Насилие и идеология

Насилие и идеология

Современные общества — более идеологические, чем все предшествующие. Для широких слоев российской общественности такое утверждение звучит революционно. В самом деле, идеология, начиная с перестройки, рассматривалась как принадлежность умирающего советского общества. Общество же современное, демократическое, якобы тем как раз и отличается, что свободно от влияния идеологии. И вот, пожалуйста, все возвращается на круги своя! Как тут не возопить: мол, новая российская власть и «кровавый путинский гэбистский режим» восстанавливают советские порядки, сейчас вот идеологию реабилитируют, скоро цензуру введут!

Вспомним, однако, историю проблемы. На протяжении веков и политики, и народ, и мыслители считали, что власть держится на насилии или угрозе такового. Спорили лишь о том, какое насилие является легитимным, а какое — нет. В феодальных обществах, например, считалось, что легитимным является насилие, освященное религией. Когда же религия сама утратила «легитимность» под напором просвещения, то легитимным стали признавать насилие, осуществляемое властью, избранной в соответствии с процедурами, соответствующими той или иной общественной теории. Различные идеалы общественного устройства предлагали философы-метафизики. Если раньше имелся один религиозный идеал, то сейчас идеалов может быть много, а значит, должны быть и специалисты по идеалам — идеологи.

Но уже в XVII–XIX веках, в эпоху разгара научно-технической революции, теоретики позитивизма вроде Сен-Симона и Конта кричали, что кончилась эпоха мифов, религий и идеологии, а наступает эра научного знания, эра, в которой общество будет управляться в соответствии с научными законами. Кончится конкуренция идеалов, так же как в науке нет конкуренции и споров по поводу того, сколько будет дважды два. Единственной идеологией этого неидеологического грядущего общества будет идеология прославления великих ученых и прогрессивных деятелей и борьба со средневековым, религиозным, мифологическим и идеологическим мракобесием. Марксизм унаследовал этот научный пафос: принципиально противопоставлял себя идеологии, считая ее чем-то прошлым. Если еще не забыли, идеология тогда, во времена СССР, называлась не просто коммунизмом, а «научным коммунизмом». И споров по поводу общественного устройства у населения страны не должно было быть именно потому, что доводы, законы и доказательства науки едины для всех разумных существ. А наука железно и логично утверждала: на смену капитализму идет социализм. Спорить с доводами разума мог только безумный, а значит, его место в психушке, куда и препровождали диссидентов.

Правда, уже в конце XVIII века философ Кант доказывал: наука тем и отличается от религии, что ее знание не догматично, а критично, что она постоянно развивается, а следовательно, все утверждения науки не являются набором истин, они лишь набор гипотез. Но кто слушает философов?

Потребовалось не менее 150 лет, чтобы религиозное преклонение перед наукой в западном мире сменилось на более-менее адекватную ее оценку. Недаром последователь и вульгаризатор Канта философ Поппер стал главным теоретиком «открытого общества», а последователь Поппера миллиардер Дж. Сорос — главным спонсором этой идеи. Их усилия сыграли огромную роль в разрушении СССР. Поппер доказывал, что в СССР неправильно понимали науку, ее относительные истины сделали абсолютными. Что советская наука суть замаскированная религия, то есть идеология, а надо вернуться к «открытому обществу», где конкурируют научные гипотезы в соответствии с истинным смыслом науки.

Поэтому в высшей степени удивительно, что в период перестройки ее вдохновители и «прорабы» заявляли об отказе от идеологий. Подобно марксистам столетней давности, они были уверены, что нашли абсолютную истину! Просто теперь «абсолютная истина коммунизма» в их головах оказалась заменена «абсолютной истиной демократии». Не надо им было никакой конкуренции идеалов, идеологий и гипотез, все уже известно: есть, оказывается, «столбовой путь цивилизации» с которого «Россия сошла»!

Поразительно, но все эти либералы и демократы читали того же Поппера, ссылались на него и даже были проповедниками идеи «открытого общества», в то время как Поппер посвятил одноименную книгу доказательству единственного тезиса: никаких «столбовых дорог цивилизации» не существует! Представление о «столбовой дороге», о «законе истории» Поппер назвал «историзмом» и считал его главным грехом марксизма и вообще главным грехом против науки! Нет и не может быть никаких «законов истории», как нет и не может быть «идеальных обществ», называй их хоть «коммунизмом», хоть «демократией»! И те и другие лишь гипотезы, принципиально опровергаемые. Есть только открытая и свободная конкуренция общественных идеалов.

