2.1. Наступит ли новое Средневековье и сохранятся ли сложные технологии?

2.1. Наступит ли новое Средневековье и сохранятся ли сложные технологии?

Самым важным парадоксом информационных технологий представляется в настоящее время то, что мир на глазах становится менее познаваемым (что выражается в том числе в почти всеобщем восторге от теории «черного лебедя», являющейся не более чем художественным признанием этого). Познаваемость мира снижается прежде всего из-за нарастания огромного и продолжающего неумолимо расширяться массива обратных связей, заслоняющих собой предмет рассмотрения, а также превращения в основное занятие человечества изменения не окружающего мира, а собственного сознания.

Снижение познаваемости мира представляется в настоящее время ключевым выражением архаизации человечества, грозным признаком завершения пережитого человеческой цивилизацией (хотя и очень протяженного) линейного участка спирали общественного прогресса. В самом деле, технологический прогресс сам по себе еще в целом продолжается, но уже ведет к регрессу, а не к прогрессу в важнейшей для большинства людей социальной сфере. Даже не полномасштабное осознание, а всего лишь неосмысленное ощущение этого кардинального изменения привычного нам мира с неизбежностью ведет к соответствующему разрушению всей привычной нам и кажущейся единственно верной и рациональной прогрессистской в своей основе системы мировоззрения.

К чему мы придем, какие социальные рефлексы пробудим столь глубоким изменением перспектив нашего развития, длительным исчезновением привычных перспектив «светлого будущего», искривлением привычного линейного исторического времени, а то и полным сворачиванием его в диалектическую спираль, раньше применявшуюся только к «проклятому и навсегда изжитому» прошлому, в настоящее время остается совершенно непонятным. При этом смутно предощущаемые перспективы таковы, что никакого желания совершать необходимые интеллектуальные и организационные усилия для выявления пока скрытого от нас «дивного нового мира» неумолимо наступающего будущего в современном мире не наблюдается.

Между тем становится все более понятным и очевидным тот факт, что наглядное снижение познаваемости мира (равно как и изменение предмета труда человечества, уже не требующее максимума знаний о максимуме явлений) неизбежно снижает как социальную значимость знания, так и, соответственно, потребность в этом знании. Естественным и, как ни прискорбно, вполне закономерным следствием этого представляется до сих пор считаемое многими случайным, временным и легко устранимым отклонением катастрофическое вырождение науки в поддержание престижного для общества социального уклада. Соответственно, образование столь же неизбежно вырождается из средства подготовки для науки необходимых человеческих ресурсов в средневековый по своей сути и общественной функции инструмент обеспечения действенного социального контроля. Поэтому, к сожалению, Болонский процесс, ограничивающий доступ к высшему образованию и отбивающий расширением системы тестов у людей способность к мышлению как к таковому является, как это ни прискорбно, не случайностью и даже не реализацией эгоистичных корпоративных интересов сферы образования, а объективной закономерностью, с неизбежностью реализуемой в масштабах всего современного человечества.

В этой ситуации остается пугающе открытым вопрос даже не только о приращении новых, сколько о способности нашей цивилизации сохранить уже имеющуюся совокупность добытых человечеством знаний и наработанных им умений. Ведь в силу самой своей природы знание в принципе не может сколь-нибудь долго оставаться тайным: не будучи открытым для широких слоев интересующихся людей, постоянно ставящих его под сомнение, постоянно проверяющих и в итоге обновляющих и совершенствующих его, оно неминуемо умирает. Сделанное достоянием относительно узкого круга избранных, знание совершенно неизбежно вырождается из неустанного и самоотверженного поиска сияющей истины в заскорузлые ритуалы и суеверия, все более полно и последовательно отрицающие меняющуюся реальность. В силу изложенного узкие научные школы и обособленные учебные заведения, сохраняемые глобальной элитой в наивной надежде на длительное воспроизводство своего могущества, из-за самой своей изолированности обречены на гибель и вырождение точно так же, как многочисленные и разнообразные жреческие касты прошлого.

Наглядным проявлением остроты проблемы сохранения уже накопленного человечеством массива знаний и умений представляется отчаянная нехватка квалифицированных инженеров, переживаемая даже самыми развитыми странами. Это касается отнюдь не только США, в целом переориентировавшихся с производственных на социальные, информационные и финансовые технологии, но и Германии, притом что в ней профессия инженера традиционно была окружена исключительным общественным уважением.

Для мира само появление указанной проблемы означает вполне реальную угрозу технологической деградации и масштабных техногенных катастроф, способных (в случае утраты существенной части технологий жизнеобеспечения) привести даже к заметному сокращению численности населения нашей планеты.

