Глава 4 Халхин-Гол…

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

Халхин-Гол…

СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИЙ пакт был заключен, и ошеломлена была, как я уже сказал, не только Европа.

Подлинный шок испытала также Япония. Ни до августа 39-го, ни после его в истории Японии не было случая, чтобы японское правительство уходило в отставку, причиной которой стало заключение двустороннего договора двумя другими государствами.

А именно это и произошло с правительством барона Киитиро Хиранума. После получения известий из Москвы оно пало — 28 августа. Экс-премьер Хиранума был горячим поклонником Гитлера, однако как раз из-за фюрера он «потерял лицо». И за два дня до отставки барон послал в Берлин ноту, где с горечью (хотя и безосновательно) заявлялось, что договор Германии с СССР противоречит секретному приложению к Антикоминтерновскому пакту.

Публично же факт заключения пакта Хиранума смог прокомментировать одним словом: «Непостижимо»…

Еще бы! Летом 39-го года он послал в Германию полномочную военную миссию во главе с бывшим военным министром в кабинете Хироты, членом Высшего военного Совета маршалом Хисаити Тэраути… Миссия направлялась формально на очередной съезд НСДАП в Нюрнберге, а фактически имела задачу провести переговоры о присоединении Японии к «Стальному пакту»…

И вот — на тебе!

ДА, КАЗАЛОСЬ бы, еще недавно такое было немыслимым — для умов, впрочем, высокомерных, поверхностных и ограниченных. Так, еще 7 июня посол Польши в Токио Тадеуш Ромер был принят японским министром иностранных дел Аритой, у них состоялся любопытный разговор…

— Ваше высокопревосходительство, 24 апреля я имел честь уведомить вас, что политика моего правительства в отношении Японии, с одной стороны, и СССР — с другой не претерпела изменения…

В переводе с дипломатического на обычный язык это означало, что польские паны по-прежнему ненавидят СССР не менее, чем японские самураи.

Затем поляк продолжил свою цветисто-напыщенную фразу:

— Не будете ли вы, Ваше высокопревосходительство, склонны теперь на основе взаимности уполномочить меня в свете последних решений японского правительства заверить мое правительство в том, что дружественные отношения Японии к Польше также остаются без изменений?

Арита поспешил дать утвердительный ответ и заметил, что в Японии «горячо желают мирного устранения трудностей, возникших между Польшей и Германией».

Ромер тут же начал осторожно жаловаться на немцев, а Арита — еще более осторожно ему «сочувствовать». Поляк же не унимался:

— Я не понимаю политики Германии, проводимой под антикоминтерновскими лозунгами. Западные державы добиваются сейчас дружбы с Советами (ха! — С. К.), которые до недавнего времени находились в полной политической изоляции в мире, а Германия…

Тут Ремер даже поперхнулся от негодования и едва закончил:

— А Польша, без которой немыслима в Европе какая-либо антисоветская акция, поставлена Германией перед необходимостью противодействовать неожиданным германским притязаниям.

Притязания были, как мы знаем, и вполне ожидаемыми — еще со времен Версаля, и весьма обоснованными. Поэтому Арита уклончиво и не менее витиевато, чем поляк, ответствовал в том смысле, что, мол, «японское правительство в равной степени дружественно относящееся как к Польше, так и к Германии, не может занять никакой позиции в вопросах, разделяющих две страны, и вынуждено ограничиться тем, чтобы в меру своих возможностей оказать содействие в устранении этих разногласий»…

— Увы, — сообщил далее Арита, — нас более всего беспокоят англо-советские переговоры.

— Мы дали Лондону, — с готовностью откликнулся Ремер, — немало советов и предостережений относительно русских… Сами же не намерены участвовать в новых соглашениях с Советами. Мы, однако, не можем помешать в этом нашим западным союзникам. Особенно убедителен английский аргумент о необходимости привлечь на свою сторону Советы хотя бы для того, чтобы предупредить германо-советское сближение…

— Я в это верю! — прервал Ремера Арита.

— Ну, я не придаю этому преувеличенного значения… — махнул рукой поляк. — Хотя могу доверительно сообщить, что нам известно об интересе к этому вопросу руководящих деятелей оси «Рим — Берлин»…

Все говорилось и выслушивалось в якобы взаимно шутливом тоне, но вдруг Арита решительно заявил:

— Английская политика— это игра с советской опасностью! И заключение каким-либо государством союза с Советами будет расценено нами как акт, нарушающий жизненные интересы Японии. Тогда нам придется выработать ясную позицию в отношении новой, созданной этим актом ситуации.