Конкуренция за что? За право осуществлять «легитимное насилие» — ответили бы раньше. Но сейчас и этот пункт прежней политической мысли подвергнут ревизии. Уже марксист Антонио Грамши писал, что власть держится не столько на насилии, сколько на согласии, а согласие есть продукт принятия определенной идеологии. Крупнейший теоретик власти XX века Мишель Фуко посвятил жизнь борьбе с нелепым и вредным представлением о власти как о чем-то негативном, с представлением, что власть — это насилие.

Власть властвует именно потому, что предлагает новый проект мира, предлагает нечто новое и позитивное!

Деятельность фараона в Египте или императора в Китае была подчинена огромному количеству религиозных ритуалов. Эти ритуалы не некая ненужная вещь. На них все и держалось, они обеспечивали согласие, порядок в обществе, а вовсе не насилие, которое использовалось как исключение. Власть легитимировалась Богом. Заведенный порядок сам давил на отдельного человека своей мощью, «маленький человек» считал, что «не его ума дело» в этом разбираться и это менять, он не претендовал быть источником власти даже в малой мере, власть по умолчанию делегировалась тому, кто обладал ею от рождения, от Бога.

Но когда, в Новое время, от Бога отказались и хозяином сущего стал человек (субъект, подлежащее), ситуация изменилась не радикально. Современное общество тем и отличается от прежних, что не дает над собой властвовать никому, кто бы предварительно не объяснил своих действий, не обосновал свое право на власть, не убедил большинство в общезначимости и ценности своего проекта. Это говорит о том, что идеология осталась, просто теперь она должна приниматься каждым как его собственная идеология, тогда как раньше была не собственной, а общественной. Недаром в современных обществах применение силы со стороны государства рассматривается не как признак власти, а как признак отсутствия власти, признак слабости, неспособности убедить!

Суверенитет не дается просто так. Чтобы быть сувереном, недостаточно просто объявить себя сувереном, нужно еще доказать, что ты суверен. Необходимо умение предложить такой идеологический проект, который приведет к согласию, станет конкурентоспособным, будет принят. Если твои идеи неконкурентоспособны (как и случилось с нашей демократической оппозицией), потеряется и власть. Неправда, что демократы или коммунисты сейчас не у власти, потому что их «не пускают» в СМИ. Большинство людей заранее могут предугадать, что скажет, например, Зюганов или Гайдар по любому вопросу. Такие лениво-предсказуемые личности просто надоели. Они неконкурентоспособны: продают то, что уже давно не покупают, но продолжают продавать. Они много лет бубнят одно и то же.

Нельзя выиграть в конкуренции раз и навсегда. Надо постоянно продуцировать согласие, убеждать, владеть инициативой. Власть, которая перестает владеть инициативой, успокоилась и не продуцирует консенсус, не убеждает, в конце концов становится чистым насилием. Следовательно, она не является властью и она рухнет.

По любому вопросу в обществе всегда будут различные точки зрения, поскольку всегда будет так, что кто-то один не сможет убедить другого и наоборот. Для каждой из спорящих сторон противоположная сторона будет всегда выглядеть как насилующая. Насилующая, как минимум, «здравый смысл», как его понимает каждая из сторон.

Поэтому когда оппозиция обвиняет власть в «тоталитаризме», а власть обвиняет оппозицию в «экстремизме» и вместе они обвиняют друг друга в «фашизме» — это совершенно естественно. Это просто симптом наличия в обществе противоречий по разным вопросам, не более того. А также признак того, что в обществе есть стороны, каждая из которых не может убедить другую, а значит, выглядит для противоположной стороны как насилующая. Когда некий человек или меньшинство не согласны с господствующей идеологией, то, конечно, для них это господство выглядит как насилие. Но на их крики не стоит обращать внимания: это их мнение, а не уровень насилия в обществе. Точно так же не стоит обращать внимания на стенания власти по поводу экстремистов, которые тоже насилуют, а не убеждают власть. Для господствующей идеологии все экстремистские выходки — ерунда и комариный укус, и общество не разрушают…

Однако совсем иное дело, когда нет большинства и меньшинства, когда общество разделено на равные лагеря, когда конфликтность велика. В такой ситуации слишком большие группы людей чувствуют себя несогласными с другими большими группами, реально уровень «чувства насильности» оказывается высок для каждой из сторон!

