ЕВРОПЕЙСКАЯ «КОМЕДИЯ ОШИБОК»
ЕВРОПЕЙСКАЯ «КОМЕДИЯ ОШИБОК»
Страны Старой Европы возлагали огромные надежды на смену власти в Вашингтоне: неудивительно, что во время предвыборной кампании в США их захлестнула волна «обамамании». И первое время после выборов эти надежды еще сохранялись. Например, французский министр иностранных дел Бернар Кушнер похвалил госсекретаря Хиллари Клинтон за «открытое мышление», столь нехарактерное для заносчивых американских дипломатов эпохи Буша». Осенью 2008 года Франция, которая занимала тогда пост председателя ЕС, направила будущему хозяину Белого дома письмо с просьбой «восстановить равновесие в трансатлантических отношениях, в которых зачастую преобладает модель «господин – вассал». Французы и немцы рассчитывали, что как только Белый дом займет темнокожий либерал, США начнут прислушиваться к мнению «европейского ядра», опираться на крупные континентальные державы ЕС. У Берлина вновь появлялся шанс стать американским «партнером по лидерству», как предлагал ему когда-то Джордж Буш-старший.
Как известно, администрация Буша, в первую очередь опиралась на восточноевропейских членов ЕС, которые безропотно принимали любые ее инициативы. И неудивительно, что с приходом Обамы страны Восточной Европы испытали серьезное разочарование в своем заокеанском покровителе и начали сравнивать инициативы новой администрации с пактом Молотова – Риббентропа. Литва даже пригрозила Хиллари Клинтон заблокировать возобновление диалога Россия – НАТО. Что уж говорить о том, насколько обманулись в своих надеждах Польша и Чехия, которые рассчитывали занять роль региональных лидеров, разместив на своей территории элементы американской ПРО. Когда Барак Обама пообещал свернуть программу, вызывающую раздражение Москвы, местные элиты, которые в свое время с трудом преодолели сопротивление оппозиции, чтобы добиться «особых отношений» с Америкой, оказались у разбитого корыта. Как отмечал польский военный эксперт Артур Бильский, «с приходом администрации Обамы концепция национальной безопасности обоих государств успешно провалилась. И единственное, что могут сделать одураченные политики в Варшаве и Праге, – это затаить обиду на темнокожего президента, как в свое время Кастро затаил обиду на Хрущева»[354].
Весной 2009 года Обама совершил свое первое европейское турне, в ходе которого он посетил Великобританию, Францию, Германию, Чехию и Турцию. И где бы он ни был, американский президент везде пытался предстать в образе миротворца, способного уладить любые конфликты, вдохновенного трибуна и харизматичного лидера.
Чтобы поддержать свой имидж реформатора, в выступлении перед саммитом ЕС – США в Праге американский президент предложил людям мечту о безъядерном мире (символично, что в тот же день Северная Корея запустила новую ракету, игнорируя протесты со стороны Японии и США). На протяжении всей своей поездки Обама, словно мантру, повторял одну и ту же фразу: «Вместо того чтобы отдавать приказы, Соединенные Штаты начнут прислушиваться к мнению союзников, на смену идеологическому подходу придет прагматизм». «США меняются, – провозгласил он 3 апреля в страсбургской речи, – но и Европа должна отказаться от антиамериканизма последних лет»[355]. Весьма характерный эпизод произошел возле центрального собора в Страсбурге – пятилетняя девочка прошептала вслед выходящему из кадиллака Обаме: «Вот идет президент всего мира». Американские журналисты тут же провозгласили, что устами младенца глаголет истина, а министр иностранных дел Великобритании Дэвид Милибэнд заговорил об «эффекте Обамы», который одним своим присутствием способен оживить обстановку и разрешить возникшие противоречия.
