Народный артист

Народный артист

Евгений Самойлов

Я встретился с народным артистом СССР Евгением Самойловым, накануне его 85-летия в апреле 1997 года.

За день до этой встречи в телепрограмме «Театр+ТВ» ведущая Екатерина Уфимцева принимала очередного гостя. Сравнительно молодой актер. Талантливый. Играл у модного Виктюка, снялся у Муратовой и Рогожкина, тоже модных. А недавно по указу президента стал заслуженным артистом РФ.

И вот, поговорив о разных обстоятельствах вчерашнего и нынешнего актерского бытия, из чего вытекало, в частности, насколько свободнее стала жизнь творца в театре и кино сегодня, ведущая задает сакраментальный вопрос:

– Скажи, Сережа, а о чем ты больше всего мечтаешь?

– Я мечтаю, – приподнято ответил кудрявый собеседник, – сниматься с блестящими западными артистами. Я мечтаю сниматься во всем мире. Я мечтаю, чтобы мои фильмы смотрели в Германии, Америке, в Париже…

Что ж, как говорится, красиво мечтать не запретишь. Да и естественные, казалось бы, для художника мечты – об известности, о славе. Однако что-то резануло слух.

Блестящие западные артисты есть, конечно. Желание, чтобы тебя узнали в Париже и Америке, понятное.

Но невольно подумалось: а мечтает ли этот актер, чтобы его узнали в родной-то стране? Чтобы фильмы с ним смотрели, любили, ждали в сельских клубах и заводских домах культуры, на полярных станциях и пограничных заставах, в научных институтах и на судах дальнего плавания? Как любили и ждали, например, фильмы с Борисом Бабочкиным, Николаем Черкасовым, Борисом Чирковым, Николаем Крючковым, Борисом Андреевым, Петром Алейниковым, Марком Бернесом, Павлом Кадочниковым, Владимиром Дружниковым и, конечно, с Евгением Самойловым, звездой советского кино 30-х-40-х годов, замечательным мастером русской сцены.

В одном из номеров газеты «Вечерняя Москва» под заголовком «Красавца Самойлова обезображивали гримом» я прочитал о начале сценического пути актера: «В те далекие годы красивых артистов боялись, как огня, – они считались „отрыжкой“ прошлого. А юный Самойлов был невероятно хорош (вспомните его ранние фильмы). Поэтому Вивьен выпускал его только в характерных ролях и под толстым слоем грима».

– Какая глупость! – рассмеялся Евгений Валерианович, прочитав этот пассаж. – Причем здесь «отрыжка»? Вивьен, который был вторым моим театральным учителем после старого александрийского артиста Николая Николаевича Ходотова, действительно считал меня актером характерным. Соответствующие роли я у него и играл. Скажем, Кривого Зоба в горьковском «На дне»…

Было это в Ленинграде, где в 1930 году восемнадцатилетний Самойлов окончил театральное училище по курсу Леонида Сергеевича Вивьена и затем четыре года играл в руководимом им театре. Назывался – Театр актерского мастерства. Здесь же, кстати, начинали вместе с ним молодые Меркурьев и Толубеев, знаменитейшие в будущем советские артисты.

– Ну а как, – интересуюсь, – пришли вы в театральную школу?

– Любил театр. Отец нас приучал к театру с детства. Покупал билеты всегда в Александрийский, в Большой драматический… Как-то старался приобщить детей к культуре.

– Семья какая у вас была?

– Рабочая семья. Отец – путиловец. Был одно время даже мастером в пушечном цехе. А начинал чернорабочим.