— Предрешен ли уже способ реакции Японии на вероятный акт такого рода? — не сумев скрыть жадного интереса, спросил поляк.

— Этот вопрос нуждается еще в изучении, — признался японец, пояснив: — В зависимости от условий, на которых состоялось бы заключение соглашения Англии и Франции с СССР…

Как видим, в июне 39-го года в Японии всерьез опасались англо-франко-советского соглашения, но отнюдь — не советско-германского…

Вышло же, как говорят математики, «с точностью до наоборот». И шефу Ариты — барону Киитиро Хиранума— оставалось лишь произнести свое историческое: «Непостижимо»!

Лорд-хранитель печати Коити Кидо записал в дневнике: «Вероломство Германии удивило и потрясло Японию…»

Сам Арита был и эмоциональнее, и многословнее… На другой день после заключения пакта в Москве он вне себя ворвался-таки в германское посольство и, не стесняясь в выражениях, заявил послу Отту протест.

— Мы прерываем все переговоры с Германией и Италией, — проорал он в лицо Отту и удалился.

Хатиро Арита прожил к тому моменту пятьдесят пять лет (из отпущенных ему восьмидесяти одного), и он относился к карьерным гражданским дипломатам, начав работать в японском МИДе в 1910 году.

Вскоре ему предстояло заключить знаменательное соглашение с английским послом в Токио Робертом Крейги. О нем (о соглашении) еще будет сказано.

И не успели, как говорится, просохнуть чернила на этой японо-английской бумаге, как правительство, в котором Арита был министром, рухнуло…

На смену кабинету Хиранума пришел кабинет генерала Нобуюки Абэ. Он, впрочем, просуществовал всего четыре с половиной месяца и 4 января 1940 года тоже пал — но уже из-за продовольственных затруднений в стране и утраты поддержки армейских кругов.

Однако до этого генералу-премьеру пришлось испытать горечь от окончательного поражения японских войск в Монголии в конце августа 1939 года…

ТУТ имеются, конечно же, в виду события, известные у нас как конфликт на Халхин-Голе, а в Японии — как «Номон-ханский инцидент».

Формально этот конфликт возник из-за якобы спорной границы между Монгольской Народной Республикой и Маньчжоу-Го в районе недлинной реки Халхин-Гол. Но о подлинной природе этого конфликта говорит уже тот факт, что над азиатскими выжженными степями в ходе этого конфликта сражались иногда с двух сторон сотни самолетов. Скажем, в воздушном бою 22 июня 1939 года 120 самолетам, произведенным на Японских островах, противостояло 95 истребителей, произведенных в СССР.

Эти самолеты в наших официальных сообщениях так и назывались — «японо-маньчжурские» и «советско-монгольские», хотя в обеих формулах вторая часть была излишней…

Все началось с мелких пограничных стычек 11 —12 мая в районе Номон-Кан-Бурд-Обо и в районе Донгур-Обо, а уже 19 мая Молотов вызвал японского посла Сигэнори Того и заявил, что всякому терпению есть предел…

— Я прошу вас передать японскому правительству, чтобы этого больше не было, — выговаривал Молотов послу, как нашкодившему мальчишке. — Так будет лучше в интересах самого же японского правительства.

— Я знаю о происходящем только из газет, и выходит, что нападала сама Внешняя Монголия… У меня нет на этот счет сведений от моего правительства, кроме тех, что Япония не имеет намерений нападать на иностранные государства, но будет давать отпор агрессии других стран.

— Вы имеете эти сведения от меня!

— Господин Молотов, — вкрадчиво спросил Того, — предусматривает ли ваш пакт с Внешней Монголией, чтобы советское правительство говорило от имени монгольского правительства по вопросу, касающемуся дипломатических дел?

Ответ Молотова был и блестящим, и забавным, но главное — это был ответ действительно великой державы:

— Ваши газетные сведения — явная выдумка и носят смехотворный характер! Имеется бесспорный факт! Японо-маньчжурские части и самолеты нарушили границу МНР и открыли боевые действия… Мы с этим мириться не будем. Нельзя испытывать терпение… — Молотов сделал почти неуловимую паузу, — монгольского правительства и думать, что это будет проходить безнаказанно… А мое заявление находится в полном соответствии с пактом о взаимной помощи, заключенным между СССР и МНР…

Уже готовясь откланяться в конце сорокаминутной беседы, Того попытался заговорить о концессиях… Японию интересовала теперь не только рыба, но и открытая на Северном Сахалине (то есть в его советской части) нефть.

— Этот вопрос будет изучен Наркоминделом, и вы получите ответ, — буркнул Молотов.

