная программа предназначена для мирных целей. Режим настаивает на том, что ему нужна ядерная мощь для того, чтобы справиться с растущими потребностями в электричестве. Именно по этой причине шах впервые вложил средства в гражданскую ядерную программу в 1970-е годы – он хотел, чтобы Иран стал пятой крупнейшей экономикой мира к концу тысячелетия. Именно он создал лаборатории ядерных исследований в иранских университетах, построил Тегеранский исследовательский реактор и начал строительство единственной атомной станции в южном городе Бушере на берегу Персидского залива. Он также заказал еще два десятка реакторов из Канады и Франции и направил десятки студентов изучать ядерную физику в Массачусетский технологический институт в США и Имперский колледж в Англии. Многие из этих получивших за границей образование студентов сейчас руководят ядерной программой Ирана.

То же самое иранские правители говорили своему населению: овладев ядерной технологией, Иран сможет совершить прорыв в своем развитии. По их заявлениям, атом сделает для Ирана то, что программное обеспечение сотворило для Индии. Али Лариджани сказал на встрече в 2007 году в Дубае, на которой я присутствовал, что ключевыми видами технологий для развивающихся экономик являются следующие: 1) нанотехнологии, 2) биотехнологии и 3) ядерная технология. Иран, говорил он, остановился на третьем номере, чтобы добиться успеха в будущем. Руководители страны утверждали, что, отказывая Ирану в освоении ядерной технологии, Запад хочет сохранять Иран отсталым и зависимым⁹¹. Овладение атомом – это вопрос о равных правах на прогресс, вопрос, который иранцы привычно называют «международной технологической демократией».

Есть некий налет риторики представителей «третьего мира» в том, как иранские руководители говорят о своей ядерной программе и как США выступают против нее. Один индийский дипломат сказал мне: «Просматривается дух Бандунга (индонезийского города, где зародилось движение неприсоединившихся стран «третьего мира» в 1955 году) в высказываниях Ирана… Они говорят нам: «Сегодня мы, а завтра будете вы».

Такая аргументация хорошо работает на улицах в Иране, но существуют и четкие стратегические обоснования того, почему Иран хочет обладать ядерными технологиями и, вероятно, потенциалом для создания ядерного арсенала. Шах считал, что Ирану понадобится ядерная технология – даже без арсенала – для того, чтобы выступать как великая держава и претендовать на гегемонию в своем регионе. Правители Ирана могут сегодня ругать шаха, но они на все сто попались на крючок его амбициозных планов. Нынешнее представление теократии о величии, о ядерной Персии, беспрепятственно правящей на территории от Волги до Тигра, в которой Персидский залив был бы внутренним озером Ирана, по иронии судьбы, было концепцией шаха⁹². Главное отличие между шахом и аятоллами, свергшими его, состоит в том, что шах был намного лучше в деле продвижения к этой амбициозной цели. Он умело использовал «холодную войну» для того, чтобы убедить Запад признать стратегическое превосходство Ирана в районе Персидского залива и дать ему всю ядерную технологию и научно-технические знания, которые он мог бы приобрести за значительные богатства, получаемые им от продажи нефти.

Стремление Ирана обладать средствами ядерного сдерживания сегодня во многом зависит от его представлений о требованиях в области безопасности в этом регионе. Главная стратегическая угроза Ирану в ближнем зарубежье исходит от военного присутствия США, которое намного сильнее иранской военной мощи и не дает ему возможности удовлетворить свои гегемонистские амбиции. Тегеран хочет, чтобы США ушли из Персидского залива, – тогда иранское государство смогло бы беспрепятственно править в регионе, выстроив все государства Персидского залива (которые сейчас опираются на американскую военную мощь) по струнке.

Ведущий немецкий журналист рассказывал мне, что в 1974 году в конце своего интервью с шахом он упомянул, что направляется в Абу-Даби. «Когда самолет будет по другую сторону Персидского залива, – сказал ему на это шах, – я хочу, чтобы вы посмотрели в иллюминатор. Вы увидите четкие черные окружности, хорошо заметные на золотом песке пустыни. Тонкая черная линия выдается из каждого круга, соединяя его со следующим кругом, расположенным далее по этой территории. Цепь растянута на километры. Это остатки древней иранской ирригационной системы (канат). Места, где проходят круги и линии, – это иранская территория».