Потом, когда я уже подрос и стало труднее в семье, я тоже пошел чернорабочим на Путиловский…

Евгений Валерианович долго молчит, потом продолжает:

– Так вот, о нашей теме. Тяга к культуре у отца была огромная! Очень любил книги и всю жизнь приобретал на какие-то сбереженные денежки. Когда я в 1928 году заканчивал школу, у него уже была колоссальная библиотека. Помню, он отвёл под нее целую комнату, которая была заставлена лучшими произведениями русской и мировой литературы в лучших изданиях. А когда мы с братом были еще совсем маленькие, по вечерам он читал нам Гоголя, а мы слушали… Тургенева читал…

Вот это влияние отца, приобщение нас к хорошей литературе имело для меня необыкновенно большое значение. А ведь сам он в детстве едва научился грамоте.

– Как звали вашего отца?

– Валериан Саввич.

Он говорил о родовых своих корнях. Но не менее важно – кто были его герои. На экране и сцене. Да и в жизни.

Газета «Российские вести», издание администрации президента, написала так: «Сердца четырёх», «Щорс», «Светлый путь» – для наших мам и бабушек эти названия звучат празднично. Они вспоминают, как убегали с лекций и уроков, как урывали каждый свободный часок, чтобы посмотреть еще одну киносказку, вызывавшую слёзы умиления и надежды на будущее. Молодым и прекрасным героем этих киносказок был Евгений Самойлов».

Вроде и похвалили – и пожурили одновременно. С одной стороны – «молодой и прекрасный», а с другой – «герой киносказок», то есть выдумок этих советских.

«Слёзы умиления и надежды на будущее» – тоже, конечно, с двойным дном: над теми светлыми надеждами своих мам и бабушек не перестают изгаляться! Социальный романтизм, пусть порой и наивный, но воистину прекрасный, стараются представить просто как идиотизм.

Между тем вот что сказал о себе и о своем творческом поколении народный артист СССР Евгений Самойлов:

– Мы были романтиками. Мы воспринимали жизнь добрыми чувствами, возвышенными, именно романтическими, и задачу свою видели в том, чтобы эти добрые чувства передавать людям. Получали небольшую зарплату, но работали честно, увлеченно. А о деньгах особенно и не думали – работали во имя более высокого.

Евгений Валерианович с явной досадой заметил, что сейчас актеры больше думают о том, как бы заработать. Впрочем, оговорился: чаще жизнь заставляет.

Однако есть ли сегодня в жизни нечто более высокое? Или самая заветная вершина – разбогатеть? И тогда, если ты артист, иметь возможность напоказ, как рекламу, выставлять свое богатство и роскошь – наподобие голливудских «звёзд», да и некоторых доморощенных…

Вот уж что абсолютно чуждо было Самойлову и его товарищам по искусству! Другой, как нынче выражаются, менталитет. Другим он был и у героев, которые их вдохновляли.

На сцене Самойлов очень скоро становится героем. В смысле амплуа: Мейерхольд в 1934-м пригласил его к себе в Москву из Ленинграда как раз на роли, которые в старом театре назывались «герой-любовник» И вслед за Петром в «Лесе» он играет Чацкого. Яркая работа, принесшая молодому артисту громкий успех в театральной Москве!

Ему предлагаются роли одна интереснее другой.

Казалось бы, теперь в театре он нашел себя вполне. Но…

– Кино тогда меня очень манило, – признаётся Евгений Валерианович.

– Хотелось более широкого зрителя?

– Наверное, и это. Однако манило, я бы сказал, органически: хотелось в творческом плане попробовать себя. Вот это было главное. Ведь какие к тому времени появились у нас великие фильмы!

Первый фильм, на который его пригласили, великим не стал. Рядовая картина под непритязательным названием «Случайная встреча».

– Тема была современная, с элементами комедии. Ну, конечно, любовная коллизия. А я играл главного героя – физкультурника Гришу…

Да, великим тот фильм не стал, но Евгений Валерианович безмерно благодарен кинорежиссеру Игорю Савченко (тоже романтику в душе и в светлом своем творчестве!), что заметил, позвал.

– Фактически Игорь Андреевич и открыл меня как киноактера. В театре заново открыл Всеволод Эмильевич Мейерхольд, а в кино – Савченко…

Интересно, как сложилось у него дальше. Мейерхольд искал для своего театра новую современную тему. И нашел в романе Николая Островского «Как закалялась сталь».

