Борец в науке и политике

Борец в науке и политике

Борис Кашин

Борис Сергеевич Кашин – член Президиума ЦК КПРФ, доктор физико-математических наук, член-корреспондент Российской академии наук. Один из крупнейших математиков, выдающийся ученый!

У каждого человека есть своя математика жизненного пути. И чтобы понять человека, надо прежде всего вникнуть в основные движущие его жизнь формулы. Давайте попробуем разобраться, что вело и ведёт Бориса Сергеевича именно в том направлении, в котором он идет уже много лет, идет упорно, неуклонно, последовательно.

Добившись еще в юности значительных научных достижений, двадцатишестилетний Борис Кашин стал самым молодым доктором наук в СССР. В 2007 году, 5 мая, он отметил тридцатую годовщину своей работы в одном из прославленных коллективов Российской академии – Математическом институте имени В. А. Стеклова, который по праву называют мировым центром математической науки. И вот послушаем, что говорит о коллеге старейший академик РАН Сергей Михайлович Никольский, работающий вместе с ним в отделе теории функций:

– Борис Сергеевич Кашин – выдающийся математик, он известен во всем мире. На крупнейших международных конференциях и конгрессах его доклады не раз оказывались в центре внимания. Мне лично особенно импонируют его работы по теории приближения функций. Много очень серьезных результатов он получил там, где фигурируют выпуклые множества. Казалось бы, это всё абстрактные математические категории. Но то, что он сейчас делает, связано с дискретной математикой, которая, оказывается, очень нужна практически, то есть в прикладных работах. Например, при решении проблем сжатия информации при передаче её по каналам связи.

Можно добавить, что автор 65 научных работ Б. С. Кашин – профессор МГУ, что он подготовил немало докторов и кандидатов наук. Но когда я говорю о направлении жизни этого человека, то имею в виду не только его весомый вклад в математику.

Жизнь всегда шире нашей профессии, как бы ни были мы сосредоточены на ней. Жизнь ставит вопросы и выдвигает задачи, подчас вроде бы весьма далекие от чисто профессиональных твоих занятий, однако на эти вопросы тоже приходится отвечать, а задачи – решать. Вот тут, бывает, особенно и выясняется, какой ты на поверку не только профессионал, но и, скажем, гражданин своего Отечества.

В 1979 году, когда Борису Кашину не было и 28 лет, его избрали депутатом Верховного Совета СССР. Вопрос: как отнестись к этой общественной и государственной обязанности? Мог он отнестись формально – проходить свой депутатский срок со значком на груди и в ореоле положенного почета, не слишком утруждаясь, не очень вникая в какие-то новые и «посторонние» для себя дела?

Я знаю, что некоторые это могли. Но я понял: он – не мог. Органически не мог, по сути своего характера. Он стал депутатом по Октябрьскому избирательному округу Москвы, а это означало, что люди в районе, во всяком случае, немало людей, смотрели на него как на последнюю, высшую инстанцию при решении насущных жизненных проблем. Это были проблемы жилья. Это были конфликты на работе. Это были вопросы, связанные с дальнейшим развитием района.

Первый секретарь Октябрьского райкома КПСС Татьяна Петровна Архипова стала его наставницей в первых депутатских шагах. И как раз тогда он принял очень важное решение – о вступлении в партию.

Почему он это решение принял? Во-первых, коммунисты Октябрьского района, те, с которыми вплотную свела его жизнь, оказались настоящими коммунистами, и ему захотелось быть вместе с ними. Серьезнейшие испытания, ожидавшие нашу страну в недалеком будущем, утвердили его в правильности решения, и когда настал самый трудный для партии момент, он не отступил – вместе с истинными товарищами пошел в бой за спасение партии, ставшей неотъемлемой частью его жизни.

А во-вторых (об этом он сказал мне сразу и после еще к этому возвращался), было у него всегда ощущение, как он выразился, классовых корней. Пожалуй, слово «классовые» здесь следует понимать более расширительно – в смысле верности делу отцов, а для Бориса Сергеевича, я понял, очень важно, что его отец, крестьянский сын из подмосковной деревни Ивановка, ставший рабочим, во время войны героически проявил себя в разведке и в партию коммунистов вступил, защищая Советскую Родину.