Итак, Япония хотела бы прочно быть связанной с Советской страной экономическими связями, но вовсе не хотела обеспечивать их прочность за счет искренне дружественной к ней политики.

При этом Страна восходящего солнца явно переоценивала свои военные возможности и недооценивала наши…

В КОНЦЕ тридцатых годов средний японский танк «Шинхото Чи Ха» имел боевую массу около 16 тонн, лобовую броню 25 миллиметров (на маске пушки — 30), бортовую — 22 миллиметра при 47-миллиметровой пушке и двух 7,7-миллиметровых пулеметах.

Скорость по шоссе — 40 км/час.

Тяжелый японский танк «2595» с боевой массой в 26 тонн, который почти в Японии и не выпускался, имел лобовую броню 30 мм и бортовую — 12 (!), при двух пушках (70 и 37 мм) и двух 6,5-миллиметровых пулеметах.

Скорость по шоссе — 22 км/час.

Наша же «тридцатьчетверка» (средний танк) имела боевую массу 26,5 тонны, лобовую, бортовую и кормовую броню 45 миллиметров (лоб башни — 52), 76,2-миллиметровую пушку и два 7,62-миллиметровых пулемета.

И это — при скорости хода по шоссе 54 км/час.

А уж тяжелый «КВ-1» с лобовой и бортовой броней 75 миллиметров при 76-миллиметровой пушке и четырех 7,62-миллиметровых пулеметах и скорости хода по шоссе 34 км/час был вне конкуренции даже на европейском театре военных действий!

«Т-34» и «КВ-1» тогда уже были «на выходе» в серию, но до Монголии не добрались.

Однако даже наш легкий танк «Т-26» (он в Монголии в основном и воевал) имел при боевой массе 10,25 тонны и скорости хода 30 км/час бронирование в 15 миллиметров, 45-миллиметровую пушку и два 7,62-миллиметровых пулемета.

То есть наш легкий танк приближался к среднему японскому, а уж легкий японский «2595» («Ха-Го») с его местами 6-миллиметровой противопульной броней советскому «Т-26» и близко ровней не был.

Положение с самолетами было в 1939 году не настолько неравноправным, как с танками, но тоже схожим. Япония имела в авиации сухопутных войск 91 эскадрилью (около 1 тысячи самолетов). У нас же имелось 3 воздушных армии, 38 бригад и 115 полков. Только в 1938 году авиапромышленность дала Красной Армии пять с половиной тысяч самолетов.

К лету 39-го года одноместные японские истребители типов «95» и «96» достигали скорости 380 километров в час. Наш «испанец» «И-15» к 39-му году считался устаревшим при скорости в 368 километров в час — далеко не самые удачные бипланы «И-153» летали на скоростях свыше 400 километров в час.

Впрочем, как показали первые халхин-гольские бои, «И-153» были эффективны лишь во взаимодействии с более новыми истребителями «И-16» с их скоростью в 455 километров в час и более.

Что ж, на Халхин-Голе хватало и «И-16»…

И все-таки Япония упорно не хотела видеть очевидного… Генерал Араки заявлял: «Япония не желает допустить существование такой двусмысленной территории, какой является Монголия, непосредственно граничащая со сферами влияния Японии — Маньчжурией и Китаем. Монголия должна быть во всяком случае территорией, принадлежащей нам».

И особо не скрывалось, что принадлежащая Японии Монголия — плацдарм для вторжения в СССР.

27 мая 1939 года, за день до начала активных и масштабных действий в районе Халхин-Гола, военно-морской атташе Италии в Японии Г. Джорджис направил доклад министру военно-морского флота Бенито Муссолини.

Нет, морской министр Италии не был однофамильцем и тезкой дуче — просто дуче занимал «по совместительству» и этот пост, совмещая его с постом премьер-министра.

Так вот, в этом докладе сообщалось:

«Если для Японии открытым врагом является правительство Чан Кайши, то врагом № 1, врагом, с которым никогда не сможет быть ни перемирия, ни компромиссов, является для нее Россия…

Япония знает, что за спиной Чан Кайши — длинная красная рука. Победа над Чан Кайши не имела бы никакого значения, если бы Япония оказалась не в состоянии преградить путь России, отбросить ее назад, очистить раз и навсегда Дальний Восток от большевистского влияния.

Коммунистическая идеология, естественно, объявлена в Японии вне закона… Маньчжоу-Го было организовано как исходная база для нападения на Россию. Недавно принятая грандиозная программа расширения вооружений имеет явной целью в том, что касается армии, привести ее в такое состояние, чтобы она могла вести войну на два фронта, т. е. в Китае и против России».