И действительно, на состоявшемся в начале апреля лондонском саммите «Большой двадцатки» исключительно благодаря челночной дипломатии американского президента французский лидер Николя Саркози и председатель КНР Ху Цзиньтао пришли к компромиссу по вопросу о «налоговых гаванях». Через два дня на саммите НАТО Обаме удалось уломать турецкого премьера Тайипа Реджепа Эрдогана принять кандидатуру нового генерального секретаря альянса Андерса Фога Расмуссена. До переговоров с Обамой турецкая делегация категорически отказывалась поддержать Расмуссена, возглавлявшего датское правительство в период карикатурного скандала. Однако президент США пообещал Анкаре, что пост одного из заместителей генсека достанется турецкому представителю.
Все эти маленькие победы американского президента должны были создать впечатление успешного турне. Как утверждал ведущий эксперт Совета по международным отношениям Чарльз Капчан, «больше всего Обама боялся вернуться домой с пустыми руками. Он не хотел рисковать и готов был довольствоваться скромными результатами, лишь бы продемонстрировать трансатлантическое единство»[356]. Поэтому в ключевых вопросах Обаме пришлось пойти на уступки европейцам. Страны ЕС отказались поддержать его план по стимулированию мировой экономики и вынудили американцев согласиться с увеличением международного финансового контроля. Как ни старался президент США убедить своих союзников в том, что «Аль-Каида» представляет для них не меньшую угрозу, чем для Америки, в ответ они заявили, что «вопросы европейской безопасности не будут решаться за Гиндукушем», и отказались выделить дополнительный воинский контингент для участия в афганской операции. «Теперь становится ясно, – писала The Wall Street Journal, – что Соединенные Штаты не могли наладить эффективное сотрудничество с Европой вовсе не потому, что в Белом доме находился Джордж Буш, а заключенные Гуантанамо подвергались пыткам»[357]. Эксперт Центра Карнеги Роберт Каган отмечал, что медовый месяц в отношениях Обамы со Старым Светом плавно подходит к концу. «Европейцы, – писал он в The Washington Post, – считают планы по стимулированию экономики чересчур радикальными, а новую стратегию президента США в Афганистане и Пакистане называют агрессивной и милитаристской. Как заявил мне один французский журналист, «мы были неприятно поражены тем, что Обама оказался американцем до мозга костей»[358].
В Соединенных Штатах скептически отнеслись к ратификации Лиссабонского договора, которая подавалась в Брюсселе как триумф евроинтеграции. И, как это ни прискорбно для европейцев, в итоге прав оказался автор The American Spectator, который предсказывал, что «введение поста президента окончательно запутает сложную систему брюссельской еврократии, которая «мутировала и разрослась, как крапивница»[359]. В этом смысле очень показательным стало решение Обамы отказаться в 2010 году от участия в саммите ЕС – США. В Белом доме это решение объяснили «неразберихой в европейских институтах власти», однако, стоит отметить, что такие демарши не позволял себе даже Джордж Буш, прославившийся своим пренебрежительным отношением к европейцам. «Не ясно, кто же все-таки является лицом Европы, – заявили в американской администрации, – президент Евросовета ван Ромпей, председатель Совета ЕС Сапатеро или глава Еврокомиссии Баррозу?»[360] И сложно было представить себе более суровый приговор лиссабонской реформе, призванной повысить управляемость внутри Союза.
Бушу, которого терпеть не могли в Брюсселе и в странах «европейского ядра», удалось сколотить своеобразную европейскую коалицию, в которую помимо Восточной Европы входила Британия Блэра и Италия Берлускони. Однако Обама сделал все возможное, чтобы разрушить систему союзов, созданную предшественником. И это вписывалось во внешнеполитическую философию Обамы. В надежде завоевать симпатии международного сообщества демократическая администрация, не моргнув глазом, отрекалась не только от дружбы с поляками и британцами, но и от «особых отношений» с колумбийцами и израильтянами. «Команда Обамы отчаянно пытается завоевать новых друзей и при этом совершенно не дорожит старыми, – отмечал бывший посол США в ООН Джон Болтон. – Президент убежден, что такое поведение, каким бы странным оно ни казалось американцам, демонстрирует миру беспристрастность его администрации и в конечном итоге усиливает дипломатическое влияние США. Однако, на мой взгляд, если публично критиковать союзников и славословить оппонентов, результат будет прямо противоположным. Друзья отвернутся от Америки, а ее противники поднимут голову»[361].