Свой главный долг коммунист Борис Кашин видит сегодня тоже в борьбе за Родину.

Ученый, ставший самым молодым доктором наук в Советском Союзе и добившийся очень больших достижений в своей научной деятельности, был и остается коммунистом.

В беседе со мной он говорил так: «Я – советский человек, и советская эпоха – это мое время».

– Вы мне сказали, Борис Сергеевич, о ваших «классовых корнях» и о том жизненном опыте, который привел вас в 1980 году в ряды КПСС. Но десять лет спустя многие члены партии, в том числе и ваши знакомые, из неё вышли. Вы же, насколько я знаю, в эти критические годы отчаянно боролись за партию, а теперь – в руководстве КПРФ. Не могли бы с этой стороны как-то раскрыть для читателей вашу психологию и логику ваших действий?

– Попробую. Прежде всего надо сказать, что по сути своей я – советский человек. Советская эпоха – это поистине мое время, а Советская власть, та система, которая у нас существовала, – всё это было для меня совершенно естественной средой, в которой я счастливо жил и работал. И мне, честно говоря, очень жаль ребят, входящих в жизнь в нынешней мутной, грязной общественной среде, которая у нас за последние годы создана и искусственно поддерживается. Мутная она потому, что иная для этой власти нежелательна и даже недопустима. Такая власть только в таких условиях и может существовать. Прояснение обстановки для неё просто губительно.

– А как вы определили бы главную разницу в своих жизненных ощущениях тогда и сегодня?

– Главное, наверное, относится к чувству справедливости и несправедливости. Как многие, например, Александр Зиновьев, я считаю, что советский период был вершиной российской истории. Более того, я уверен: без новой попытки установить социальную справедливость у нас нет никакого будущего. Это и есть та главная задача для нашего общества, которую нам надо решить обязательно.

– Если бы все ученые думали об этом так же, как вы!

– Мне довелось общаться с плеядой ушедших ныне великих ученых, которые работали в нашем Математическом институте имени В. А. Стеклова. Начиная с основателя и многолетнего директора института академика Ивана Матвеевича Виноградова, дважды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, который в 1937 году решил знаменитую проблему Гольдбаха, высказанную ещё в 1742 году, – о том, что каждое нечётное число представимо в виде суммы трех простых. Так вот, он сам мне рассказывал, что толчком для этого послужила первомайская демонстрация.

– Каким образом?

– Весь коллектив института пошел на демонстрацию, а Иван Матвеевич по какой-то причине пойти не смог. И вот, когда колонны людей проходили мимо его дома (а жил он на улице Горького), услышал песню из рядов. Мне, рассказывал он, стало вдруг так грустно, что я один, в отрыве от всех, в этих замкнутых стенах квартиры оказался, – и невольно подумалось: а что я могу сделать для людей? В итоге он тут же сел и за несколько дней завершил то, о чем думал, видимо, очень долго.

– Если он сам вам рассказывал, значит, на него это произвело впечатление и осталось в нем где-то глубоко…

– Это не единичный случай. Суть в том, что все эти великие ученые, которые прекрасно знали себе цену – академики Колмогоров, Понтрягин, Виноградов и другие (основатели крупнейших школ!), – совершенно естественно воепринимали советскую систему. Они видели, что в обществе много способных, талантливых людей и эта система дает возможность им развиваться. Думаю, именно поэтому в большинстве своем ученые прекрасно приняли Советскую власть. Конечно, материальный фактор тоже имел значение…

– Но это же понятно: то положение, те условия, которые создавала Советская власть для ученых. Мне довелось немало беседовать с замечательным нашим писателем Виктором Сергеевичем Розовым. Он возмущался чудовищной пропастью, разделившей за последние годы богатых и бедных в нашей стране, но всегда говорил: «Я понимаю, когда в советское время проявлялась особая забота, скажем, об ученых. Это заслуженно. Это вознаграждение за творчество, за талант. А этим-то за что? За умение воровать?» Причем Виктор Сергеевич подчеркивал, что русскому человеку не богатство нужно, а достаток.