Как показали уже ближайшие события, Джорджис в своих оценках очень ошибался. И перемирие с Россией Японии вскоре пришлось заключать, и даже пойти на такой компромисс, как собственный Пакт с Россией 1941 года о нейтралитете.

Однако оценки итальянца точно выявляли ведущую тенденцию, и если они разошлись с действительностью, то прежде всего потому, что очень уж эта тенденция шла вразрез с реальностью.

И хотя в Японии это признавал мало кто, линия на вражду с СССР противоречила верно понятым национальным интересам Японии.

ФОРМАЛЬНО претензии к Монголии по разграничению границы в районе реки Халхин-Гол предъявляло Маньчжоу-Го, не признавая прав монголов на восточный берег реки. Именно за этим берегом находилась вошедшая в историю застава Номон-Кан-Бурд-Обо…

Еще с 1938 года на территорию МНР из-под Читы была переброшена советская 36-я стрелковая дивизия в составе трех стрелковых и одного артиллерийского полка. Леса для обустройства жилья не было, и на окраине Улан-Батора появился военный «копай-городок».

Пришла зима, за ней весенние дожди, а там — и весенняя жара.

28 мая японские силы в количестве 1500 штыков, 1000 сабель, до 75 ручных и станковых пулеметов, 12 орудий, 6—8 бронемашин и 40 самолетов атаковали 15-й монгольский кавалерийский полк и немногочисленные наши сторожевые заставы на восточном берегу реки, вскоре ставшей знаменитой.

И развернулись трехмесячные «монгольские» бои, начало которым положил двухдневный бой с наступающими японцами 149-го мотострелкового полка майора Ивана Михайловича Ремезова.

Полк перебросили к реке на автомашинах, и он «с колес» сразу пошел в атаку…

Тактический успех был достигнут, а вот стратегический… Над командирами типа Ремезова стояли такие командиры, что о стратегическом успехе говорить было сложно…

Высшее командование на театре военных действий осуществлял в виде «общего вмешательства в дела подчиненных» командарм Григорий Штерн, находившийся от места боев более чем далеко.

Командир дислоцированного в Монголии 57-го особого корпуса комдив Фекленко тоже не рвался на передовые позиции, устроившись в Тамцак-Булаке за 120 километров от фронта. И 2 июня нарком обороны Ворошилов направил в Монголию — разобраться на месте —динамичного заместителя командующего войсками Белорусского военного округа комдива Георгия Жукова.

5 июня Жуков был в Тамцак-Булаке.

— Не далеко ли от войск забрались? — поинтересовался он у командира особого корпуса.

— Да, сидим далековато. — согласился Фекленко. — Но район событий не подготовлен в оперативном отношении.

— И что будем делать?

— Думаю послать за лесоматериалами…

— А может, съездим на передовую? — предложил Жуков комдиву.

— Сижу на проводе, в любой момент может вызвать Москва… Пусть вот комиссар съездит.

И Жуков отправился в путь в компании комиссара корпуса — полкового (и толкового) комиссара Никишева. Через день они возвратились, и вскоре по приказу Ворошилова Фекленко был заменен Жуковым.

Ожесточение боев и их масштаб возрастали, японцы разворачивали в зоне боев 6-ю армию генерала Огису Риппо. Расчет был на то, чтобы к осени с русскими (или если желается, с «монголами») покончить, обеспечив решительный перелом к середине июля. Бактериологи их лабораторий № 11 и № 731 химических войск Квантунской армии заразили воды Халхин-Гола бациллами тифа, паратифа и дизентерии.

3 июля японцы захватили господствующую гору Баин-Цаган.

Июльские бои были для нас тяжелыми.

8 июля погиб командир 149-го стрелкового полка Иван Ремезов. 12 июля легендарный комбриг 11-й танковой бригады Михаил Павлович Яковлев, чей танк был подбит, поднял в атаку залегших пехотинцев и тоже погиб в рукопашной схватке. На его теле санитары насчитали семь ран, две из них — смертельные.

В целом в июле ни мы, ни японцы оснований для ликования не имели, хотя положение последних было лучшим — сказывался некоторый их перевес.

15 июля была образована 1-я армейская группа под командованием уже комкора Жукова. Приближался финал, но он оказался отнюдь не таким, как обещал генерал Огису Риппо иностранным корреспондентам, подвезенным японцами в район боев.