Действительно, хотя европейцы были довольны политикой новой администрации, которая отказалась от антигерманской и антифранцузской риторики и вновь заговорила о трансатлантическом единстве, возвращаться под крыло Вашингтона они не торопились. За те шесть лет, что прошли с начала американской операции в Ираке, они приобрели опыт жизни в условиях натянутых отношений с Соединенными Штатами, поняли, что для них это не смертельно, и уже не впадали в панику при виде нахмуренных бровей американских союзников. Европейцы осознали, что до определенного предела они могут фрондировать, не опасаясь серьезной ссоры с Вашингтоном. И им не хотелось лишать себя такой возможности.
В сентябре 2009 года состоялся дебют Обамы на заседании Генассамблеи ООН. Советники изо всех сил старались сделать его не менее эффектным, чем первое европейское турне, состоявшееся в начале апреля. Американский лидер вновь рассуждал о безъядерном мире, грозил нарушителям Киотского протокола «судом потомков» и обещал отказаться от высокомерной политики предыдущей администрации, не воспринимавшей всерьез такие международные институты как ООН.
«Одна держава не может доминировать в мире, – заявил Обама, – и те, кто раньше критиковал США за односторонний подход, должны преодолеть рефлекторный антиамериканизм, который слишком часто служил оправданием для коллективного бездействия»[362].
И европейцы восприняли его слова на ура и в конце ноября авансом наградили его Нобелевской премией мира. «Моментом единения» трансатлантических союзников стал и копенгагенский климатический саммит, состоявшийся в декабре. Журналисты окрестили его «величайшим шоу на земле». Более ста мировых лидеров, собравшихся в Дании, двадцать тысяч рядовых участников, бурные дебаты, закулисные интриги и информационные войны превратили конференцию ООН по вопросам изменения климата в захватывающий спектакль. «Зеленые» проявляли настоящее «религиозное» рвение, призывая «спасти человечество, которое находится в 2 градусах от катастрофы».
В аэропорту датской столицы гостей встречали портреты состарившихся Обамы и Саркози, надпись под которыми гласила: «Извините нас за то, что мы не остановили глобальное потепление, пока еще оставалось время». Правда, пыл экологистов немного остудил так называемый «климатгейт». Буквально накануне саммита неизвестные хакеры взломали почтовый сервер Университета Восточной Англии – одного из ведущих центров по изучению климата, и обнародовали переписку ученых, участвовавших в подготовке справочных материалов для копенгагенской конференции, из которой становится ясно, что данные о температурных колебаниях намеренно искажались и подгонялись под теорию о глобальном потеплении.
Гипотеза о надвигающейся климатической катастрофе на тот момент была уже вопросом веры, а не научного знания. Неудивительно, что главным ее апологетом считался не профессиональный климатолог, а бывший вице-президент США Альберт Гор, которого, скорее, можно было бы назвать проповедником «экологической» религии. К тому же, сокращение выбросов парниковых газов являлось одним из основных пунктов программы «зеленых», за последние двадцать лет переманивших под свои знамена часть социалистического электората и превратившихся в значимую силу на европейском политическом поле.
Конечно, было очень нелегко сгладить противоречия между бедными и богатыми странами. Доказательством тому служил скандал, разразившийся на копенгагенском саммите после того как гласности был предан секретный проект соглашения, подготовленный группой экспертов из Дании, США и Великобритании, известной также как «круг посвященных».