Шах не имел в виду в буквальном смысле слова вторгаться в Абу-Даби так, как это сделал Саддам Хуссейн, который вторгся в Кувейт в 1990 году (хотя Иран все-таки отвоевал три острова в Персидском заливе у ОАЭ в 1974 году). Но он все же действительно имел в виду, что Иран рассматривает Персидский залив как естественную зону своего влияния, установленную еще тысячу лет назад. Такой подход фундаментального национализма коренится в представлении Исламской республики относительно данного региона. Клерикальный режим не использует лексику времен славы персидских империй, но тем не менее он верит в эти времена великолепия. Иран думает о Персидском заливе как о «ближнем зарубежье». И точно так же, как Россия, Китай и Индия (которая десятилетиями обвиняла Америку в том, что та помогала Пакистану оказывать сопротивление гегемонии Индии) выступают против американской защиты их меньших соседей, Иран рассматривает присутствие США в Персидском заливе как препятствие для своих великодержавных амбиций. Именно по этой причине Иран подкрепляет свои заявления о решении ядерного кризиса требованиями проведения переговоров о «региональной безопасности», под которым понимается роль Ирана в Персидском заливе.

Ядерный потенциал в сочетании с уходом США из Персидского залива будет способствовать реализации Ираном своих внешнеполитических амбиций, которые он лелеял еще со времен 1971 года, когда уход Великобритании из района Залива впервые дал Ирану возможность представить себе этот район своей сферой влияния.

У Ирана есть еще и более широкие намерения распространить влияние на весь Ближний Восток. До исламской революции Иран рассматривал арабский мир как враждебную территорию. Могли возникать некие союзы по расчету с Египтом, Иорданией или Саудовской Аравией, но иранцы не входили в зараженный страшным национализмом арабский мир. Шах не видел смысла в стремлении добиваться регионального лидерства.

Но Хомейни полагал, что иранцы могли бы возглавить арабов, хотя бы во имя ислама. С 1979 года Исламская республика пролила много крови и потратила много средств для того, чтобы ее влияние стало заметным вплоть до берегов Средиземного моря. И все же шиитская вера Ирана отделяет его от арабского мира, в котором господствует преимущественно суннитская ветвь ислама и в котором шиитское меньшинство часто ненавидят и даже презирают. Чем больше Иран добивается исламского единства, тем больше арабы сопротивляются, мобилизуя на эти цели приверженцев суннизма⁹³.

Ирану необходимо было укреплять свое влияние через места компактного проживания шиитов в арабском мире – в Бахрейне, Ираке, Ливане и Сирии. Там, где шииты могли держать власть в своих руках – через Хезболлу в Ливане, совместно с алавитами (они близки к шиизму и Ирану) в Сирии и в рамках правительства постсаддамского Ирака, – Иран мог реализовать свою цель.

Самых больших успехов Иран добился, играя на карте «извечного» исламского дела: Израиль и палестинцы. Хомейни всегда ратовал за стратегию, заключающуюся в том, что Иран был больше арабским, чем сами арабы, что означало напряжение всех сил для противостояния Израилю. Иран мог и должен был возглавить арабов против Израиля, как полагали Хомейни и его преемники, поскольку успех в этом деле поможет завоевать умы и души арабов и убедить их в значимости руководства со стороны Ирана. Наибольшего успеха эта стратегия достигла, когда отрицавший холокост президент Ахмадинежад приобрел статус рок-звезды на арабской улице благодаря своим риторическим нападкам на Израиль. Он не упускал ни одной возможности для того, чтобы призвать к уничтожению еврейского государства и поддержать силы тех в арабском мире, кто отрицает Израиль.