– Идея социализма, по-моему, наиболее значима стремлением к оптимальной организации жизни и своей справедливостью. В том числе при вознаграждении таланта. Выскажу, может быть, в чем-то спорную мысль. Если средний человек пробегает стометровку за 15 секунд, а рекордсмен мира – за 9, все-таки нет оснований слишком резко выделять одного от других, ставить одного над другими. А уж тем более давать возможность одному или нескольким (особо талантливым, что ли?) распоряжаться богатствами всей страны. Как это нынче получилось с кучкой олигархов.

При всех издержках социализма, который у нас был, он отражал то, к чему люди стремились всегда. Равенство возможностей. Коллективизм был реален. Уважение к труду и людям труда несомненно. Престиж творчества, включая научное творчество, очень высок. Люди жили этим, а сейчас многие фактически доживают. Сама научная среда, коллектив, где обсуждения шли широкие, где идеи возникали, – всё это сейчас умирает.

По-моему, никак нельзя такое принять и смириться с происходящим.

– К сегодняшнему положению науки и к её перспективам мы еще обратимся. Но сейчас хочу спросить вот о чем: как же сами ученые могли допустить этот развал? Да ведь мало того, что допустили, – участвовали в нем, активнейшим образом поддержали тех, кто вел к развалу и нашу науку, и всю страну. Неужели не понимали, какую угрозу несет Ельцин, ставший вдруг кумиром старших и младших научных сотрудников?

– Многие не понимали. Это были очень сложные времена, когда ситуация была крайне запутана, и её, разумеется, умышленно запутывали. Видя изнутри происходившее тогда в научных коллективах нашего района, да и во всем районе (ведь после депутатства в Верховном Совете страны я потом ещё два срока был депутатом Октябрьского райсовета), могу сказать, что большинство-то людей искренне хотели лучшего, но у них не было правильных ориентиров. У тех же, кто нависшую угрозу более или менее понимал и хотел с ней бороться – к таковым я отношу и себя самого, – не было опыта политической борьбы.

А против нас выступали, по западным программам, профессионалы. Мы не готовы были, надо прямо это признать, бороться с ними на должном уровне. Опыт приходил только в ходе борьбы, но, оказалось, уже поздно. Это серьезный урок нам, коммунистам, и на сегодня.

– В Октябрьском районе, вы говорили, был сильный райком, очень сильный первый секретарь Татьяна Петровна Архипова, и вместе с тем, насколько я помню, Ельцин там получил поддержку.

– Ну, Татьяны Петровны к тому времени в райкоме уже давно не было. Пришли другие люди, не такие убежденные и не такие мудрые. Кое-кто из них «перестроечной» фразеологией довольно скоро был сбит с толку, а другие перед Ельциным и главными его горлохватами просто робели. Как только появлялся он у нас в районе, на дискуссию против него посыпали обычно заворга райкома Владимира Романовича Родина, с которым мы тогда очень подружились и дружим до сих пор. Вот он перед Ельциным не терялся! Его «Голос Америки» даже назвал Лигачевым районного масштаба.

– А личный ваш опыт того периода каким был? И как проявили себя ученые вашего института?

– Несколько по-другому проявили, нежели в большинстве институтов Москвы. О многом говорит, например, такой факт: при выдвижении Сахарова в народные депутаты СССР он при тайном голосовании не набрал у нас и трети голосов. Между тем как в других институтах шел, что называется, на ура.

Если же говорить обо мне, то благодаря политическому опыту, который у меня все-таки накопился на депутатской работе, я уже в 1985 году стал понимать, что Горбачев клонит не туда, куда надо. А будучи по-прежнему депутатом районного Совета, нередко оказывался в эпицентре политических схваток.

Помню: январь 1989 года, собрание избирателей района в помещении Института стали. Проходило оно с шести часов вечера до часу ночи. Участвовали около тысячи человек. Мою кандидатуру выдвигал в народные депутаты СССР райком, и на этом собрании я произнес, может быть, самую лучшую свою речь. Такое у меня до сих пор впечатление. Сказал: когда я шел на это собрание, мой товарищ мне ехидно бросил: «Куда ты идешь? Ты же деятель периода застоя». А я ему ответил: «Лучше быть деятелем периода застоя, чем периода развала». И дальше развивал свою оценку ситуации.