В так называемом «датском тексте», опубликованном в The Guardian, оговаривалось, что на 2050 год развитые страны будут иметь право выбрасывать в атмосферу в два раза больше парниковых газов, чем развивающиеся, а контроль над распределением средств, выделенных на борьбу с глобальным потеплением, будет поручен не институтам ООН, а управляемому западной элитой Всемирному Банку, выдающему деньги лишь тем государствам, которые выполняют требования «зеленых». «Датский текст полностью перечеркивает киотские принципы, согласно которым государства золотого миллиарда должны были взять на себя твердые ограничительные обязательства – заявлял председатель группы 132 развивающихся стран Лумумба Ди-Апинг, – тогда как прочие страны могли присоединиться к ним лишь на добровольных началах».
Весьма характерно, что во время первого заседания Генассамблеи ООН и на питтсбургском саммите «двадцатки» в графике Обамы не нашлось места для двусторонних встреч с традиционными партнерами Буша – лидерами Великобритании, Польши и Украины. К тому же, накануне открытия Генассамблеи президент США объявил о том, что он отказывается от противоракетного щита в Восточной Европе. На него тут же обрушился шквал критики. Обаму обвиняли в «предательстве» американских клиентов в Варшаве и Праге и односторонних уступках России, которая – эксперты были в этом абсолютно убеждены – «никогда не решится на ответный шаг».
Чтобы успокоить восточноевропейские элиты в ноябре 2009 года накануне двадцатилетней годовщины падения берлинской стены по странам региона проехался вице-президент Джо Байден, который попытался сгладить неприятный эффект от «перезагрузочных» инициатив Барака Обамы. Выбор на него пал не случайно. В бытность свою председателем сенатского комитета по внешней политике, Байден не раз бывал в Восточной Европе и сумел установить доверительные отношения с местными элитами. Как отмечал бывший помощник госсекретаря по европейским делам Дэниэл Гамильтон, «вице-президент пользуется в странах, которые входили когда-то в сферу советского влияния, непререкаемым авторитетом»[363].
Перед его визитом настроения в регионе были упаднические: отказ от договоренностей, достигнутых с администрацией Буша, воспринимался как лишнее доказательство того, что страны, совершившие 20 лет назад проамериканские «бархатные революции», утратили свой привилегированный статус ближайших союзников Вашингтона. «Вице-президенту пришлось заделывать трещину в отношениях с восточноевропейскими государствами, – писал старший научный сотрудник Совета по международным отношениям Лес Гелб, – исправляя ошибки своего шефа, который должен был провести предварительную работу, подготовив их к новому повороту в противоракетной эпопее»[364].
В ходе своего турне Байден посетил Польшу, Чехию и Румынию. Он сразу дал понять лидерам этих стран, что проект Обамы предполагает не отказ от линии ПРО в Европе, а ее усиление, создание более совершенной и эффективной системы. Более того, он дал гарантии восточноевропейским партнерам, что на их территории к 2018 году будут размещены мобильные ракеты-перехватчики.
Когда недоразумения, возникшие по вопросу о ПРО, были улажены, Байден постарался убедить политические элиты в Варшаве, Праге и Бухаресте, что Восточная Европа по-прежнему остается для США одним из приоритетных регионов. Он заявил, что «в Вашингтоне ценят надежных союзников, которые воюют бок о бок с американцами» (все три государства, которые посетил вице-президент, имели свои воинские контингенты в Афганистане и Ираке). Естественно вспомнил Байден и о событиях 1989 года. «Важно, – отметил он, – не то, что мы разрушили, а то, что построили»[365]. Такая постановка вопроса дала повод для язвительных комментариев в прессе о том, что вице-президент имеет в виду новую стену, отделившую современную Россию от Европейского континента.