– Я был определен на главную роль – Павки Корчагина, – даже сейчас, шестьдесят лет спустя, в глазах Самойлова я вижу отблеск радости и гордости. – Знаете, Всеволод Эмильевич с невероятной увлеченностью работал над этим спектаклем, увлекая нас всех. Репетиции были очень содержательные и трудные.

– А что лично для вас был тогда Николай Островский? Как вы его воспринимали?

– Я как молодой человек того времени воспринимал и произведение Островского, и его самого в полную душевную силу. Всем сердцем воспринимал. Ведь этот роман потряс наше поколение! И я приступил к работе с горячим желанием выразить свое чувство на сцене.

В конце концов при помощи Мейерхольда это, кажется, получилось. На генеральной была мать писателя, были другие его родные. И все отмечали, что в спектакле я, оказывается, очень похож на Островского. По характеру – напористому, порывистому…

Во всяком случае, я считал для себя эту работу – кардинальной! Поскольку она вела меня на героический путь. Конечно, было страшно жаль, когда спектакль после генеральной вдруг закрыли (признав почему-то «пессимистическим»). А вскоре – еще большая боль: закрыт был и театр, трагедия разразилась над Мейерхольдом…

Но ведь вот как в жизни бывает. На той генеральной присутствовал помощник Александра Петровича Довженко – гениального кинорежиссера (это было ясно уже по первым его картинам), который снял к тому времени пять частей нового своего фильма «Щорс», однако был недоволен главным исполнителем. По всей Москве и на периферии искали другого Щорса. Вот этот помощник Довженко по режиссерской части – Бодик, киевлянин, и обратился после спектакля ко мне: «Мы хотим вас попробовать…».

Я, конечно, слышал, кто такой Щорс. Для меня это была фигура героическая, легендарная.

– «Чапаева» уже к тому времени видели?

– Еще бы! Восхищен был! Бабочкин… Картина Васильевых ведь очень проста по восприятию, но неимоверно сильна по сущности… Ну и как же было мне не поехать и не попробоваться на роль такого же героя. Сразу после Павки Корчагина, весь еще жаркий от этой работы, я еду в Киев пробоваться на Щорса. И все, что приобрел, работая над образом Павки, над его внутренней героической сущностью, над его революционной целеустремленностью, как нельзя лучше подошло для Щорса. Я только выучил монолог, который мне дали, прочел на пробе – Довженко тотчас меня утвердил.

Затем он работал со мной очень тщательно. Над анализом образа, над каждым кадром. И тут надо сказать, чем велик Александр Петрович. Во-первых, он талантливый писатель, сам писал неповторимые свои сценарии. Во-вторых, он философски мыслящий человек, большая умница. Потом вообще, в целом – редкостный самородок! И его воспитательность жизненная, которую я на себе хорошо почувствовал, она шла именно от большой самородочности.

Видите, в какую благодатную творческую среду я попал. Вивьен, Мейерхольд, Савченко, Довженко… А потом в кино – Александров и Пырьев, Пудовкин и Васильев, в театре – Охлопков, мастера Малого… Какие изумительные у меня оказались учителя!

Благодарность Самойлова всем, кому он чем-то признателен в творческой своей судьбе, показалась мне поистине безграничной. Это стремление никого не забыть, отметить по возможности какие-то особо дорогие моменты, подчеркнуть воспитательную их значимость…

Скажем, очень подробно рассказывает, как безотказно занимался с ним, наезжая в Москву из Ленинграда, выдающийся трагик Александрийского театра Юрий Михайлович Юрьев: «Я ходил к нему на Тверской, где он останавливался, и часами этот мастер „проходил“ со мной „Эрнани“ Гюго – приобщал меня на этом материале к классическому романтизму…»

С исключительной теплотой вспоминает что Мейерхольд приглашал его, «зелёного юнца», к себе в дом: «Вы только представьте!»… И опять ряд имен – людей, которых он имел счастье видеть здесь и слышать: Алексей Толстой, Борис Ливанов, Шапорин, Софроницкий, Оборин…

– Это было такое аккуратное воспитание. «Посидите с нами, молодой человек», – говорилось мне. И я сидел, слушал их разговоры, а иногда и сам немного участвовал. И воспитывался! Это же было бесценное уму и сердцу питание.