РИППО уверял в скорой победе европейцев. А самого Риппо уверял в том же Генрих Самойлович Люшков— фигура в маньчжурской ситуации любопытная…

1900-го года рождения, уроженец Одессы, сын портного, в 1916 году— конторщик, он сделал в советское время быструю и блестящую карьеру: в 1917 году— красногвардеец в Одессе, в 1919-м — начальник политотдела бригады, в 1924-м — начальник Проскуровского окружного отдела ГПУ, в 1930-м — начальник Секретно-политического отдела (СПО) ГПУ Украины…

18 августа 1931 года его переводят в Москву в центральный аппарат ОГПУ—НКВД, где он долгое время был заместителем начальника СПО Главного управления государственной безопасности НКВД СССР.

В первой половине тридцатых годов на протоколах допросов троцкистов часто стояла и его подпись.

31 июля 1937 года Люшкова назначают начальником Управления НКВД по Дальневосточному краю, и в том же году он избирается в депутаты Верховного Совета СССР.

Сочный полнощекий брюнет с завитой роскошной шевелюрой, с фатовскими усиками, он уже давно был предан одному лишь идеалу — самому себе. Такие легко «ловятся на крючок» и еще легче становятся предателями.

Стал им и Люшков. Подцепили его, похоже, русские белоэмигранты-контрразведчики. Во всяком случае, уже 1 мая 1938 года агенты бывшего подполковника русской армии Владимира «осьмина— колчаковского генерал-лейтенанта, с 1932 года сотрудничавшего с японцами, по совету Люшкова организовали распространение на первомайской демонстрации в Чите антисталинских листовок.

А 13 (надо же!) июня 1938 года бывший одессит ушел в Маньчжоу-Го… И уже накануне событий у озера Хасан вскрыл для Квантунской армии систему охраны государственной границы в этом районе.

Рассказал он все, что знал (а знал он по положению на июнь 38-го года все), и о ситуации в Монголии. Но Люшков очень хотел понравиться, а расхваливая Красную Армию перед японскими генералами, он этого добился бы вряд ли… Поэтому он перед ними ее хаял, что осторожности командованию 6-й армии не прибавляло…

Они, как уже было сказано, хвалились победами заранее и заблаговременно готовили почву для соответствующих публикаций за рубежом.

Итоги июльских боев они подавали как «победу», и в период с 3 по 15 июля Риппо пригласил в район боевых действий первую группу журналистов.

Был среди них и Бранко де Вукелич, корреспондент французского агентства печати Гавас в Токио. Улыбчивому французу сербского происхождения охотно показывали и рассказывали многое, и он собрал весьма полные данные о японских аэродромах и их оборудовании, о количестве и типах самолетов, о складах военного снаряжения.

Вряд ли все это интересовало агентство Гавас, зато в Разведывательном управлении Генштаба РККА работу Вукелича — помощника «Рамзая»-Зорге, оценили высоко.

В августе — со второй группой из журналистов и военных атташе — появился в монгольских степях и сам Рихард Зорге. Он уже бывал в этих местах в составе германской «исследовательской» экспедиции в 1936 году, и к его мнению теперь прислушивались даже японские генералы, вполне ему доверявшие.

Зорге, чтобы «оправдать» это доверие, добирался на правах старого вояки до передовых позиций и линию фронта изучил неплохо. Ведь потом он должен был не только дать информацию в свою газету, но и осведомить о положении германского посла Отта. Японцы это понимали и всячески ему способствовали.

Соответственно, «улов» Зорге для Разведупра был еще более солиден, чем у Вукелича: условия жизни генералов и офицеров, состояние личного состава, структура, боеготовность, дислокация и планы передислокации войск, планируемые операции и слабые места, центры управления и…

И самое существенное — данные о запланированной готовности 6-й полевой армии к наступлению.

Узнал Зорге и о снятии с фронта знаменитой дивизии «Судзуки», а также двух корейских бригад. Эти отозвал генерал-губернатор Кореи с единственной целью — уберечь от уничтожения.

Вскоре Зорге вернулся в Токио…

Жуков тем временем, устроив свой командный пункт на горе Хамар-Даба, накапливал силы. И данные Зорге позволяли ему принимать решения с открытыми глазами.

Современная война —давно не эффектные взмахи шпагой. Вот составленный самим Жуковым список того, что надо было в иссушающую жару и безводье доставить до Халхин-Гола с расстояния в 650 километров машинами:

артиллерийских боеприпасов —18 000 тонн,

боеприпасов для авиации — 6500 тонн,

горюче-смазочных материалов — 15 000 тонн,

продовольствия — 4000 тонны,

топлива — 7500 тонн,

прочих грузов — 4000 тонны.

И это был список не только того, что надо было доставить, но и того, что было доставлено!