Пожалуй, особенно красноречив Байден был в Польше. «Стратегические гарантии Варшаве – абсолютны, – заявил он, – Это торжественное обещание относится не только к нынешнему периоду. Мы сохраним наш союз на все времена». Вице-президент США напомнил, что в свое время выступал за принятие Польши в НАТО и всегда отстаивал интересы поляков в Конгрессе. «Я – должник американцев польского происхождения, – объяснил он, – когда в 1972 году в возрасте 29 лет я впервые баллотировался на выборах в Сенат США в моем родном штате Делавэр, они помогли мне одержать победу»[366]. Байден хотел доказать партнерам США, что «перезагрузка» в отношениях с Москвой не изменит подход Вашингтона к Восточной Европе. Как образно выразился бывший посол США в Киеве Стивен Пайфер, американцы вполне «могут идти и одновременно жевать жвачку»[367]. Однако восточноевропейские элиты понимали, что все это – разговоры в пользу бедных и добиться такого же положения, как при Буше, у них не получится.
Такое же ощущение возникло и у британского премьера Гордона Брауна, только с пятого раза добившегося аудиенции у президента Соединенных Штатов во время сессии Генассамблеи ООН. В Лондоне многие заговорили о «крахе концепции особых отношений». Но, на самом деле, это было только начало. Куда более серьезные трения между союзниками начались уже при консервативном премьере Дэвиде Камероне после того как в апреле 2010 года на месторождении ВР в Мексиканском заливе произошла серьезная авария. Американцы не уставали подчеркивать британское происхождение ВР. Рассуждая о виновниках катастрофы, президент Обама не раз многозначительно повторял: «Бритиш петролеум». Хотя последние десять лет эту транснациональную компанию так никто не называл. Политики в Вашингтоне соревновались в остроумии, изобретая все новые варианты расшифровки аббревиатуры ВР. Представителей нефтяного гиганта окрестили «британскими загрязнителями», «британскими предателями», «британскими придурками» и «британскими хищниками». На Youtube чуть ли не каждый день появлялись видеоролики, в которых актеры, изображающие менеджеров ВР, обещали «все почистить» и рассуждали о том, насколько «незначительно происшествие в заливе по сравнению с тем прекрасным, что принесли англичане миру».
В Вашингтоне все более популярной становилась точка зрения, что англо-американский альянс противоречит историческим традициям США. Антибританская истерия в СМИ доходила до гротеска: англичанам вспоминали все их старые прегрешения, начиная с войны за независимость. Как отмечал колумнист The Daily Telegraph, «американские джингоисты развязали англофобскую кампанию в лучших традициях XIX века. Они воспевали гений Эндрю Джексона, разбившего британцев под Новым Орлеаном в 1812 году, рассуждали о сложных отношениях Черчилля и Рузвельта и называли союз англоязычных народов «отклонением от нормы»[368]. Кульминационным моментом антибританской кампании стала встреча сборных Англии и США по футболу на чемпионате мира в ЮАР. На следующий день после матча на первой полосе The New York Post был изображен поверженный британский солдат в красном камзоле. Надпись под рисунком гласила: «США победили 1:1»[369]. «В последние недели, – писала the Guardian, – в Америке все большую роль начинают играть стереотипы, сформировавшиеся в эпоху колониальной борьбы, и извечные комплексы, связанные с английским акцентом и английским футболом»[370].
«Когда вы слышите, что кто-то выступает от имени ВР с английским акцентом, знайте, что этот человек лжет»[371], – заявил нью-йоркский демократ Энтони Уинер, который всегда отличался умеренными взглядами. Из-за нефтяного фонтана на дне Мексиканского залива рейтинг Обамы резко пополз вниз, и администрация президента, естественно, стала жестко критиковать руководство нефтяной компании ВР. Глава департамента внутренних дел США Кен Салазар обещал «не убирать сапог с горла» «Бритиш Петролиум» до тех пор, пока компания не заткнет злополучную скважину и не ликвидирует все последствия аварии. Асам Обама заявлял, что, будь его воля, он уволил бы директора ВР Тони Хейворда, и совещается с экспертами о том, кому именно он должен «дать пинка под зад». Из уст американского президента, который прославился изящными дипломатичными формулировками, такая риторика звучала особенно угрожающе.