Но переубедить людей было уже невозможно. Правда, больше половины голосов в тот вечер никто не набрал, и так называемым демократам не удалось провести своих кандидатов, что на общем фоне воспринималось как определенный успех. Однако вторым по числу голосов стал просто неадекватный человек, что окончательно показало мне состояние общества на тот момент. Людям хотелось чего-то нового и кого-то нового. Пусть хоть кого угодно, лишь бы новое лицо…

– Да, такое желание сыграло тогда в целом роковую роль.

– Я считаю эту проблему – знание того, чего хочет общество, – очень важной для нашей партии и сейчас. Мы должны постоянно, внимательно и, конечно, объективно, без самообольщения, настроение в обществе изучать.

– Но важно и другое – есть ли возможность на это настроение влиять. Трудно, скажем, пересилить телевидение, если нас туда фактически не пускают.

– Это верно. Это особый и большой разговор. За выход на телеэкран нам ещё предстоит бороться и бороться. Вон во время кампании перед выборами в Мосгордуму появилась возможность нашим кандидатам выступить в теледебатах на канале ТВЦ – и сумели всё же помочь многим правильно сориентироваться.

– Может, потому и руководство этого телеканала потом сменили?

– Не исключаю. Нас на телевидение не пускают потому, что боятся. Но замечу: возможности власти не безграничны. В принципе, понимание в обществе, что дела плохи, уже есть. Проблема в том, что многие пока не верят в возможность нашей партии взять власть и реализовать их желания. Что ж, вот в этом мы должны людей убедить.

На сегодня основной национальный проект в моем представлении должен быть такой: избавить страну от этой присосавшейся к власти команды, которая уже достаточно продемонстрировала, что она собой представляет. Вижу тут и личную свою задачу тоже.

– Вы сказали: вижу личную задачу. Но она осуществима, наверное, лишь в рядах партии. Что значит партия для вас?

– Очень много. Даже когда КПСС была по существу разгромлена, я твердо знал: партия коммунистов непременно возродится! Потому что в народе оставались живы её идеи. Вы помните, какая мощная была демонстрация 7 ноября 1991 года? Запомнился мне Геннадий Андреевич Зюганов на той демонстрации. Как он стоял посреди Красной площади и очень внимательно смотрел на проходивших вокруг него в колоннах людей. Будто впитывал эту народную энергию и волю.

А потом мы с моим другом Владимиром Родиным и другими товарищами взялись восстанавливать нашу районную парторганизацию. Ещё КПРФ официально не было, а у нас 15 сентября 1992 года уже состоялось собрание коммунистов района. Пришло на него более трехсот человек. И в результате мы официально зарегистрировали нашу организацию коммунистов, даже добились себе помещения в здании Октябрьского райсовета. Конечно, в 1993-м нас первых опять начали громить, но и снова до конца уничтожить не получилось.

– А где вы сами были во время октябрьских событий 1993-го?

– В Останкине. Не за теми вождями пришлось тогда идти, но это другая тема…

– Попытки уничтожить нашу партию не кончились. Наглядный пример – недавняя семигинско-потаповская диверсия. Ведь был момент, когда всё висело буквально на волоске. И я помню ваши страстные статьи в «Правде», «Советской России», «Правде России», где вы отстаивали единство партии, принципиальную идейную линию, давали убедительный отпор «пятой колонне». Помню и пленум Московского горкома в январе 2004 года, где обсуждались итоги очень трудного XIV пленума ЦК и ещё более трудного второго этапа IX внеочередного съезда партии. Мы с вами на том пленуме горкома сидели рядом, и я видел, что действовали вы, представляя ЦК КПРФ, как настоящий боец. Прямо скажу, мало были похожи на олимпийски спокойного академического ученого, какими их обычно изображают.

– Да, уж тут было не до олимпийского спокойствия. «Сезон политического бандитизма» – так назвал я тогда одну из своих статей в «Правде», и этому бандитизму надо было решительно, активно противостоять.

Семигина я узнал, работая в Координационном совете НПСР. Уже там пришлось очень серьезно выяснять с ним отношения. А 6 марта 2003 года на пленуме ЦК меня избрали членом Президиума Центрального Комитета, и это ещё больше повысило мою ответственность за сохранение партии, её идейного и организационного единства.