– А ваши герои, которых вы играли, они как-то воспитывали вас?

– Думаю, да.

Иначе, я думаю, и быть не могло! Герои, на которых воспитано было целое поколение, выстоявшее и победившее в Великой Отечественной, могли разве не оставить ощутимый след в душе одного из своих создателей?

«Известность актеру принесли проникнутые романтикой образы целеустремленных, одержимых высокой идеей людей».

Так сказано о нем в энциклопедическом кинословаре. И еще: «Обаяние актера проявилось в лирико-комедийных ролях».

Все верно. Эти лирико-комедийные роли – в «Светлом пути», «Сердцах четырех», «В шесть часов вечера после войны» – с обаятельнейшей самойловской улыбкой, согревавшей людей в самую трудную и суровую пору, да и сейчас, в проклятое нынешнее время, продолжающей согревать, прорываясь иногда на телеэкран, – слава Богу, что они были и есть. И, конечно, образы тех целеустремленных, одержимых высокой идеей…

Их за последние годы попытались уничтожить. Вылили на них море грязи. Обрушили горы клеветы.

Но они живы! Они чисты. Клевете неподвластны.

С болью вспоминаю я телепередачу о Щорсе – из коварно придуманного цикла «Киноправда». Прежде чем пустить на экран фильм Довженко (дабы не оказал на зрителей «вредного» влияния!), собравшиеся в студии занимались нелепейшим делом – накладывали ситуации художественного произведения на «реальные» факты и фактики. Хотелось крикнуть: «Господа! Как же можно? Ведь вы говорите о кинопоэме! Судите ее, пожалуйста, но по законам искусства».

Однако нет для подобных «судей» никаких законов. Ну а «принцип» один: все средства хороши. Вот и пускаются во все тяжкие.

То объявляют в коротичевском «Огоньке», что Щорс не в бою погиб, а был застрелен своим же комиссаром. То в украинской газетке еще хлеще выдают: «Щорса-то не було!».

А может, думаю, и в самом деле кто-то просто не в состоянии представить, что был такой – красивый, 24-летний, добровольно отдавший молодую свою жизнь не в разборке при дележе награбленного и даже вообще не за себя, а за других.

Христос тоже отдал жизнь за других.

Я вспомнил: Николая Островского, нынче преданного неслыханному глумлению, именитый европейский писатель – в потрясении от его книги и от увиденного при встрече с ним – назвал советским Святым.

И юных героев «Молодой гвардии» (в мощном спектакле того же Охлопкова Самойлов был Олегом Кошевым) не без оснований называли святыми.

А сейчас?

От кого же нас пытаются отлучить? Кого хотят назначить нам в герои? Какой выдвигают идеал?

Продолжая наш разговор, я поворачиваю к тому, что тоже остро волнует меня на фоне новых реалий в нашей культуре. К теме актерского успеха, актерской популярности. К теме «звезды» экрана и сцены.

– Евгений Валерианович, как встретили «Щорса»?

– О, после первого просмотра весь зал встал! Это было еще в старом Доме кино. Зал встал и долго аплодировал, приветствовал Довженко с большой победой. Ну и меня восхваляли. А потом фильм смотрела вся страна.

– Вы почувствовали себя звездой после этого успеха? Вот: «Я – звезда!..»

– Нет. Чувства превращения себя в «звезду» не было. Ни тогда, ни позже.

– Вы искренне это говорите?

– Совершенно искренне.