Но благосклонность со стороны арабов оказалась непостоянной. Когда мятеж против режима Ассада в Сирии вылился в слабо прикрытую поножовщину в 2011 году, арабский мир прекратил аплодировать Ирану за противостояние Израилю и стал осуждать пришлых персидских шиитов за то, что они насаждали режим меньшинства алавитов в населенной преимущественно суннитами Сирии.

Проблема подпитки этого регионального колебания в сторону Ирана частично заключается в том, что политические амбиции не имеют экономической базы. У Ирана нет силы чековой книжки, которая есть у Катара или Саудовской Аравии, или торговой мускулатуры Турции. Исламское единство и антиизраильская настроенность – этим Иран и ограничивается. Они не могут создать нечто, основанное на взаимозависимости, что связывает страны и дает подлинное и долгосрочное влияние. Заколдованный круг состоит в том, что чем больше Иран пытается завоевать влияние в арабском мире, особенно путем нападок на Израиль, тем сильнее становится его международная изоляция, что, соответственно, подрывает его экономику.

Ядерный потенциал отсюда во многом представляется путем решения этих проблем. С его помощью отражается американское вмешательство и подкрепляются иранские притязания на ведение настоящей войны против Израиля. По оценкам Тегерана, ядерный потенциал устрашит арабов и компенсирует экономическую слабость Ирана.

Исламская республика впервые вытащила из архива ядерную программу шаха, когда возникло беспокойство по поводу вероятности возобновления Саддамом Хусейном войны против Ирана с возможным применением химического оружия. Запад не стал бы на его пути; только надежное средство сдерживания могло убедить Саддама отказаться от такого дикого поступка⁹⁴. Саддам уже на том свете, однако стратегическая угроза Ирану остается. По данным Стокгольмского исследовательского института международного мира, в 2011 году Иран израсходовал восемь миллиарда долларов (2 % ВВП) на военные закупки. В том же году Саудовская Аравия потратила в шесть с лишним раз больше (43 миллиарда долларов, или 11,2 % ВВП), Объединенные Арабские Эмираты – почти вдвое больше (15,7 миллиарда долларов, или 7,3 % ВВП), а Израиль выделил в полтора раза больше (13 миллиардов долларов, или 6,3 % ВВП). Диспропорция заключается не только в сумме потраченных долларов; региональные противники Ирана обладают оружием, которое превосходит его с технической точки зрения и является более передовым.

Установленные сразу после революции 1979 года международные санкции стоили Ирану доступа к самым последним военным технологиям. Военно-воздушные силы Ирана, например, безнадежно устарели. В их основе преимущественно старые «Коты», специализированные палубные перехватчики F-14 (самолет получил известность после выхода фильма с участием Тома Круза «Лучший стрелок») и F-4 «Фантомы», которые шах закупил у Соединенных Штатов несколько десятилетий назад. И Иран не в состоянии будет перекрыть растущую пропасть в обозримом будущем. А урок двух войн в Заливе очевиден: армии и вооружения на Ближнем Востоке не составят конкуренции тем силам, которые могут бросить в этот район Соединенные Штаты и другие западные армии.

Ядерный потенциал – это удобный ускоренный путь, дорожка бедняка к стратегическому паритету. Иран уяснил уроки «холодной войны». У Советского Союза было больше танков и солдат в европейской части страны, но это почти ничего не значило. Ядерный арсенал Америки создавал баланс сил и удерживал Красную Армию от нападения на Западную Европу.