Скрытно накапливались и войска…

А В ЗОНЕ Тихого океана тем временем постепенно накапливались новые политические обстоятельства… Япония входила в конфликт уже с Англией, вторгаясь в Южный Китай. Еще 22 октября 1938 года она заняла самый крупный южнокитайский порт Кантон по соседству с опорой Англии в Китае — портом и базой Гонконг.

А 3 ноября японцы объявили об установлении «нового порядка в Восточной Азии»… И еще до этого — в июле 38-го года — начались переговоры между тогдашним японским министром иностранных дел генералом Кацусигэ Угаки и английским послом в Токио Крейги…

На первой же после своего назначения пресс-конференции Угаки заявил: «Мы имели особые отношения традиционной дружбы с Великобританией, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы их восстановить и сделать даже более близкими, чем раньше»…

Однако 29 сентября 38-го года Угаки вышел в отставку, и переговоры были прерваны.

Кабинеты в Японии временами менялись чаще перчаток на руках токийских дипломатов. И 3 января 1939 года ушел в отставку новый премьер принц Коноэ. Впрочем, тут можно было говорить скорее о рокировке: председатель тайного совета Хиранума стал премьером, а экс-премьер Коноэ — председателем тайного совета. Большинство министров кабинета Коноэ вошли и в кабинет Хиранума: вдохновитель путча 36-го года генерал Садао Араки — в качестве министра просвещения, генерал Сэйсиро Итагаки — в качестве военного министра, а наш знакомец Хасиро Арита сохранил за собой портфель министра иностранных дел. Сам Коноэ тоже не остался без министерского поста, хотя портфеля и не получил, став министром без портфеля…

Военные действия в Китае успешно расширялись, и японцы там соответственно распоясывались…

21 февраля 1939 года они перенесли военные действия настолько близко к Гонконгу, что иногда бомбы падали на его территорию.

3 мая японцы потребовали от Англии и США права на руководство международным сеттльментом (экстерриториальным поселением) в Шанхае на острове Гулансу. 12 мая японские моряки высадились на этом острове, но 17 мая там высадились и американский, английский и французский отряды, сведя ситуацию к ничьей.

Японцы решили отыграться на блокаде английской и французской концессии в Тяньцзине, начав ее 14 июня. А до этого в Калгане японской военной жандармерией по обвинению в шпионаже был арестован английский военный атташе полковник Спирс.

Кончилось все это несколько неожиданно — 22 июля в Токио министр Арита и посол Крейги заключили путем обмена нотами соглашение, получившее их имена.

Суть его изложил Чемберлен, сообщая о новости в английском парламенте 24 июля: «Правительство Его Величества признает нынешнее положение в Китае, где военные действия происходят в широких размерах, и заявляет, что, пока существует такое положение вещей, японские войска в Китае имеют специальные задачи по охране их собственной безопасности и поддержанию общественного порядка в местностях, находящихся под их контролем, что они вынуждены подавлять или устранять всякие действия и причины, которые затрудняют их положение или помогают их врагам.

Правительство Его Величества не имеет намерения содействовать каким-либо мероприятиям, мешающим выполнению японской армией вышеуказанных задач, и пользуется этим случаем, чтобы разъяснить английским властям и подданным в Китае, что они должны воздержаться от таких действий или мероприятий».

Собственно, это был «карт-бланш» Японии на свободу рук в Китае. И это возмутило в мире многих. Государственный департамент США даже объявил 27 июля о денонсации американо-японского торгового договора 1911 года. Впрочем, на американских поставках в Японию, в том числе и военных, это практически не сказалось.

Чемберлен тут же заявил, что соглашение с Японией не означает признания японского господства в Китае де-факто… И английский премьер, в общем-то, не очень-то здесь лгал…

Но что тогда все сие означало?

Что ж, не забудем, что эти англо-японские «страдания» происходили во время паузы в активной фазе боев у Халхин-Гола.

И трудно было оценить соглашение Арита—Крейги иначе, кроме как поощрение Японии на расширение конфликта с СССР. Тут просматривалась явная аналогия с англо-японским военно-политическим союзом 1901 года.

Тогда результатом его стала через три года русско-японская война. И Лондону, готовившемуся направить в Москву старца Дракса, было бы желательно посодействовать теперь возникновению уже не локального конфликта, а полноценной советско-японской войны.

ИМЕЛИСЬ желающие этого и в Японии…

Надо сказать, что, кроме Зорге, в группе гостей генерала Огису был и тридцатилетний Ивар Лисснер (собственно, Роберт Хиршфельд, сын рижского биржевого маклера) —специальный корреспондент ведущих берлинских газет «Фолькишер беобахтер» и «Ангрифф», член НСДАП и СС, атташе по делам пропаганды посольства в Токио и сотрудник «восточного отдела» группы «Люфт», созданной абвером в Маньчжоу-Го.