Белый дом требовал, чтобы ВР в числе прочего платила зарплату тысячам нефтяников, которые остались не у дел в результате моратория, наложенного Обамой на глубоководное бурение, и критиковал компанию за намерение выплатить инвесторам ежеквартальные дивиденды, хотя на них рассчитывают несколько пенсионных фондов в Британии и США. Постоянно растущий список финансовых претензий к ВР, которой вчинили около 6 тысяч исков, привел к тому, что за семь недель ее акции потеряли почти половину своей совокупной стоимости, что составило около 82 млрд. долларов.
Крах ВР имел бы катастрофические последствия для британской экономики. В свое время существовала присказка: «Все, что хорошо для General motors, хорошо и для Америки». То же самое можно сказать о роли ВР в Британии. Это крупнейшая корпорация в стране, которая обеспечивает работой около ста тысяч человек и ежегодно переводит в казну 7 млрд. фунтов. Неудивительно, что в Соединенном Королевстве выпады американцев против компании воспринимались в штыки. Новый британский казначей Джордж Осборн прислал в редакцию The Wall Street Journal заявление, в котором подчеркивалось, что ВР «приносит значительную экономическую пользу англосаксонским народам», мэр Лондона Борис Джонсон потребовал, чтобы американские политики прекратили «антибританскую риторику», а бывший лидер консерваторов лорд Теббит охарактеризовал поведение Обамы как «недостойное»[372].
«В 2008 году британцы совершили серьезную ошибку, поставив на Барака Обаму, – писал эксперт Гуверского института Виктор Дэвис Хэнсон. – Как и все представители левого «прогрессивного» лагеря, он считает Соединенное Королевство воплощением мирового зла и не может простить англичанам их «империалистическое» прошлое»[373]. В книге «Мечты моего отца» будущий американский президент с гордостью рассказывал о том, как его кенийский дедушка участвовал в антиколониальной борьбе с британцами, а такие его друзья, как Билл Айерс и пастор Джеремия Райт не раз проклинали «лицемерную империю».
Сразу после инаугурации Обама ясно дал понять, что не дорожит «особыми отношениями» с Великобританией, вернув англичанам бюст Уинстона Черчилля, украшавший Овальный кабинет Белого дома при прежней администрации. После этого демократы допустили ряд досадных оплошностей, выказав полное пренебрежение к трансатлантическим партнерам. На первой встрече с британским премьером Гордоном Брауном Обама преподнес ему набор лазерных дисков, которые не работали в Соединенном Королевстве. К тому же, по словам критиков, они были настолько заурядны, что могли быть куплены в любом сувенирном киоске. Вскоре отличилась и госсекретарь Хиллари Клинтон, поздравившая английскую королеву с днем рождения на неделю раньше срока. «Дьявол, как говорится, в деталях, – писала The Daily Mail, – и вслед за незначительными промахами, которые в первую очередь были связаны с нарушением дипломатического этикета, последовали куда более серьезные шаги новой администрации, вынудившие британцев отказаться от иллюзий об особых отношениях»[374]. Американские чиновники начали подвергать сомнению весомость вклада главного европейского союзника США в операцию в Афганистане, что очень уязвило британских военных. Но самым болезненным ударом для Лондона стало решение Обамы занять нейтральную позицию в споре между Англией и Аргентиной по поводу судьбы Фолклендских островов.
Ради того, чтобы исправить ошибки неоконсерваторов на заднем дворе Америки и восстановить влияние в Западном полушарии, демократы, фактически, сдали традиционного союзника США. Многие эксперты, правда, утверждали, что англо-американский альянс в любом случае ждала незавидная судьба. «Политический роман между Рейганом и Тэтчер был лишь последней вспышкой угасающего пламени, – говорил профессор Гарварда Нил Фергюссон. – Атлантизм Блэра стал лебединой песней «особых отношений». Для стратегического партнерства требуется нечто большее, чем близость лидеров и взаимный интерес элит»[375]. Как бы то ни было, в эпоху Буша-младшего Британии удалось закрепить за собой роль ключевого союзника США. Лондон продемонстрировал способность оказывать Вашингтону твердую политическую поддержку и практическую военную помощь. «Страна должна быть готова заплатить кровью за то, чтобы укрепить свои особые отношения с США»[376], – заявлял Тони Блэр. Он призывал поддерживать американцев во всех их начинаниях и избегать критики. И хотя эта тактика принесла ему обидное прозвище бушевский пудель, Блэр стал единственным иностранным лидером, к мнению которого прислушивался президент Соединенных Штатов.