Выходит, чем больше в обществе конкуренции, конфликтности, несогласия, тем больше в нем ощущается насилие! Максимально «насильное» общество — это общество, где идет война всех против всех. Это общество, в котором никто никого ни в чем не убеждает, где нет идеологии, продуцирующей согласие, нет мира. Наоборот, там каждый друг другу враг, право соседа кажется узурпацией, насилием. А это значит, что в подобном обществе нет никакого права, и на насилие здесь отвечают насилием.

Это «дикое состояние» было оставлено человечеством в самом начале истории, с того времени как возникли первые государства — продукты общественного консенсуса. И это подтверждение того, что государство по своему генезису и функциям — не система насилия, а система антинасилия, система консенсуса! Гегель называл государство образом Бога на Земле, а Ницше говорил, что вокруг Бога все становится миром. Функция государства — в продуцировании мира, консенсуса и права.

Одинаково отвратительны и майданщики с перекошенными ртами, и милиционеры с резиновыми дубинками, преследующие инакомыслящих. Правды нет ни у тех, ни у других. Наличие такого противостояния свидетельствует о том, что потенциал аргументов у каждой из сторон недостаточен. Такое противостояние — симптом болезни, означающей, что во-первых, надо совершенствовать идеологию, которая бы накрывала и перевербовывала противника, во-вторых, надо менять информационные потоки на те, которые бы позволили достигнуть глаз, ушей и мозгов противоположной стороны.

Как температура свидетельствует о болезни, о воспалительном процессе в организме, так насилие есть сигнал того, что не все в порядке в гуманитарной, идеологической области. Здесь зависимость прямая, в отличие от экономической зависимости, которая не прослеживается. Есть примеры, когда власть падала во время экономического упадка и стабилизировалась во время экономического подъема. Но имеются сотни исторических примеров, где власть падала во время экономического подъема и стабильности, и наоборот, держалась прочно во время упадка и голода. Пора расставаться с догмами об экономическом базисе и надстройке. Базисом всего и вся является дух, и если с ним проблемы, это будет проявляться и в экономике, и в политике.

Если верно утверждение, что человеку свойственно стремиться от войны к миру, то он должен стремиться от конфликтных обществ, пронизанных насилием, к обществам консенсусным, пронизанным идеальным. Но, к сожалению, «дикое состояние» периодически воспроизводится теми, кто путает конкретную, не убеждающую его лично, идеологию с идеальным вообще и потому разрушает идеальное. «Дикое состояние» воспроизводится теми, кто путает режим с государством, а Родину — с «начальством» и борется не с начальством, а с Родиной, не с режимом, а с Отечеством и государством. Всякий раз, когда для ликвидации конкретного режима сносили государство вообще, ущерб от подобных действий превышал ущерб, наносимый «плохим режимом», в десятки раз! Потому что плохой мир лучше доброй ссоры.

На призыв не путать «недостатки власти» с «государством вообще» и с Родиной, оппозиционеры обычно заявляют, мол, это уловка власти, способ избежать критики. Всегда, дескать, бюрократ говорит: «Не меня конкретного бюрократа ругают, а всю Родину». Значит, тот, кто ругает — чуть ли не предатель.

Всем понятно, что Родина и начальство — не одно и то же, тем более, если начальство плохое. Но реально как тогда в политике действовать? Как провести грань между нанесением ущерба государству как таковому или некоему режиму? Как сделать так, чтобы не выплескивать с водой ребенка или не «попадать в Россию, целя в коммунизм»?

Вывод один: критика вообще не конструктивна. Ни критика власти со стороны оппозиции, ни критика оппозиции со стороны власти. Конкурентоспособность, суверенность, право на легитимную власть возникает только из предложения позитива: из предложения нового мира, новых моделей консенсуса, общества, из новых планов и идеологий. Но не из негатива или критики. Критикуя, ты не убеждаешь, а только заставляешь оппонента радикализоваться в своем мнении, вызываешь эскалацию ответной критики.