Ядерная программа составляет сердцевину стратегии выживания иранского режима. Атом способен сделать любую диктатуру неприкасаемой (хотя он и не спас Советский Союз) – такое представление царило в умах правителей Ирана, продвигавших реализацию своей ядерной программы, несмотря на международные возражения последнего десятилетия⁹⁵. В 2003 году в Иране все понимали, что большая разница между Северной Кореей и Ираком состояла в том, что у Ким Чен Ира было атомное оружие, а у Саддама – нет. И давайте не будем забывать, что именно после провала попытки в Заливе Свиней сменить режим Фидель Кастро предложил Советскому Союзу разместить ядерные ракеты на кубинской земле. Кроме того, именно из-за поведения Америки в отношении Индии и Пакистана эти две страны стали ядерными – по большей части из-за постигшего их разочарования. После десятилетий возражений против индийского ядерного оружия администрация Буша сменила курс и подписала договор с Индией о сотрудничестве в использовании атомной энергии в мирных целях, доказывая тем самым, что со временем все будет забыто и когда-то незаконная ядерная программа станет приемлемой и законной. Тем временем ядерное оружие Пакистана вызвало громаднейшую озабоченность Запада в связи с вопросами стабильности в этой беспокойной стране. Западные правительства жаловались на плохое поведение Пакистана, но продолжали вливать миллиарды долларов в бездонную бочку его экономики для того, чтобы иметь гарантии, что она не рухнет в хаос и не окажется ввергнутой в пучину экстремизма. Иран извлекает из этих случаев урок, который заключается в том, что «прощение получить легче, чем разрешение». Пусть Персия станет ядерной, и мир приспособится к новой реальности.

Иранцы всегда придерживались политики двух стандартов в отношении толкования того, что означало «стать ядерной страной». Официальная версия состоит в том, что Ирану нужны ядерные технологии только для удовлетворения потребностей в энергетике – любопытное заявление страны, сидящей на громаднейших запасах в мире нефти и газа. Однако многие из руководителей страны хотят осуществить вариант Японии, которая сделала то, к чему стремился и шах. Это означает развитие научных разработок и инфраструктуры, необходимой для производства атомного оружия, но не доходя до «последнего поворота отвертки». Меньший, но растущий сегмент правящей элиты хочет получить реальный ядерный арсенал. Чем строже становятся санкции Запада, тем притягательней представляется аргумент этой последней группы лиц. 73-летний Хаменеи тем не менее не изъявлял желания принять его. В 2012 году с учетом растущего внутреннего давления по поводу создания бомбы он повторил свою официальную позицию – фетву 1995 года, в которой ядерное оружие объявлялось «великим грехом»⁹⁶.

Усилия по прекращению ядерной программы Ирана начались в 2003 году, вскоре после того, как на нее обратили внимание на Западе, обнаружив предприятие по обогащению урана в Натанзе, расположенном в центральной части страны. Соединенные Штаты, Франция, Германия и Великобритания совместными усилиями потребовали от Ирана полностью прекратить процесс обогащения и подписать дополнительный протокол к Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), дающий контролирующему ядерные вопросы агентству МАГАТЭ довольно значительные полномочия по мониторингу ядерной программы.

Самым трудным и наиболее сложным моментом ядерной программы является обогащение урана. Низкообогащенного уровня достаточно для заправки топливом атомных электростанций, но для производства бомбы необходим высокообогащенный уран. Требуется не так уж много времени и умения, чтобы перейти от обогащения для АЭС к изготовлению бомбы. Иран утверждал, что его право на обогащение защищено ДНЯО и что он всего-навсего пытается произвести топливо для медицинских центров и опытных реакторов. Устарелые реакторы действительно нуждаются в обогащенном на 20 % топливе (более современные реакторы обходятся низкообогащенным ураном). Но если вы достигли порога в 20 % (что труднее всего в деле обогащения урана), то вам открыта дорога и к обогащению на 90 % и выше (обогащение для оружейного урана). Тогда возникла идея, смысл которой заключался в том, чтобы продать Ирану новейшие исследовательские реакторы, в результате чего он бы лишился аргумента о необходимости 20 %-ного обогащения⁹⁷. Однако, до того как это могло бы быть обговорено, Иран решил также произвести топливо для атомных электростанций. Соединенные Штаты и европейские государства приняли в штыки эту новость, и напряженность возросла, когда Иран расширил свои возможности по обогащению.