Так вот, описывая свои впечатления, Лисснер-Хиршфельд сообщал: «В Маньчжурии происходили странные вещи… Молодым и горячим офицерам Квантунской армии не терпелось после стольких лет бездействия снискать себе… лавры на поле боя…»

Мечтал о победных лаврах и начальник штаба Квантунской армии генерал Рэнсуке Исогай, планировавший первый удар по Чите…

Однако в Монголии дела шли к такому концу, когда прах антисоветского потенциала соглашения Арита — Крейги смешался с прахом антисоветских планов кабинета Хиранума…

Решающее превосходство над японскими войсками было достигнуто к 20 августа. Численность войск с обеих сторон была примерно одинаковой (наш перевес был примерно полуторакратным, что для наступления немного), но вот вооружение…

542 наших артствола против 337 японских…

492 наших танка и 346 бронемашин против 120 их танков.

581 «советско-монгольский» самолет против 450 «японо-маньчжурских» самолетов.

Вдвое больше было у наших войск и пулеметов — деталь тоже в тех условиях немаловажная…

17 августа японцы начали наступление, но без очевидного успеха. Сроки японского наступления Зорге сообщил точно, и неожиданностью для Жукова оно не стало.

Да, все разворачивалось не так — для японцев. И прежде всего в воздухе… Кроме хотя и грозных, но уже привычных «И-16» японские пилоты столкнулись с чем-то уж совсем новым… И в своих донесениях они сообщали об удивительных русских истребителях, с плоскостей которых в полете срывались огненные трассы… А в поврежденных огнем этих чудо-самолетов машинах японские механики обнаруживали на земле после посадки осколки снарядов калибром около 76 миллиметров.

Было отчего испугаться — выходило, что у русских на борту «И-16» установлено целое могучее орудие. Но этого просто не могло быть!

Да и не было… Особая пятерка капитана Звонарева, приданная 22-му истребительному полку майора Кравченко, летала на «И-16», под плоскостями которых были подвешены первые в мире 82-миллиметровые реактивные снаряды типа «воздух-воздух» «РС-82».

За короткое время до 16 сентября, когда боевые действия закончились, пятерка сбила за 85 боевых вылетов 10 истребителей, 2 тяжелых бомбардировщика и 1 легкий, не потеряв ни одного своего…

А 20 августа 1939 года — за три дня до прилета Иоахима фон Риббентропа в мирную летнюю Москву — командир орденоносного 24-го мотострелкового полка Иван (сын Ивана) Федюнинский мчался среди разрывов японских снарядов на бронемашине к боевым порядкам своего 2-го батальона, замешкавшегося на подступах к высоте Ремизова в районе Халхин-Гола.

В этот день монголо-советские войска перешли в контрнаступление по всей линии к востоку от Халхин-Гола. В воздухе господствовали летчики Якова Смушкевича…

Голову Ивана, сына Ивана, японцы уже и до этого оценивали в 100 тысяч рублей золотом, а сейчас, когда Федюнинский лично показал комбату-2, как надо «твердо вести роты вперед», самураи могли бы дать за него и побольше…

Советская страна была в тратах на полковника Федюнинского скромнее, оценив его на вес учрежденной 16 октября 1939 года медали «Золотая Звезда».

Всего же за бои на Халхин-Голе эту свежеотлитую награду (тогда она называлась медаль «Герой Советского Союза») получили 70 человек.

И эти бои были первым серьезным практическим испытанием Красной Армии образца конца тридцатых годов XX века.

К исходу 23 августа в Москве был подписан советско-германский Пакт, а у Халхин-Гола к исходу того же дня было завершено окружение -японской группировки на «пятачке» в 60 квадратных километров.

С 24 по 26 августа была ликвидирована японская попытка деблокады окруженных за счет ввода свежих резервов. Офицеры и солдаты писали Тэнно (так сами японцы именуют императора) прощальные стихи и делали себе харакири.

И 1 сентября 1939 года «Правда» сообщила:

«В ночь с 28 на 29 августа остатки японо-маньчжурских войск были ликвидированы на территории МНР, и монголо-советские войска прочно закрепились на рубеже вдоль государственной границы МНР»…

Вопреки майским прогнозам итальянского атташе Джорджиса, японцам пришлось 16 сентября подписать в Москве условия официального перемирия. А 19 сентября — протокол о создании смешанной комиссии для уточнения границы.