– Хочу остановиться как раз на вашей работе в Президиуме ЦК и вообще на его деятельности как коллективного органа. Одно из обвинений семигинско-потаповских фракционеров в адрес руководства партии состояло в том, что никакой коллективности руководства на самом деле нет, что Зюганов «приватизировал» партию, всё решает единолично и т. п. Что можете сказать на сей счет?

– К реальности это отношения не имеет. Если говорить о Президиуме ЦК, где я уже три года, то у нас в ходе обсуждения того или иного вопроса нередко возникают разногласия, происходит острая дискуссия, и мнение коллективное складывается из сопоставления разных мнений и точек зрения.

– А если не складывается?

– Тогда переносим принятие решения на другой раз. Идет дополнительная работа по изучению проблемы.

– Значит, вы не считаете, что Зюганов «давит» и навязывает своё, игнорируя товарищей?

– Нет, конечно. На пленумах Центрального Комитета вы и сами имеете возможность его стиль наблюдать. Президиум тоже работает как подлинно коллегиальный орган.

– А могли бы привести пример своего личного вклада в работу Президиума? Какой-то факт, когда ваше предложение было принято, реализовано и в результате у вас осталось чувство удовлетворения…

– Ну, например, по моему предложению Президиум принял в сентябре 2003 года важное, как я считаю, постановление «Об основных принципах отношений КПРФ с союзниками и попутчиками». Продиктована была эта моя идея уроками, полученными в НПСР. Горькими уроками, которые дорого нам обошлись. Потому идею Президиум поддержал. А затем мы с Валентином Степановичем Романовым работали над проектом постановления, в него вносились уточнения, изменения, дополнения. В итоге этот документ, на мой взгляд, сыграл свою роль в преодолении кризиса, который изо всех сил старались создать для нашей партии её противники.

– А теперь о том, как видится вам сегодня состояние науки в нашей стране и её будущее.

– Если сказать в общем, то состояние сверхплачевное, и это, по-моему, всем известно. Конкретно могу проиллюстрировать кое-что опять на примере моего Октябрьского района – района науки. Здесь президиум Академии наук, десятки академических институтов, но, кроме того, была мощная прикладная наука. Например, в области станкостроения. Здесь находился ЭНИМС – Экспериментальный научно-исследовательский институт металлорежущих станков. Он разрабатывал станки, которые потом внедрялись в производство на знаменитых станкостроительных заводах «Красный пролетарий» и имени Серго Орджоникидзе, находившихся здесь же. То есть в Октябрьском районе существовала в комплексе вся система – от науки отраслевой до производства. Замечу: очень конкурентоспособного производства!

А что мы видим сейчас? На месте завода имени Серго Орджоникидзе – торговый центр. Завод «Красный пролетарий» тоже прекратил свое существование на этой территории.

– И что на его месте?

– Какой-то бизнес-центр… Ну и, конечно, наука стала не нужна. Институт приватизировали, и он деградировал. Оставался еще какое-то время завод «Станкоконструкция», который был базовым при институте, но теперь прикрывают и его. Наш депутат-коммунист в Московской городской думе Сергей Никитин обратился по этому поводу с запросом к Лужкову. Однако боюсь, что уже поздно. Вот были бы коммунисты раньше в Мосгордуме и было бы их большинство – может, удалось бы спасти отрасль, где во многом мы лидировали.

К сожалению, таких примеров, как я привел, – десятки.

– Хорошо, что хоть Академия наук пока сохранилась…

– Но переживает очень тяжелое время. И вынуждена постоянно ощущать над собой секиру опасных «инициатив» правительства.

Главное, на мой взгляд, состоит в том, что власть не способна (да и не хочет!) поставить масштабные задачи перед Академией, и наука для этой власти – просто обуза. Не случайно же такое финансирование, при котором все расходы на науку скукожились у нас до 0,3 процента валового внутреннего продукта, тогда как в европейских странах ниже двух процентов эти расходы не бывают.

Вот буквально сегодня слышу по телевизору, что в Германии правительство выделяет еще 6 миллиардов евро на высокие технологии. Дополнительно! Стало быть, там находят задачи для науки – при капитализме, но находят. А у нас никаких задач нет.