Простой пример из жизни. Молодой человек решил издать сборник интервью современных российских ученых и отправил им письма. Один из них отвечает: «Я не буду в этом участвовать, потому что мне не нравится тот образ науки, который вы создаете». Позвольте, но ведь именно вам и предложили повлиять на создание этого образа. Если откажетесь вы, затем другой, третий, согласные с вами, то действительно останутся только те, кто вам не нравится, и получится ровно тот образ науки, который вы и не хотели! Тогда вы раскритикуете этот образ, а противоположная сторона ответит тем же.

Что за привычка шарахаться от того, что на первый взгляд не нравится? Можно ведь попытаться включиться и изменить это в нужную сторону. Что за привычка сразу ставить на ком-то крест, с кем даже минимально не согласен? Что за неверие в изменчивость человеческой природы — ведь тот, кто вам не нравится, может изменить взгляды. Что за неверие в свои силы убедить кого-то, повлиять на него? Что за привычка формировать жесткие критерии для общения — своеобразное прокрустово ложе принципов, которое скорее свидетельствует о закостенелости и неспособности меняться и развиваться у того, кто эти принципы формулирует?

Между прочим, если бы в 1930-е годы в Германии все либералы, демократы, социалисты, христианские демократы, христианские консерваторы, центристы вступили бы в НСДАП, то… не было бы никакого холокоста, а возможно и Второй мировой войны. Все эти люди создали бы такой балласт гитлеровскому кораблю, что он бы далеко не заплыл, даже при самом попутном ветре. Но все эти «рафинированные интеллигенты» предпочли сбежать с корабля как крысы. Они эмигрировали, критиковали режим, чем вызвали ответный огонь критики, радикализацию нацистского движения и репрессии против тех, кто еще остался в Германии.

По сути М. Хайдеггер был одним из немногих интеллектуалов, кто пытался воздействовать на ситуацию и режим в его основах. В «Ректорской речи» он заявил, что «сущность фюрерства в том, что ведущий ведом теми, кого он Ведет»: то есть фюрер не может радикально менять курс и наоборот — ведомые имеют свою власть над фюрером. Хайдеггер пытался воздействовать на нацистскую идеологию, очистить ее от биологизма и антисемитизма. В своих лекциях он неустанно полемизировал с вульгарным нацизмом и учил молодежь (которая придет к власти через годы) более глубокому пониманию истории, чем это делала официальная пропаганда. И за это его после войны обвинили в сотрудничестве с нацизмом! И кто обвинил? Диссиденты-критики, которые отсиживались по заграницам и превращали своей критикой Гитлера в зверя, дразня его. Они сами оставили с Гитлером только тупых исполнителей и, по сути, дали ему свободу, так как такие именно исполнители, ни на что не влияющие, могли поддерживать любое безумное начинание. А надо было не критиковать, а душить в объятиях!

В этом смысле радикально отличалась от немецкой ситуации ситуация в России. Огромное количество царских спецов перешло к большевикам. И они не только изменили образ партии, но и сумели расправиться с революционными радикалами-троцкистами. У нас привыкли видеть в СССР некий единый проект. Но различия между ленинско-троцкистским этапом и сталинским — громадно. Троцкисты писали, например:

Я предлагаю Минина расплавить,

Пожарского… Зачем им пьедестал?

Довольно нам двух лавочников славить,

Их за прилавками октябрь застал!

Напрасно им мы не свернули шею,

Я знаю, это было бы подстать.

Подумаешь: они спасли Рассею!

А может, лучше было не спасать?

Вот таких авторов, таких «шариковых» и удалось повернуть вспять, заставить через 15 лет снимать патриотические фильмы про Минина, Пожарского, Невского, Суворова, Кутузова. И лишь тех, кто не понял новых веяний, — репрессировали. Их было абсолютное меньшинство даже в среде наиболее щепетильной интеллигенции.