Подписание советско-германского Пакта и окончание советско-японского конфликта в Монголии совпали не только по физическому времени. На политической временной шкале эти два события тоже очень удачно пришлись одно к другому. Немцы убедились, что русские отнюдь не слабы даже в войне наступательной, а японцы поняли, что на практическую поддержку со стороны Гитлера против СССР им особо рассчитывать не приходится.

Не помогло Токио и секретное дополнительное соглашение к Антикоминтерновскому пакту, в нарушении которого упрекал своего кумира — фюрера — барон Хиранума перед отставкой своего кабинета… Ведь статья II этого соглашения обязывала высокие договаривающиеся стороны «без взаимного согласия не заключать с Союзом Советских Социалистических Республик каких-либо политических договоров, которые противоречили бы духу настоящего соглашения».

Впрочем, сам пакт потому и назвали антикоминтерновским, что он заключался для противодействия именно Коминтерну, а не СССР. Что же до непосредственно секретного соглашения, то и в нем статья I предусматривала возможность (не обязательность) совместных мер лишь в случае «неспровоцированного нападения» со стороны СССР на одну из сторон. А ведь на Японию-то никто не нападал!

Так что, если разобраться, в Токио упрекали Берлин все-таки зря…

В Токио Рихард Зорге сделал для посла Отта «послеигровой» разбор конфликта, где написал: «Высказывания Люшкова и других, уверявших в слабости Красной Армии, оказались ложными. Если японская армия собиралась выбить Красную Армию с занимаемых ею… позиций, ей понадобилось бы 400500 танков, что превысило бы возможности промышленного потенциала Японии. Германии следовало бы тщательнее проанализировать весь инцидент на Номон-хане и оставить отжившую идею, будто бы Красная Армия неспособна оказать серьезное сопротивление».

В Германии к таким оценкам пока не прислушивались.

В Японии же выводы были сделаны верные, и в Токио стали склоняться вместо «северного», то есть — советского варианта, к «южному» — тихоокеанскому.

Но рассказ об этом мы пока — до поры до времени — вести не будем…

РУССКИЙ успех в далекой от Европы Монголии сразу понизил градус политических страстей в континентальной Азии. А в Европе политический «градусник» уже зашкаливало даже в мирной и гарантированно нейтральной Швейцарии.

Жена (и боевой товарищ) советского разведчика Шандора Радо — Лена Янзен — в середине августа пришла домой расстроенная:

— Знаешь, Алекс, — даже дома она называла мужа его «швейцарским» именем, — в магазинах творится что-то невообразимое!

— То есть?

— Дикие очереди, давка…

— В Швейцарии, в Женеве?!!

— В Швейцарии, в Женеве…

— В чем дело?

— Оказывается, швейцарское правительство объявило, что в случае войны все магазины и лавки в течение двух месяцев будут закрыты! И вот…

— Может, это слух?

— Увы, не слух… Так что я беру сумку повместительнее, и скоро меня не жди…

Да, в Швейцарии (!) начались панические закупки продовольствия. Напуганные возможной (пока еще — лишь возможной) войной, непрерывно спорящие о том, будет ли она, люди хватали все: крупу, спички, соль, консервы — целыми мешками… Заказывали детям ботинки на два-три размера больше — на вырост.

Те, кто побогаче, превращали бумажные деньги в драгоценности…

Из Швейцарии начали уезжать иностранные туристы…

Локальная японо-советская война в далекой пыльной Азии 31 августа закончилась.

А в покрытой лесами, лугами и газонами Европе война была «на носу»…

1 сентября она таки началась.

А 4 СЕНТЯБРЯ Япония опубликовала заявление, в котором подчеркнула, что не будет вмешиваться в нынешнюю войну в Европе и направит свои усилия исключительно на разрешение «китайского инцидента»…

Пассаж это был, конечно же, из серии «А виноград-то зелен»… Ну как, спрашивается, Япония могла бы вмешаться в далекую европейскую войну, в которой оказались завязаны пока лишь Германия, Польша, Франция и Англия? Только у Англии на Дальнем Востоке были заморские территории, но с Англией Япония недавно заключила соглашение. И не в последнюю очередь потому, что на конфликт с Англией у нее не хватало силенок.

Но таким заявлением Япония давала понять, что она не склонна ввязываться в новый конфликт с СССР. Ведь по пыльным степям Монголии еще вовсю катили японские военные грузовики, перевозившие останки японских солдат, павших в «Номонханском конфликте».

Было проще, воспользовавшись — как и во время Первой мировой войны — сварой между белыми, беспрепятственно решать свои проблемы в желтом Китае…

Впрочем, на Дальнем Востоке многое зависело от многого…

Как, впрочем, и в Европе…