Но стоило Бушу покинуть Белый дом, как в Вашингтоне забыли о единстве англосаксов. Как отмечал историк Пол Кеннеди, «американская элита вообще никогда не разделяла чувства близости, свойственного британцам. В США политиков в первую очередь интересует мнение электората, и разговоры о том, что Англия могла бы играть для Америки ту же роль, что эллинистическая Греция для Рима, не более чем миф»[377]. «Британия довольно маленькая и слабая страна, – вторил ему профессор Лондонской школы экономики Доминик Ливен, – а политические процессы в США весьма жесткие. И здесь никто не будет прислушиваться к мнению английских лидеров, мечтающих о роли кулуарных советников»[378].
Разлад с Великобританией администрация Обамы пыталась компенсировать, укрепляя отношения со странами европейского ядра, в первую очередь, с Францией. Тем более, что президент Саркози, во время предвыборной кампании 2007 года заработавший прозвище «американец», выступал за сближение с Америкой. Еще в своей книге «Показания», опубликованной накануне президентских выборов, Саркози критиковал национальную элиту, которая пытается противопоставить Францию американской супердержаве. «Вечная фронда, – писал он, – превращает французских политиков в карикатурных персонажей»[379]. Саркози был убежденным американофилом. Он отдыхал в США, находился в дружеских отношениях с представителями американской политической и бизнес-элиты. В свое время он был просто очарован Бушем, и когда началась война в Ираке, вместе с другим «ястребом» из СНД (голлистская партия «Союз за народное единство»), Пьером Лелушем, выступил в поддержку Соединенных Штатов. Политические оппоненты называли Саркози «неоконом с французским паспортом», и хотя ему удавалось создать впечатление, что он привержен идеалам «великой Франции», играющей особую роль на мировой арене, эксперт в области международных отношений Ален Греш отмечал, что президент выстраивает систему союзов, которая в корне отличается от той, что создавалась Жаком Шираком. «Сейчас, – писал он, – Франция ориентируется на Соединенные Штаты, Израиль и НАТО, что полностью противоречит установкам де Голля»[380]. «Отказ от наследия де Голля, – отмечал влиятельный голлист Рене Андре, – в итоге приведет к тому, что Франция растворится в атлантической идентичности. Это аксиома французской внешней политики. А рассуждения Саркози о том, что, укрепив свои позиции в НАТО, Париж сможет, наконец, воплотить в жизнь идею независимых вооруженных сил ЕС, – сказка, рассчитанная на обывателей, которые вряд ли поддержали бы проамериканский переворот»[381].
В марте 2009 года Саркози вернул Францию в военные структуры НАТО, что многие в стране восприняли в штыки. Однако его советникам удалось перетянуть на свою сторону общественное мнение, а на оппозиционные настроения элиты они решили закрыть глаза. Председатель комиссии Национальной ассамблеи по внешней политике Аксель Понятовский назвал баталии по вопросу о статусе Франции в НАТО «бурей в стакане воды». А министр обороны Эрве Морен попытался убедить политиков старой закалки, что после возвращения в военные структуры альянса Париж не будет вынужден согласовывать все свои действия с США. «На дворе уже не 1966 год, – заявил Морен в интервью Associated Press. – Германия, которая была полностью интегрирована в структуры НАТО, тем не менее выступала против войны в Ираке, и никто не вынуждал ее поддерживать американцев. От возвращения в командные структуры НАТО Франция только выиграет, превратившись из обычного актера в одного из авторов сценария»[382].