Еще более существенную угрозу техногенных катастроф создаст и представляющееся сейчас практически неизбежным разделение глобального рынка на макрорегионы. Насколько можно судить, в ходе этого разделения многие возникающие макрорегионы (особенно с учетом естественного в условиях срыва в депрессию падения уровня жизни и в целом сжатия спроса) не будут обладать рынком достаточной емкости, позволяющим поддерживать многие из существующих сегодня и привычных нам технологий. Среди таких технологий, которые не смогут находить для своей продукции необходимого для их поддержания рыночного спроса, вполне могут оказаться и критически значимые технологии жизнеобеспечения.

Например, многие постоянно обновляющиеся (в силу привыкания к ним болезнетворных вирусов и бактерий) современные антибиотики исключительно дороги и требуют для своего производства масштабных рынков. Сокращение последних может сделать соответствующие производства и, главное, исследования попросту нерентабельными. Результатом этого может стать прекращение процесса исследований и, соответственно, создания новых антибиотиков (нельзя исключить того, что старые лекарства для поддержания рыночного спроса будут выпускаться под новыми наименованиями, но эта иллюзия подействует лишь на потребителей, а не на возбудителей болезней). В результате через некоторое время, за которое возбудители различных заболеваний адаптируются к лекарствам прежних поколений, человечество вновь начнет страдать многими недугами, на которые оно за последние десятилетия относительно комфортного и безопасного существования привыкло не обращать внимания. При этом значительная часть этих недугов легко может оказаться (или со временем стать) смертельной.

Понятно, что систематическое злоупотребление монопольным положением, совершенно естественное для глобальных фармацевтических (и далеко не только их) гигантов, существенно осложнит и усугубит ситуацию. Аналогичный эффект будут иметь и весьма вероятные сознательные действия глобальных монополий, являющихся частью глобального управляющего класса, по закреплению и углублению своего господства в новых условиях не только финансовыми, информационными и политическими методами, но и прямой угрозой прекращения поставок жизненно важных технологий и их продукции.

Сокращение размеров отдельных рынков в сочетании со вполне вероятной в условиях общей дестабилизации активной разрушительной деятельностью глобальных монополий, направленной на демонстративное уничтожение не подчиняющихся им и пытающихся освободиться от их контроля потребителей, создает дополнительные и притом, насколько можно судить, колоссальные, трудно представимые в настоящее время технологические риски.

Весьма вероятно, что часть макрорегионов будет попросту разрушена из-за краха совершенно необходимых технологий жизнеобеспечения; с другой стороны, часть глобальных монополий, скорее всего, сохранит и даже усилит свой контроль за несколькими макрорегионами.

Вместе с тем представляется вероятным бурное распространение и усиленное совершенствование дешевых, простых и общедоступных технологий, длительное время блокируемое глобальным бизнесом и государственными бюрократиями. В силу своей сверхпроизводительности эти технологии получили название закрывающих, так как их применение приведет к закрытию колоссального числа традиционных предприятий с ликвидацией соответствующих рабочих мест и к практически полному краху современных монополий, в том числе и глобальных.

Понятно, что отнюдь не все сложные технологии в принципе могут быть заменены закрывающими и далеко не у всех макрорегионов получится организовать широкое применение даже существующих в настоящее время закрывающих технологий. Поэтому другим важным способом сохранения технологий жизнеобеспечения в условиях, когда рыночная емкость соответствующего макрорегиона окажется недостаточной для их поддержания, станет, насколько можно судить, частичный отказ от рыночных отношений как таковых и переход на распределительные принципы использования указанных технологий и их продукции внутри макрорегиона.

Излишне говорить, что сегодня совершенно неясно ни то, какие макрорегионы и в какой степени пострадают от распада и сжатия рынков и усиления диктата монополий, ни то, как они будут комбинировать три наиболее вероятных типа возможных реакций, описанных выше, ни то, каковы вообще будут очертания будущих макрорегионов.

Не стоит забывать, что различные глобальные рынки, насколько можно предположить в настоящее время, будут распадаться не только на основе разных закономерностей и принципов, но и на разные по своим географическим границам макрорегионы. В результате этого некоторые формально (а возможно, и на самом деле) существующие государства своими разными рынками продукции и технологий, вполне возможно, будут входить в разные и даже жестко противостоящие друг другу (не говоря об обычной конкурентной борьбе) макрорегионы, что придаст ситуации дополнительный уровень неопределенности и сложности, чтобы не сказать запутанности.