Шолохов, Булгаков, Горький, Толстой и многие другие были принципиальными «антитроцкистами», они и самого Сталина превращали в антитроцкиста. Иосиф Виссарионович, например, обожал Булгакова. И это чистое недоразумение, когда «Собачье сердце» рассматривают как антисоветское произведение. Это антитроцкистская и сталинистская книга. Как, в значительной степени, и «Мастер и Маргарита» — книга, которая до сих пор не понята нашей интеллигенцией.

Те же, кто сбежал за рубеж, по сути занимались вредительством. Так, например, Сталин — бывший семинарист, вполне лояльно по жизни относился к Православию, что особенно проявилось в конце жизни. Но он не мог развернуть корабль на 90°, потому что атеистическая закваска масс в 1930-е была еще сильна. Масла в огонь подливала и русская зарубежная православная церковь, обличая СССР. Каждый раз после очередного выпада этих сидящих в заграничных комфортных апартаментах деятелей происходил ответный всплеск воплей против православных в России. Зарубежники выступали как провокаторы, за их критику расплачивались новомученики здесь. А затем некоторые зарубежные иерархи докатились даже до дружбы с Гитлером…

Критика вообще в родстве с дьяволизмом. Один бывший советник президента сегодня в своих статьях формулирует максимы: «не верь власти, не бойся власти, не проси у власти, не сотрудничай с властью». «Не верь, не бойся, не проси» — это не просто кредо уголовников. Это кредо дьявола: не верь в Бога, не бойся Бога, не проси у Бога (не молись). Такие же советы дает, кстати, булгаковский Воланд Маргарите. Воланд, который с насмешкой и презрением относится к тем, кого, казалось, должен бы любить — к литераторам-безбожникам. Почему? Да потому что он не считает их души своими и советский атеизм не считает воплощением своего царства. Ему нужно иное, ему нужно фальшивое евангелие. И он так устраивает, чтобы Мастер взялся писать «Евангелие от Дьявола» — «Пилатовы главы», в которых Иисус — всего лишь очередной учитель гуманизма, слабый человек. Общество, где Христа считают одним из учителей наряду с Буддой, Конфуцием и многочисленными гуру — гораздо более дьявольское. Демократическая плюралистическая Россия 1990-х была бы милее Воланду, чем сталинская.

Общество не совершенствуется через критику. Критика синоним насилия. Если тебе не нравится порядок, не ругай его, а предложи другой. Если он будет убедительней, его примут. Причем принимать будут по мере ознакомления, независимо оттого, принадлежит ли воспринимающий первоначально к оппозиции или к власти.

Тот, кто работает для Родины, — ведет себя бескорыстно. Он не требует копирайта на своих идеях, не настаивает, чтобы их осуществлял именно он. И даже рад, если его идеи перехватывают. Ему все равно, кто их осуществит, лишь бы они жили. Он настроен доброжелательно и позитивно, верит в то, что люди могут раскаиваться в ошибках и меняться к лучшему.

И наоборот: тот, кто просто критикует и бережет позитивную программу на момент, когда придет к власти, на самом деле ведет к разрушению общества, в котором живет. Он каждый раз обижается, если его идеи использует власть, озабочен именно своим местом в процессе, а не тем, чтобы всем становилось лучше. Только он, дескать, может воплотить свои позитивные идеи, когда придет к власти, а сейчас он их побережет и будет бескомпромиссно критиковать. Он не меняется сам и не верит в то, что можно изменить других (например, власть), а значит, по его мнению, их нужно просто «заменить» революционным путем. Но все революции только отбрасывают назад, в кровавую баню раздора.

Позитивное кредо должно быть сформулировано иначе: «верь, бойся, проси».

Верь, что тебе удастся изменить тех, кого ты можешь изменить в лучшую сторону, или измениться самому, если ты ошибался.

Бойся, что твои лучшие идеи останутся нереализованными, пока ты их бережешь на тот случай, когда тебя специально будут слушать.

Проси, чтобы тебя слушали и осуществляли твои идеи даже без тебя.

Проси (молись), чтобы хватило сил и мужества продолжать сотрудничать, даже когда тебя не понимают и грубо отталкивают.

Молись, чтобы даже когда тебя не будет, кто-то продолжил твое дело. И пусть Бог устроит так, чтобы дело твое не продолжалось, если уже не должно продолжаться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.