С самого начала Вашингтон объявил о неприемлемости ядерного Ирана. Иран использовал бы свой ядерный потенциал для уничтожения Израиля, и, кроме того, не исключено, что он мог бы обеспечить ядерный щит, под которым Хезболла и Хамас были бы в состоянии наращивать свои атаки на Израиль. Точно так же ядерный Иран представлял бы собой новую угрозу для своих арабских соседей, запугивая их по региональным вопросам и нефтяным ценам. Обладание Ираном ядерным потенциалом опять придало бы дыхание исламскому фундаментализму, подпитав новой энергией эту идеологию, которую Вашингтон надеется отправить на свалку истории. В конечном счете ядерный арсенал Ирана мог бы дать толчок к его распространению в этом самом неспокойном регионе мира – неприятная перспектива для Запада и Израиля, который, несомненно, оказался бы мишенью для многих видов оружия этого арсенала.

Прямой стратегической угрозой Израилю будут, скорее всего, не столько непосредственно иранские ядерные ракеты, сколько тот стимул, который получили бы Хезболла, Хамас и другие «асимметричные» противники Израиля от возможности прятаться за ядерной завесой Ирана. История действий Хезболлы в Ливане или Хамаса в Израиле (не говоря уже о так называемых особых группах иракских шиитов, несущих ответственность за насилие в Ираке, и радикальных шиитских фракциях в Пакистане и Персидском заливе) подтверждает реальность такой угрозы. Некоторые даже заявляют, что Америке следовало бы не угрожать войной Ирану, а выбивать режим Ассада из Сирии. Без своего сирийского форпоста иранским асимметричным возможностям наступил бы конец (потому что Иран не смог бы так эффективно поддерживать Хезболлу без использования сирийской территории), а возможным персидским ядерным бомбам нечего было бы прикрывать⁹⁸.

При таком количестве доводов, выставленных против превращения Ирана в ядерный, Вашингтон поставил в качестве своей первоочередной внешнеполитической задачи недопущение подобной ситуации. Для особого акцентирования данного решения он пригрозил Ирану военными действиями. «Все средства хороши» – эта фраза означала, что Америка готова использовать воздушные удары по ядерным объектам Ирана⁹⁹.

Но прежде всего Америка обратилась к европейцам с предложением провести переговоры по ядерной программе Ирана. А чтобы Иран стал сговорчивым, главным аргументом должны были стать экономические санкции. Эта политика установления санкций, не закрывая возможностей для проведения переговоров (политика «двух дорожек»), была изобретена государственным секретарем Кондолизой Райз и ее заместителем Николасом Бернсом. В ее основе лежало желание Вашингтона подправить отношения с европейскими правительствами, которые все еще куксились по поводу иракской войны. Вашингтон знал, что европейцы не проигнорируют предложение и, что было бы намного хуже, не выступят против его усилий по Ирану, если только они будут в деле, а лучше всего, если они будут на переднем крае.

И все же Вашингтон с осторожностью относился к переговорам, его волновало, что без какой-либо степени давления на Тегеран они ни к чему не приведут. На практике Вашингтон принял форму переговоров, которую возглавили европейцы. Но он оставался на позиции предпочтения понуждения, лоббируя включение в переговорный процесс России и Китая, чья поддержка в ООН будет важна, если серьезные санкции будут действительно когда-либо приняты.

Подход с использованием двух дорожек дал возможность Бушу проводить курс действий на грани применения разных форм наказания, за исключением военных, который также не стал бы раздражать других участников дискуссий, таких, как Саудовская Аравия, ОАЭ и Израиль. Все они хотели гарантий того, что Соединенные Штаты не примут ядерный статус Ирана, займут жесткий подход и не допустят такого исхода. Санкции были тоже вполне приемлемы: не несли больших рисков и не были дорогостоящими. Они могли сильно навредить, но не могли привести к развязыванию войны. Пострадает только Иран, а Америке не понадобится тратить средства или рисковать жизнью даже одного солдата.