Выступая перед студентами высшего военного училища в Париже, Саркози напомнил, что курс на постепенное сближение с НАТО «негласно» проводился его предшественниками – Франсуа Миттераном и Жаком Шираком. Действительно, с 1995 года Франция участвовала практически во всех военных миссиях альянса, включая косовскую и афганскую и занимала четвертое место по объему вложений в военный бюджет альянса.
Тем не менее, примирение Франции с НАТО, в первую очередь, было символическим событием. Как писал эксперт по европейской безопасности Марцел ван Харпен, «реинтеграция одного из основателей блока – это не унизительный путь в Каноссу, а торжественное возвращение домой»[383].
Сторонники Саркози утверждали, что выйдя из военной организации НАТО, де Голль лишил Францию возможности участвовать в принятии ключевых политических решений альянса и страна стала играть роль «харки» – туземных солдат, которые во время войны в Алжире сражались на стороне французов, не получая при этом денежного вознаграждения. «Гиперактивный стиль дипломатии, свойственный нынешнему президенту, – писал основатель французского Института международных отношений Доминик Моизи, – прежде всего отражает изменения во французском самосознании. На смену европоцентризму приходит понимание своей принадлежности к единому западному миру. И хотя сам президент не любит теоретизировать на эту тему, с его приходом к власти в истории Пятой республики начался абсолютно новый период. Вся дипломатия Саркози нацелена на укрепление трансатлантических связей. Его советники убеждены, что в мире, где Америка уступает позиции азиатским гигантам, а Европа находится в институциональном кризисе, Западу как никогда необходимо единство»[384]. Администрация Обамы, в свою очередь, прекрасно понимала, что Франция могла бы стать для Америки идеальным оружием, с помощью которого США могут вернуть себе симпатии Старой Европы.
Наладились отношения США и с Германией. Меркель инициировала сближение с Вашингтоном, предложив создать «единый трансатлантический рынок» и «принять американскую версию глобализации». Находясь в оппозиции, она выступала с резкой критикой правительства Шредера, отказавшегося поддержать операцию США в Ираке. «В данном случае Шредер говорит только от своего лица, но не от лица немецкого народа, – писала она в The Washington Post. – У Германии – общие ценности с Соединенными Штатами и мы не должны об этом забывать»[385]. Британский журнал The Economist предостерегал Меркель от тесного сближения с Америкой: «Даже такой политический акробат как немецкий канцлер может потерять равновесие, если заокеанские друзья слишком сильно сожмут ее в объятьях»[386].
В начале сентября 2009 года в Германии разразился скандал после того как немецкие военные отдали приказ атаковать с воздуха два бензовоза, угнанных с одной из баз Бундесвера в афганской провинции Кундуз. В результате бомбежки погибло более ста мирных жителей, и в немецком общественном мнении резко усилились антивоенные настроения. Однако ведущие политические партии не собирались сворачивать миссию в Афганистане. За вывод войск выступали лишь представители Левой партии.
Администрация Обамы поддерживала проамериканские настроения Меркель, понимая, что канцлер Германии становится все более значительной фигурой, претендующей на роль лидера единой Европы. К тому же, как писал немецкий политолог Констанц Штелценмюллер в статье «Российская политика Германии: Ostpolitik для Европы», опубликованной в Foreign Affairs: «Германия является мостом между Россией и Западом, и в США понимают, что Берлин будет задавать тон в отношениях с Москвой»[387]. После российской операции на Кавказе в августе 2008 года именно Германия убеждала западные страны сохранять хладнокровие и не ссориться с «энергетической сверхдержавой». Благодаря жесткой позиции Берлина в ЕС возобладала точка зрения противников дальнейшего расширения НАТО на восток. Немцы всегда настаивали на том, что развитие нормальных отношений с Россией – в интересах западного мира, и вкладывали огромные средства в российскую экономику.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.