– Дожили, что называется.

– Я думаю, только общественное мнение не позволяет нынешней власти сразу, в одночасье, угробить всю нашу науку, которая ей, власти, абсолютно не нужна. Ну и умирает наука медленной смертью, потому что нет ни финансирования, ни реальных запросов.

– Можно в каких-то цифрах это показать?

– По-моему, самые показательные цифры – это возраст ученых. В Академии средний возраст доктора наук – почти 62 года, кандидата – более 50. Возьмем в нашем институте хотя бы отдел, где я работаю. Из десяти человек только один моложе меня, а мне 54 года. Средний возраст научных сотрудников – около 70 лет. И если они уйдут, им нет замены. Авторитет российской науки держится сейчас на пенсионерах.

– Молодежь в науку не идет?

– Идет очень мало. Это не престижно, не оплачиваемо, бесперспективно – вот как молодые смотрят. Да оно и понятно. Когда я за рубежом говорю, что у нас зарплата профессора вдвое меньше, чем средняя по Москве, там не верят. Но это же факт!

Вот я сейчас возглавляю общественное движение «За возрождение отечественной науки»…

– Нельзя ли конкретизировать задачи этого движения?

– Основная задача – вернуть науке её авторитет. А для начала – выработать чёткие предложения.

– Власти?

– Скорее, обществу. Потому что от нынешней власти, как я уже сказал, ничего хорошего ждать не приходится. Это люди, поставленные для того, чтобы играть роль декорации, прикрывающей дальнейшее разрушение. Если раньше они, тот же министр Фурсенко, действовали более откровенно, то теперь вынуждены менять риторику. Ведь люди смотрят и думают: что же происходит? Наука во всем мире нужна, востребована, а у нас… Вот сверху и пускают в ход показушную фразеологию, создавая видимость, будто о чем-то заботятся и что-то хотят делать.

– Обещают зарплату ученым повысить…

– Даже если в какой-то степени выполнят обещание, этого недостаточно. Советский и зарубежный опыт говорят о необходимости зафиксировать на государственном уровне высокий статус ученого, как минимум, приравняв его к статусу государственного чиновника высокого ранга. Обеспечить ученым постоянную занятость, определенную независимость от администрации, достойную пенсию. Создать государственный орган с широкими полномочиями, отвечающий за формирование и реализацию приоритетных проектов, основанных на достижениях науки. Этот орган должен распоряжаться «бюджетом развития», ставить задачи перед руководством РАН и других академий, непосредственно взаимодействовать с научно-исследовательскими институтами.

– Борис Сергеевич, при том огромном объеме партийных, общественных дел, которыми вы в последние годы заняты, остается ли время для собственной научной работы? Как всё это совмещаете?

– Конечно, совмещать нелегко, но так интереснее. Стараюсь создавать себе какие-то периоды, когда сосредоточиваюсь на проблемах научных. Например, была у меня не так давно двухмесячная командировка, и там удалось решить задачу, поставленную почти шестьдесят лет назад.

Или ещё. Занялся финансовой математикой, то есть решил разобраться, что такое рынок с точки зрения математики. Это не совсем мой профиль – больше относится к теории вероятностей, а я в основном занимаюсь математическим анализом, геометрией. Но привлек известных ученых, и они сильно продвинулись в этой области – можно сказать, вышли на передовые мировые позиции.

Однако попытки предложить власти результаты нашей работы успеха не имели. Хотя результаты эти могли бы принести немалую пользу обществу. Скажем, пенсионная реформа приходит у нас фактически к банкротству. Между тем расчётом пенсионных схем занимаются во всем мире специалисты-математики. Мы таких специалистов подготовили. К сожалению, многие из них уже уехали за границу. По нашей просьбе еще десять лет назад президент Академии наук Ю. С. Осипов обратился в правительство. Никакого эффекта! Почему? Да потому, что не нужен им объективный анализ, не нужны независимые эксперты.

Если проблемы накапливаются, они, то есть власть, объявляют дефолт, как в 1998 году, да ещё на этом и зарабатывают. Всё говорит о том, что в государстве нашем не обойтись косметическими поправками – нужно менять систему.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.