– Ладно, «Щорс» – это героика. Но затем были же «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны»… Чего ж говорить: актер-красавец! Девушки обычно сразу влюбляются, пишут письма, стоят у подъезда. Это было и будет. И у вас было наверняка.

– Ну все парадные до шестого этажа исписаны были.

– Признаниями в любви?

– Разумеется.

– А вы?

– Посмотрел и прошел. То есть все это не стало для меня лодкой, на которой я мог плыть. Куда угодно.

– А вот почему, Евгений Валерианович? Ведь в молодые годы голова от популярности легко кружится. У вас же такая была популярность! Казалось бы… В характере, что ли, у вас нечто было заложено? Какое-то противоядие против этой сладкой отравы?

– Может, и в характере. Но многое тут от тех же моих учителей. Знаете, почти 67 лет я на сцене, а ощущение, что еще ничего не сделал. Все время думаю: что-то надо делать! Все время неудовлетворенность.

– А ведь погибали на вашей памяти актеры от «звездной болезни»? После шумного киноуспеха.

– Это бывает и в кино, и в театре. Сыграет роль – и считает, достиг совершенства. И любовь к себе мгновенно подскакивает. Зашкаливает…

Я думаю, прежде всего – это вопрос воспитания человека. Понимаете, я вот пришел к выводу, что в искусстве театрального актера и киноактера имеет право работать не каждый. Это – для избранных.

– Конечно, – тороплюсь я со своим пониманием, – нужен талант.

– Да, – соглашается он. – Однако не только талант лицедейства! Ведь можно поступить в театральную школу или киноинститут: я хочу стать актером. Ну и что? А что ты хочешь дать людям? И достоин ли выйти к ним, чтобы их чему-то учить? Чему-то доброму, хорошему. Не все понимают: чтобы стать достойным Искусства, надо пройти весьма тернистый путь и выкристаллизовать в себе не только актера, но и человека.

– Кто для вас такие актеры, Евгений Валерианович? В ваших глазах.

– Для меня такими актерами были и остаются Корчагина-Александровская, Мичурина-Самойлова, Горин-Горяинов, Певцов, Николай Симонов, Черкасов… Конечно, великие артисты Малого театра… Великие мхатовские старики…

Вы понимаете, что такое образ актера? Вот идет по улице Горького Василий Иванович Качалов. Идет – и другая улица Горького.

– Для вас?

– Для меня, допустим. По ощущению моему. Идут прохожие, всё, как обычно, как всегда. И вдруг встречаю Василия Ивановича. Он идет – элегантно одетый, хорошей походкой, величавый какой-то. И улица Горького сразу приобретает другой цвет. Идет представитель Искусства!

Причем суть, конечно, не во внешнем виде. Гуляя по Тверскому бульвару, я встречал великого Остужева, великую Алису Коонен. В это время их мало кто и узнавал. Скромно одетая женщина, подтянутый, но тоже неброский мужчина. Однако они, как и Качалов, несли в себе особый духовный свет. Я смотрел на Коонен – и видел ее страстного, зажигающего душу Комиссара из «Оптимистической трагедии». Смотрел на Остужева – и передо мной были потрясающий Отелло и потрясающий Уриель Акоста. После его спектаклей люди ведь выходили на улицу как из большого праздника. Все радостные, все взволнованные, с необыкновенным душевным подъемом! А в жизни он проходил простым, обыкновенным человеком, для многих даже незаметным…

– Видимо, – спрашиваю, – чтобы актеру быть ТАКИМ, нужно быть личностью?

– Об этом я и говорю. Духовность нужна, нравственность… Это комплекс, создающий масштаб личности…

Из его слов я понял, почему. В нем чувствуются та же душевность и неподдельная скромность, почти целомудренность, что были в фильмах, где он играл и которые я, как и многие, любил с детства.

Одна из передач на телевидении, одна из совсем немногих, посвященных артистам нашего прошлого, называется «В поисках утраченного». Иногда попадают в нее и лица, к счастью, не покинувшие этот мир. Пожилые, понятно, однако живущие и нередко до сих пор радующие активной работой.