Проблема санкций в том, что они не очень обременительны. Они становятся таковыми тогда, когда вы не можете или не хотите делать что-то иное. Они производят впечатление, что кризис находится под контролем. Но на самом деле они представляют собой тупые инструменты с сомнительной репутацией¹⁰⁰. Когда они срабатывают, они наносят вред экономике и государственным учреждениям страны, против которой они направлены, наряду с его гражданским населением. Но, если уж на то пошло, приводят ли они к изменению линии плохого поведения, которое их вызывает? Санкции, стоившие жизней уязвимых иракцев (включая десятки тысяч детей), истощили ресурсы Ирака, но Саддам Хусейн оставался у власти и был по-прежнему источником опасности. Кроме того, утверждают, что санкции ударили бумерангом и по Соединенным Штатам, потому что тот Ирак, который американские войска захватили и за который потом несли ответственность в плане восстановления, так и остался слабой развалиной.

Санкции вряд ли сработали бы и в случае с Ираном. Причины, по которым Иран сильно стремится обрести ядерный статус, имеют такие глубокие корни, что их не выкорчевать экономическим давлением. И в то же время есть причина для беспокойства по поводу того, что давление со стороны США только убедит Иран в том, что ему действительно необходимо ядерное сдерживание для собственной защиты именно от такого вот давления. Когда Буш был президентом, правители Ирана были уверены в том, что смена режима является целью США, и аргументировали свою позицию тем, что лишенный своей ядерной программы Иран станет еще более уязвимым перед лицом этой угрозы.

С иранцами не так-то легко вести переговоры. Это нация со сложной психикой, что отражается в их искусстве. Вспомните рисунки-миниатюры с поразительно большим количеством деталей или великолепно орнаментированные персидские ковры, которые изготавливаются там веками, и вы поймете, что иранцы очень терпеливый и чрезвычайно сложный для понимания народ. Западный расчет на быстрое, прямолинейное решение вопроса потерпел фиаско, когда дело коснулось Ирана. Помню разговор в 2006 году с Джеком Стро, бывшим в то время министром иностранных дел Англии, о его опыте переговоров с Ираном. Вот что он сказал: «Кто-то считает, что труднее всего вести переговоры с северными корейцами. Позвольте мне сказать вам, что ваши соотечественники [иранцы] являются самыми трудными для проведения переговоров людьми. Представьте себе покупку автомобиля. Вы торгуетесь целый месяц по поводу цены и условий покупки. Вы достигаете договоренности и отправляетесь забирать свою машину. Смотрите, а на ней нет шин. «Но мы не обсуждали вопрос шин, – говорит продавец. – Мы вели переговоры только о машине». И вам приходится начинать все сначала, уже задумываясь над тем, чтобы не упустить металлический ободок, болты или какие-либо еще части автомобиля. Вот что такое переговоры с Ираном».

Дипломатия с Ираном всегда предполагалась быть длительной и тяжелой. Иранцы неуступчивы в торговле, упрямы, и их тяжело сдвинуть с места, если на них не надавить. Дипломатия с Ираном будет похожа на деловые отношения с северными вьетнамцами в конце вьетнамской войны – они тоже были чертовски упрямы, с ними было тяжело работать, и сдвинуть их можно было, кажется, только под большим нажимом. И тем не менее с северными вьетнамцами в итоге наметился путь для договоренности – нужна была только настойчивость с американской стороны и четко очерченная стратегия управления процессом.

Проблема с использованием двух дорожек с Ираном заключалась в том, что на деле там была всего лишь одна дорожка: экономическое давление¹⁰¹. Оно не сработало, потому что то был отход от цели использования понуждения, чтобы заставить Иран сесть за стол переговоров. Соединенные Штаты посчитали, что давление само по себе даст результаты¹⁰². Администрация Буша никогда не интересовалась дипломатией. Она доверяла ее Германии, Франции и Англии: те садились за стол переговоров с Ираном, а Вашингтон сохранял за собой вето в отношении их исхода. Не был Вашингтон заинтересован и в урегулировании всех стоящих вопросов, улучшении отношений и решении ядерной проблемы в том контексте. Администрация Буша хотела капитуляции Ирана. Соединенные Штаты сказали, что станут вести переговоры с Ираном, только если Иран первым откажется от своей ядерной программы – мы бы согласились с проведением Ираном ядерной программы в мирных целях при условии, если вся деятельность по обогащению будет проводиться за пределами страны. Другими словами, дипломатия начнется только после достижения нами намеченных результатов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.