На телеэкране показывали прекрасную актрису Лидию Смирнову, которая сказала: «Спасибо Глебу Скороходову, что не забыл и Самойлова».

Но в целом в наше время не только забываются лучшие люди и достижения, но утрачивается и снижается уровень и мастерство актеров.

Это можно отнести и к кино. Великое отечественное кино, которое было неотъемлемой частью нашей духовной жизни и принесло Советской стране мировую славу кинематографическую утратило свои позиции.

Мечтающему «больше всего» сниматься «с блестящими западными артистами» (а мечтателей таких сейчас, наверное, немало) стоило бы вспомнить: не так давно крупнейшие западные артисты мечтали сниматься в наших фильмах, с нашими блестящими артистами, а поработать, к примеру, у Бондарчука почитали за честь.

Мне скажут: так и сейчас у Никиты Михалкова…

Не будем обманывать себя. Самообман это, когда едва ли не одно имя занимает пространство, где имен было все-таки далеко не одно. Самообман – считанными удачами, да и то относительными, «создавать впечатление». А уж какой самообман, переходящий прямо-таки в наркотическую одурь, – все эти «Кинотавры», «Киношоки», «Ники» и несть им числа, где сверкают юпитеры и наряды, хлопают хлопушки и воздушные шарики, льется шампанское!.. И всё – во славу творений, которые смотрят, пожалуй, только они и которые только им нравятся. Участникам этих тусовок.

Словечко противное, но оно выражает суть. Кстати, тот подающий надежды актер, чья заветная мечта – быть увиденным в Нью-Йорке и Париже, широко известен пока именно в узких «тусовочных» кругах. Даже стал здесь чуть ли не постоянным ведущим.

Вы помните, был у нас лозунг: «Искусство принадлежит народу»? К этому и стремились.

Нынче о многих театральных и кинодеятелях впору сказать: «Искусство принадлежит тусовке».

А еще, безусловно, богатым. Вот узнаю, что талантливая и некогда уважаемая мною актриса будет теперь выступать… в ночных клубах. Ладно бы эстрадная – с шоу-бизнесом туда и дорога. Нет, хорошая драматическая артистка, состоящая в труппе одного из ведущих столичных театров! Народная артистка России…

Могут сказать: а что, в ночных клубах разве не народ?

Так-то оно так. В определенном смысле и мафия наша отечественная – тоже народ.

Допускаю, что выступление в ночном клубе или казино может дать не только материальное, но и какое-то творческое удовлетворение. Но сравнимо ли с тем, что было у Евгения Самойлова и соратников его по искусству?

Он рассказывал, например, как встречали артистов на фронте. Все они тогда были народные – независимо от того, имели официальное звание или нет.

– Помню, читал я стихотворение Симонова «Убей его!». Начало 43-го, время труднейшее. Прочитал стихи – и вдруг бросается ко мне моряк (это на Черноморском флоте было). На груди автомат, на ремне гранаты, а сам весь взвихрен от волнения. Обнимает: «Спасибо, брат! Сейчас в бой иду. Спасибо за поддержку»…

Русский артист Евгений Самойлов, воспитанник русской реалистической школы (так сам он о себе говорил), до последнего приходил на каждый свой спектакль как на Служение. И прежде чем выйти на сцену – осенял себя крестным знамением.

Его отношение к театру было молитвенное.

И хорошо, что есть еще у нас театры, которые поддерживают в своих актерах и зрителях такое отношение.

Хорошо, что есть Малый театр.

Дом Щепкина и Мочалова, дом Островского, абсолютно закономерно стал он для Самойлова, прошедшего путями творческих исканий по разным сценам, родным домом.

Художественный руководитель Малого театра Юрий Мефодьевич Соломин сказал мне о нем: «Великий артист и достойнейший человек. Воплощённая история нашего искусства, гордость и совесть его».